Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

ВЫСТРЕЛ ДУПЛЕТОМ

Алина Максимовна, как только открыла дверь, сразу почувствовала, что в доме не все в порядке: обычно, когда она входила с мороза в прихожую, ее захлестывала волна теплого, еще хранящего аромат любимых «мажи» воздуха, и от этого делалось на душе легко и спокойно. А сейчас в лицо ей ударил ледяной сквозняк. И едва ощутимый запах дешевых сигарет.

«Боже, что случилось?! – с тревогой подумала Алина Максимовна и в нерешительности остановилась на пороге. – Неужели воры?»

Первым побуждением было желание броситься в дом посмотреть – что они там натворили? Но она удержалась. Чутко прислушалась, затаив дыхание. В доме стояла тишина. Лишь в кухне неразборчиво бубнило радио.

Маврина не была трусихой – только осторожной и, как большинство неглупых женщин, расчетливой. И эта расчетливость подсказала ей – если, разбив окно, залезли воры, они могут быть еще в доме. Алина Максимовна осторожно отступила назад, стараясь не допустить щелчка, повернула ключ в замке и бегом побежала к калитке.

Через полчаса дачу осматривал наряд милиции.

– Что же вы, хозяюшка, сигнализацию не включили? – попенял Мавриной молодой худенький капитан, осматривая распахнутое настежь окно в «гостевой» комнате. Воры просто выдавили стекло и открыли шпингалеты. Ветер уже успел нанести на синий вьетнамский ковер снежные холмики. Алина Максимовна промолчала, ей и в голову не пришло думать в такой день о сигнализации. Капитан понял неуместность своего вопроса и сказал:

– Извините.

Осмотр он провел быстро и толково – снял отпечатки следов на паркете, нашел два чинарика от «Примы». Один – на кухне, другой – на снегу, перед окном. Алину Максимовну он попросил внимательно осмотреть дом и постараться установить, что пропало. Но посмотрев, как она собирает в спальне вываленное из шкафа на пол белье и платья, махнул рукой:

– Вы, хозяюшка, не торопитесь. Утро вечера мудренее – мы уйдем, а вы завтра утречком не спеша все проверите. И принесете нам список пропавшего, со всеми приметами.

Алина Максимовна улыбнулась. Эта «хозяюшка», да и вся манера говорить – участливо–снисходительно – явно были с «чужого плеча» и никак не соответствовали всему облику капитана, скорее похожего на пианиста, чем на милиционера из пригородного отделения.

Единственное, что смогла определить Маврина сразу, – это пропажа нескольких бутылок водки из холодильника. Французский коньяк и виски в баре, в кабинете покойного мужа, стояли нетронутыми.

– Алкоголик, – вынес приговор один из милиционеров. – Ради выпивки и старался. В прошлом месяце на дачу к Шестинскому забрался мужик – три дня прожил. Пока всю водку не выпил и припасы не подъел.

– Что же коньяк и виски остались? – спросила Алина Максимовна. – Да и не ищут среди одежды водку, – добавила она, вспомнив разговор в спальне.

– Среди белья он, наверное, деньги искал, – объяснил капитан. – Многие так прячут. А французский коньячок, хозяюшка, штука приметная, с ним по городу не походишь.

Маврина хотела возразить, но сдержалась. Ей не терпелось поскорее остаться одной, присутствие посторонних, разговоры, расспросы утомили ее. Капитан, почувствовав ее состояние, сказал:

– Ну, что, ребята, двинемся? – и попросил, обратившись к Алине Максимовне: – Вы уж, если в город уедете, сигнализацию включите.

– Я никуда не уеду, – сказала Маврина и посмотрела на разбитое окно.

Капитан смутился:

– У вас кусок фанеры найдется? Мы сейчас забьем…

– Не надо. Я утром все сделаю сама. А сейчас закрою комнату на ключ.

– Да вы не беспокойтесь, воры не вернутся, – сказал капитан. – Мы тут шуму наделали. Кто ж второй раз полезет! Такого в моей практике не бывало.

Милиционеры уехали. Алина Максимовна медленно обошла все комнаты, с грустью разглядывая следы пребывания посторонних – воров и милиции. Она так любила свою дачу – ее тепло и уют, созданный за долгие годы, старательно подобранную мебель, радующие глаз пейзажи на стенах, а теперь все показалось ей чужим. Ею овладело такое ощущение, что в любой момент здесь опять может появиться посторонний, неприятный, незваный. Разрушилось так остро живущее в ней чувство принадлежности этого дома ей, только ей. Покойный муж относился к даче равнодушно: ему было удобно здесь работать, но не больше. Ему было удобно работать и в номере гостиницы, и в самолете во время дальнего перелета. Он с улыбкой рассказывал, что в послевоенное время в Лефортовской одиночке написал лучшие страницы романа.

Алина Максимовна проверила запоры на дверях, заглянула в «гостевую», через окно которой залезли воры, секунду помедлила, глядя на запорошенный снегом ковер – не убрать ли от греха подальше? И, оставив все как есть, решительно повернула ключ в замке.

Спать Алина Максимовна постелила себе в кабинете мужа, на большом кожаном диване. Она разделась и уже собиралась лечь, когда вдруг вспомнила про ружье, подаренное мужу еще на шестидесятилетие – в то время они праздновали свой медовый месяц. Ружье прекрасной штучной работы, бокфлинт – стояло в шкафу рядом с другими ружьями. Невольно залюбовавшись серебряной насечкой, она чуть помедлила, потом достала из письменного стола коробку патронов и зарядила ружье. С легким щелчком защелкнулся замок. Насколько помнила Алина Максимовна, из этого ружья ни разу не стреляли. Маврин охоту не любил. Ружье она положила рядом с диваном. Подумала: приму душ. Ей казалось, что душ поможет отделаться от преследовавшего в последние часы чувства брезгливости.

В ванной комнате она сбросила накинутый на голое тело халат и внимательно рассмотрела себя в зеркало. Усталое, но красивое лицо, длинная шея, покатые плечи с гладкой бархатистой кожей.

Приняв душ, она зашла на кухню, достала из холодильника бутылку молока и с удовольствием выпила стакан.

Сквозь сон она услышала, что кто‑то пытается отворить балконную дверь. Алина Максимовна с трудом разлепила веки и увидела на балконе человека. Алина Максимовна нашарила ружье, притянула к себе, потом, стараясь ничего не задеть, не скрипнуть пружинами, села, направила стволы на дверь и выстрелила дуплетом.

БЕРТА

У следователя прокуратуры Владимира Петровича Фризе была любовница Берта Зыбина. По укоренившейся у нас традиции не называть вещи своими именами, среди близких друзей Владимира Берта именовалась приятельницей. О существовании «приятельницы» Берты знали в прокуратуре все. И в первую очередь сам районный прокурор Олег Михайлович, потому что Берта жила на одной лестничной площадке с Олегом Михайловичем. Прокурор с Бертой был хорошо знаком. Ее все в доме знали. Во–первых, приятельница Фризе была очень красивая, во–вторых, очень высокая – метр восемьдесят восемь. И, главное, – заслуженный мастер спорта Берта Зыбина играла в сборной страны по баскетболу.

Первое время, встречая своего подчиненного, выходящего из соседней квартиры, Олег Михайлович смущался. Но постепенно привык и нередко даже предлагал Фризе, когда у следователя автомобиль был в ремонте, прокатиться до работы на своей персональной машине. Но тот всегда отказывался. На вопрос прокурора «почему?» Владимир Петрович туманно отвечал: «Чтобы не давать лишнего повода».

Постепенно прокурор так освоился с тем, что следователь Фризе время от времени – когда Берта не была на сборах и не выезжала на соревнования – становился его соседом, что даже заглядывал «на огонек». Правда, имея в запасе какой‑нибудь сугубо производственный благовидный предлог. На самом деле ему было приятно посидеть с молодежью, выкурить ароматную голландскую сигару, которые привозила Берта своему приятелю из заграничных турне, пригубить хорошего датского ликера. В отличие от прокурора, его супруга ни разу к Берте не заглядывала, заявив «раз и навсегда», что случится это не раньше, чем Фризе и Зыбина вернутся из загса.

– Володя, – сказал однажды Олег Михайлович, раскурив сигару, – вы с Бертой такая хорошая пара. Жду не дождусь, когда погуляю на вашей свадьбе.

– Да, Володя, почему бы не доставить Олегу Михайловичу такое удовольствие? – сказала Берта и покраснела.

Фризе нахмурился.

– Не раньше, чем эта девушка прекратит бегать с мячом на публике. – Несколько секунд он помолчал, а потом добавил: – Спорт убивает женственность.

Берта фыркнула и ушла на кухню.

– Вы не правы, Володя, – тихо сказал прокурор. – Берта – само воплощение женственности.

У Фризе чуть не сорвалось с языка: «Ну и женились бы вы на ней сами!»

Обидное замечание о женственности посеяло в душе Берты червячок сомнения, и когда, просидев в прокуратуре до позднего вечера в бесполезных попытках разыскать так неожиданно исчезнувшего санитара Кирпичникова, Фризе пришел к ней, он застал подругу на диване с книжкой, которую она читала вслух.

– Чего это ты разучиваешь? – спросил он, не очень‑то вслушиваясь в бормотание подруги. – Может быть, подкормишь уставшего прокурора?

– Сам, сам, сам, – пробормотала Берта, не отрываясь от книги.

Фризе остановился посреди комнаты и прислушался.

– «Я настраиваюсь на ежедневную – ежедневную энергичную – энергичную половую жизнь и сейчас и через десять лет, и через тридцать лет, и в сто лет. И через десять лет, и через тридцать лет, и через пятьдесят лет у меня будут рождаться здоровые крепкие долголетние дети…»

– Чего, чего это будет у тебя рождаться через пятьдесят лет? – с изумлением спросил Владимир.

– «И через тридцать лет, и через пятьдесят лет я буду молодая, юная, прекрасная красавица…» – продолжала бубнить Берта, не обращая внимания на его вопрос.

Фризе подошел ближе и протянул руку за книгой.

– Дай‑ка мне взглянуть.

Берта отодвинула книгу.

– «Я очень люблю мужскую ласку, мужская ласка мне приносит огромное наслаждение. Я очень люблю любовные игры со своим любимым мужем. Мне очень нравится, когда мы голенькие в постели, я так люблю поиграть – поласкаться со своим любимым. Мне очень, очень приятно от его прикосновения, мне очень приятно, когда он нежно погладит мои груди… – Фризе сумел, все‑таки, вырвать книгу, но, похоже, Берта знала текст наизусть, потому что продолжала: – Мне очень приятно его прикосновение к соскам, когда он целует соски».

Книга была толстая, в красивом коленкоровом переплете. Называлась она «Животворящая сила».

– Что это за порнография?! – изумился Фризе.

– Никакая не порнография! Рекомендована Минздравом. Неплохо бы и тебе выучить пару настроев. «На долголетнюю мужскую красоту», например. И «против курения».

– Нет, вы только послушайте! «Мне иногда хочется встать на четвереньки, чтобы любимый ввел свой мальчик в меня – в талисманчик, погладил бы руками всю спину…» И это не порнография?! Мы у себя в прокуратуре завели уголовное дело на продавцов такой дребедени и на владельцев видеосалонов, которые гоняют порнуху, а ты…

Он недоговорил. Берта вырвала у него книгу и крикнула:

– Ну и сиди в своей дурацкой прокуратуре! И нечего мне талдычить про то, что спортсменки не женщины, что у них нежности ни на грош. – Она уткнулась в подушку и заплакала.

Фризе осторожно сел рядом с ней на диван, провел рукой по мягким темным волосам. Берта дернула головой, отстраняясь. Он нагнулся и шепнул ей в ухо:

– Эх, ты, дылдочка моя, шутки не понимаешь. Да нежнее тебя нет… – он хотел сказать – «ни одной женщины», но и тут не удержался от шутки и произнес: «Ни одной баскетболистки в мире».

Берта зарыдала в голос.

С трудом ему удалось успокоить свою подругу. Все еще всхлипывая, крепко прижавшись к Владимиру, Берта спрашивала:

– Ты, правда, считаешь меня нежной? Я нежнее, чем другие?

– Нежнее, нежнее. Ты – самая, самая.

– А откуда ты знаешь?

– Ниоткуда. Просто знаю.

– А девочки говорят: нежность – ерунда. Она на площадке мешает. И про меня в «Советском спорте» писали: «мужественный игрок», му–жест–вен–ный! Значит – не женственный!

– Девчонки твои – дуры. Из зависти говорят. А корреспондента пожалеть надо, у него просто словарный запас беден.

Кто‑то позвонил несколько раз в квартиру, но они не открыли.

– Наверное, Михалыч, – сказала Берта и вопросительно посмотрела на Фризе.

– Обойдется, – отмахнулся он, целуя ей шею и щеки.

Было два часа ночи, когда Берта вдруг вспомнила:

– Володька! А ведь ты вечером пришел голодный. – И пошла на кухню готовить ужин.

Утром, когда Фризе собрался на службу, Берта спала. Чтобы не разбудить ее, Владимир не стал молоть кофе, выпил растворимого. Перед уходом заглянул в спальню – не проснулась ли? Берта спала и по одеялу рассыпались ее волосы. Что и говорить, утренний сон у нее был крепок. На полу, недалеко от кровати, валялась книга в зеленой обложке – причина вчерашних горьких слез. «Помоги себе сам», – было написано на обложке. – «Метод СОЭВУС – метод психокоррекции».

«А что? Забавная книжка, – подумал Фризе и улыбнулся. – Почти Декамерон. Там загоняли дьявола в ад, здесь – мальчика в талисманчик. Где проходит граница между наукой и пошлостью?»

В прокуратуру он пришел веселый. Уже в коридоре, унылом и холодном, Фризе перехватила секретарша из приемной прокурора Маргарита.

– Сам спрашивал.

Владимир посмотрел на часы: без десяти девять. «Не иначе, какой‑нибудь сюрприз», – подумал Фризе.

Вид у прокурора был озабоченный. Олег Михайлович умел преподносить себя сотрудникам деловым и озабоченным, считая, не без основания, что в наше время мало хорошо делать дело. Надо, чтобы все окружающие видели, что ты всерьез этим делом увлечен.

Он ничего не сказал о том, что звонил вчера в дверь Бертиной квартиры, только взглянул оценивающе на Фризе и тут же опустил глаза. Еле заметная усмешка тронула его полные губы.

– Володя, ты вчера допрашивал санитара из морга? – прокурор взглянул на лежащую перед ним бумагу. – Кирпичникова?

– Допрашивал. Только он, можно сказать, у меня из‑под носа сбежал. Я его до самого вечера разыскивал.

– И не разыскал?

– Что‑то с ним случилось?

Прокурор нахмурился, он не любил, когда у него перехватывали инициативу.

– И для дела, и для самого Кирпичникова было бы полезнее, чтобы ты его вчера разыскал. Да еще и задержал на двадцать четыре часа.

– Не было оснований для задержания.

– А поискать как следует у тебя времени не хватило?

Фризе промолчал.

– Ночью его убили.

– Ну и раскладочка! – изумился Фризе. – Одного отравили. А каким способом ухлопали другого?

– Снесли полголовы картечью.

– Убийца, естественно, с повинной не явился?

– Ошибаешься. Убийца тут же вызвал милицию. Это вдова писателя Маврина.

– Час от часу не легче! Где же их дорожки пересекались?

– В Переделкино, на даче Мавриных.

Шеф рассказал, что вечером Алина Максимовна вызвала милицию, потому что на даче похозяйничали воры, разбив стекло в одной из комнат первого этажа. Ничего ценного не пропало. Только несколько бутылок водки из холодильника, да какая‑то закуска. Милиция решила, что залез пьянчуга, мучимый желанием опохмелиться. Правда, приехавшего на вызов капитана насторожило то, что преступник рылся в шкафах. Капитан договорился с хозяйкой, что утром она внимательно осмотрит дом и постарается определить, что пропало. Но среди ночи Алина Максимовна, спавшая на втором этаже, в кабинете покойного супруга, увидела, что в балконную дверь кто‑то пытается войти. И выстрелила из охотничьего ружья из обоих стволов.

– И это был Кирпичников?

– Да, Кирпичников. Которого ты вчера так и не смог разыскать.

Фризе вспомнил загорелое, красноватое лицо санитара, светлые, словно выгоревшие глаза.

– Наверное, побывав на даче Маврина, этот Кирпичников решил, что там есть чем поживиться, – сказал прокурор. – В первый раз – вечером – хозяйка его вспугнула.

– А чтобы не делиться с приятелем, «Кирпич» его утром отравил?

Прокурор легонько постучал костяшками пальцев по столу:

– Не усложняй! Все может выглядеть значительно проще. «Кирпич» – это его кличка?

– Да. Как видите, у него и кличка есть. А что же вдова?

– Алина Максимовна, как мне сообщили, мужественная женщина. Самообладания не потеряла. Готовится к похоронам мужа. Я решил сегодня ее в прокуратуру не вызывать. Ты съездишь к ней.

Фризе согласно кивнул.

Прокурор помолчал, потом спросил:

– Володя, что ты обо всем этом думаешь?

– Ума не приложу! – искренне отозвался Фризе. – Если бы не отравление Уткина, еще можно было строить какие‑то домыслы! А так…

– Что показала экспертиза?

– Быстродействующий яд семейства цианидов. А в банках с «Туборгом», изъятых у сослуживца Чердынцева, на яд никакого намека. Помойку оперативники перелопатили, нашли несколько пустых банок – все чисто. А та банка, из которой пил Уткин, словно растворилась! Свидетели видели, как он пил пиво, как упал, уронив банку. Но в суматохе она пропала.

– Унес преступник?

– Черт его знает, кто унес! – в сердцах сказал Фризе и посмотрел на шефа. – Ну, я поеду, Олег Михайлович? У меня сегодня машина на профилактике.

Последнюю фразу Владимир произнес с намеком. Вдруг шеф расщедрится и предложит свою. Но Олег Михйлович коротко бросил:

– Поезжай.

Когда Фризе направился к двери, прокурор неожиданно спросил:

– Володя, эти санитары из морга так много зарабатывают, что позволяют себе пробавляться датским пивом?

Фризе только пожал плечами.

«ТИХОЕ ПРИСТАНИЩЕ»

В Москве опять потеплело. На мостовых и тротуарах стояла каша из воды и снега. Сухими и чистыми добирались до места назначения лишь самые ловкие пешеходы, умевшие ускользнуть от потоков грязи, рвущейся из‑под машин.

В электричку Фризе сел с мокрыми ногами. Он посмотрел на часы – половина одиннадцатого. Берта, наверное, уже приняла душ и, надев свой черно–белый махровый халат, пьет кофе со сливками. «Я бы сейчас выпил еще и рюмку коньяку, чтобы не простыть, – помечтал Владимир, закрыв глаза. – А потом на часок в теплую постель».

Он открыл глаза. Низко слоились серые облака. Наполовину упрятанный за ними Университет потерял свое первозданное изящество и выглядел разлапистым пеньком. На пригородных грязных платформах дожидались своих электричек неприветливые хмурые люди. Фризе подумал про Кирпичникова. У того тоже было хмурое злое лицо. Туповатый взгляд, который ввел следователя в заблуждение. Выстрел вдовы Мавриной снес санитару полголовы. Выстрел дуплетом. И второй дуплет – в течение суток убиты два санитара из кооператива «Харон». Или из малого предприятия «Харон»? Разница между двумя этими новыми формами собственности казалась Фризе призрачной.

Убиты не просто два санитара, а напарники. Невольно Фризе начал думать, что такое совпадение не случайно, что, как бы по–разному они ни погибли, причина их смерти одна. Едва подумав об этом, он тут же себя остановил: если убийство Уткина выглядит преднамеренно, то смерть Кирпичникова – случайна. И, главное, она легко объяснима. Побывав в богатом доме, санитар решил поживиться. Залез вечером, но его спугнули. Полез ночью. Какое‑то маниакальное стремление ограбить дачу во что бы то ни стало. Непомерная жадность? Нет! Никакой вор не полезет в один дом за одну ночь дважды. Прежде следует хорошенько оглядеться. А ведь Кирпичников, к тому же, утром вел душеспасительную беседу со следователем. Мог бы и насторожиться. Он же от следователя спокойно сбежал. Зачем же он стремился побывать на даче? Попасть под картечь Алины Максимовны? Настоящий вор себя так не повел бы, а был ли он настоящим вором?

Во всей этой истории Фризе настораживала разнокалиберность действующих лиц и, как сказал бы шеф, неадекватность личности убитого способу, которым он был убит. Правда, последнее касалось лишь Уткина. Ну, не странно ли, что простого санитара убили с помощью яда, каким‑то образом упрятанного в банку дорогого импортного пива?!

Сквозь треск и шипение поездной трансляции донеслось что‑то отдаленно похожее на слово «Переделкино».

«Хватит утомлять себя всякой ерундой, – решил Фризе. – Я должен предстать перед вдовой хоть и с мокрыми ногами, но со светлой головой». Он придерживался теории, что преступление может быть раскрыто лишь в процессе накопления информации. Нет информации – нечего выстраивать версии. Под ними нет фундамента. Накопление информации – ключ к разгадке. Как в растворе, насыщенном солью, начинают выпадать кристаллики, так и в голове следователя, обладающего подробной информацией, вызревает одна–единственная, ведущая к разгадке, версия. И нечего распыляться!

Сойдя с платформы, он двинулся по скользкой тропинке вдоль узкого шоссе, миновал кладбище на взгорке, лесопилку. У ограды Дома творчества писателей спросил пожилого мужчину в красивой дубленке, как найти дачу Маврина?

– Налево, вдоль ограды, пятьсот метров. Увидите двухэтажные хоромы. Там и обитал классик.

Фризе поблагодарил.

– Да знаете ли вы, что он умер? – решил уточнить обладатель дубленки.

– Знаю.

– Вот видите, и классики не вечны, – сказал мужчина вдогонку. Фризе почудилось в его голосе скрытое удовлетворение. Похоже, мужчина был тоже писатель.

Идя к дому Маврина, следователь пытался вспомнить, читал ли что‑нибудь из книг умершего. Названия вспомнил тут же – они были постоянно на слуху. О книгах Маврина писали, по ним снимались фильмы, ставились радиоспектакли. Высокая, худая фигура Маврина, его породистое умное лицо постоянно мелькало на экранах телевизора в хроникальных кадрах.

Фризе остановился перед входом в дом, который удивительно подходил под определение «хоромы». С башенками, верандами, эркерами, пилястрами, балкончиками – дом выглядел франтом на фоне стройного сосняка. На стене красовалась табличка с названием «Тихое пристанище». Владимир Петрович мельком оглядел окна – одно из них, на балконе, было занавешено чем‑то белым, – и, вздохнув, позвонил. Содержание книг Маврина он так и не вспомнил. Полутора километров дороги ему для этого не хватило.

Открыла дверь молодая женщина. Вернее, Фризе в первый момент показалось, что она молода, на самом деле ей было не меньше сорока. Она принадлежала к той породе московских красавиц, возраст которых трудно определить. Эти женщины всегда чьи‑нибудь жены – крупных начальников, преуспевающих дельцов, удачливых писателей. То ли они такие сытые и гладкие, потому что «чьи‑то жены», то ли «чьи‑то жены», потому что сытые и гладкие. Фризе подозревал, что такая порода «московских красавиц» выведена за долгие годы советской власти, как, например, «буденновская» порода лошадей.

Владимир Петрович предполагал, что увидит, если не убитую горем вдову, то хотя бы скорбящую женщину. Он приготовился принести извинения за свой несвоевременный визит, но при виде следователя красивые губы вдовы тронула едва заметная улыбка и она приветливо сказала:

– О! Какой мужчина пожаловал ко мне в гости! А я боялась, что кофе придется пить в одиночестве.

Фризе такая улыбка была хорошо знакома. Она могла означать все, что угодно: иронию, восхищение и просто врожденную благожелательность.

По привычке, чуть склонив голову в дверях – чтобы не задеть за притолоку, – Владимир вошел в прихожую и остановился.

– Я, наверное, разочарую вас, Алина Максимовна, – визит следователя прокуратуры…

– Меня уже трудно чем‑либо разочаровать, – перебила его Маврина и опять улыбнулась. Теперь грустной, рассеянной улыбкой. – Следователю крепкий кофе не противопоказан?

– Вменяется в обязанность.

Она ввела Фризе в гостиную, где упоительно пахло кофе, и – едва–едва – хорошими терпкими духами. На большом круглом столе, накрытом вишневой скатертью, стоял один прибор, тарелка с тостами, молочник.

– Присаживайтесь, будьте добры. – Алина Максимовна пододвинула стул рядом со своим, подошла к буфету и достала второй прибор. Фризе невольно бросил взгляд на ее фигуру и тут же отвел глаза. Фигура у Алины Максимовны, одетой в легкую черную блузку и модные – до колен – брючки, выглядела очень соблазнительно. И Фризе огорчился. Ему не нравилась эта порода гладких красавиц. Но в Мавриной было еще что‑то такое, что притягивало взгляд. И, поняв – что, он рассердился на себя.

На небольшом столике шумно выпустила пар кофеварка. Разлив кофе, Маврина села рядом:

– Вы не испортите мне аппетита, если начнете свой допрос за кофе. Вас зовут…

– Владимир Петрович Фризе.

Кофе был выше всех похвал, сливки подогреты.

– За одни сутки я стала вдовой, потерпевшей и убийцей. Какое из этих несчастий вас интересует?

– Все три.

– И смерть мужа? – Маврина удивленно подняла брови.

– Не сама смерть. Вы знаете, что погибли оба санитара, которые приезжали забрать тело умершего?

– Оба? Какой‑то рок, право.

– Да. Одного санитара отравили сразу же после того, как он приехал из Переделкино.

Она поставила чашку и с тревогой посмотрела на следователя.

– Отравили?

– Очень сильный яд. Полной уверенности у нас нет, но, похоже, он получил его с пивом. Выпил банку датского пива и мгновенно умер.

– А второго санитара убила я. – Алина Максимовна провела ладонью по лицу, взяла чашку и залпом выпила кофе.

– Ну, вот, – огорчился Фризе. – Беседы со следователем малоприятны.

– Не обращайте внимания, – сказала Маврина. Она мгновенно справилась с собой и налила в чашку остатки кофе. – Сейчас заварю еще.

– Мне достаточно, – остановил ее Фризе. – Такой замечательный кофе не пьют литрами.

– Вам понравился? – обрадовалась хозяйка. – Настоящий «мокко». – Лицо ее стало озабоченным. Вы ищете связь между тремя смертями? Но Алеша умер от инфаркта. Я получила сегодня документы в больнице. Делали вскрытие… Вы, наверное, знаете?

Фризе кивнул.

– Одного санитара убила я, – уже второй раз она повторила эту фразу. Только теперь произнесла ее жестко, без тени сожаления. – Это ведь называется самообороной?

– Вам не в чем себя упрекнуть, Алина Максимовна.

– Какая же может быть связь между тремя смертями? – она смотрела на Фризе пристально и красивые глаза ее стали похожи на колючие льдинки.

– С вами интересно разговаривать, – улыбнулся Фризе. – Я просто не мог не задать себе этого вопроса. Но цель моего прихода совсем другая. Вы проверили, что пропало на даче после «первого» визита вора?

С минуту Маврина сидела молча, рассеянно ломая на мелкие кусочки поджаренный хлеб. Наконец, сказала задумчиво:

– Что пропало?… Пропала водка из холодильника, какая‑то еда. Деньги. Сколько – не знаю. Помню, что на полке в шкафу всегда хранились деньги на текущие расходы. Сейчас их нет. Из письменного стола Алексея Дмитриевича вытащили ящики и вывернули все на ковер. Наверное, тоже искали деньги. Его документы, рукописи я не проверяла, но воров ведь рукописи не интересуют?!

– Чаще всего нет, – осторожно сказал Владимир. – Но проверить не мешает. А как вы объясните, что вечером преступник залез в комнату на первом этаже, а потом, ночью, полез на второй?

– Может быть, он и пробовал пойти старым путем? Но я закрыла ту комнату на ключ. А в кабинете, где я спала, была приоткрыта балконная дверь.

– Вы оставили открытую дверь, не побоялись?

– В доме жарко. Мы часто оставляли открытыми двери или окно. Это же второй этаж.

– Простите меня за назойливость – то ружье зарегистировано?

– Да. Мужу подарили на шестидесятилетие. Но оружием он не интересовался, а я иногда стреляю на стенде. И даже ездила с друзьями на охоту.

Зазвонил телефон. Алина Максимовна с неудовольствием посмотрела на него. Похоже, не хотела снимать трубку. Но телефон продолжал звонить. Не спеша она подошла к аппарату – желтой, маленькой трубке, висящей на стене.

– Да, – сказала она тихо. – Ах, это вы, Убилава? Рада слышать. Я сейчас не одна. Если вас так интересует – следователь прокуратуры.

Она стояла в полоборота к Фризе, и он опять, взглянув на нее, отвел глаза. Долго смотреть на эту женщину было опасно.

Алина Максимовна произнесла всего несколько ничего не значащих фраз ровным, приветливым голосом, и эта приветливость была неприятна следователю. «У тебя же, милочка, муж умер, ночью ты застрелила человека, а сейчас любезничаешь с каким‑то Убилавой». Фризе попробовал представить себе, как должна разговаривать женщина в ее положении. Ни один из промелькнувших в голове вариантов не подходил к Мавриной.

Алина Максимовна повесила трубку и спросила:

– Я сварю еще кофе?

– Нет, нет! – запротестовал Фризе и поспешно встал из‑за стола. – Если я не утомил вас, может быть, покажете мне комнату, через которую залезли в дом? И кабинет мужа.

Алина Максимовна достала ключи из сумочки, жестом пригласила Фризе следовать за собой. Они молча прошли по довольно длинному коридору, и Владимир вспомнил мужчину, показавшего дорогу к дому Маврина, и его язвительное замечание о «хоромах». Действительно, дом был огромный.

В конце коридора хозяйка открыла одну из дверей. Как и все двери в этом доме, она была сделана из дуба и выглядела неприступной. Остановившись на пороге, Маврина пропустила следователя в комнату. Искоса взглянув на хозяйку, Фризе понял, что приветливый ровный голос Алины Максимовны в разговоре с Убилавой, почти светская беседа с ним за кофе, умело положенная косметика и пребывание в прекрасной форме, все это – неимоверные усилия воли, многолетняя привычка не распускаться. Сейчас лицо у нее выглядело застывшим и отрешенным.

Светлый отлакированный паркет в комнате был затоптан грязными следами, через разбитое окно метель намела целую гряду снега. На клетчатом шотландском пледе, покрывавшем широкую кровать, тоже лежал снег. Рядом с кроватью валялась разбитая фаянсовая ночная лампа. И на все это разорение Маврина смотрела равнодушно.

– Потопталась здесь милиция?

– Да. Снимали отпечатки, слепки следов.

– А разбитая лампа? – Фризе внимательно, метр за метром, ощупывал взглядом комнату.

– Наверное, свалил ветер. Когда я была здесь первый раз, все стояло на месте. Только разбито окно и снег на полу. Я ничего не трогала – закрыла комнату на ключ и ушла.

– Что отсюда пропало?

– По–моему, ничего. Я не проверяла. Да здесь и нет ничего ценного. Комната для гостей. Кровать, письменный стол… – она сделала широкий жест рукой, словно призывала следователя убедиться, что в комнате действительно нет ничего ценного.

Фризе остановился у разбитого окна. Рама была распахнута и тихо поскрипывала от гулявшего по дому сквозняка. За окном стоял сосновый лес.

– Эта сторона дома противоположная улице? – спросил Фризе. – Самая глухая?

– Да. Там дальше парк.

– И если хочешь подойти к дому незаметно, лучше идти со стороны парка? К окнам этой комнаты?

– Не очень‑то приятно лазать по сугробам.

– Куда выходит балкон в кабинете мужа?

– На противоположную сторону. К дороге. Поднимемся, посмотрим? – Алина Максимовна закрыла комнату на ключ, подергала за ручку – проверила, надежно ли?

Кабинет Маврина был просторным и светлым. Две стены занимали шкафы с книгами, на третьей висел портрет писателя, перевитый наискось черной лентой. Портрет показался Фризе неудачным слишком застывшими и самодовольными были черты лица. И только острые, маленькие глаза, казалось, знали цену каждому, кто входил в этот кабинет.