Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

ОТКРЫТЫЕ ДВЕРИ

Лифт не работал, и Фризе поднимался на четырнадцатый этаж пешком. Где‑то он прочитал, что лучшее средство от инфаркта – ежедневно подниматься пешком на пять этажей. «Но не на четырнадцатый же! – думал он, останавливаясь передохнуть на девятом и вспомнив рекомендацию врача. – Четырнадцать этажей даже для моего здорового сердца многовато».

Добравшись, наконец, до своей квартиры и вставив ключ в затейливый финский замок, он понял, что замок открыт, а защелка заблокирована. Был открыт и второй замок, попроще, но поувесистей.

– «Воры?! – подумал Владимир и пожалел, что оставил свой табельный пистолет в прокуратуре, в сейфе. – А как же сигнализация?»

Осторожно он открыл дверь, не издав ни шороха, ни скрипа. Прислушался. Из открытой двери гостиной доносилось строгое тиканье напольных часов. Прихожая выглядела нетронутой: ряд начищенных туфель, тапочки, свои и Бертины. В огромном трюмо отражалась чуть приоткрытая дверь в кухню. И эта дверь выглядела вполне мирно.

«Неужели я забыл запереть квартиру? – подумал Фризе. – А когда ходил за газетой, поставил замок на защелку». Но он твердо помнил, что запер оба замка и всегда, спускаясь за газетами, захлопывал двери квартиры и брал с собой ключи.

Минуты две он прислушивался, а потом вошел в прихожую, на всякий случай оставив дверь нараспашку. Первым делом он взглянул на черную коробку милицейской охраны: красная лампочка сигнализации спокойно мигала – значит, охрана не срабатывала. Фризе торопливо набрал нужные цифры – ему не хотелось объясняться с милиционерами, если окажется, что он сам забыл запереть дверь. Осторожно, шаг за шагом, Владимир обошел все комнаты. Никаких следов пребывания посторонних. Все картины на своих местах – две его любимые марины Лагорио, доставшиеся в наследство от бабушки. И дедов перстень с огромным рубином в серебряной шкатулке для карт. А так же тоненькая пачка червонцев – последняя получка. Он позвонил в отдел охраны, назвал свой номер, поинтересовался, не срабатывала ли сигнализация?

– Мы бы давно у вас были, – обиделся дежурный. – А что случилось?

– Дверь оказалась открытой.

– Настежь?

Фризе объяснил.

– Повнимательнее надо быть, – назидательно сказал дежурный. – Уходя, не забывайте подергать дверь.

«Тебя бы за нос подергать!» – сердито подумал Фризе, но на душе у него стало спокойнее.

«Вот осел! – думал он. – Как я опростоволосился? От «пивного дела» мозги набекрень пошли?»

Историю с отравлением он окрестил «пивным делом». Вспомнив про банку «Туборга», найденную в саду около дачи Мавриных, Фризе захотелось пива. Он ощутил у себя на губах горьковатую пену и с тоской посмотрел на холодильник – там не было не только «Туборга», но и «Жигулевского». Да и запасы продовольствия подходили к концу.

Владимир ограничился чашкой чая с бутербродом, полежал полчаса на диване с книгой Макбейна про американских сыщиков из 87–го полицейского отделения, потом переоделся в спортивные брюки и толстый шерстяной пуловер, который привезла ему Берта из поездки в Данию. Натянув пуховик и спортивную шапочку, он позвонил Берте. Телефон выдавал длинные тягучие гудки. И неудивительно. Подруга обещала прийти домой в девять, а сейчас было еще без двадцати. Но ключ от Бертиной квартиры у него имелся. Фризе включил сигнализацию, тщательно запер дверь на оба замка. Вспомнил рекомендацию дежурного из отдела охраны и для верности подергал за ручку.

Он не собирался ехать на машине – Берта жила рядом – и только бросил мимолетный взгляд на свои «Жигули». Как обычно. В наше время это совсем не лишний ритуал. Машина была на месте, там, где он поставил ее полтора часа тому назад. Но что‑то насторожило Фризе, слегка царапнуло его внимание. Он остановился и сразу понял, в чем дело – к «Жигулям» совсем недавно подходили. Снег шел весь вечер, а следы были свежие. Даже не просто следы, а целая дорожка. Могли подходить и мальчишки, и просто любопытный. У Фризе была «десятка», а они в городе появились недавно. Помня, что «береженого Бог бережет», Владимир решил проверить, все ли в порядке. Его ожидал сюрприз – дверца рядом с водительским сиденьем была открыта!

«Это уже из области мистики», – прошептал он расстроенно, окидывая быстрым взглядом салон и пытаясь определить, что украдено. Опять, как и в квартире, все было на месте: приемник, меховая накидка на сиденье, приборы и пачка «Мальборо» в бардачке. Фризе уже вздохнул с облегчением, подумав, что сегодня какой‑нибудь особый день – уж не магнитный ли? – напрочь лишивший его внимательности, когда заметил на сиденье маленькое черное колесико – ручку настройки от приемника. Кто‑то снял колесико и положил на самое видное место. Кто‑то позаботился показать ему, что незапертая дверь – не плод его рассеянности, а нечто иное.

Он сел в машину, достал из бардачка сигареты и закурил. «Мне дают понять, что я уязвим! Что в любой момент могут войти в квартиру, угнать или повредить машину. Зачем? Намекают на то, чтобы я проявил благоразумие?»

Владимир мысленно раскрыл свой служебный сейф и представил, как вынимает хранящиеся в нем дела и раскладывает на столе.

Дело об ограблении пьяного на станции Кунцево… Грабитель, бомж Александр Яковлев, сам убогий хромой пьяница, дожидается судного дня в следственном изоляторе. Мстить за него некому. Даже среди бомжей и спившихся старых проституток Яковлев был парией. Дело об убийстве милиционера Севастьянова. Подозреваемый – Роман Дьячков по кличке «Псих» – числится во всесоюзном розыске. Из показаний его друзей и родственников складывается довольно любопытный портрет «бегуна»: седой, полный – по некоторым определениям даже толстый – респектабельный мужчина, любитель сладко поесть и застольный говорун. И еще – вор Дьячков мгновенно, по пустяковому поводу, мог впасть в бешенство. Его боялись даже признанные паханы. «Дьячков способен на все, – решил Фризе. – Особенно сейчас, когда я обложил его со всех сторон, словно лису флажками». Но то, что произошло с квартирой и машиной, никак не увязывалось с характером Романа–Психа. Попав в квартиру, он сумел бы за пару минут устроить там склад вторсырья. От одной мысли об этом Фризе поежился.

Еще одно дело – бытовое убийство: жена чересчур удачно запустила в супруга чугунной сковородкой, на которой пекла оладьи. Вся вина убитого состояла в том, что он «надоел своими советами, как испечь оладьи попышнее».

Оставалось последнее дело: о смерти санитаров «Харона» – одного от отравления, другого – застреленного Алиной Мавриной из охотничьего ружья ее покойного супруга.

Вот и все: за исключением нескольких мелочей – табельного оружия, початой бутылки виски и двух новых галстуков – сейф был пустым.

«Ну не Алина же Максимовна проделала со мной эти фокусы?» – усмехнулся Фризе. Он представил, как красивая вдова, вместо того, чтобы готовить похороны супруга, крадется по лестнице на четырнадцатый этаж, осторожно подбирает отмычки к замкам. На ней легкое меховое манто и тонкие лайковые перчатки. А в это время он, Фризе, неслышными шагами подходит сзади, берет ее за талию и молча ведет в квартиру.

Неужели ребята из «Харона»? Правда, он ведь только начал расследование! Еще ничего не обнаружил. Но ведь и они, если это действительно они, почти ничего не сделали. Лишь открыли двери. Тонкий намек? Как там говорили древние римляне? Понимающему достаточно полуслова.

Он почувствовал, что замерз, и взглянул на часы. Двадцать минут десятого. Берта давно уже дома. Может уже приготовила что‑нибудь вкусное. Время от времени она баловала его настоящим стейком из рыночной вырезки или же судаком орли. Такие пиры устраивались крайне редко и «только в рекламных целях», как говорила Берта. Чтобы Фризе, если у него возникнет мысль о женитьбе, не забывал о ее выдающихся кулинарных способностях. Пока же мысль о женитьбе в их разговорах носила отвлеченно–философский характер и не приобрела формы осознанной необходимости.

«Поеду‑ка я к Берте на машине, – чуть поколебавшись, решил Владимир. – И останусь у нее ночевать».

Если у Фризе и была тайная надежда, что под окнами Бертиного дома «Жигули» будут в большей безопасности, то едва он поднялся на четвертый этаж, эта надежда тут же улетучилась. Встревоженная Берта стояла у дверей своей квартиры, а какой‑то смазливый тип в адидасовском спортивном костюме ковырялся в замке.

– Володька! – обрадовалась Берта, увидев Фризе, выходящего из лифта. – Наконец‑то! Меня, наверное, обокрали! В квартиру не попасть.

Смазливый тип разогнул спину и обернулся:

– Берта Александровна! Если бы обокрали – дверь была бы нараспашку. А у вас замочки клевые. Любой вор об них зубы сломает. – Он перевел взгляд на Фризе и почтительно поздоровался.

«Здравствуйте» получилось у Владимира не очень приветливым, но парень не обиделся и спросил вежливо:

– Извините, а вы в какой команде играете? – Почему‑то каждый, кто знал, что Берта баскетболистка, увидев Фризе, автоматически причисляли его к тому же спортивному клану. Люди считали, что иначе и быть не может.

– В «Динамо», – ответил Владимир и добавил, на всякий случай: – Во втором составе.

Парень был явно разочарован. Может быть, это и помогло ему справиться с замком. Через минуту он выковырял из скважины обломок ключа.

– Видали фитюльку? – показал он обломок Берте. – Дайте‑ка мне ваш ключ, сейчас сравним.

Берта покорно отдала парню связку ключей. Он быстро нашел аналог и радостно воскликнул:

– Надо же, один к одному! – Присмотрелся повнимательней и покачал головой. – Нет, разница есть, иначе не сломался бы.

– Можно забрать его? – протянул руку Фризе.

– Конечно, – парень отдал ему обломок, Берте связку ключей. – Эту железку надо бы Олегу Михайловичу показать. – Он кивнул на квартиру прокурора, чем показал свою широкую осведомленность о жильцах дома. – Он живо бы вам ключ отыскал, – и засмеялся ехидным многозначительным смешком.

– Владик… – Берта раскрыла свою сумочку.

– Нет, нет, нет! – почти пропел парень. – Никакой оплаты. Я и так ваш вечный должник. Будьте здоровы, радуйте нас, болельщиков. А вам, – он улыбнулся Фризе, – желаю поскорей перейти в основной состав. Знакомство обязывает. – И он скрылся в лифте, так осторожно прикрыв дверь, что Фризе даже не услышал щелчка.

– Шуба на месте, кубки на месте, сережки в порядке, – бормотала Берта, бестолково открывая то дверцы шкафа, то ящики. – Тряпки на месте. Скажи, пожалуйста, и деньги на месте! – она вынула из хрустального ковчега пачку десяток в банковской упаковке.

– Володька, ничего не пропало! А я так перетрусила. Жуть!

«Ничего не скажу, – решил Фризе, видя, как радуется подруга. – И поживу у нее недельку. Скоро Берте в Женеву на Европейское первенство. Нечего девицу пугать».

– Тебе же Владик сказал – раз ключ в замке сломался, в квартиру воры не добрались.

– Ту думаешь, это воры? Точно?

– Ну… может быть, Олег Михайлович.

– Володька, что ты меня разыгрываешь! А вот Женя Соловьева… – Берта схватила телефонную трубку и стала быстро крутить диск. Владимир нажал на рычаг:

– Остынь! Что там с этой Женей Соловьевой?

Женя была школьной подругой Берты.

– Я давала ей запасные ключи. Ну, те, что на гвоздике висят. Может быть, это она приходила?

– Зачем ты ей давала ключи и что она могла делать без тебя в квартире?

– Я давно хотела отдать ей свои старые кроссовки и отрез на платье.

Берта обладала одним несовременным качеством – она была патологически–беззащитно доброй и раздаривала направо и налево все барахло, не говоря о сувенирах, которые привозила из частых поездок за границу. Если бы не ее рост, а следовательно, и размеры одежды, которую она носила, Берта бы никогда не смогла прилично одеваться.

– Почему твоя Женя не могла прийти, когда ты дома?

– Потому что в три часа ей назначила портниха. А портниха – лучшая в Москве! У нее расписана каждая минута.

Владимир хотел сказать, что гонорара, который Женя заплатит лучшей портнихе, хватило бы на четыре отреза, но промолчал. Он знал, что ответит Берта на его замечание: «Какой ты, Володя, странный, ей–Богу. Разве ты не хочешь, чтобы Женя ходила в хорошем костюме?» На это Фризе возразить было нечего.

И старые (почти новые) кроссовки, и отрез на платье лежали в прихожей на столике. Похоже, что Женя не сумела до них добраться. Фризе с надеждой подумал: вдруг это она сломала ключ в замке? Начала поворачивать не в ту сторону? Но надежда тут же испарилась, как только он вспомнил эту приятельницу. Всегда собранная, целеустремленная, все знающая и все умеющая. Типичная руководительница кружка «Умелые руки». Нет, Женя никогда не сломала бы ключ на пути к заветному отрезу.

– Звони, – Владимир снял трубку и протянул Берте.

Женя тут же откликнулась. Глядя на огорченное лицо подруги, Фризе понял, что Берту сурово отчитали. Она вяло оправдывалась и скоро положила трубку. Похоже, после того, как ее положила Женя.

– Ну, вот, обиделась. Неужели она думает, что я специально сломала ключ в замке?

– Когда она приходила?

– В три. Замок уже был сломан. Господи! Все‑таки это воры! Если бы ключ у них не сломался, они прихватили бы и Женин отрез. Володя, ты ведь голоден?

– Не сильно. Перед отъездом погонял чайку. А здесь надеялся получить кровавый стейк.

– Правда? Как ты догадался, что я загляну на рынок?

Фризе показал пальцем на свой нос:

– Теперь уже поздно, согласен слопать что‑нибудь попроще.

Пока Берта готовила на кухне ужин, он ломал голову над тем, как ему теперь поступить. Рассказать ли все прокурору и коллегам? Промолчать? Подождать следующего хода неизвестного противника? А что он может сказать прокурору? Открытые двери в квартире и в машине, обломок ключа в замке Бертиной квартиры. Шеф может сказать, как и мент из службы охраны: будьте внимательны, товарищ следователь. С квартирой Берты полная несусветица – милейший Олег Михайлович только усмехнется: «Володя, для вас ведь не секрет – за моей квартирой приглядывают. Кто же сунется в квартиру напротив?» Сунулись.

Коллегам тоже не расскажешь, посмеются. Остался только Анатолий Ерохин. Тот может и поехидничать, но ему Фризе мог доверить свои самые нелепые подозрения, рассчитывая на совет и поддержку. Да и убийства в «Хароне» они разрабатывали вместе.

Проще всего уладился вопрос с Бертой. После ужина с шампанским – почти всю бутылку пришлось выпить Фризе одному – Берта, как она говорила, «усиленно держала форму», она опять вспомнила про замок.

– Володя, что же делать? Как я буду тут жить с чувством страха? Куда смотрит прокуратура и лично прокурор Владимир Фризе?

– Он смотрит на свою любимую девушку.

– Нет, правда! Вот возьму и куплю в Женеве автомат. Там оружия хватает.

Фризе засмеялся, представив, как Берта ходит по квартире с автоматом.

– Нет, за автомат меня посадят. Лучше куплю самый современный замок. И тебе тоже. Даже два, второй на дачу.

«Про дачу я и забыл, – подумал Владимир Петрович. – Они ведь могли и там побывать».

– Чего ты молчишь! Спать захотел? – она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке.

– На даче хорошие замки бесполезны, – задумчиво сказал Фризе. – Вышиб любое окно – и ку–ку.

– Значит, куплю тебе все‑таки автомат. И, потом, Володька, ты должен сейчас пожить у меня. Во–первых, ты давно не стоял у меня постоем, во–вторых, обещал, и, в–третьих, тебе будет спокойнее за меня. Правда ведь?

МАСТЕР ОСТРЫХ СЮЖЕТОВ

– Владимир Петрович? – Голос звонившего был мягкий, благожелательный.

– Он самый.

– Вам бьет челом писатель Герман Огородников.

– Рад вас слышать, – отозвался Фризе, хотя ни одной книги Германа Огородникова не читал.

– И мне очень приятно, что судьба свела меня с вами.

«Вот еще!» – удивился Владимир Петрович. Этот обмен любезностями мог продолжаться бесконечно. Фраза о судьбе ничуть не заинтересовала следователя. Он не раз сталкивался с людьми, которые обычную вежливость принимали на свой счет со стремительностью группы захвата. Поэтому осторожно спросил:

– У вас ко мне конкретное дело?

– Еще какое конкретное! Я вам все подробности объясню…

– У нас сегодня четверг… – задумчиво начал Фризе, прикидывая, на какой день пригласить писателя, но Огородников перебил его:

– Владимир Петрович, я в двух шагах от вас, в кабинете Олега Михайловича. С его подачи и звоню.

Огородников лишил возможности выбора и Фризе сдался. «Шеф хитер, как старый лис, – подумал он. – Сам звонить не стал. Что ж, надеюсь, что судьба нас тут же и разведет с товарищем писателем. По крайней мере до тех пор, пока у меня появится свободное время».

Герман Огородников был крупным пожилым мужчиной с худым брылястым лицом и оттопыренными ушами. Модные усы были главным его украшением. Весь упакованный в джинсу, он напоминал слишком рано состарившегося плейбоя. «На шестьдесят тянет», – успел подумать Фризе, вставая из‑за стола навстречу гостю.

– Владимир Петрович, голубчик, рад с вами познакомиться. – Писатель на удивление точно был похож на свой голос – такой же мягкий и доброжелательный.

– Присаживайтесь, – пригласил Фризе и сам сел напротив. Стул под Огородниковым опасно скрипнул.

Писатель молча, с ритуальной торжественностью достал из объемистой фирменной сумки книгу и раскрыл на титульном листе. На следователя смотрел с портрета еще один Огородников, тоже с усами, но лет на десять помоложе. Красивым размашистым почерком Герман Степанович написал на титуле: «Дорогому Владимиру Петровичу Фризе, талантливому следователю и Человеку на добрую дружбу». Перед тем, как написать фамилию, Огородников замешкался, потом достал из одного из многочисленных карманов записную книжку и сверился с ней. Закончив священнодейство, он протянул Фризе книгу:

– На строгий суд. Вы же знаете – я пишу детективы.

Фризе не знал и сделал неопределенный жест руками, который можно было истолковать двояко: «ну, конечно, кто же этого не знает!» или «извините великодушно, я исправлюсь».

– В последнем моем романе «Выстрел вдогонку» главный герой – следователь прокуратуры.

– Герман Степанович, – перебил писателя Фризе. – Какое же у вас ко мне конкретное дело?

– Есть, есть! – с живостью откликнулся Огородников. – Но изложить его деловым бюрократическим языком, принятым в прокуратуре, довольно сложно. – Благожелательность Германа Степановича имела пределы.

– Вы попросту, я постараюсь понять.

– Вы расследуете сейчас дело об убийстве Маврина…

Владимир хотел возразить, но Огородников остановил его, предупредительно подняв ладонь. – Я старый друг Маврина. Да, да, несмотря на разницу в возрасте. И я пишу сейчас новый детектив. Каждый раз, когда я начинаю роман, я иду или в прокуратуру, в следственное управление, или на Петровку, 38, к сыщикам. Езжу с ними на происшествия, знакомлюсь с материалами предварительного расследования. Вы же читали мои книги – там нет развесистой клюквы. Я иду путем Сименона, а не старушки Агаты. Простите мою самонадеянность. Теперь вы, наверняка, уже догадались, с какой просьбой я к вам пришел? Да, да! Я хочу быть рядом с вами, пока вы расследуете дело о смерти моего друга Маврина. Я уже вижу новый роман, понимаете?

Фризе, стараясь не показать своего удивления, не торопился с ответом. В молчании следователя Огородников почувствовал угрозу своим планам.

– Владимир Петрович, я понимаю, что существует профессиональная тайна, неразглашение результатов следствия и прочие ограды, за которые вы можете легко спрятаться. Но писатель Огородников – особый случай. – Он стремительным движением достал из кармана сразу несколько красных книжечек и разложил перед Фризе:

– Смотрите, это удостоверение нештатного консультанта МВД по печати. За подписью самого министра! Это – из ГУВД. Здесь даже нет слова «нештатный»! А это мне выдали в прокуратуре России. Смотрите, смотрите – подписал Сам! Да и как иначе – миллионы читателей, знакомясь с моими романами, проникаются уважением к стражам порядка. – Он замолчал и легкая гримаса раздражения промелькнула у него на лице. Наверное, Огородников не совсем еще потерял способность видеть себя со стороны и сейчас почувствовал острое недовольство собой, тем, что он, известный писатель, пожилой человек, суетливо демонстрирует удостоверения и разглагольствует о своих романах. И перед кем? Перед обыкновенным мальчишкой – следователем районной прокуратуры. Но что‑то в этом мальчишке со странной фамилией было неординарное. Это он смутно чувствовал. Внимательный, даже пристальный взгляд? Может быть, какое‑то тщательно скрываемое за приветливой улыбкой превосходство? Чушь. Тогда что же? Прекрасно сидящий темно–серый костюм? И скромный красивый галстук. И сам он – худой, подтянутый, внимательный, внешне благожелательный. Можно даже сказать, рафинированный. Огородников впервые почувствовал себя неуютно в своей нарочито небрежной, но очень дорогой джинсе. Он всегда так одевался, направляясь в какое‑нибудь официальное заведение. «Пусть бюрократы и аппаратчики чувствуют, что я независим, раскован, лишен предрассудков. И богат». Иногда он одевал золотую цепочку с декоративной бритвой и большой перстень с бриллиантом. И чувствовал себя прекрасно, непринужденно разговаривая с министром или генералом. А тут вдруг испытал острое чувство дискомфорта. Следователь был вежлив и писатель никак не мог понять, что же в его манере держать себя или в его характере вызывает чувство зависти.

Он собрал удостоверения, спрятал их в карман и, переломив свое раздражение, с улыбкой спросил:

– Чувствую, что мое предложение вам не по душе?

– Герман Степанович, вы ведь были на юбилее у Маврина? В то воскресенье?

– Да. С женой.

– Вот вы пишете детективы… – Фризе хотел добавить, что он, к сожалению, не читал, но сдержался. – И воображение, естественно, у вас развито сильно. Если вы считаете, что Маврина убили…

– А вы так не считаете?

– Не считаю.

– А ваш шеф склоняется именно к такой мысли.

– Значит, он держит свои мысли от меня в секрете. О насильственной смерти Маврина и разговора не заходило. Такого уголовного дела не существует. – Фризе посмотрел на скептическую ухмылку писателя и его посетила озорная мысль.

– Ну, что ж! Давайте рассмотрим такой казус, – я думаю, в разговоре с писателем это допустимо, – а вдруг кто‑то из гостей Маврина помог ему отправиться к праотцам, ad patres, – как говорили в древности. О чем бы больше всего мечтал убийца, совершив преступление?

– Чтобы его не обнаружили! – не задумываясь, выпалил Огородников.

Фризе удовлетворенно рассмеялся.

– Конечно, конечно, Герман Степанович. Это, так сказать, его заветная мечта. А пока идет следствие, убийце хотелось бы знать, что предпримет следователь, какие улики он раздобыл. Правильно?

Лицо Огородникова внезапно сделалось белым, как будто чья‑то рука стерла лежащий на нем грим.

– Вы не боитесь, что я могу вас заподозрить?

Несколько секунд писатель сидел молча. Потом сказал:

– Боюсь. Теперь боюсь.

– Вот видите! Но у нас с вами, Герман Степанович, разговор приватный, правда?

Огородников кивнул.

– Поэтому предостерегу вас: если бы мы расследовали убийство Маврина, вы и так были бы на подозрении. Как и все, кто присутствовал на юбилее. Будьте осторожны. – Он неожиданно улыбнулся доброй подкупающей улыбкой. – Это я сказал, приняв вашу гипотезу об убийстве, а на самом деле Маврин умер своей смертью.

«Он что, решил поиздеваться надо мной?!» – подумал Огородников. Впервые за долгие годы Герман Степанович находился в таком смятении, что просто не мог сообразить, как ему достойно ответить этому мальчишке. Он понимал, что если вспылит, наговорит колкостей, то просто покажет свое бессилие, будет выглядеть смешно. Но остроумного ответа не находил, как будто поглупел внезапно.

– Оригинальный у вас склад ума, – только и сумел он промямлить.

– Что вы, что вы! – возразил следователь. – Мне просто интересно порассуждать вместе с писателем. С мастером детектива. И у меня вдруг мелькнула мысль… Как это говорится у вас? Сюжетный ход? Вы так к моим словам и отнеситесь. Преступник, пользуясь своим положением, получает возможность следить за тем, как его ищут. Как вы думаете, в истории мирового детектива это уже было?

– В истории детектива все было, – через силу улыбнулся Огородников. Загар постепенно возвращался на его лицо. – Но ваш ход любопытен. Даже очень.

– И вы, Герман Степанович, подумайте вот еще над чем: если следователь будет внимательным, он ведь тоже многое получит от общения с любознательным преступником. Не правда ли? – Фризе почувствовал, просто физически ощутил, как напрягся Огородников, стараясь не показать растерянности. – Хороший сюжет? – он снова улыбнулся чуть смущенной улыбкой. – А по истории с санитаром… Давайте договоримся так – не нарушая процессуальных законов, не разглашая секретов следствия, я буду рассказывать вам о движении дела в общих чертах. Принимается? – Он встал, протянул Огородникову руку.

– Принимается, – выдавил писатель. – И учтите, Владимир Петрович, я тоже могу оказаться вам полезным. Совсем как в вашем сюжете. – Рукопожатие его было вялым, рука влажной. – Между прочим – месяца два назад Маврин получил из архива Госбезопасности копию доноса, по которому его посадили после войны на восемь лет. Вы знаете, что он сидел?

Фризе не ответил.

– Донос писал старый друг Маврина, литературный критик Борисов.

– Но ведь Борисов был в числе приглашенных на юбилей!

Огородников отметил в глазах следователя огонек любопытства. «Вот тебе! – подумал он с удовлетворением. – Получай, всезнайка!»

– Вот именно! Был в числе приглашенных, сделал оригинальный подарок и произнес великолепный тост за юбиляра.

– Почему же Маврин не захотел предать факт доноса гласности?

– Вы думаете, найдется добрый самаритянин, отсидевший восемь лет и решивший смолчать? – вопросом на вопрос ответил Огородников. – Старик просто ждал удобного случая. Хотел устроить похороны старого друга с большой помпой. И не дождался!

В школе Фризе развлекал друзей тем, что лепил их фигурки из пластилина. Когда он был в ударе, ему хватало одного урока, чтобы вылепить целую сценку: «Рыба» на геометрии», например. Всего три фигурки – Коля Рыбин с лицом окуня, выброшенного на сковородку, учитель математики Максимыч, с тоской глядящий на тонущего ученика, и подсказывающая Рыбину Ольга Стерлядкина. Сходство было изумительным. Однако было одно «но»… И это «но» привело Фризе на заседание педсовета, когда фигурка Максимыча попалась случайно на глаза Варваре Гавриловне, завучу. Она решила, что Фризе вылепил «издевательский» портрет. Напрасно сам Максимыч протестовал на педсовете, убеждая коллег, что он получился «такой, как в жизни». Его, «как лицо оскорбленное» (выражение Варвары Гавриловны), лишили слова.

Фризе отчаянно изворачивался:

– Я же хотел высмеять Рыбина! – взывал он к педсовету. – И тех, кто ему подсказывает!

– Действительно! – поддержал его добрый Максимыч. – Талантливо высмеял. – И директор, единственный, кто, кроме Максимыча, сочувствовал Фризе, согласно кивал головой. Но учителя осерчали. Особенно педагоги из младших классов. Каждый содрогался от мысли, что этот верзила начнет лепить их портреты и выставит на всеобщее посмешище. Почему‑то учителям и в голову не приходило, что их скульптурные портреты могут получиться симпатичными.

Почувствовав, что жаркие прения грозят закончиться плачевно, Фризе схватил фигурку Максимыча с директорского стола, вызвав негодующий вопль педсовета. От общей накаленности атмосферы в учительской пластилин смягчился и стал податливым. Владимир любовно провел рукой по голове своего детища, пригладил пиджак и обратился к негодующим учителям:

– Ну, посмотрите же, – волосы – как у Анатолия Максимовича, нос и уши – один к одному! А подбородок? И глядит строго. А как же иначе? – Он снова поставил фигурку на стол. – Я же лепил его с большим уважением.

И правда – Максимыч строго смотрел на присутствующих. Нормальный нос и волосы не стоят дыбом.

– А бутылка? – крикнула учительница географии. – Он вытащил у коллеги из заднего кармана бутылку!

– О чем вы говорите, Галина Георгиевна? Это же пластилин.

– Не знаю, – буркнула географичка. – Бутылка была!

– И, по–моему, Анатолий Максимович спал, – сказал преподаватель физкультуры. – А сейчас не спит.

Директор осторожно повернул фигурку к себе лицом, пригляделся. Перед ним был вполне приличный скучный преподаватель математики. Уже без изюминки. Директор был разочарован и сказал будничным тоном:

– Может быть, займемся теперь делом и рассмотрим расписание экзаменов?

– Пусть нас дурачат и дальше? – спросил кто‑то из любителей расставлять точки над Но вопрос повис в воздухе.

Фигурка Максимыча затерялась где‑то в школьной канцелярии, а фигурки Рыбина и Стерлядкиной Фризе подарил их оригиналам. После школы, кстати, Стерлядкина вышла за Рыбина замуж.

Закончив юрфак, Фризе не избавился от своего увлечения. Когда он оставался в одиночестве, пальцы его требовали работы. И если был пластилин, он лепил из него, если не было – лепил из хлебного мякиша.

Сегодня вечером пластилина у него было в достатке.

Фризе сел в кресло, раскрыл большую коробку и стал машинально разминать податливый материал длинными сильными пальцами. Его мысли были заняты Огородниковым. Неожиданное требование писателя информировать его о ходе расследования выглядело смехотворным. Нынче и безусый юнец знает, что у следствия могут быть свои секреты. Или лауреат милицейских премий избалован вниманием генералов и уверовал в то, что инженеру человеческих душ разрешено больше, тем самим этим душам? Обойдется. Закончится следствие – милости просим. Но откуда такая настойчивость? Только ли стремление раздобыть горячий материал? Может, любопытство? Или писательская интуиция, знание каких‑то глубоких подспудных течений в литературном мире?

Владимир усмехнулся и тут же отверг интуицию. Любой намек на нее у Огородникова показался следователю несерьезным. После встречи с писателем Фризе не давала покоя мысль: как сумел Огородников написать два десятка популярных романов и повестей? Фризе не мог вынести о них собственного суждения – никогда не читал. Но романы пользовались успехом, переиздавались, их хвалили и ругали. А сам автор производил впечатление человека недалекого. Низкий лоб с тремя глубокими морщинами. Большой палец следователя легко коснулся ставшего податливым пластилина. Большие брыли. Глаза – щелочки, оттопыренные уши. Огородников собственной персоной вдруг глянул из‑под нависших век на Фризе. «Почему он получается у меня хитрованом, а не самодовольным тупицей?» – подумал Фризе. Но до законченного портрета было далеко. Вот здесь – усы, чуть оттопыренная нижняя губа, крутой подбородок, редкие волосики на голове и пошлые бачки, дополнили портрет. Фризе с раздражением подумал, что на этот раз его постигла неудача: портрет писателя не передавал его сути. Того впечатления, которое он произвел на Владимира. На скульптурном портрете хитрость преобладала над самодовольством. Фризе поставил маленький бюстик на полку, где пребывали в покое уже многие герои его расследований.