Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Уже часа полтора Владимир бесцельно слонялся по кабинету. Шесть шагов от окна до двери, семь – от двери до окна. В сторону окна у него почему‑то всегда получалось на шаг больше. Может быть, потому, что в окно все же приятнее было смотреть, чем на дверь, и он инстинктивно делал шаг короче. Он никак не мог сосредоточиться и решить, что ему предпринять. Не помогала трубка. От табачного дыма стоял сизый полумрак. Несколько раз Фризе хватался за телефон, намереваясь позвонить Мавриной. «Что скажу: – простите, не хотел обидеть? Неумело пошутил? Меня не интересуют отношения вашего покойного супруга с этим чертовым критиком Борисовым? В том‑то и все дело, что интересуют. И не из праздного любопытства, а потому, что прокурор задолбил, как дятел засохшую елку. Ему мерещится старая интрига. Ему, а не мне, милая Алина Максимовна. Я всего лишь простой служащий и выполняю волю прокурора, расследую среди других и гнилую версию. Хоть и не верю в нее. Придет время, и вы поймете…»

Дверь кабинета приоткрылась и Фризе увидел Маргариту.

– Фризе, у тебя пожар? – Маргарита смешно потянула воздух красивым прямым носом. Подошла к столу. – Очаровательно. Так люблю запах трубочного табака! – В руках секретарши был синий конверт. Она призывно им помахала:

– От дамы, приятной во всех отношениях.

Владимир вскинул руку и попытался перехватить конверт, но Маргарита увернулась.

– Можешь оставить себе, – проворчал Фризе. – Личных писем мне на службу не пишут. Очередная жалоба.

– Ошибаешься. Здесь есть пометка: «Сугубо личное». Первый раз вижу такую подпись: «Сугубо личное». Хорошая приманка для любопытных. Шеф бы не удержался. – Маргарита положила письмо на стол. – А я тут же поспешила к адресату. Цени, Володя. Но – женщина, женщина! Норковая шубка до полу.

– Тебя поразила шубка? – усмехнулся Фризе, разглядывая надпись на конверте, сделанную четким незнакомым женским почерком. Он уже догадывался чьим и торопливо надорвал конверт, вынул несколько исписанных листков, на всякий случай потряс, чтобы показать Маргарите – недозволенных вложений нет. Он не подозревал девушку ни в чем плохом, просто хорошо знал, в какой системе работает.

– Шубка, конечно, классная, – продолжала Маргарита. – Но женщина…

– Красивая? – не отрываясь, спросил Фризе.

– Не в этом дело. Красивых женщин у нас достаточно. А эта – аристократка. Нет, что я болтаю?! Аристократки – они холеные и заносчивые. А приходила милая интеллигентная дама. Володя, ты меня не слушаешь? Мог бы и минутой позже прочитать. Кто она такая?

– Вдова писателя Маврина.

– Ага. Теперь мне понятно, почему у нее заплаканные глаза. Но она, Фризе, лет на десять старше!

– Старше тебя?

– Старше тебя, Володя! – она направилась к двери, потом на секунду обернулась: – Я молодец?

– Умница. Сейчас дочитаю и поцелую тебя.

– Уже не успеешь. Я ухожу домой.

«Милый Володечка! – писала Алина Максимовна. – Простите за грубость и за истерику. Ваша служба такая – не любопытства ради спрашивали меня. Не вы, пришел бы другой. Или вызвали на допрос и светили лампой в лицо. А вашу тактичность и деликатность я приняла за коварство. Мы, женщины, бываем глупы и импульсивны.

Теперь о том, что вас интересует. Я рассказываю, как сложились отношения у Алеши с Борисовым, надеясь на вашу скромность. Если уж удалось сохранить эти факты в тайне при жизни мужа, мне было бы больно стать свидетельницей того, как его имя чернят после смерти. Я заметила – вы любите, при случае, щегольнуть знанием латыни. Так вот: Алеша умер, а о мертвых или хорошо, или ничего.

С Борисовым был знаком с Литинститута. Однажды они поспорили о политике и Борисов крепко ругал Сталина. Маврин совершил подлый поступок – написал об этом. Не в НКВД, нет! В партком. Но никто из членов парткома письма не прочел. Прочла техсекретарь. Вот она‑то служила на Лубянке и отнесла письмо прямо туда.

Я рассказываю вам со слов мужа. Но я верила и верю каждому его слову. Я видела, что рана, которую он сам себе нанес, так никогда и не зажила. Поверьте мне – восемь лет лагеря, полученные им, муж перенес спокойно, так как считал расплатой за свой донос. Всегда говорил мне, что эти восемь лет спасли ему жизнь – останься он на свободе, обязательно пустил бы себе пулю в сердце. Простите, Володя, меня за сбивчивость и эмоции. Вам ведь нужны факты?

Борисова, конечно, арестовали. Следователь показал ему письмо Маврина и принес в камеру портфель, набитый книгами и статьями Алексея. Предложил внимательно прочитать их и написать критический разбор на тему: как помогают произведения литератора имярек строить социализм. Если хотите ознакомиться с этим опусом, я могу Вам его показать. Алеша потом говорил, что лучшей критики на свои романы он никогда не читал. Он даже просил потом Борисова опубликовать это «эссе». Борисов обнаружил в книгах Маврина то, о чем не задумывался и сам автор, когда писал их. Он обратился к подтексту. А Маврин просто писал правдивые книги, не думая ни о каком подтексте. Он присутствовал в романах помимо воли творца. Объективно. Несколько капель ненависти, которой критик разбавил свои чернила, довершили картину. Маврин получил восемь лет. Борисова освободили. Не знаю, был ли у него уговор со следователем, но в архивах ГПУ–КГБ не осталось даже Алешиного письма, его уничтожили. И когда пришло время реабилитаций и разоблачений, Маврин предстал перед всеми мучеником режима. Они встретились с Борисовым, выпили два литра водки, поплакали друг у друга на груди и поклялись молчать о том, что случилось. Когда я вышла замуж за Алешу, я думала, что Борисов его самый старый и верный друг. Скорее всего, таю и было на самом деле. Полгода назад в комитете госбезопасности решили передать Союзу писателей всю эту грязь литературного быта. Алеша получил опус Борисова, с которым давно был знаком.

Каким образом с документами познакомился Огородников? Не знаю. Он буквально проходу не давал мужу – советовал опубликовать эссе, заклеймить Борисова в «Литературке». Даже намекал, что если этого не сделает Алексей, он сам напишет и разоблачит Борисова. Когда Маврин послал его к черту, Герман Степанович что‑то заподозрил. Он как‑то проговорился мне, что пытается отыскать следователя, который вел дело. А потом Алеша умер…

Я ответила на Ваш вопрос, Володя?»

Внизу стояла незатейливая подпись: А. Маврина.

Фризе положил письмо на стол. Вспомнил о том, как уговаривал шефа передать «Переделкинское дело» кому‑нибудь другому. Что это было? Интуиция? «Всегда надо прислушиваться к своему внутреннему голосу, – подумал Владимир. – Но слишком часто он входит в противоречие с внутренним голосом начальства. Да и какая к черту интуиция! Просто не хотелось открывать для себя неприглядные стороны писательского быта». Он любил литературу и к писателям относился с большим пиететом.

Взяв листки письма и конверт, Фризе разорвал их на мелкие кусочки, положил в большую, принесенную из дома, бронзовую пепельницу – нагая крестьянка с плетеной корзиной – и зажег. Бумага долго не хотела разгораться, и Владимир одну за другой подкладывал в корзину горящие спички, пока, наконец, не обуглился последний обрывок.

«Предать забвению, – прошептал Фризе. – И оставшиеся в живых имеют право на милосердие».

НЕ ЗАГОНЯЙТЕ В УГОЛ ПРОКУРОРА

От начальства Фризе вернулся в растрепанных чувствах. Открывая двери своего крошечного кабинетика, он пожалел о том, что пришел на службу. Лучше было бы в одиночестве посидеть дома. Подумать о будущем. Самым неприятным ему представлялось признаться сослуживцам, и в первую очередь Олегу Михайловичу, в том, что ни Генеральный прокурор, ни один из его заместителей не нашли времени его выслушать.

Ему повезло, что, поднимаясь к себе, он никого не встретил. Никто не поинтересовался результатами похода к начальству.

Фризе запер кабинет на ключ, снял пальто, достал из ящика старую обкуренную трубку и голубую железную банку. Когда‑то в этой банке был табак «Морской кот». Табак давно кончился и Владимир засыпал в нее «Амфору» из жиденького полиэтиленового пакета. Впрочем, делал он это один–два раза в год. Ведь трубку, фирменную трубку «Дан–хил» с индивидуальным номером, полученную в наследство от деда Владимира Францевича, он раскуривал редко. Лишь в тех случаях, когда бывал чем‑то сильно расстроен или озадачен. Когда требовалось предельно сосредоточиться. Как сегодня, например.

Неспешная процедура чистки трубки, осторожного набивания табака, раскуривание, удовольствие первых затяжек, облачко сизого дыма, плывущее в окно, настраивали на философский лад. Полулежа в кресле, вытянув под столом длинные ноги и положив их на стул, предназначенный посетителям, Фризе перестал ощущать себя пленником места и времени. Люди, о которых он думал, представали перед ним в своей реальности, становились более понятными их поступки и легче было проследить внутреннюю связь событий и поступков, о которых он подозревал, но из‑за пестрой повседневной сутолоки не мог логично выстроить.

Выкурив трубку, Владимир педантично прочистил ее и снова набил. Но прежде чем закурить, сварил кофе.

Несколько раз свиристел проклятый телефон. Подергала ручку двери Маргарита, окликнула негромко:

– Владимир Петрович! Володя! – Постояла минуту и, не дождавшись отклика, ушла. Прислушиваясь к цокоту ее каблуков, Фризе подумал: наверное, она догадалась, что он заперся в кабинете – запах «Амфоры» и кофе выдавали его присутствие. «Шеф, небось, посылал, – решил он. – Обойдется. А Маргарита не выдаст».

Он пил кофе, пускал к потолку голубые колечки дыма и неожиданно понял, что делает это с большим удовольствием. Даже с наслаждением. Сплина как не бывало.

За час до окончания работы Фризе позвонил шефу.

– Я тебя разыскивал, – сухо проинформировал его прокурор.

– Я докладывал вашему помощнику, Олег Михайлович, – весело сказал Фризе. – Ходил в Генеральную прокуратуру. Зайти?

– Расскажешь завтра. Сейчас я уезжаю.

– Олег Михайлович, разрешите завтра на службе не появляться.

– Что еще случилось?

– Послезавтра должен положить Генеральному подробную записку о деле малого предприятия «Харон». Надо постараться. Возьму документы домой, поеду на дачу, напрягу серое вещество.

– Какие документы? – насторожился прокурор. – Ты что, взял дело у Тапочки?

– Нет. Я неточно выразился. Не официальные документы, а свои записи по делу. То–се…

– «То–се» обязан был передать Гапочке.

– Олег Михайлович, с каких пор следователь должен отдавать свои записные книжки?

Прокурор понял, что Переборщил, и спросил уже не так раздраженно:

– Генеральный тебя принял?

– При личной встрече я вам все досконально расскажу, – с вызовом сказал Фризе.

Прокурор молчал. Наверное, не находил приличных слов, чтобы отбрить зарвавшегося собеседника.

– Так как с завтрашним днем? – напомнил Фризе.

– На дачу, значит?

– Да. В одиночестве можно будет сосредоточиться.

– Хорошо, – неожиданно согласился прокурор и повесил трубку.

«Даже не попросил показать, что я там накалякаю», – подумал Владимир. Позвонил Ерохину.

– Пробился к Генеральному? – в голосе Димы слышалось восхищение. – Поздравляю.

– Ну, не совсем к Генеральному… – уклончиво сказал Фризе. Не хотелось обманывать приятеля. – Но все же…

Пока Фризе рассказывал о том, что собирается завтрашний день провести на даче за составлением записки по делу о «Хароне», Ерохин несколько раз повторил: «Молодец!» По мере рассказа степень восхищения шла на убыль и последний раз слово «молодец» Ерохин произнес с осуждением.

– Шеф отдал тебе дело? – спросил он.

– Не знаешь ты моего шефа! Я его так разозлил, что он неделю будет мочиться кипятком. Но у меня есть заметки Покрижичинского, фотокопии записок Маврина и голова на плечах. Неплохая голова, между прочим.

– Пока есть, – согласился Ерохин. – Володя, почему бы тебе не пригласить меня? Ум хорошо, а два лучше…

– Два таких ума, как наши с тобой, будут мешать друг другу. Если кого и следует прихватить, то ласковую девушку.

– Ну, ну! Бог в помощь! Не забывай только про свои открытые замки. И про убийцу. Если бы ты взял с собой Большую Берту, а не ласковую девушку, было бы спокойнее. Я что‑то забыл – твоя дача на Лесной улице? Дом пять?

– Не вздумай приезжать. Не пущу! Докладная Генеральному прокурору – дело нешуточное. Не хочу осрамиться. Чао. – Он набрал номер Покрижичинского. Майор тут же снял трубку, но по привычке молчал, дожидаясь, когда заговорит звонивший. Фризе слушал его шумное дыхание.

– Евгений Константинович, здравствуйте.

– Угу, – откликнулся тот.

– Это Фризе, из районной прокуратуры. У меня сдвинулись дела с интересующим нас заведением.

– Поздравляю, – без энтузиазма откликнулся майор.

– Я должен написать докладную Генеральному. Завтра засяду на даче за сочинение. Но это между нами. Иначе все может лопнуть.

– А что требуется от моей скромной персоны?

– Могу ли я в докладной использовать ваши заметки и сослаться на вас?

– В полной мере! – не задумываясь, ответил майор. – Говорю по слогам: В пол–ной ме–ре! Только все это – пустая трата времени.

– Дача у меня на Николиной горе. Если что‑то новое придет в голову – телефон 541–15–45. Позвоните.

– Пустая трата времени и бумаги, – повторил майор.

Владимир зашел в приемную прокурора. Начальство отсутствовало. Обе двери – в комнату прокурора и его помощника – были распахнуты настежь. Маргарита – уже в шапке – подкрашивала губы, внимательно разглядывая себя в зеркало. Фризе сообщил ей, что завтра отсутствует – работает над срочными документами для большого начальства.

– Утром хоть поспишь подольше, – своеобразно отреагировала девушка на его сообщение.

– Я на даче рано просыпаюсь.

– Ты даже на дачу уезжаешь? Счастливчик! Взял бы меня с собой. – И, не дожидаясь ответа, Маргарита спросила: – Где твоя дача?

– На Николиной горе. Лесная улица, пять.

Маргарита посмотрела на Фризе с восхищением:

– Фешенебельное местечко! Живут одни академики. И как туда простой следователь проскочил?

– За взятки, лапочка, за взятки.

– Володька, не была бы я женщиной гордой, приехала бы без приглашения. Так давно на лыжах не каталась.

– Все у нас впереди.

Маргарита безнадежно махнула рукой и опять сосредоточилась на своем лице.

– Привет, лапочка.

– Нескромный вопрос: над срочными документами ты будешь работать в гордом одиночестве или вдвоем?

Приезд Маргариты не входил в его планы и Владимир промычал нечто нечленораздельное.

Фризе хотел известить еще одного человека о том, что собирается делать на даче в ближайшие сутки, – Германа Степановича Огородникова, но не смог придумать правдоподобного повода, чтобы позвонить ему. «Другого случая не представится, – размышлял Фризе. – Если моя авантюра провалится, через пару дней меня уволят без выходного пособия». Надежда была на то, что завтра писатель сам позвонит и поинтересуется в секретариате, почему телефон Фризе молчит.

На дачу он решил ехать с вечера, чтобы не давать противникам шанс расправиться с ним в городе. Они ведь могли снова послать убийцу–одиночку, а Владимиру нужен был большой сбор работников «Харона», его боевиков. Когда вечером он отъехал от своего дома, в багажнике, завернутые в одеяло, лежали два охотничьих ружья – тулка двенадцатого калибра и охотничий пятизарядный автомат – тяжеловатый, но надежный «Зауэр».

Прежде чем выехать на Рублевское шоссе, Фризе медленно проехался по городу, пытаясь заметить, нет ли за ним хвоста. Среди лавины машин, на плохо освещенных улицах сделать это было трудно. И навыков не было. Следователь прокуратуры, в отличие от работников уголовного розыска, мало приспособлен для оперативной работы. Его рабочее место – письменный стол, главное орудие труда – пишущая машинка, авторучка, в лучшем случае – диктофон. Допросы, очные ставки, не такие уж частые выезды на место происшествия…

«Что я затеял? – думал Владимир, бросая настороженные взгляды на машины, в потоке которых мчались его «Жигули», – какая‑то детская авантюра – все эти звонки, вранье про докладную… Я шизофреник. Подозреваю всех. Если бы Берта не уехала, я бы, наверное, устроил проверку и ей! Где «Харон» и где все эти люди, которым я звонил?! Да еще Ерохину! Позор. Просижу день на даче с дурацкими ружьями, а как потом посмотрю в глаза тем, кому наврал с три короба!?» – Он почувствовал, как начинает гореть лицо. Тревога не отпускала. Город казался враждебным, каждая обгоняющая машина таила угрозу. Не покидало чувство, что никто не хочет и пальцем пошевелить в борьбе со всеми этими взяточниками, ворами, гангстерами. Что он одинок. «Маниакальное состояние, – вспомнил Фризе учебник судебной психиатрии. – Но раз я это понимаю, значит, не безнадежен».

Вдруг в голову пришла мысль, чуть не заставившая остановить машину посредине дороги. Что, если неизвестный убийца не только должен был после нападения скрыться на его «Жигулях», но в них и погибнуть? Ведь ребята из «Харона» планируют свои мероприятия всерьез. Недаром у громилы не было при себе документов. По спине пробежали мурашки и нога непроизвольно отпустила педаль газа. Правда, со дня происшествия в Переделкино Владимир уже несколько раз садился за руль и ничего не произошло! Но это были короткие поездки по городу. Ни разу он не развивал скорость больше 60–70 километров, не тормозил резко и не входил в крутые виражи.

«Спокойно, – уговаривал себя Фризе. – Здесь, на шоссе, я все равно ничего не смогу проверить. Остановиться на обочине и залезть под машину – значит подставиться. Завтра в гараже все проверю».

Единственное, что он сделал – поехал так, как будто вез в багажнике хрустальную люстру. Крутой спуск и подъем возле моста в поселке преодолел на второй скорости.

Поселок удивил Владимира. Улицы были расчищены от снега. И даже глухая Лесная. Фонари отбрасывали на сугробы желтый свет, придавая пейзажу налет театральности. Остановив машину около дачи, Фризе выключил двигатель и несколько минут сидел не двигаясь. Внимательно осмотрел окна, дверь на большую веранду. Дом выглядел мирным и гостеприимным. Вдоль забора и у калитки не было видно никаких следов – повсюду нетронутый пушистый покров. И тишина. Легкий гул ветра в вершинах сосен. Вкусно пахло дымком – где‑то топили печи.

Фризе с трудом отпер застывший замок калитки и, увязнув в снегу, добрел до веранды. Деревянная лопата, которую он прятал под крыльцом, была на месте. Полчаса ушло на расчистку дорожки и площадки около гаража. Владимир работал с удовольствием, временами давая себе минутный отдых, и тогда стоял, опершись на лопату и вдыхая морозный воздух со слабым запахом хвои, прислушиваясь к далекому шуму редких машин на шоссе. Неожиданно он услышал слабое повизгивание: у раскрытой калитки стоял лохматый пес, дружелюбно помахивая хвостом.

– Что, Василий, – ласково сказал Фризе, – заблудился? Пес тихо заскулил. – Э–э, да ты голодный?! Бросили тебя хозяева?

Собака приблизилась на несколько шагов и умиленно склонила голову.

Владимир поднялся на крыльцо, где были сложены взятые из машины вещи, расстегнул большую сумку, отломил половину батона, присел и протянул хлеб собаке. Пес снова заскулил, но не сдвинулся с места. Видно, были у него причины не доверять человеку.

– Иди, не бойся. Не укушу.

Медленно, шаг за шагом, постоянно оглядываясь, пес все же подошел и осторожно взял из руки хлеб. Он ел не жадно, можно даже сказать, деликатно, но по тому, как он повизгивал, видно было, до чего изголодался. Съев, пес подошел к Владимиру и благодарно ткнулся ему в руку.

– Умница, – похвалил Фризе и погладил его по спине, почувствовав, что пес совсем исхудал. Одна длинная, густая шерсть. – Умница, – повторил он. – Подожди, закончу работу, получишь еще. Сиди здесь. – Он показал рукой на крыльцо.

Минут пятнадцать ушло на расчистку у дверей, все это время пес сидел на ступеньках, не приближаясь к сумкам.

Фризе открыл дверь веранды, занес вещи в дом и позвал собаку. Она с минуту постояла в нерешительности и вошла.

– Умница, – снова похвалил Владимир. – Сейчас разместимся, поужинаем и спать. Завтра у нас тяжелый день. Сторожить меня будешь, барбос. – При слове «сторожить» пес глухо заворчал и повернулся к дверям. «Вот так псина! – тепло подумал Фризе. – Все сечет. А выглядит как заурядная дворняга. Хорошего я себе друга приобрел».

Он покормил пса, накрошив в теплую воду от пельменей белого хлеба. Постелил в кухне половичок и пес свернулся на нем калачиком. Каждый раз, когда Фризе проходил мимо, пес провожал его взглядом золотисто–коричневых глаз. Пока Владимир ужинал, пес лежал спокойно, не попрошайничал, даже не смотрел в сторону стола. Но когда Фризе занялся своим оружием, забеспокоился. Тревожно смотрел со своего половика, как он вынимает из чехлов ружья, собирает их, вкладывает патроны в патронник. Временами пес вскакивал, делал круг по комнате, ложился на свой половичок и следил за вновь обретенным хозяином.

«Решил, что я на охоту собрался? – подумал Фризе. – Но собака не охотничья. Откуда знает, что это за цацки? Почему беспокоится?» Сам он не испытывал никакой тревоги. Деловито заталкивая патроны в магазин карабина, Фризе даже не поежился от мысли, что ему придется стрелять по живым людям. «По живым людям? – горько усмехнулся он, вспомнив бритого парня, напавшего на него в Переделкино. – Нет, к черту сантименты! Если законы спят, можно их разбудить только выстрелами».

Зарядив ружья, Фризе не спеша обошел дом, прикидывая, где удобнее разместить свой арсенал. Карабин он поставил в изголовье кровати, ружье – за занавеской у окна в комнате наверху. Пес, не упускавший из вида все передвижения Фризе, подошел к занавеске, за которой было спрятано ружье, и сердито гавкнул.

– Ты что, дружище? – спросил Фризе. Пес взглянул на него виновато и, повернув голову к окну, снова сердито гавкнул. Владимир погладил собаку. – Спокойно, дурашка, спокойно. Иди на место, спи. – Пес покорно поплелся на кухню и улегся. Несколько раз он тяжело вздохнул, совсем как огорченный человек. И, прикрыв морду хвостом, задремал.

Фризе отправился на улицу. К машине. Ему хотелось проверить свою догадку. Он уже стал отпирать ворота гаража, но передумал. Мороз, холодное помещение, застывший металл… При мысли о том, что придется загонять машину в гараж, лезть в яму, мерзнуть, Владимир поежился. «Завтра, – решил он, – может, это и к лучшему!»

Полстакана коньяка помогли ему справиться с одолевавшей дрожью и через десять минут он уже сидел у письменного стола. Экземпляр своей докладной и фотокопии страниц из блокнота Маврина Фризе положил в папку, набив ее и черновиками обвинительных заключений по старым, давно забытым делам. Первые их страницы он предусмотрительно вынул и сжег в камине. На первый взгляд создавалось полное впечатление, что вся эта тугая папка заполнена документами по делу «Харона».

Фризе окинул быстрым взглядом стол и подумал удовлетворенно: «Полное впечатление бурной деятельности. Неясно только, когда пожалуют гости». И в это время услышал, как настороженно зарычал пес.