Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

Редактор пересказал все, о чем ему сообщили из милиции. Коротко, без комментариев, одну голую суть. И суть эта выглядела так, что хуже быть не могло…

– Завели уголовное дело… Просят дать объективную характеристику… Хорошенький подарок всем нам,– начав говорить бесстрастно, редактор разволновался.

– Алексей Иванович обиделся на мой тон… Ну что ж, может быть, я не прав. Но история-то неприятная! Мы вас все давно знаем и никому в голову не придет подумать, что вы утопили девчонку. Но привели-то ее домой вы! И даже фамилию не спросили.– Редактор посмотрел на Рукавишникова, потом на Спиридонова. Вид у него был растерянный.– Ты подумай,– обратился он к Спиридонову,– девка несовершеннолетняя!

– В милиции узнали, кто она? – спросил Рукавишников, надеясь, что хоть это удалось выяснить.

– Ничего они не узнали… Нету меня! Нет! – рявкнул он, заметив, что секретарша приоткрыла дверь.

– Вот это история! – пробормотал Спиридонов.– Отчего хоть она умерла?

– Вот! – редактор показал на Рукавишникова.– У Алексея спрашивай. Он лучше знает, а следователь темнит. «В ближайшее время поставим в известность…»

Спиридонов кивнул Рукавишникову.

– Пошла мыться в душ…– сказал Алексей Иванович и замолк. Звучало это и впрямь чудовищно. Спиридонов и редактор смотрели на него с напряженным интересом.

– Надо сначала,– тихо сказал Рукавишников и подробно рассказал все. С момента встречи на автобусной остановке. Не упомянул только про Возницына.

– Ты правильно сделал,– сказал Спиридонов.– Только привез бы ее к кому-нибудь из знакомых. Ко мне что ли…

– К тебе! – грустно усмехнулся Рукавишников.– Был же час ночи. Тащиться такую дорогу…– Спиридонов жил в Парголове.

– Что бы ни рассказывал Алексей Иванович, а факты есть факты. Люди будут судить о событиях по фактам. Это мы его знаем хорошо и уверены, что он не преступник. А другие? Милиция, прокуратура? А читатели нашей газеты, которые теперь будут смеяться над статьями Рукавишникова: смотрите, какой моралист, а до чего докатился! Факты, факты – вот что главное.– Редактор стукнул кулаком по столу.– Возьмем самое очевидное – член редколлегии водит к себе по ночам несовершеннолетних девчонок! Кто поверит, что холостяк пригласил на ночь молодую девчонку, испугавшись, что она обморозит себе нос! Только мы с вами, Валентин Сергеевич!

Рукавишников чувствовал, что редактор не верит ему. Не может поверить.

– Для нас главный факт – доброе имя Алексея Ивановича,– вставил Спиридонов, задумчиво глядя на Рукавишникова.– Мы ему верим, поверят и другие. Да и в милиции разберутся.

– Да! Разберутся! Допустим! – проворчал редактор.– Но дело совсем в другом. Они разберутся и увидят, что произошел несчастный случай. А то, почему оказалась девчонка в квартире Алексея Ивановича, они выяснять не будут. Это уже из области морали. И это будет висеть на нас с вами.

– Не пойму я вас, Василий Константинович,– сердито сказал Спиридонов.– Вы что ж, не верите Рукавишникову?

– Верю. Я, как его товарищ, как человек, проработавший бок о бок с ним много лет,– верю. Но я еще и редактор газеты. Лицо подотчетное. Думаете, туда не доложат? Будьте уверены – доложат. И спрашивать будут с меня. А я буду говорить: неизвестная девчонка, неизвестно, почему у нее следы насилия, неизвестно, почему утонула, когда мылась в ванне у известного члена редколлегии известной газеты. Да меня засмеют, дорогой Валентин Сергеевич! И вы это прекрасно понимаете.– Он замолчал и беспомощно развел руками.– Ты, Алеша, не обижайся на нас, но пока мы вынуждены будем временно не печатать твои статьи. Даже под псевдонимом. Ты же понимаешь ситуацию? Выяснится все – статус-кво восстановим. И с начальством я вынужден посоветоваться. А характеристику тебе дадим самую хорошую…

– Вы напрасно говорите все время «мы»,– перебил редактора Спиридонов.– Я категорически против того, чтобы запретить Рукавишникову печататься…

Алексей Иванович устало поднялся со стула. Сказал апатично:

– Если вы не возражаете, я уйду…– И, не дождавшись ответа, вышел.

– Что у вас там за секретные бдения? – спросила секретарша, но Рукавишников только махнул рукой.

6

Было уже поздно, а идти домой ему не хотелось. Обычно в том случае, когда некуда было себя деть, а работать над очередной статьей не хотелось, он звонил Грише Возницыну. Гриша тоже жил в центре, у него была большая квартира, и Людмила Васильевна, его жена, добрая, милая женщина, всегда была рада приходу гостей, а к Алексею Ивановичу питала какие-то материнские чувства. Наверное, из-за того, что последнее время он жил один, без женского присмотра.

Поужинав, они садились с Гришей за шахматы и просиживали до полуночи, а то и позже. Иногда Рукавишников оставался у Возницыных ночевать на диване в Гришином кабинете. Кабинет был большой, уютный, весь заставлен шкафами с книгами. Особенно много было энциклопедий – Гриша коллекционировал старинные энциклопедии. У него были и словарь Гранат, и Брокгауз и Эфрон, и словари Павленкова, и Еврейская энциклопедия.

– Ты вот, старик, покупаешь книги бессистемно,– корил иногда Гриша.– Покупаешь, что под руку попадет. А энциклопедии – самое увлекательное чтение! Этим свидетелям мирового прогресса цены нет! – Он любовно проводил рукой по тисненым золотым корешкам.

Они всю жизнь считались хорошими друзьями. Еще бы, дружили с блокадных времен. Вместе учились в школе, на филфаке университета. И снова несколько лет тому назад судьба свела их вместе. И помог судьбе сам Алексей Иванович, порекомендовавший Возницына, долгие годы работавшего в заводской многотиражке, главному редактору.

Нет, к Возницыну он теперь не придет никогда. Рукавишников снял трубку и набрал номер. Довольно долго слышались длинные гудки, наконец мягкий женский голос произнес:

– Але?

– Але,– подражая голосу, сказал Алексей Иванович. Он всегда так делал, когда звонил Лиде Каревой.

– Алешенька, здравствуй, дружочек,– пропела Лида.– Что-то ты долго не звонил? Или торжество продолжается?

По телефону ее голос всегда звучал очень мягко, нараспев, как-то по-детски. Человек, не знакомый с Лидой, мог бы подумать, что она делает это нарочно, кокетничает. На самом же деле получалось это у. нее совершенно естественно, а если и была тут доля кокетства, то непроизвольного, ставшего частью ее натуры.

– Вот, звоню…

– Молодчина. А голос почему скучный?

– Давно не ел твоих пельменей,– сказал Рукавишников и усмехнулся. Лида, умевшая под настроение прекрасно готовить, питалась кое-как у себя в институте, а дома почти всегда готовила купленные в магазине пельмени. «Лучше поваляюсь на диване с книжкой»,– говорила она.

– Ой, Лешка, а я только что купила две пачки,– обрадовалась Лида.– Собиралась приготовить на ужин. Приедешь?

– Уже еду,– сказал Рукавишников и повесил трубку. Оттого, что ему не придется сейчас тащиться к себе домой, у него отлегло от сердца.

…Лида ждала его. На столе дымились пельмени, заваривался чай в огромном чайнике, накрытом смешной матрешкой, и стояли две рюмки.

– По какому случаю гуляем? – спросил Алексей Иванович.

– По случаю твоего дня рождения, Алешенька.– Она поцеловала его в щеку.– Было ли вам весело в уютной служебной компании? Как танцуют молодые сотрудницы?

За едой они привычно шутили, обменивались ничего не значащими фразами, но Алексей Иванович чувствовал, что Лида поглядывает на него с тревогой. Наверное, видела по лицу, что случилась беда. А у Рукавишникова никак не поворачивался язык рассказать о вчерашнем происшествии. Поймет ли она? Поверит ли? Он знал, что Анюта, его бывшая жена, никогда бы ему не поверила! В лучшем случае сделала бы вид, что поверила, и носила бы камень на сердце всю жизнь.

– Я много слышала хороших слов о твоем рассказе,– сказала вдруг Лида.– Правда. У наших матрон,– так она величала своих очень пожилых сослуживиц,– даже спор разгорелся: было ли это в жизни или ты все придумал? «Не будете ли вы так любезны, Лидия Михайловна, узнать об этом у вашего знакомого?» – передразнила она какую-то из «матрон».– Так что имею к вам поручение.

– А как ты? Тебе понравилось?

– Мне нравится все, что ты пишешь,– улыбнулась Лида.

– А если серьезно?

– Если очень серьезно…– Она задумалась. Лицо у нее стало какое-то отрешенное, далекое…– Я прочитала, и мне стало не по себе. Страшно. Люди пережили этот ужас – войну, блокаду, смерть близких, зачем же заставлять их переживать все это снова? Зачем их мучить? Ведь каждый начнет вспоминать, у людей изболелось сердце, Алешенька. А ты их снова войной! И ведь талантливо.– Она улыбнулась.– Будут сердечные капли глотать,– увидев, что Алексей Иванович помрачнел, она подсела к нему, потерлась головой о его плечо.– Не сердись. Я ведь глупая баба и сужу по-бабьи. А молодежь, ничего этого не переживая, просто не поймет этих ужасов.

– Нет, вот уж тут я с тобой никогда не соглашусь,– встрепенулся Рукавишников.– Так говорить – значит, всю литературу на свалку. Тогда молодежь и Толстого не поймет, и Гюго, и Шекспира. Она же не пережила тех событий…

– Ш-ш…– Лида приложила ему ладонь к губам.– Развоевался, Аника-воин. Спать пора. Знаешь, сколько времени? А ты еще должен мне доложить, почему у тебя глаза грустные…

После того как Алексей Иванович рассказал обо всем, что произошло прошлой ночью, они долго лежали молча. Рукавишникову вдруг почудилось, что Лида не верит ему.

– Вот так и шеф…– с горечью бросил Алексей Иванович.– Даже представить не может, что у людей бывают чистые побуждения! А милиционер? Ты бы видела его ухмылку…

– О чем ты говоришь, Алеша! – тихо сказала Лида.– Ты испугался за себя? Сделал доброе дело и теперь возмущаешься, что на тебя посмотрели косо, вместо того чтобы поблагодарить за христианский поступок. А про девочку ты подумал? Про ее родителей? Ой, как страшно, Алеша, ой, как страшно! – В голосе у нее было столько горечи и сожаления, что у Рукавишникова заныло сердце.– Ты говоришь, совсем молоденькая? Наверно, попала в лапы какому-то подлецу. Мы все в этом возрасте доверчивые… Ах, Алеша, Алеша.– Она притянула Рукавишникова к себе, обняла крепко, и он почувствовал на ее щеках слезы.– Всю жизнь ты прожил «половинкиным» сыном, сделаешь что-нибудь и тут же оглядываешься: правильно ли тебя поняли? А ты без оглядки, Алешенька, без оглядки, милый. Тебя женщины больше любить будут…

Лида говорила с ним ласково, мягко, как с маленьким, и вот удивительное дело – он даже не обижался на ее слова, от которых в другое время вспылил бы, наговорил ей массу колкостей. Он и не принимал и не отвергал ее обвинений, он словно бы оставлял их на потом, а сейчас ему было тепло и хорошо с ней и не хотелось ни о чем думать. Ни о редакторе с его подозрениями, ни о предателе Возницыне. Не хотелось ему думать и о том, что произошло вчера ночью в его квартире…

На следующее утро в коридоре редакции Рукавишников столкнулся с Соленой. Еще издали завидев его, она резким движением отвернула свою крашеную, в мелких кудряшках голову в сторону и гордо, словно солдат на параде, прошествовала мимо, не ответив на приветствие.

Алексей Иванович невесело усмехнулся: уже обо всем знает! Только что секретарь редактора Зина передала Алексею Ивановичу телефонограмму из районной прокуратуры. Его просили прибыть к следователю Миронову в девятую комнату. Алла Николаевна, как всегда, верна себе. И в отношениях с людьми и в отношении к искусству она умела мгновенно перестраиваться. Разнеся в пух и прах какой-нибудь новый спектакль, она через неделю могла написать восторженный отзыв на него же. Если было указание… Но уже под псевдонимом…

И самое печальное состояло в том, что над Соленой только смеялись. Она же продолжала процветать, готовая дважды в сутки переменить свою точку зрения.

В первые годы работы в редакции Алексей Иванович пытался как-то бороться с беспринципностью этой женщины, пытавшейся на страницах газеты утвердить эстетическую всеядность. Выступал на партсобраниях, на летучках. Многие хвалили его за смелость, но, опять-таки смеясь, предрекали: «Старик, не ты один пробовал бороться с «соленизмом», но Алла и ныне здесь». И Рукавишников махнул рукой. Лишь иногда позволял себе в кругу друзей или на летучке позлословить на ее счет.

…В редакции, наверное, не было ни одного человека, который не знал бы о несчастье. Оленька Белопольская явно перепугалась. Она ни о чем не спрашивала Алексея Ивановича, но за ее чуточку наигранной бодростью и подчеркнутой внимательностью он чувствовал тревогу и, как ему показалось, любопытство.

Заместитель редактора Кононов, столкнувшись с Рукавишниковым в коридоре, взял его под руку и задержал на несколько секунд у окна:

– Ты, Алексей Иванович, не теряй присутствия духа. Уговаривать, конечно, легко…– Кононов постучал своим здоровенным кулаком по подоконнику.– Но знай главное – мы тебя в обиду не дадим.

Рукавишников молча пожал плечами. Говорить-то было нечего. Кононов понял это движение по-своему.

– И о разговоре с шефом я знаю… Он тоже переживает. Все, Алексей, уляжется.

Перед тем как поехать в прокуратуру, Рукавишников заглянул в секретариат, сдал материалы в номер. Горшенин ничем не выдал своей осведомленности о происшествии. Он бы, как всегда, ровен и сдержан, говорил только о деле, а когда Алексей Иванович сказал, что идет в прокуратуру, а дежурить по номеру оставляет Белопольскую, даже не поинтересовался, зачем нужна ему прокуратура.

«Не хочет проявить своего отношения? – подумал Рукавишников.– Чтобы не попасть впросак?» И тут же отогнал эту мысль. Так можно начать подозревать каждого.

7

Пожилой, с хмурым бледным лицом следователь показался Рукавишникову сухарем. Гладко зачесанные назад редкие светлые волосы и большой выпуклый лоб придавали всему его облику какой-то бесцветно-болезненный вид.

– А я пытался дозвониться до вас вчера вечером,– сказал он, приглашая Рукавишникова садиться.– Меня зовут Игорь Павлович.

– Я не ночевал дома. Не могу себя заставить туда пойти…

– Понимаю… Такая история хоть кого выбьет из колеи.– Он внимательно, не скрывая этого, присматривался к Рукавишникову. Потом раскрыл тоненькую серую папку, полистал ее.– Алексей Иванович, вы ведь журналист, память должна у вас быть цепкая к деталям… Вспомните, о чем говорила вам Лариса? Вспомните, как говорила? Может быть, какие-то специфические словечки, неправильное ударение… По-видимому, девушка не ленинградка. Ни в городе, ни в области пропавших без вести нет. Пока нет.

– Она так мало говорила…– нерешительно произнес Рукавишников, стараясь припомнить каждое слово Ларисы, и все события того вечера ясно всплыли в памяти.– Когда я пытался расспросить ее на улице, девушка сказала: «Ну что привязался, дяденька?» Я удивился: уже не девочка, а назвала «дяденькой». А выговор у нее был правильный. Я думал, она ленинградка.

– Когда девушка пошла в ванну, вам не пришлось объяснять ей, как включать воду?

– Нет.

– Во время предварительного следствия вы сказали, что заметили у нее на теле кровоподтеки. И платье на девушке было разорвано…

Рукавишников почувствовал, как у него к лицу приливает кровь.

– Да. Когда она сняла пальто, я увидел, что платье разорвано. И потом в ванной. Я относил ей полотенце…

– У меня, Алексей Иванович, нет оснований сомневаться в вашей искренности,– сказал следователь.– Вы не дослушали мой вопрос. Я хотел лишь уточнить одну деталь: вы увидели разорванное платье, а рубашка, комбинация была на девушке?

– Нет… Я бы, наверное, увидел.

– Для нас сейчас важна каждая мелочь. Платье на девушке было финское. Такие продавали в Ленинграде и отправили еще в несколько областных городов. Мне обещали сообщить, в какие. Будем и там искать…

В ушах Рукавишникова рефреном звучала одна фраза «…нет оснований сомневаться в вашей искренности». Значит, ему верят, значит, никто не будет изображать из него насильника.

– Экспертиза определила, что Лариса потеряла сознание от спазма сосудов и захлебнулась,– продолжал следователь.– Наверное, после сильного переохлаждения пустила очень горячую воду. И к тому же пила…

– Так получилось все трагично,– прошептал Алексей Иванович, прервав следователя на полуслове.– Я должен был догадаться.

Следователь внимательно посмотрел на него.

– Разве все предусмотришь? Я утром разговаривал с товарищем из милиции, который проводил дознание. Он, знаете ли, чувствует себя неловко. Подумал на вас Бог знает что такое.

– Решил, что я убийца?

– Да нет, что вы! Если бы он так решил, то увез бы вас в капэзэ…

Рукавишников поежился.

– Просто не поверил, что вы хотели помочь девчонке.

– А потом поверил?

– Алексей Иванович, у нас, к сожалению, не хватает времени на расследование моральной стороны дела. Мы нравственностью начинаем заниматься лишь тогда, когда нарушен закон. Подозрения в убийстве были неосновательны. Ну а все остальное…– Он отвел взгляд и легонько покусал тонкую бескровную губу. Потом вздохнул и, словно отметая первую часть разговора, улыбнулся: – В редакции, наверное, проявили беспокойство?

– Беспокойство! – сердито бросил Алексей Иванович и, спохватившись, продолжил с напускным безразличием: – Да ничего… Все должно встать на свои места…

Миронов посмотрел на него с интересом. И, как показалось Алексею Ивановичу, с некоторым сомнением.

Когда они прощались, следователь протянул Рукавишникову руку:

– Нам, вероятно, еще придется встретиться. Я позвоню.

Рукавишников шел из прокуратуры печальный и опустошенный. Два дня он находился в напряжении, раздираемый тревогами и сомнениями, беспокоясь за то, как будут развиваться события дальше, оскорбленный недоверием одних и предательством других. Все это как-то заслоняло трагедию самой девушки, уводило ее на второй план. И даже вчерашние слова Лиды хоть и глубоко засели в сознании Рукавишникова, но все еще не были по-настоящему пережиты. А теперь, когда он понял, что никто не собирается винить его в смерти девушки, что ему больше не надо ни перед кем оправдываться, Алексей Иванович вдруг почувствовал острый стыд за то, что больше думал о себе, чем о погибшей.

«Права Лида. Наверное, права,– с горечью думал он.– Переживал-то я не потому, что умерла девушка, а потому, что умерла у меня на квартире. Последствий испугался. Мелкий человек. А считал себя всегда прямым и честным. И принципиальным. А цена-то мне – Гришина дружба! – Алексей Иванович усмехнулся.– Дружба подлеца и предателя. Неужели я никогда не догадывался, что он предатель?»

Алексей Иванович начал вспоминать, и память теперь услужливо подсказывала ему эпизоды из жизни, которым он никогда не придавал значения.

…Большое гулянье на набережной Невы. Он даже не помнил, по какому случаю. Не то годовщина снятия блокады, не то День Победы. Они с Гришей выпили бутылку вина и захмелели. Ходили обнявшись, радостные, восторженные. Заговаривали с незнакомыми девчонками. Потом Гриша потерялся в толпе, и Рукавишников нашел его только поздно вечером – несколько плотных парней прижали Возницына к парапету и лениво, словно предвкушая наслаждение от предстоящей драки, поддавали ему то по лицу, то в поддых, то коленом ниже пояса. Не думая о последствиях, Рукавишников бросился к парням.

– Да что вы, ребята? Оставьте…

Он встал между ними и Возницыным и с пьяным задором начал объяснять, что Гриша парень свой, с Васина острова. Один из парней по инерции съездил ему в ухо. Но другой, постарше, что-то сказал, что – Рукавишников не расслышал,– и избиение прекратилось. Все остальное Алексей Иванович помнил плохо. Откуда-то появилась бутылка водки. Ему сунули стакан, и он, чтобы не показаться хлюпиком, выпил, а старший хвалил его за смелость, говорил, что дело с ним иметь можно. А остальные парни почему-то дружно гоготали при этом, словно им показывали цирк. А Гриши при этом не было. Гриша исчез сразу же, как только Рукавишников влез в эту потасовку. Потом они куда-то шли, взявшись под руки, а потом на него обрушился страшный удар в челюсть. Парни словно растаяли в темноте, а Рукавишников долго не мог прийти в себя, стоял, прислонившись к холодной стене старого дома, и раскачивался от боли. Оказалось, что били его в темном и узком Соловьевском переулке на Васильевском острове, совсем недалеко от Гришиного дома на Третьей линии. К нему Рукавишников и поплелся, постанывая от боли и с трудом удерживаясь от того, чтобы не заплакать. Но беспокойство, не случилось ли с приятелем что-нибудь пострашнее, заставляло его идти. Дверь открыла Гришина мать, Мария Михайловна.

– А Гришук уже спит,– сказала она.– Разве вы не вместе гуляли?

На следующий день бабушка, увидев опухшее Алешине лицо, заставила его пойти в больницу. Хирург сказал, что сломана челюсть. До сих пор, поглаживая скулу и нащупав небольшую вмятину, Рукавишников вспоминает эту историю.

Несколько месяцев он не звонил и не ходил к Возницыну, но потом встретил Гришу на вечеринке у общего приятеля, и дружба их возобновилась. Не то чтобы Рукавишников простил его, нет. Просто все отошло на второй план, подзабылось. Да и Гриша как-то оправдался. Или попросил прощения.

Сейчас, думая об этом давнем, мальчишеском приключении, Алексей Иванович морщился. «Ведь то был другой Возницын, подросток, не знавший цены настоящей дружбе, не отдававший отчета многим своим поступкам»,– думал он. Знал же он Гришу и другим – веселым, компанейским, внимательным. С ним было всегда легко и просто, он понимал с полуслова, приходил на выручку, когда Алексею Ивановичу не хватало денег до получки, особенно в студенческие годы. Все это было…

Он медленно шел по улице Петра Лаврова, натыкаясь на спешащих людей, разглядывая громады домов, поставленных на капитальный ремонт. У некоторых зданий были обрушены полы и потолки, стояли одни стены, оклеенные разными обоями: синими, красными, давно уже выгоревшими, белесыми. Кое-где обои прорвались, и ветер трепал их куски, обнажая пожелтевшие газеты. Над улицей стелился голубоватый дым – строители жгли за дощатыми заборами костры. «Совсем как в блокаду,– подумал Рукавишников.– И эти пустые стены с провалами окон, и дым от костров»…

8

Новая встреча со следователем состоялась через день. Утром, когда Алексей Иванович уже собирался уходить на службу, раздался телефонный звонок. Звонил Миронов.

– Вы бы не могли заглянуть ко мне? – спросил он.– Прямо сейчас…

– Ну что ж, Алексей Иванович, вчера мы установили личность погибшей…– Он вытащил из папки лист бумаги: – Сарычева Лариса Григорьевна, проживала в городе Остров Псковской области, шестидесятого года рождения.– Он внимательно посмотрел на Рукавишникова, словно тому могли что-то сказать эти скупые анкетные данные.– Поссорилась из-за каких-то пустяков с матерью и ушла из дому, не сказав куда.

Рукавишников молчал.

– Но мы выяснили и другое, Алексей Иванович,– продолжал следователь,– весь вечер, перед тем как вы ее встретили, Сарычева провела в обществе одного немолодого человека. Командированного из Риги…

– Как вам удалось это выяснить? – Впервые за несколько последних дней Рукавишников почувствовал, что есть надежда восстановить истину.

– Работники уголовного розыска обошли несколько ресторанов, ведь вскрытие показало: Лариса много пила… В «Метрополе» девушку узнал по фотографии официант. Лариса ужинала у него с пожилым мужчиной. Ну а остальное – дело техники. В нашей профессии есть свои маленькие секреты…

– И он признался…– начал Алексей Иванович и в нерешительности развел руками, не решаясь высказать то, в чем должен был признаться этот пожилой мужчина.

– Не во всем,– покачал головой следователь.– Свидетелей-то нет! Но есть улики – у него в номере нашли Ларисин маленький чемодан и рубашку. Он все ждал, когда девушка вернется. Знал, что пойти ей некуда…

– Вот как все обернулось,– прошептал Алексей Иванович и полез в карман. Но трубки не было, он забыл ее дома. Заметив его движение, следователь достал из стола пачку «ВТ». Пододвинул Рукавишникову.

– Да я, собственно, трубку курю…– сказал Рукавишников, но сигарету взял.

– И я трубкой балуюсь,– улыбнулся Миронов.– Но только дома. Или на даче… А здесь столько работы – не до трубки. Да и товарищи смеются – вот, дескать, советский Мегрэ выискался…

Улыбка у следователя была добрая, и Алексей Иванович посетовал на себя, что ошибся при первой встрече. Заметил, что губы тонкие, и решил, что Миронов сухарь.

– Перед вашим приходом звонили из редакции,– сказал следователь.– Товарищ Спиридонов. Он уже не первый раз звонит – беспокоится. По его словам, так вы прямо ангел небесный… Я его успокоил. Сказал, что все в порядке…

– А вы знаете, Игорь Павлович, я ведь не один в тот раз был, когда девушку встретил,– неожиданно для себя сказал Рукавишников. Он вдруг почувствовал неодолимое желание рассказать следователю про Гришу.– Со мной еще один человек был. Мой товарищ. Мы вместе уговаривали Ларису поехать в гостиницу.

– Что же вы сразу не заявили об этом?

– Я его потерял,– задумчиво сказал Алексей Иванович.

– Потеряли?

– Да. Теперь уже совсем потерял. Вы себе можете представить – такое неудачное совпадение – его в это время в редакции выдвигать собрались. А тут грязь, уголовщина…

– Понятно,– кивнул Миронов и больше ни о чем спрашивать не стал.

… Когда сотрудники, собравшиеся на редколлегию, зашли в кабинет главного, там сидели редактор и Спиридонов. Оба раскрасневшиеся, взъерошенные. Чувствовалось, что между ними произошло какое-то нелегкое объяснение.

Все расселись по местам.

– Начнем с приятной новости,– сказал шеф.– Вчера Григорий Архипович Возницын утвержден заместителем главного редактора. Прекрасно, когда растет член нашего коллектива!

Все одобрительно зашумели.

– Молодец, Григорий Архипович! Так держать! – громко сказала Соленая. Рукавишников с удивлением заметил, что ее стул рядом с ним пустует, а сидит Алла Николаевна «у стены», вместе с литсотрудниками.

– Гриша, занимайте свое новое место,– показал Василий Константинович на стул справа от себя.

Возницын, смущенно улыбаясь, обошел вокруг большого стола заседаний, как будто ненароком дружески прикоснулся к плечу Алексея Ивановича и сел на пустовавшее место заместителя. Первым поздравил его Горшенин, протянув через стол широкую ладонь… И заседание покатилось по своему привычному руслу.

На закрытой редколлегии редактор сказал:

– Теперь надо думать о том, кто заменит Возницына. Отдел-то наш основной! – Он повернулся к Грише.– Как вы сами считаете, кто? Может, Филиппов?

Филиппов был литсотрудником в промышленном отделе.

– Несколько дней дадите на размышления? – попросил Возницын.

– Дадим. Но дня два, не больше. Пора разворачивать шефство над гидротурбинным. Всерьез начинать. В партбюро цеха кое-что уточнили, скорректировали.– Он на секунду замолк и, вздохнув, посмотрел в окно, на заснеженные крыши домов.– На нашу помощь завод очень надеется…

– А что уточнили? – спросил Спиридонов.

– Детали, детали! – Редактор перешел на скороговорку.– В главном все осталось по-прежнему…

– По-новому сформулировали свои соцобязательства,– сказал Возницын и, улыбнувшись, развел руками. Словно извинился за такое решение завода.– Турбину построят не на полгода раньше срока, а к моменту готовности машинного зала станции…

Спиридонов просиял.

– Ну вот…– начал было он, но редактор предостерегающе поднял руку:

– Товарищи!! Товарищи! Выясните все детали в рабочем порядке. Не начинать же нам снова дебаты. Вопросов больше нет?

– Нам бы надо еще одну кадровую проблему решить,– подала голос Соленая.

– А вы чтой-то, Алла Николаевна, в уголок забрались? – спросил редактор.– Неужели кто-то на ваше место осмелился сесть?

– Вопрос серьезный, Василий Константинович, тут уж не до шуток. Я не думала, что мне придется его поднимать. Но все молчат. Только по кабинетам шушукаются. А у самого Алексея Ивановича Рукавишникова, видно, смелости на это не хватает. Или еще чего…

– Ну что еще за вопрос вы хотите поднять? – бесцеремонно перебил Соленую редактор, и глаза у него стали холодными и злыми.

– Мне кажется, Рукавишников должен подать заявление об уходе. Нельзя работать на таком ответственном посту и совершать безнравственные поступки…

– Алла Николаевна, не надо слушать кабинетные сплетни. Если у вас возникли какие-то вопросы, спросили бы у меня, у секретаря партбюро… У самого Алексея Ивановича, наконец! – Чувствовалось, что редактор раздражен до предела.

Соленая посмотрела на него с недоумением и испугом, словно незаслуженно обиженный ребенок.

– К Алексею Ивановичу нет никаких претензий ни у прокуратуры, ни тем более у нас. Произошло недоразумение… Не-до-ра-зу-ме-ние! – повторил редактор.– И хватит об этом.

Рукавишников почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял голову и встретился с ищущими глазами Возницына.

«Как жить дальше? – подумал Алексей Иванович.– Как работать вместе с этим предателем, с Аллой Николаевной, с Горшениным, который не сделал мне пока ничего плохого, но и хорошего не сделал тоже. Как?» Он еще не знал. Знал только, что в нем самом, в его отношении к людям происходят, а может быть, уже и произошли такие перемены, которые сильно осложнят ему жизнь. Осложнят, но и сделают ее более красивой. Да, именно красивой. Он это чувствовал.

«Не выбирай плохих приятелей, уж лучше заведи врага…» – вспомнил он строку из стихотворения и повернулся к Возницыну спиной.

 1979 г.