Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

9

К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую выцветшую папку, на которой было написано:

«Дело № 880».

И еще:

«Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начато 12/VII 43 г.».

– Всю надо читать или ты изложишь самую суть?

– Начни... – многообещающе сказал Белянчиков. – Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути – так эта папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями...

Полковник с интересом раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом:

«Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф-ка медучнаглядных пособий внутри двора пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире целую вас».

Крик о помощи.

«Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы», – подумал Игорь Васильевич.

А дело в синенькой папке, на первый взгляд, было банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина – директор продовольственного магазина – и две женщины-продавщицы «путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты» в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания:

«На первом допросе я ввел следствие в заблуждение, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду...»

А через несколько страниц – еще более полное, более «искреннее» признание...

Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя – за то, что принялся ее листать, на то, что медленно продвигается розыск. Но главное – на то, что, сколько ни бьются они с ворами и жуликами, просвета пока не видно. Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие. Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942 года. События, описанные сухим языком судопроизводства, были частью жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.

...В мае ему принесли повестку, приглашали прийти в 30-ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.

Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали: «Ты такой-то?» Похожий на тень маленький человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось-то их совсем немного...

Незнакомая учительница, сверившись с классным журналом их третьего «Б», выдала талоны на обед. Обед состоял из тарелки соевого супа. Но не столько этот суп, сколько возможность опять быть вместе, в коллективе, преобразила ребят. Очень быстро они оттаяли, у большинства исчезла печаль, казалось, навечно поселившаяся в глазах. Уже слышался смех, и, выйдя из столовой, пока еще робко, они пытались играть.

Очень недолго ребят кормили супами в какой-то столовой на Среднем проспекте. В один прекрасный день, придя к этой столовой, они нашли ее закрытой. Учительница объявила, что сегодня обеда не будет, и сказала, чтобы завтра все приходили на 10-ю линию, в дом 4. Кормить теперь будут там. И никаких объяснений. В новой столовой тот же суп оказался и гуще и вкуснее. Мальчики радостно удивились – почему бы это? Соя-то везде одинаковая. А потом узнали: повара и официантки в прежней столовой воровали.

«Гады! – говорили ребята между собой. – Взгрели бы их хорошенько!»

В новую столовую Корнилов ходил до самой осени, до отъезда в эвакуацию. И только один раз остался без супа: едва успели расставить тарелки, как рядом разорвался снаряд. Осколками повыбивало окна, в суп полетели стекла, известка. Кое-кого из ребят поцарапало. Хорошо, что столовая была в полуподвальном помещении... Перепуганная учительница металась от стола к столу, проверяя, не ранен ли кто всерьез. Потом, обессиленная, села на стул и, улыбнувшись, сказала:

– Ну вот, ребятки, без супа, но зато живые.

Белянчиков заметил, что полковник перестал листать папку и задумчиво смотрит в окно. Сказал:

– Ну не сволочи ли?!

Корнилов ничего не ответил, стал ожесточенно листать страницу за страницей. Задержался на листке с просьбой о помиловании:

«30 декабря я приговорен военным трибуналом города Ленинграда к расстрелу. Я виноват в использовании поддельных талонов на хлеб, отоваренных в находящемся в моем ведении магазине, и признаю свою вину. Это первое и единственное преступление за всю мою трудовую жизнь. Во имя двух моих братьев, находящихся в РККА, и моей больной жены прошу пощадить меня и даровать мне жизнь, которую я готов отдать на борьбу с жестоким врагом Родины на фронте, и прошу дать мне возможность доказать глубокое мое раскаяние. Грачев.»

Дальше шли документы с сообщением о помиловании и замене высшей меры пятнадцатью годами лишения свободы. В 1947 году – новая просьба о помиловании. И снова удовлетворена. А дальше... Корнилов вторично перечитал документ, отказываясь верить своим глазам. Но документ был подлинный:

«19 сентября 1953 года коллегия по уголовным делам городского суда, рассмотрев уголовное дело № 880 по вопросу о перерасчете размера хищения, произведенного Грачевым, постановила исчислить размер хищения не по рыночным, а по государственным ценам, действовавшим в 1942—1943 гг.».

– Ну и ну! – не выдержал Корнилов. Белянчиков только ждал, когда полковник закончит чтение.

– Дикая несправедливость! – майор вскочил со стула. – Продавал ворованный хлеб на черном рынке, выменивал на червонное золото, на драгоценные камни, а как расплачиваться – только по государственным ценам!

– Да разве в этом дело!

– И в этом! – сердито бросил майор. – Подлецу жизнь сохранили! Другой век бы благодарил – а этот судиться стал! А судьи! Тоже хороши! По-моему, дикая несправедливость.

– Суду было виднее, – сухо сказал Корнилов. – Побереги свои нервы. Мы же не знаем всех обстоятельств.

Белянчиков посмотрел на шефа с удивлением. Лицо у полковника стало замкнутым, неприветливым. На скулах играли желваки.

– Ну что ты так смотришь? – сказал Корнилов. – Есть вещи посерьезнее.

– Понимаю! – с иронией сказал майор. – Сейчас ты скажешь о том, что преступник всю жизнь прожил в страхе, что он даже пить перестал, боясь проговориться, а перед смертью его заела совесть.

– А что? – согласился Корнилов. – Ты все правильно излагаешь. Только почему он всю жизнь в страхе прожил? Почему проговориться боялся? И почему так и не попользовался награбленным?

– А может, и попользовался? – возразил Белянчиков. Но полковник не обратил внимания на его слова. – Причина одна, – продолжал он, – наш образ мыслей. Стяжателей ненавидят у нас больше всего.

– Ты, Игорь Васильевич, идеалист. Да ведь дня не проходит, чтобы газеты не сообщили про какого-нибудь хапугу...

– Правильно! – сказал полковник. – Сообщают. Про пойманных хапуг. Потому что не держатся они у нас на плаву. С нашей помощью или без нашей – тонут, – он стукнул ладонью по столу, словно давая понять, что с теоретической частью покончено. – Выкладывай остальное, – поторопил он майора. И отодвинул от себя папку.

– Остальное – как и следовало ожидать. Работал Грачев опять в торговле, воровал небось, потом ушел на пенсию, а год назад умер... Своей смертью. В комнате с камином.

– А родственники?

– Братья с войны не вернулись. Жена умерла в пятьдесят третьем.

«Пока Грачев сутяжничал», – подумал Корнилов.

– А других родственников бог ему не дал.

– Значит, драгоценности принадлежали Грачеву?

– Если ты считаешь слово «принадлежали» в данном случае уместным... Ведь он их на ворованное масло выменивал. И брал только старинные. И не скупал, как его сообщницы, ни картины, ни фарфор... Знал, что рано или поздно попадется.

– А после войны, наверное, жил как крот, раз шкатулка не тронута, – сказал Корнилов.

– Это никому не известно, как он жил! Судя по тому, что кольцо Фетисовой оказалось у него в тайнике, старых своих занятий Грачев не бросил!

– А перед капремонтом кто жил в комнате?

– Старушка одна, – ответил Белянчиков и, вспомнив об устойчивом запахе псины в комнате с камином, добавил: – С собачкой.

– С собачкой, – повторил Корнилов. – Чего-то в этой картине все же не хватает...

– Не хватает того, кто продал Грачеву кольцо Фетисовой, – сказал Белянчиков.

10

Разыскать Елену Сергеевну Травкину теперь не составляло для Бугаева никакого труда. После разговора с Казаковым стало известно, что живет она где-то на Петроградской стороне.

«Ну держись, Марина-Елена! – думал он, записывая адрес Травкиной, полученный в адресном бюро. – Теперь мы с вами поговорим серьезно. О том, кто из нас грибы в рабочее время собирает. И внимательно посмотрим в ваши голубенькие глазки!»

Жила Травкина на Лахтенской улице, рядом с Большим проспектом. «И еще, оказывается, соседка!» Бугаев жил рядом, на Бармалеевой.

Возбужденный удачей, майор зашел к Корнилову.

– Попалась птичка, товарищ полковник, – сказал он, едва переступив порог кабинета. Игорь Васильевич показал на стул:

– Рассказывай.

Бугаев обладал не так уж часто встречающимся в наше время даром рассказывать предельно лаконично, не упуская в то же время ни одной важной детали. Корнилов слушал его с удовольствием, время от времени делая заметки на листке бумаги. Один раз только прервал он Семена. Спросил:

– Значит, Травкину директор по фотороботу опознал, а Гогу не узнал на фотографии?

– Да. Посмеялся: «Женщины запоминаются лучше!» Он еще крепкий, этот директор.

Корнилов некоторое время молчал, постукивая карандашом по листу бумаги, на котором делал свои заметки. Потом сказал:

– Знаешь, Семен, тебе с Травкиной встречаться не надо.

– Почему?

Игорь Васильевич внимательно посмотрел на Бугаева:

– Неужели не понимаешь?

– Не понимаю, – упрямо ответил Бугаев, хотя прекрасно понимал, что женщина будет чувствовать себя при разговоре с ним неловко.

Ему казалось, что он сумеет преодолеть эту неловкость. Он умел находить с людьми общий язык. А кроме того, считал, что если человек сказал неправду, то его не следует лишать возможности хотя бы покраснеть за свой проступок. Корнилов тоже так считал. Но, очевидно, в его взгляде на проблему были свои оттенки.

– Значит, и не поймешь, – вздохнул полковник. – Только все ты понимаешь, но слишком самоуверен...

– Игорь Васильевич?!

– Поговорю с ней я, – отрезал Корнилов.

Семен понял, что спорить бесполезно, и с нарочитым смирением склонил голову.

– Ну и тип ты, Бугаев! – поморщился Игорь Васильевич и подумал о том, что из-за своего острого языка и постоянного легкого налета бравады Семен вечно числился в молодых и недостаточно серьезных, хотя по части серьезного отношения к делу с ним мало кто мог сравниться. Ну а что касается возраста, то он, как говорится, был мужчиной средних лет: готовился к своему сорокалетию.

– Как ты думаешь, – продолжал полковник, – куда могла твоя знакомая идти с вещевым мешком?

– В том, что она на волейбольную поляну шла, товарищ полковник, у меня нет сомнений. Но зачем? И почему с мешком? Не за рваной же чужой сеткой!

– А почему ты уверен, что она на поляну шла? – поинтересовался Корнилов. – Что там за поляной?

– Лес. Лесопарковая зона. Может, она за грибами шла?

– А за лесом что? – не обратив внимания на упоминание о грибах, настаивал Корнилов. – Не тянется же лес до самой Вологды!

– Вот что за лесом, я не выяснил, – виновато сказал Бугаев. – Мы же сразу в машину сели и к Шитикову поехали.

– Потом бы мог поинтересоваться. – Полковник смотрел на Семена строго. – А то уцепился за версию, что женщина за сеткой шла, и попался, как мальчишка. У меня на выяснение, что там, за лесопарковой зоной, ушло полторы минуты. Снял трубочку, – он показал на телефон, – и получил информацию о существовании деревни Лазоревки. У Елены Сергеевны, может быть, в этой деревне родственники проживают. Или она там дачу снимает...

– С дачей дело сложное, Игорь Васильевич. Зарплата у этой Лены маленькая, – сказал Бугаев. – Теперь о родственниках. Наверное, дорога через лесопарковую зону – не самая близкая до Лазоревки? Местные жители, скорее всего, другим путем добираются?

– Правильно, – кивнул Корнилов. – Это я выяснил. За те же полторы минуты. Туда ходит автобус.

«Все-то вы знаете», – хотел пошутить Семен, но сдержался. Таких вольностей он себе не позволял.

– Сеня! – вдруг сказал Корнилов. – Ты сказал, что зарплата у Елены Сергеевны маленькая. А на курорты она ездит. Да еще дважды в год. А что если... – он задумчиво посмотрел на Бугаева. – Ты на стадионе давно был? На футболе?

– Давно. Лет десять назад. Когда Павла Лысого там задерживал.

– А я недавно, – с каким-то даже вызовом сказал Корнилов. – Ты представь себе такую картину – матч еще не кончился, а старуха уже пустые бутылки собирает. С огромной кошелкой... И приличная старуха. Чистенькая. Думаешь, бутылки плохой приработок?

– Уж очень неожиданный вариант! – покачал головой Бугаев.

– Неожиданный – не означает неправильный, – Корнилов откинулся назад, сцепил руки на затылке. Улыбнулся: – Ты мне докладывал о том, что мешок у этой дамочки весь сладеньким пропах. И о том, что на поляне ничего, кроме лимонада да пепси-колы, не пьют. Вот и получается...

– Неужели она бутылками промышляет?! – с осуждением сказал майор.

11

...Терехов встретился взглядом с Бугаевым и закрыл глаза. Семен осторожно присел на стул рядом с кроватью.

– Пять минут, – напомнила медсестра и вышла из палаты.

Семен огляделся. Больничная обстановка действовала на него угнетающе. Особенно капельница, от которой он старательно отводил глаза.

– Ну как ты, Миша? – спросил Бугаев, когда за сестрой закрылась дверь.

Терехов молчал. Его красивое лицо, и в обычное-то время бледное, было совсем белым, нос заострился.

– Ну что ж, молчи, – спокойно сказал Семен. – Значит, на первый раз помолчим пять минут. На второй, глядишь, уже десять минут молчать будем. А потом, Миша, ты с постели встанешь, времени у нас на встречи прибавится. Можно сказать, и расставаться не будем.

Терехов не открыл глаз, не проронил ни слова.

– А ведь тот, кто ножичком тебя пырнул, наверное, и не мечтает с тобой свидеться. А придется. Даже и без твоей помощи.

– Семен Иванович, – совсем тихо, не открывая глаз, сказал Терехов. – Я говорить не буду. Точка. Вы меня знаете.

– Плохо я тебя знаю, – грустно сказал Бугаев. – Поверил тебе два года назад, а выходит, зря...

Веки у Гоги слегка дрогнули. Семен посмотрел на часы: пять минут истекли.

– Ну что ж, Миша, выздоравливай поскорее. – Он поднялся со стула. Сестра уже стояла в дверях палаты. – Надумаешь поговорить – скажи врачу. Сразу приеду.

Бугаеву не терпелось узнать, как поведет себя Терехов, когда он скажет ему про отпечатки пальцев и шкатулку с драгоценностями, но при нынешнем состоянии Гоги делать этого было нельзя.

12

«Трудный предстоит разговор», – подумал Игорь Васильевич, приглядываясь к Травкиной. Чувствовалось, что женщина напряжена до предела – несколько шагов от дверей до кресла она прошла деревянной походкой, словно ноги плохо ей подчинялись. И глаза у нее были тревожные, а руки машинально одергивали то простенькую шерстяную кофточку, то джинсовую юбку. «Молодец Бугаев, фоторобот составил один к одному», – отметил полковник.

– Елена Сергеевна, мы от вас ждем помощи, – Корнилов решил не начинать с вопросов о том, зачем ей понадобилась мистификация с сеткой и побег от Бугаева.

– От меня? Помощи? – она произнесла эти слова почти равнодушно. – А я убеждена, что разыскивали меня совсем по другому поводу.

Она сама напрашивалась на разговор о бегстве. Не хотела терзаться ожиданием, знала, что рано или поздно ее об этом спросят.

– Для меня сейчас важна ваша помощь, – сказал полковник. – А про вчерашнее недоразумение поговорим потом.

– А вас не интересует, что важно сейчас для меня? – глаза у нее оставались холодные и колючие. Корнилов чувствовал, что женщина готова расплакаться, и миролюбиво сказал:

– Я согласен на все.

– Получилось – глупее некуда, – Травкина опустила голову. – Вы только не думайте, что я выкручиваюсь. Бы знаете, где я работаю?

– В библиотеке.

– А какая зарплата у библиотекаря, знаете?

– Я думаю, небольшая...

– Правильно думаете! – она подняла голову и посмотрела на Корнилова с вызовом. – У меня высшее техническое образование, свои запросы... – Елена Сергеевна вдруг махнула рукой: – К чему я это все говорю?! И совсем не о том! – Она задумалась и минуты две молчала, глядя в окно. Корнилов не торопил.

– Я собираю бутылки, – сказала женщина, – и сдаю. И получаю за это деньги. Знаете, сколько бутылок можно собрать вечером? Если бы не местные старухи, озолотиться можно. – Голос ее зазвенел.

– Елена Сергеевна, зачем вы рассказываете мне об этом? Зачем нервничаете? – остановил ее Корнилов. – Это ваше личное дело, это никого не касается...

– Касается! – упрямо сказала Травкина, и лицо ее болезненно сморщилось. Она сразу стала похожа на старушку, обиженную, своенравную старушку. – Вам же хочется знать, почему я солгала про сетку, почему сбежала? Хочется! Я знаю.

– Я об этом догадывался, – сказал Корнилов.

– Правда? – лицо Елены Сергеевны разгладилось. Она словно обрадовалась. – Вы догадывались, что я со стыда сгорела и поэтому сбежала? И ничего плохого обо мне не подумали?

– Нет, не подумал. Вот Семен Иванович – майор, который помогал вам сетку снимать, обиделся. Он не привык, чтобы от него сбегали, – Корнилов улыбнулся.

Улыбнулась и Елена Сергеевна. Вымученной, жалкой улыбкой.

– Майор! Такой молодой и симпатичный?! Как неудобно, как неудобно... – улыбка сошла с ее лица.

– Давайте переменим тему, – сказал полковник. – В воскресенье рядом с волейбольной поляной был тяжело ранен человек...

Ничто не дрогнуло у нее в лице.

– До следующего воскресенья долго ждать, а преступник разгуливает по городу с ножом в кармане.

– С ножом?

– Да, с ножом. И каждую минуту можно ожидать, что этот нож опять поднимется. Елена Сергеевна, вы, наверное, многих игроков знаете. Может быть, у вас есть чьи-то адреса, телефоны?

– Есть, – она ответила автоматически, сосредоточенно думая о чем-то своем. – Несколько телефонов я помню. Знаю, где работают две женщины. Это вам пригодится?

Корнилов кивнул.

– Посмотрите для начала фотографии. – Он достал из стола пачку снимков, передал Травкиной. – Может быть, найдете знакомых?

Она рассеянно перебрала фотографии, все еще не в состоянии отрешиться от какой-то мучившей ее мысли, Протянула Корнилову фото Гоги:

– Этот парень иногда у нас играет. Зовут его Миша.

– А что-нибудь еще вы о нем знаете?

– Хороший игрок, его даже в команду мастеров берут.

– У вас там и мастера есть? – удивился полковник.

– Конечно. Несколько человек когда-то играли в сборной города. Мастера спорта.

– Ну а с кем дружит этот Миша?

– Какая дружба, если люди встречаются раз в неделю, а то и реже? Поиграют и разбегутся в разные стороны. У женщин иногда находятся общие интересы – вязанье, новые выкройки. А у мужчин? На поляне ведь, кроме минералки и лимонада, ничего не пьют. – Она залилась краской, наверное, вспомнив про бутылки.

– В какой команде в воскресенье играл Миша? – спросил полковник.

– Не знаю. Могу сказать, что у мастеров на площадке его не было. Если у них комплект, то никого не берут.

– Но вы его видели?

– Видела. Он рано приехал. Пока народ собирался, поиграл в кружке. – Она задумалась: – Потом я видела, как он ел.

– Один?

– Нет. Володя Матвеев с ним сидел и еще какой-то мужчина.

– А этот Володя Матвеев где работает?

– Врач-стоматолог. В платной поликлинике на Скобелевском проспекте.

Корнилов записал на листке.

– Ну а еще? Меня любые мелочи интересуют.

Елена Сергеевна задумалась:

– Я помню, Миша с кем-то долго разговаривал. А вот с кем?

– Вспомните. Это очень важно, – настаивал Игорь Васильевич.

– Может быть, с Гурамом? – в голосе у нее не было уверенности. – Несколько раз я видела их вместе.

– Кто такой Гурам?

– Таксист. Совсем молодой, а лысый. Как-то необычно для грузина, правда? Я видела однажды его в филармонии с женой. Хорошенькая.

– А с кем-нибудь из волейболистов вы встречаетесь? В будние дни?

– Да. С Аллой Алексеевной. Мы дважды ездили с ней в Крым. Вам нужен телефон?

– Пожалуйста.

Телефон Аллы Алексеевны Травкина знала на память.

– А как вы думаете, сколько народу собирается на поляне? – спросил полковник.

– Трудно сказать. Все зависит от времени года, от погоды.

– А в прошлое воскресенье?

– Человек сто, сто пятьдесят. – Заметив удивление на лице Корнилова, Елена Сергеевна сказала: – Так мне кажется. Некоторые приезжают, но не играют. Моя Алла вывихнула руку, полгода не могла играть, а приезжала. По привычке. Вы знаете, у нас очень мило. Чувствуешь себя непринужденно, на равных со всеми.

«Но своя элита у вас имеется, – подумал Корнилов. – Мастера играют отдельно».

– Вы ведь задерживаетесь после игры? – спросил он, намеренно не упоминая, с какой целью она это делает, щадя ее самолюбие.

– Да. Но не каждый раз. Бывает, что дохожу до шоссе и потом возвращаюсь. В прошлое воскресенье пошла на ручей, вымылась и только потом вернулась.

– А когда вы вернулись в этот раз, никого на поляне уже не было?

– Нет.

Она явно говорила неправду. И эта неправда давалась ей с большим трудом – на лбу выступили мелкие бисеринки пота.

Корнилов положил перед Еленой Сергеевной план поляны, перерисованный Бугаевым с того, что набросал Казаков, только на нем не было крестиков.

– Узнаете?

Она кивнула.

– Как вы обходили поляну? Можете нарисовать?

– Я никогда не обхожу ее. Народ приезжает аккуратный, не разбрасывает ни бумагу, ни бутылки. Привыкли с годами...

– Значит, бутылки складывают в одно место?

– Да. Вот здесь густой ельничек и яма. Наверное, заросшая воронка от снаряда. – Елена Сергеевна показала место на поляне. – Сюда и складывают бутылки, газеты. Есть, конечно, и неряхи. Особенно из новеньких.

«А может быть, все знают про твой приработок, – подумал Корнилов, – и специально несут бутылки в одно место? А между прочим, бутылки... – его мысли получили определенное направление, но он тут же остановил себя: – Нет. Мы получим сотни «пальчиков», но это ничего не даст – у нас нет отпечатков преступника. Если только не найдем такие, которые зарегистрированы в нашей картотеке».

– Воскресные бутылки лежат на месте?

– Ага. Я так перепугалась... Да и вообще, – она горько усмехнулась, – как теперь туда показаться?

– Никто ничего не знает. О бутылках, – успокоил ее Корнилов. – Кого вы можете еще назвать из волейболистов?

Елена Сергеевна назвала несколько имен. В основном это были женщины. Одну из них Травкина провожала до дому. Номера квартиры не знала, но помнила подъезд.

Одна мысль не давала Корнилову покоя: почему она ни разу не назвала Плотского? Ведь они знакомы! Казаков даже считает, что Елена Сергеевна влюблена в директора. Почему же она молчит? Корнилов чувствовал – ни о какой рассеянности и забывчивости не может быть и речи. Не хочет, чтобы милиция досаждала расспросами Павлу Лаврентьевичу? А спрашивать ее сейчас бесполезно – только вспугнуть.

Прощаясь, Корнилов поинтересовался:

– Елена Сергеевна, почему вы дышите книжной пылью, имея техническое образование?

– Чтобы почаще дышать морским воздухом. – Она явно радовалась, что разговор наконец закончен. Исчезла напряженность, даже порозовело бледное лицо. – В библиотеке мне дают возможность брать отпуск за свой счет. Зимой езжу в горы, летом – на море...

Как только за Травкиной закрылась дверь, полковник вызвал Бугаева, Варю Алабину, долгое время работавшую его секретарем, а после окончания юрфака принятую в отдел младшим оперуполномоченным. Необходимо было срочно встретиться с людьми, адреса и телефоны которых назвала Елена Сергеевна. Через час-другой Травкина может с кем-то из них поделиться своими впечатлениями о пребывании в милиции, а этот «кто-то» передаст другому. И пойдет гулять по цепочке...

Семену Бугаеву достался стоматолог Матвеев, Вере Алабиной Алла Алексеевна, о которой Травкина, несмотря на совместные поездки в Крым, ничего не знала, кроме номера ее домашнего телефона. Предстояло еще разыскать молодого, но уже лысого таксиста Гурама, имеющего красивую жену, но остальные сотрудники отдела были заняты, и таксиста Корнилов взял на себя.