Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

5

На следующий день Корнилов пришел в управление рано. Вернувшись домой из Комарова, поспал часа два и вызвал машину. Игорь Васильевич и вообще-то любил прийти на работу пораньше, когда нет обычной дневной сутолоки, и, удобно расположившись в старом кожаном кресле у маленького журнального столика, с удовольствием закурить свою первую сигарету. Дома подполковник не курил.

Эти утренние полчаса – если не случалось каких-нибудь ЧП – Корнилов посвящал тому, что не спеша, рассеянно перебирая в памяти разные события, как уже свершившиеся, так и грядущие, старался спокойно, на свежую голову их оценить. Иногда в этом калейдоскопе мыслей всплывало что-то очень важное, на что он раньше не обратил внимания, а сейчас вдруг увидел словно заново, свежим взглядом. Эти полчаса всегда были для Корнилова плодотворны – он не испытывал  г н е т а  в р е м е н и, освобождался от него.

В стремительной деловой круговерти, когда наваливались десятки различных дел и приходилось сталкиваться с самыми несходными, порой полярными мнениями, точками зрения и, наконец, со своими собственными разноречивыми ощущениями, не мудрено было и ошибиться. Всегда имелась опасность недооценить, и Корнилов знал эту опасность. Так же как он знал и свою слабость – иногда в его воображении какие-то незначительные события вдруг вырастали до размеров трагедии и давили на него. Особенно часто это случалось в последние годы. Он неожиданно просыпался среди ночи и долго не мог уснуть. И начинал вспоминать о каких-нибудь мелких, никчемных несделанных делах, о досадных, но незначительных оплошностях, невпопад сказанной днем фразе. Ему казалось, что счет несделанных, незавершенных дел все растет и растет у него, как сумма непогашенного долга у заурядного растратчика, и уже не остается времени, чтобы оплатить этот счет.

Корнилов досадовал на себя, пил снотворное, но ничего поделать с собой в те предутренние часы не мог.

...Сегодня на листке бумаги, что лежал перед ним, были записаны только четыре слова:

«Олег Самарцев и Игнатий Казаков».

С Олегом Самарцевым все ясно. В том, что он преступник, теперь уже никаких сомнений нет. Розыск закручен, ничего, кажется, не упущено, взвешены все возможности. А вот Игнатий Казаков... Неужели он имеет какое-то отношение к ограблению?

Этот вопрос волновал подполковника больше всего.

Туманные намеки деда... Если бы за ними стояло хоть что-то конкретное! На одних неясных ощущениях далеко не уедешь! Подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, ненароком, опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий пришел домой, – без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?

Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Редкий случай, но бывает... Может, клевета? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное время прихода внука домой.

Так что же? Непроизвольная ошибка? – Корнилов чувствовал, что его рассуждениям не хватает стройности, но никак не мог понять, в чем ошибается. Очевидная нелепость утверждений деда не укладывалась ни в какие схемы. А внук? Сказал: «Мы с мамой днем на службе».

«Мы с мамой днем на службе...» Почему он так объединил себя с матерью? Мать приходит после шести, а Игнатий в час. Даже если старик ошибся или соврал и младший Казаков пришел не раньше, как обычно, в час, он это обстоятельство скрыл. Зачем?

Спроси человека, которому нечего скрывать: когда ты пришел в тот день с работы? Он бы ответил: пришел, как обычно, в час. Сказал бы правду.

Пришел в час? Но минут за тридцать – сорок до твоего прихода домой в Тучковом переулке тяжело ранили и ограбили кассира. Неужели ты ничего необычного не заметил?

Честный человек сказал бы: «Конечно, заметил. В переулке стояли милицейские машины и «Скорая помощь» (ну, положим, скорая могла уже и уехать...), было много народу. Что-то произошло. Потом я узнал...»

А если бы честный человек шел с набережной, он бы, наверное, тоже увидел милицейскую машину. Или людей с собакой во дворе. Если бы там не увидел – обратил бы внимание на машины и людей в переулке, уже придя домой. Окна-то выходят прямо на место происшествия!

Корнилов вздохнул.

Значит, Игнатий на эти вопросы отвечать не хотел и потому отделался общей фразой. Выходит, сказал неправду. И эта его неправда помогла сейчас Корнилову понять, что он, как минимум, видел нападение на кассира, но почему-то усиленно скрывает этот факт. А неправду говорить всегда труднее – надо слишком многое держать в уме, напрягаться. Правду говорят не задумываясь...

Корнилов дописал на листке бумаги:

«Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».

Умолчание, маленькая ложь молодого Казакова давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Оставалось уточнить расхождение во времени.

Бывает так: привяжется, словно репей какой-нибудь, нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни – и целый день никак от них не избавиться. Делаешь серьезное дело, и вдруг в самый неподходящий момент они готовы сорваться у тебя с языка.

Чем бы ни занимался Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать, значит, нет. Не мог! И тогда все подозрения старика, все его неясные предчувствия – ерунда, бред!

Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, – подумал он. – В конце концов узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделает глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.

Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула.

– Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?

Бледное, усталое лицо ее было встревожено.

– Нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем... Он нам очень помог, – сказал Игорь Васильевич. – Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?

Женщина кивнула.

– Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление... Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.

Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она позвала подполковника:

– Папа вас ждет.

Дед опять сидел у окна, спиной к дверям. Но Корнилов видел его лицо, пытливые, глубоко посаженные глаза и чуть перекошенный приоткрытый рот. Григорий Иванович следил за подполковником через огромное, в резной черной оправе зеркало. В зеркале отражались книжные шкафы, гравюра, висевшая над диваном, и большие часы. Они показывали без пятнадцати час...

«Ну вот, эти-то часики, дед, и подвели тебя! – подумал Корнилов. – Не мог же я сюда ехать пятьдесят минут! Ведь явно врут!» Он обернулся и несколько секунд смотрел на часы в замешательстве, а потом рассмеялся – на часах было одиннадцать пятнадцать!

Старик развернул свою коляску и смотрел на подполковника с изумлением.

– Здравствуйте, Григорий Иванович! – весело сказал Корнилов. – Я, наверное, изрядно надоел вам? Извините великодушно.

Старик молча показал ему на стул.

– Так в какое время пришел домой ваш внук, Григорий Иванович? В тот день, когда кассира ограбили?

– Без двадцати двенадцать... – растерянно прошептал старик.

– Вы что ж, специально заприметили время?

– Да как вам сказать... Не специально. Дверь хлопнула – а я посмотрел на часы. Машинально.

– А что на улице происходило? Вспомните поточнее.

– На улице уже толпа собралась... – старик повернулся к окну, внимательно разглядывая пустынный переулок, словно восстанавливая в памяти события того дня. – Милиция...

– Григорий Иванович, а сейчас сколько времени?

– Сейчас? – старик бросил взгляд в зеркало, но потом повернулся к часам.

– Одиннадцать двадцать.

– А в зеркале, в зеркале, – попросил Корнилов.

Старик недоверчиво посмотрел на Корнилова, потом скосился на зеркало.

– Двенадцать сорок, – на лице его отразилась мучительная работа мысли, рот приоткрылся еще больше. – Вы думаете, – сказал он, – что я...

Игорь Васильевич молчал, внимательно наблюдая за Казаковым.

– Может быть. Может быть... Я так волновался. – Он снова бросил взгляд на часы, а потом посмотрел на них через зеркало.

– Я сказал «без двадцати двенадцать», а было двенадцать двадцать. Ну конечно.

– Нападение на кассира совершено в двенадцать пятнадцать. Падая, девушка ударилась часами о камни, и они стали... Ваш внук пришел домой через пять минут.

Старик кивнул. На лице у него было написано огорчение.

– Григорий Иванович, теперь о вашем внуке. Ведь одних совпадений мало, чтобы заподозрить близкого человека в преступлении? Вы думаете, что он способен на такое?

Старик молчал, склонив голову и не глядя на подполковника. Корнилову показалось, что Григорий Иванович не понял его.

– Игнатий Борисович способен совершить преступление?

– Способен, – тихо пробормотал Казаков. – Если он способен отжулить трояк из моей пенсии, он преступник.

«Ну вот, – вздохнул Корнилов. – Опять семейные дрязги».

– Он жадный. А прочности в нем нет! Дочь с покойником мужем виноваты в этом. Я плавал, годами не бывал дома. Поздно заметил... С пяти лет Игнашка складывал гривенники в копилку. Ему хотелось накопить сто рублей. Спросите зачем? Да ни за чем... Просто так. Ведь у него все было! Чтобы поскорее накопить, он говорил матери: «Хорошо бы дед-мороз принес не игрушку, а десять рублей!» И дед-мороз приносил! Вырос – книжки мои тайком стал букинистам сплавлять. Игнашка завистливый. Ему всего хочется. А вы спрашиваете – способен ли... Жадный да завистливый на все способен.

«Ну нет, здесь ты, старик, через край хватил, – подумал Корнилов. – Если бы все жадные воровать стали – конец света!»

Он поднялся и протянул старику руку.

– Желаю вам, Григорий Иванович, поскорее поправиться. Спасибо за помощь.

– А вам – шесть футов под килем! – пробормотал старик.

Анна Григорьевна поджидала Корнилова. Как только он вышел от старика, она поднялась и спросила:

– Отец вас не очень утомил?

– Это я его утомил. Второй день допекаю своими вопросами.

– Ну что вы, отцу приход нового человека как подарок. Все время один, один.

Анна Григорьевна стояла перед Корниловым маленькая, ссутулившаяся.

– Может, вы присядете на минутку? – вдруг сказала она просительно.

Корнилов кивнул.

Они уселись друг против друга.

– Отец серьезно болен, – начала Анна Михайловна и тяжело вздохнула. – Инсульт его доконал. Слава богу, теперь действует рука...

Она внимательно посмотрела на Корнилова, словно искала сочувствия.

– Со стариком нелегко. Он стал совсем как ребенок. Постоянно обижается и без всякого повода. Иногда неделями не разговаривает. Не напишет ни строчки... С ним нелегко, – повторила Анна Григорьевна, покачав головой. – Посудите сами – потребовал поменять квартиру. Чтобы из его комнаты был вид на Неву. Попробуй найти такой обмен! Легко сказать – с окнами на Неву! – в голосе женщины чувствовалась обида. – Нам только и переезжать с нашим неподъемным хламом, – она обвела глазами комнату.

Мебель действительно была старомодной и громоздкой.

Корнилов сочувственно кивнул головой и представил себе старика, сидящего в своем кресле-качалке перед окном, распахнутым на реку. Свежий невский ветерок несет запах водорослей и рыбы, идут по Неве закопченные буксиры с баржами. Мальчишки прямо перед окнами удят рыбу.

– Анна Григорьевна, вы за последнее время не замечали ничего странного в поведении сына? Может быть, он стал более нервным?

Женщина насторожилась.

– Вас интересует Игнатий?

– Да нет... – замялся Корнилов. – Меня, собственно, интересует не он. Но когда я был у вас в прошлый раз, мне показалось, что он чем-то очень взволнован. Что-нибудь случилось?

– Нет, сын всегда был нервным. Даже в раннем детстве, – Анна Григорьевна успокоилась. – Вы знаете, время такое... – она улыбнулась чуть иронично. С горькой иронией. – Несколько дней назад прочитал в газете, что какой-то умник предлагает не платить за ученые звания. А Игнатий заканчивает кандидатскую. Разве можно оставаться спокойным?

– Да, причин для волнений хватает, – поддакнул Корнилов. – Но я имею в виду самые последние дни. Этот случай в переулке, перед вашим окном... Сын, вероятно, волновался?

– Вы знаете, молодой человек, бывают более страшные вещи. Беда иногда как навалится... Моя сослуживица поседела за одну неделю. У сестры обнаружили рак...

Корнилов тихонько вздохнул. Говорить с этой женщиной было нелегко. А перебивать ее он не решался. Еще обидится – тогда вообще не дождешься ни слова.

– Вот вы спрашиваете о сыне. Еще десять лет назад я могла бы вам о нем что-нибудь рассказать. А что я знаю теперь? Что я знаю... Ах! – она безнадежно махнула рукой. – У молодежи свой мир! Нас, стариков, в этот мир не пускают. Игнатий поссорился со своей невестой – лучшей жены я бы и не хотела для него! – и представьте себе, я не могу узнать из-за чего! – Анна Григорьевна помолчала немного. Потом спросила: – Может быть, вы стаканчик чаю выпьете?

– Нет, благодарю. Мне пора идти.

– Каждая мать скажет про своего двадцатипятилетнего сына, что у него в поведении много странностей... И у Игнатия есть странности. Зачем далеко ходить? Вчера у нас состоялось бурное объяснение, – она посмотрела на Корнилова с тревогой. – Вы только Игнатию ничего не говорите.

Игорь Васильевич кивнул.

– Он всегда был таким расчетливым мальчиком, не шиковал, соразмерял свои запросы с возможностями. Вы не подумайте, что Игнатий скаред. Нет, нет! Он разумный мальчик. Когда они задумали пожениться, Игнатий начал откладывать деньги на кооператив. И вдруг я вижу, что он снял со сберкнижки пятьсот рублей! Зачем? Оказывается, кутил с кем-то. С каким-то своим старым другом. Купил себе золотой перстень! Вы себе только представьте – золотой перстень! Что он, девица, что ли? И это делает Игнатий, который никогда лишней копейки не истратил. А может быть, он считает, что золото подорожает? Вы должны знать! Подорожает?

– Не знаю, – улыбнулся Корнилов. – Наверное, не подорожает.

– Вот видите! Значит, не подорожает. К чему тогда этот шик? А это уж совсем семейное дело, – Анна Григорьевна перешла на шепот. – Но вам я скажу, у вас глаза честные. Как он всегда воюет с дедом из-за того, что тот половину своей пенсии на сигары тратит! Это ведь правда блажь. У деда большая пенсия – сто двадцать рублей. Мог бы помочь Игнатию с кооперативом...

«Ну и семейка! – подумал Корнилов, когда Анна Григорьевна затворила за ним дверь и, как и в прошлый раз, гулко лязгнул наброшенный на петлю крюк запора. – Как только они уживаются под одной крышей? Попробуй разберись, где ложь, а где правда?»

Игорь Васильевич торопился и в подъезде чуть не сшиб с ног молодую женщину. Извинившись, он посторонился и придержал дверь, пропуская ее в дом, успев заметить, что глаза у женщины заплаканные.

На улице порывистый ветер пытался сорвать у него с головы шляпу. Растрепанные облака стремительно неслись по небу, приоткрывая иногда на момент полоску яркой холодной сини и выпуская на волю бледный трепетный лучик осеннего солнца. Лучик пересекал мостовую и, тускло блеснув в лужах, снова исчезал.

– Товарищ! – услышал Корнилов у себя за спиной женский голос.

Игорь Васильевич оглянулся. Женщина, с которой он только что столкнулся в подъезде, догоняла его.

– Товарищ! Мне нужно поговорить с вами. – Она остановилась, слегка запыхавшись, и глядела на Корнилова решительно и даже с вызовом. Но подполковник заметил, что ее руки, сцепленные на груди, нервно сжимают платочек.

Он ласково улыбнулся, зная, что стоят этот вызов и решительность, готовые через секунду обернуться слезами.

– Что случилось?

– Мне нужно поговорить с вами, – повторила женщина. Ей было лет двадцать пять, не больше. Полное милое лицо, большие испуганные голубые глаза.

– Вы ведь из милиции? Мне дед сказал. Я вас специально караулила.

– Какой еще дед? – спросил Игорь Васильевич, уже догадываясь, что это за дед.

– Казаков. Дедушка Игнатия.

– Там, на проспекте, у меня машина, – не замедляя шаг, сказал подполковник, – поговорим в дороге.

Она чуть ли не вприпрыжку семенила за Корниловым, гулко цокая каблуками по плитам тротуара. В машине она растерянно посмотрела на шофера.

– Рассказывайте. Это наш сотрудник. И назовите себя. Не люблю беседовать с незнакомыми.

– Документы не надо предъявлять? – с вызовом бросила женщина и, смутившись, покраснела.

– Алексей, поехали, – попросил Корнилов шофера.

– Я преподаю вместе с Игнатием Казаковым. Он черчение, а я литературу. Ах, да, все-таки надо представиться. Наталья Сергеевна Истомина...

«Симпатичная женщина, – подумал Корнилов. – Какие глаза хорошие. Добрые».

– А вы, правда, из милиции? – вдруг насторожилась она. – Товарищ Корнилов?

Игорь Васильевич кивнул.

– Я с Игнатием знакома очень давно. Мы еще в школе вместе учились. Должны были пожениться. Этой осенью, – она неожиданно всхлипнула, но справилась с собой. – С Игнатием случилась беда. Мы с дедом в этом уверены.

– Вы знаете, что дед говорит и стал лучше слышать?

– Знаю. Это все знают.

– Как это все? – удивился Корнилов. – Он же скрывает от внука и от дочери.

Наталья Сергеевна досадливо махнула рукой.

– Старик скрывает, а они давно обо всем догадались, только виду не подают.

– Что за чертовщина? Зачем это им надо?

– Так проще... Они считают, что так проще, – поправилась Истомина и болезненно сморщилась: – Ой, да не в этом дело! Вы понимаете, понимаете... – что-то мешало ей говорить. – Мы с дедом думаем, что Игнатий замешан в ограблении кассира, – наконец выпалила она. – Это ужасно. Вы не подумайте, что он способен ударить ножом и ограбить. Но он замешан в этом деле. Я чувствую... – Она заплакала, судорожно сцепив тонкие пальцы, не стесняясь ни Корнилова, ни шофера.

Наконец она справилась с собой и только тихонько всхлипывала.

– Мне старший Казаков говорил о своих подозрениях. О том, что внук пришел домой сразу после ограбления, что был очень взволнован... Но ведь этого мало, чтобы подозревать человека. Особенно человека, с которым давно знаком?

– Вот-вот, – она горестно покивала головой. – Я его очень давно знаю, а таким никогда не видела...

– А вы, Наталья Сергеевна, говорили с Игнатием? Напрямую?

– Говорила. – Голос у Истоминой был полон горечи. – Я ему прямо сказала о своих подозрениях. Сами понимаете, что деда здесь нечего впутывать.

– Ну а он?

– Кричал, что это не мое дело, что я мешаю ему жить! Дошел до того, что грозился повеситься, если не перестану приставать, – она снова всхлипнула. – А потом разревелся, как баба, и просил прощения. «Как тебе в голову могла прийти эта чертовщина?»

– Ну а действительно, как? – не унимался Игорь Васильевич. – Ведь того, что вы мне рассказали, совсем недостаточно... Слишком тяжелое обвинение.

– Это не сейчас началось. Почти год назад. В ноябрьские праздники мы заказали столик в «Бригантине». Несколько преподавателей. Танцевали, веселились. А потом к нашему столику подсел один старый приятель Игнатия. Они когда-то жили в одном доме. Виктор. Я фамилии его не знаю. Игнатий его Виктором называл. Это, наверное, неинтересно?

– Мне все интересно, – сказал Корнилов. – Такая служба.

– Ну вот. Виктор этот уже изрядно пьян был. Обнимались они с Игнатием, целовались. Назаказывал Виктор еще коньяку, закусок. Всех поил. – Она на минуту задумалась, потом сказала: – Официант его тоже «Виктор» называл. Платил за все он. А потом потащил нас в бар. Цыган там пел под гитару.

Виктора и здесь знали. Не знаю, как он расплачивался, но только, когда мы из бара уходили, барменша нас до дверей проводила, а Виктор ее в щеку поцеловал.

Машина свернула с Литейного и притормозила на площадке перед зданием Главного управления внутренних дел.

– Приехали, – прервал Корнилов Наталью Сергеевну. – Сейчас поднимемся ко мне в кабинет и там продолжим. – Он уже понимал, что расплывчатые подозрения против Игнатия Казакова начинали приобретать конкретные очертания.

Они поднялись на четвертый этаж. Варвара проводила Истомину заинтересованным взглядом и вопросительно посмотрела на Корнилова.

– Ничего срочного, Варя?

– Белянчиков спрашивал.

– Пусть зайдет через пятнадцать минут.

Он усадил Истомину в кресло, и сам уселся напротив в такое же старенькое облезлое кресло, а не за стол, как обычно.

– С этим Виктором Казаков встречался еще? – спросил он, приглашая Истомину продолжить рассказ.

– Наверное, – вяло отозвалась она, словно собиралась с мыслями или думала о чем-то совершенно другом. – Наверное, встречался. Они договаривались. Но дело не в этом. Этот Виктор очень плохо повлиял на Игнатия. Его будто подменили.

Когда мы сидели в баре, Виктор расспрашивал Игнатия о жизни. Мы рассказали, что скоро женимся. Игнатий ему с гордостью сказал о том, что пишет диссертацию. «И сколько ты будешь огребать, Казак, когда тебя увенчают лаврами?» Игнатий ему сказал, что если получит доцента, то двести восемьдесят. «И будешь со своей милашкой плодить нищих?» Он все время употреблял жаргон! – с возмущением сказала Истомина. – И ругался при мне матом. А Игнатий его не останавливал. «А я могу эти двести восемьдесят здесь за вечер оставить», – сказал Виктор.

Потом мы поехали на такси к нему домой, куда-то за кинотеатр «Гигант». С ним молодая девчонка, лет восемнадцати. Смазливая. Квартира у этого прощелыги... Я никогда еще не видела такой чудовищной смеси роскоши и мещанства... Старинная мебель, какие-то стереофонические системы, пластинки и книжки с голыми женщинами. И всюду, где только можно, хрусталь – вазы, вазы, вазы... Десятками, словно на выставке. А одна стена завешана старинными иконами. Опять они пили, вспоминали детство. Игнатий все спрашивал Виктора, откуда у него это богатство, где он работает. А тот, знай, похохатывал да подливал Игнатию коньяк. Мне стало страшно. Я Игнатия никогда таким не видела, он как больной сделался. Глаза горели, руки тряслись, когда он эти журнальчики похабные листал. А хозяин, хоть и пьян, а все видит. И подкладывает Игнатию разные красивые вещи. А где работает, не говорит. Смеется: «Мы с тобой еще все обсудим». Тут пришла эта девчонка. В халатике. Она в ванной мылась, что ли. Виктор спрашивает: «Игнатий, как киска, нравится? А какие формы? Киска, покажись моему другу!» И представляете, она распахивает халатик и крутится перед нами голая! Тут я не выдержала, схватила Игнатия за руку и сказала: «Хватит. Уходим». И Игнатий словно протрезвел. Встал вслед за мной. Виктор совсем пьяный. Кричал вдогонку: «А я хотел тебе киску подарить».

Мы ушли, но Виктор дал Игнатию свой телефон. Я видела, бумажку сунул. Они наверняка встречаются. – Истомина замолчала и вопросительно посмотрела на Корнилова, ожидая, что он скажет.

Корнилов молчал.

– Эта роскошь, эти деньги – откуда? Ведь это все украдено! Такое не приобретешь честно. А Виктор нигде не работает... Я уверена. Он вор! А Игнатия с тех пор не узнать. Забросил свою диссертацию, стал нервным, злым. И деньги у него появились. Он ни о чем другом не хотел говорить, кроме как о деньгах, о материальном благополучии. То предлагал продать все старинные гравюры, что висят у деда, то дедовы книги. То собирался с кем-то поехать в Архангельскую область скупать у колхозников старинные иконы. Деньги, деньги, деньги... Это же наводнение какое-то! Он стал избегать меня, и с дедом начались контры, – она безнадежно махнула рукой. – Ну что вы молчите? Это все несерьезно?! Женские бредни?

– Очень серьезно, Наталья Сергеевна. Очень. Мы во всем тщательно разберемся. Но какое отношение ко всему, что вы рассказали, имеет ограбление в Тучковом переулке?

– Как? Вам непонятно? – искренне удивилась Истомина. – Виктор наверняка ограбил кассиршу, а этот хлюпик Игнатий помог ему. Товарищ Корнилов, ну как же это вышло? Он вырос в культурной семье, получил высшее образование... И стал преступником? Так же не бывает – был хорошим, стал плохим! Вы должны ему помочь!

– Должны, должны, – пробормотал Корнилов, а сам подумал: «Ты, девочка, задаешь мне вопрос, на который трудно ответить. Был хорошим, стал плохим. Почему? Я вот столько лет в уголовном розыске проработал, а как часто становлюсь в тупик, когда мне такой вопрос задают».

– На образование вы зря уповаете, Наталья Сергеевна. У нас ведь, когда говорят «образование», как правило, имеют в виду сумму знаний, которые человек в институте получил. А сумма знаний это еще не мировоззрение!

Теперь молчала Истомина.

– Я читал где-то: образование нужно понимать как образование человека. И задача стоит перед школой не просто научить человека чему-то, а образовать, создать его. Создать человека! А мы вот просвещением больше занимаемся.

Корнилов встал с кресла и достал из стола несколько фотографий, среди которых была фотография Самарцева. Подал пачку Истоминой.

– Наталья Сергеевна, среди этих людей вы никого не узнаете?

Она смотрела очень внимательно, медленно откладывая снимки на стол. Положив последний, подняла на Корнилова глаза и покачала головой:

– Нет. Я никого из этих людей не видела.

– А Виктора здесь нет?

– Нет, это очень приметный хлюст. С небольшими усиками...

– Да ведь усы можно и сбрить.

– Нет, Виктора здесь нет, – сказала Истомина твердо.

– Вы не помните его адрес? Той квартиры, куда вы ездили в прошлом году?

– Точно не помню, но могу отыскать этот дом.

– Вы не откажетесь сейчас написать то, что рассказали?

– Нет, конечно. Время у меня есть.

– Прекрасно. Вы сядете за стол в приемной и все спокойно напишете. Сочинение на вольную тему, – улыбнулся Игорь Васильевич. – Вы же преподаватель литературы!

Истомина не поддержала его шутку, нахмурилась.

Корнилов вздохнул и повел ее в приемную, к Варваре. Но прежде чем открыть дверь из кабинета, он остановился и спросил:

– Вы что же, Наталья Сергеевна, верите в такое мгновенное перерождение человека?

Истомина опустила глаза.