Текст книги "Наводнение (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

НИНА

– Были ли у Коли враги? – в голосе у говорящей прозвучало такое удивление, что Фризе не сомневался в ответе. И ошибся.

– Господи! – девушка сцепила пальцы с длинными сиреневыми ногтями так, что они побелели. – Да только одни враги его и окружали!

– Наверное, это гипербола, не больше? – улыбнулся Фризе, подумав, что слово «гипербола» не слишком привычно для подруги санитара Уткина.

– Нет, господин следователь, не гипербола, – не моргнув глазом, возразила девушка. – Если бы вы знали, в каком обществе мы крутились в последние два года…

– Хотел бы знать.

– Только не от меня, – она нахмурилась, и Владимир, разглядывая ее красивое лицо, понял свою ошибку. Девушка не была лишь «хорошо упакованной куклой» с двумя–треми извилинами. Ее большие темные глаза смотрели внимательно и настороженно. – Никакие рассказы вам не помогут. Для этого надо хоть месяц там поработать. – Она неожиданно улыбнулась и добавила: – Попахать.

– Не хочешь рассказывать подробно – не надо. Отвечай на вопросы.

Нина опять улыбнулась и сказала:

– Я где‑то читала: что в нашей жизни самое простое? Задавать вопросы. А что самое трудное? Отвечать на них! Хорошо же вы распределили наши обязанности!

– Я обещаю тебе ответить на твои вопросы.

– Нет у меня никаких вопросов, – со вздохом сказала она и заплакала. Заплакала тихо, без надрыва, но как‑то очень горько. Фризе не стал ее успокаивать. Сидел молча, урадкой рассматривал комнату. Все здесь было устроено со вкусом – кожаная мягкая мебель под цвет слоновой кости, инкрустированные горка с посудой и большой подсервантник, на котором стояли большой японский телевизор и видеомагнитофон. На полу пушистый серо–голубой ковер. Красиво, но холодновато, как в номере шикарной гостиницы.

Нина сидела, не поднимая головы, приложив к глазам платочек. Ну просто воплощение скорбящей красоты. Фризе с непонятным самому себе чувством досады подумал, что еще два–три дня назад сюда приходил отработавший смену Уткин, а работа его состояла в том, что он ездил за покойниками, укладывал их на носилки, потом с носилок на столы в морге. А здесь, приняв душ, – наверное, он все‑таки принимал душ, – садился за стол со своей красивой любовницей и за ужином рассказывал ей о том, как прошла смена. А о чем еще он мог рассказывать? А потом… Стоп, товарищ следователь! – остановил себя Фризе. – Злопыхаете. Вы к своей Берте тоже не с вернисажей приезжаете.

– Вот и все! – Нина подняла на Фризе свои чуть припухшие, но все такие же красивые глаза. – Хорошо, что вы меня не стали успокаивать. А то бы я надолго разнюнилась. – Она встала, подошла к бару, налила в бокалы коньяку из темной матовой бутылки. Не спрашивая, подала один Фризе. Он лишь пригубил его. Французский коньяк был хорош, но Владимир с сожалением вспомнил армянские: «Отборный», «Двин».

– Вы не думайте, что я такая уж дура – не понимаю, почему спросили о врагах. Но… ничего серьезного за ним не числилось – не болтал, не стучал, не высовывался. Не за что приговаривать. А ножку подставить, чтобы шею сломал, – пожалуйста.

Фризе слушал внимательно, не перебивая, боясь, чтобы девушка не замолчала. Она чутко уловила его интерес и спросила:

– На магнитофон не пишете?

– Нет.

– Косо смотрели на тех, кто жил без шика. – Владимир невольно взглянул на роскошный бар, забитый напитками. Нина усмехнулась. – Председатель снимает круглый год столик в «Пекине». Обедает там каждый день. И еще снят столик рядом, для двух охранников.

Фризе вспомнил Грачева. Подумал: «А в Моссовет на заседания он тоже с охранником ездит?»

– Ну, а я для них была раздражающим фактором. То один подкатывался, то другой. Шеф заработал от меня пощечину. Он Коле после этого сказал: «Эта баба не для тебя. Найди попроще».

– Ревновали, значит.

Нина горько усмехнулась:

– Такое чувство им неведомо. Грозили меня «поставить на хор».

«Поставить на хор» на блатном языке означало групповое изнасилование.

– Почему вы не поженились?

– Почему? – девушка так удивилась, словно Фризе спросил, почему они с Николаем не уехали жить на Багамские острова. – И кем бы я сейчас была? Молодой вдовой с парой детишек. А так я еще смогу себе мужа приличного найти. Вы, гражданин следователь, женаты?

– Нет.

– Ну, вот, кандидат номер один. У меня глаз – алмаз. Вижу, что я вам понравилась. – Разухабистый тон никак не соответствовал ее грустному взгляду. Пустой бокал на подлокотнике кресла выдавал причину таких откровений.

Тут же она взяла себя в руки.

– Если хотите серьезно – любой, с кем Коля работал и… – она помедлила, подбирая слово, скривила губы, – и общался, мог ему, между делом, и бледную поганку в пиве настоять.

– Бледную поганку?

Легкая тень раздражения пробежала по лицу Нины:

– Это первое, что на ум пришло. Не поганку, так что‑нибудь еще. Крысиного яду, толченого стекла. Да так, чтобы никто не заметил. Вот как сейчас – нет человека, и виноватых нет.

– Будут! А с вашей помощью могли бы найти быстрее.

– Нет, трус в карты не играет. – Нина поднялась с кресла. – Я обещала Колиной маме приготовить все к поминкам.

«Красивая, – спасу нет», – подумал Фризе, вставая. Спросил:

– Где вы познакомились с Уткиным?

– Учились в Плехановском в одной группе. Удовлетворены?

– Запишите мой телефон, – попросил Фризе.

– Зачем? Думаете, в трудную минуту потянет на откровенность? Или… – она нахально улыбнулась, бросив на Владимира оценивающий взгляд.

– Дура! – не сдержался Фризе. – Если вдруг прижмут старые знакомые!

– Дура – это совсем по–мужски, – с обидой сказала она, но телефон записала.

Любой хороший шанс – не более как открывшаяся тебе возможность достичь желанного результата. Есть люди – по–видимому, их большинство, – жизнь которых не задалась, хотя провидение постоянно представляет им шанс круто изменить ее к лучшему. Ведь для того, чтобы использовать свой шанс, нужны решительность, готовность рискнуть и умение выложиться до последнего дыхания, чтобы развить успех. Но редкие люди обладают еще и способностью – ее, наверное, можно назвать экстрасенсорной – предчувствия своего шанса. Когда внезапное и непонятное на первый взгляд возбуждение дает тебе сигнал – не проворонь того, с чем ты соприкоснулся, но еще не успел понять. «Что ж, своего шанса я, кажется, не упустил», – подумал Фризе. Но если бы он не забил себе голову делами следствия, то, может быть, не был бы так категоричен.

Расхаживая по своему крошечному кабинету – семь шагов от двери до окна, – Фризе восстановил в мельчайших подробностях свой разговор с Ниной Серовой. Время от времени он присаживался к столу и записывал ее ответы. На свою память он пожаловаться не мог, и через час весь их разговор был изложен на бумаге со стенографической точностью. «Вот, милая девушка, вы спрашивали про магнитофон, он всегда со мной», – не без самодовольства подумал Фризе.

Два факта из тех, что упомянула Серова, придавали делу «Харона» еще более мрачную окраску. Но сами по себе не выводили следствие из тупика. Владимир подчеркнул жирной чертой фразы: «Ничего серьезного за ним не числилось – не болтал, не стучал, не высовывался. Не за что приговаривать». И еще – фразу о бледных поганках. Она вырвалась у Нины после слез, после эмоционального срыва. Серова, похоже, даже не осознала, что высказала так глубоко упрятанное. А с бледной поганкой нечаянно проговорилась и разозлилась, осознав свою промашку.

ТОРТ «ПРАЛИНЭ»

Майор Покрижичинский долго отказывался от встречи.

– Какой может быть разговор? Я отстранен от следствия, да и дело закрыто, закрыто, товарищ Фризе. – В голосе прорывались нотки обиды.

Некоторое время в трубке слышалось шумное дыхание. «Он толстяк, этот майор, – подумал Фризе. – Или астматик».

Наконец Покрижичинский сказал:

– Давайте погуляем полчасика.

– Может, выпьем кофе на Страстном бульваре? В «Лакомке»?

– Там очередь.

– Я заранее займу. – Фризе был как никогда покладист. – Приходите к одиннадцати. Самый высокий мужчина в очереди буду я.

Покрижичинский засмеялся и сказал:

– Буду.

Только когда майор подошел к нему и протянул руку, назвав свою фамилию, Фризе понял причину этого смеха: Покрижичинский едва тянул на метр шестьдесят.

– Хороши бы мы с вами были на прогулке, – сказал майор, – когда, взяв кофе и несколько булочек, они заняли укромный столик в углу. В цивильном костюме он ничем особо не выделялся из толпы – пожилых низкорослых мужчин у нас хватает. Но в милицейском мундире Покрижичинский, наверное, производил комичное впечатление. Маленький, толстый, с лысиной, обрамленной пушистой порослью сивых волос.

– Бросьте вы это дело, – с какой‑то покорной обреченностью посоветовал майор, выслушав рассказ Фризе о его расследовании в малом предприятии «Харон».

– Не понимаю. Один санитар отравлен, другой убит… Станислав Васильевич, как я могу бросить?

– Заставят. Вы думаете, у нас что‑нибудь изменилось? Говорю по слогам: ни–че–го! Новые законы? Ха–ха–ха! А люди‑то те же. Сколько мы с вами компаний пережили? Дружины, профилактика, выездные суды, всех на поруки, больше сажать, меньше сажать, закрыть тюрьмы, открыть тюрьмы! А–а! – он лениво отмахнулся. – Начинаешь об этом говорить, во рту горько становится. Сейчас кампания за кооперативы. И не смейте их, – говорю по слогам: ди–скре–ди–ти–ро–вать! Во сколько слогов! Я ведь тоже за кооперативы, Владимир Петрович. Только учитываю, что потянулся к ним в первую очередь наш контингент. Уголовный. Эти ребятки посообразительней, прошли серьезные университеты и за себя постоять могут, и боссов новоявленных в обиду не дадут.

– Да знаю я все это, – вежливо, но твердо сказал Фризе. Похоже было, что майор может говорить на такие темы до бесконечности.

– Конечно, знаете, – покорно согласился собеседник. – А знаете ли вы о том, что «Харон» оплачивает почти все заграничные поездки нашего местного руководства? И в валюте тоже. – Заметив удивление в глазах Фризе, майор усмехнулся. – Вот и я так же удивлялся. Люди есть люди. Демократы, консерваторы, правые, левые. Проблема не в том, в какой партии ты состоишь, а в том, хороший ты человек или плохой. С принципами или без оных.

Фризе мог бы поспорить на эту тему, но его целью были не задушевные беседы на отвлеченные темы, а получение конкретной информации. Поэтому он спросил:

– У вас есть доказательства?

– О том, что они ездят за счет «Харона»? Сколько угодно. Это не скроешь. Они только не афишируют, кто платит. Кстати, «Харон» зарегистрирован как малое предприятие при городской мэрии. А вот о том, сколько СКВ они оставляют на своих заграничных счетах, у меня теперь доказательств нет.

– Как это?

– А так. Некоторое время тому назад меня пригласили в госпиталь, в кардиологическое отделение. Там в отдельной палате лежал парень из «Харона», ждал операции на сердце. Степанков. Сильно трусил он перед операцией. Как и любой другой на его месте. Наговорил он мне на диктофон три кассеты, шесть часов. И о валютных вкладах за границей, и о том, кто и сколько берет за ордер на помещение, в какой валюте. Вы у директора «Харона» были? – неожиданно спросил майор.

– Был. Вальяжный господин в прекрасном офисе.

– Так вот, на этот прекрасный офис начальство выдало три ордера трем разным кооперативам. «Харон» заплатил сверх миллион наличными и стал владельцем.

– А остальным вернули деньги? – Фризе усмехнулся, уже предчувствуя ответ.

– Вернули! – хохотнул Покрижичинский. – С процентами. Так вот – когда у меня отобрали дело, кассеты с записями пропали. Ну… сами кассеты остались, а записи пропали. Теперь там записан какой‑то хэви–металл. Я в этих попках мало разбираюсь.

– А Степанков?

– Операции на сердце – дело опасное. – Майор вздохнул. – Да нет, это я так, от безысходности. Операция у него прошла удачно, но о дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. Меня же отстранили. Есть еще вопросы?

– Есть. Ваши графики. Кражи из тех квартир, где побывали служащие «Харона».

Около их столика остановилась крашеная блондинка со злым лицом. В руках она держала чашечку с кофе. Рука дрожала и кофе расплескался на блюдце.

– Господа, – произнесла она капризным голосом, – вы сюда поболтать пришли? Освободите даме место. – Перегаром от нее несло, как от винокуренного завода.

– Мы ждем заказ. – Фризе встал и подошел к барменше. Он заранее заплатил еще за пару чашек. Барменша улыбнулась ему и подала кофе.

– Во говнюки! – выругалась пьяная блондинка. – Будут сидеть, пока со стульями не срастутся. – Зубы у нее были мелкие, как у мыши, но в лице еще угадывалась былая красота.

– Предприятие «Харон» – как торт «Пралинэ» – многослойно. Я занимался кражами и на Степанкова случайно наткнулся. Выяснил – санитары не воруют. Получают большие бабки за свою непосредственную работу и за наводку. Это – один слой. Второй – боевики. Официально считаются телохранителями, экспедиторами, водителями. А между делом, по наводке санитаров, «берут» квартиры. Кроме похоронных забот в «Хароне» занимаются и внешнеторговыми операциями и биржевыми.

– И у вас есть показания свидетелей, вещественные доказательства?

Покрижичинский не ответил. Быстрым – словно только сморгнул – взглядом окинул маленький зал кафе, плеснул в чашки какой‑то жидкости из плоской блестящей фляжки. Фризе даже не успел заметить, откуда он достал фляжку, тут же исчезнувшую.

– Не пугайтесь, – улыбнулся майор. – Это хороший коньяк. Как профилактика против гриппа.

Кофе, и правда, стал ароматным и крепким. Покрижичинский выпил свой кофе одним глотком, как водку.

– Теперь о материалах дела. Их нет. И дела нет. То, чем я располагаю теперь, не больше чем сплетня. Говорю по слогам: сплет–ня. И вам тоже не дадут собрать никакой компромат. Не по сезону! Поверьте старому сыщику. Но если я вас не остудил – милости прошу.

Фризе почувствовал, как рука майора уперлась в его колено, глаза выразительно стрельнули вниз. Он осторожно протянул руку под стол и наткнулся на плотную пачку бумаг, схваченных тугой резинкой.

– В кармашек, в кармашек! Изучите дома, – пропел майор.

«С нервами у товарища не все в порядке, – подумал Фризе, пряча пакет в карман брюк. – Может быть, и от дела его отстранили по этой причине?»

– Вы не сомневайтесь в моих умственных способностях, – улыбнулся майор. – Манией преследования я не болен. Как ни парадоксально, эпоха такая. Вы заметили, сколько за последнее время было громких убийств? И все остались нераскрытыми. Перечислять, я думаю, излишне?

– Да, – согласился Владимир Петрович. – Я знаю, что вы имеете в виду.

Прощаясь около входа в метро, Покрижичинский сказал:

– Если мои заметки сгодятся, буду рад. Можете даже снять копии. Только не храните в служебном сейфе. – И неожиданно, дурашливо пропел: «Пошел козел в кооператив, купил козе презерватив». И подмигнул залихватски. В большой меховой шапке, в старенькой дубленке, он был похож на знаменитого полярника Ивана Папанина. Такого, каким его запечатлел фотограф на льдине.

КОЛЛЕКЦИЯ ДОЦЕНТА ГАРБУЗА

Когда Фризе пришел в прокуратуру, у него в кабинете опять сидел Ерохин и заряжал кофеварку кофе.

– Ты что, полицейский, переселился ко мне? Хочешь меня подсидеть?

– О нем заботятся, кофеек варят, а он недоволен.

– Я сегодня только тем и занимаюсь, что кофе пью.

– Вот–вот, а полицейский, напившись утром жидкого чая, бегает по городу, выполняя твое поручение.

– Важно не то, кто сколько бегает, а результат. Говорю по слогам: ре–зуль–тат.

– С Покрижичинский встречался! Чудной мужик, верно?

– Результат! – с нажимом повторил Фризе.

– Ты, Владимир, все‑таки молодец, – со вздохом признал Ерохин.

Он включил кофеварку, освободил хозяйское кресло, сам сел за пустующий стол напротив.

– Молодец, – повторил Дмитрий с завистью. – Меня такая хорошая мысль – поработать с домочадцами – не озарила. Но интуиции и мне не занимать! Представляешь, первый заход и в яблочко! А ведь у меня девятнадцать адресов в записной книжке.

– Не морочь мне голову! Нашел ты банку или нет?

– А что, по–твоему, в этом пакете? – Ерохин показал глазами на стандартный кулек, в которые продавцы обычно насыпают крупу или песок, в те редкие дни, когда эти продукты бывают в продаже. Фризе кулек этот заметил сразу, как вошел в кабинет, но решил, что Ерохин раздобыл где‑то пряников к кофе. Он любил пряники, особенно с повидлом.

– Ты оформил изъятие? – с тревогой спросил Фризе.

– Так точно, гражданин младший советник юстиции. С соблюдением всех процессуальных правил. Не то, что некоторые.

– Молодец. И протокол изъятия у тебя с собой? – Фризе не притрагивался к заветному кульку, боясь спугнуть удачу.

– Читай, – Ерохин вынул из кейса несколько листков бумаги, протянул Фризе. Быстро пробежав глазами протокол, Фризе спросил:

– Банку не полапал?

– Я‑то нет. А представляешь, как замусолил ее доцент Гарбуз? Ведь он целый день таскал ее в кармане – и на панихиде, и в крематории, и на поминках.

– Упаковал ее хорошо?

– Чего ты меня пытаешь?! – рассердился Ерохин. – Вот она перед тобой. Распакуй – убедишься.

– Дима, кофеварка взорвется. Сейчас выпьешь кофе, а потом я всю неделю буду поить тебя шампанским.

– У меня от шампанского отрыжка, предпочел бы коньяк.

– Будешь пить коньяк. Как говорят нынче политики, в пределах разумной достаточности.

– Значит, по сто пятьдесят, – прокомментировал майор и принялся разливать кофе.

– Нет, нет, мне не надо. – Фризе встал, защелкнул замок в дверях, открыл сейф и вынул из нее бутылку виски.

– Ну и ну! – только вымолвил Ерохин.

– Не беспокойся, виски сверх премиального фонда. Коньяк ты будешь пить во внеслужебное время. – Фризе достал из стола две чашки, плеснул в них виски.

– Володя, что десять граммов, что сто. Ответственность одинаковая, а удовольствие разное.

Фризе засмеялся и налил почти по полной чашке:

– Это я тебя просто подразнить решил.

Они выпили до дна, и Ерохин деловито сполоснул чашки кофе:

– Береженого Бог бережет.

Пока он с выражением блаженства на лице потягивал кофе, Фризе убрал бутылку в сейф и еще раз прочитал протокол изъятия банки из‑под пива «Туборг» в квартире доцента Гарбуза Семена Семеновича. Все было оформлено с дотошной пунктуальностью. И приложена объяснительная записка самого Семена Семеновича о том, что он подобрал банку на снегу, рядом с моргом Градской больницы с «целью коллекционирования». Доцент написал также, что свидетелей экспроприации пустой банки не было, так как, несмотря на познавательные цели изъятия банки, Семен Семенович «испытывал неловкость и поднял банку незаметно». Первоначально вместо слова «изъятия» было написано «подобрания». Фризе подумал, что зачеркнул Гарбуз его не без подсказки старшего оперуполномоченного. «Изъятие» звучало сугубо по–милицейски.

После того, как Ерохин закончил с кофе, Владимир попросил показать банку:

– Только, ради Бога, осторожнее.

Черная банка была упакована по всем правилам криминалистического искусства. Фризе невольно подумал, что даже его друг Шахов, криминалист–исследователь из Института судебных экспертиз, которому он собирался отправить на исследование это вещественное доказательство, вполне одобрит старания майора.

Не притрагиваясь к банке, Владимир внимательно, сантиметр за сантиметром, изучил ее поверхность. На букве «о» в слове «Туборг» обнаружил крошечный мазок, даже не мазок, а чуть расплывшуюся смазанную точку, не то восковую, не то пластилиновую. «Когда эксперты разрежут банку, прокол изнутри будет виден прекрасно», – подумал он. Он так же осторожно, как Ерохин, доставал ее из кулька, снова упаковал банку и позвонил Шахову.

– Федя, можешь бросить все срочные дела? И самые срочные тоже? Очень прошу. А обед перенести на ужин. Поужинаем вместе. Еще один хороший человек. Ты угадал, полицейский. Я обязался целую неделю поить его коньяком. Нет, только в рабочие дни. Суббота и воскресенье не в счет.

Шахов поупрямился для порядка, но долго противостоять Владимиру не смог.

– Едем! – Фризе энергично махнул рукой, призывая Ерохина поторопиться.

– Если ты за рулем, то я не поеду. Иди к шефу, проси машину.

– У него прошлогоднего снега не выпросишь. Да что ты боишься, я не зря тебя беру с собой. В случае чего, отмажешь. Велика беда – сто граммов учительского виски?! «Учительского»! Специально для учителей гонят в Шотландии. А мы с тобой кто? Суровые блюстители порядка!

– Вот именно, – проворчал Ерохин, надевая куртку и осторожно беря со стола кулек с банкой. – Не люблю я грешить по мелочам. Если тебя остановят, я свои ксивы даже не вытащу, не надейся.

– Не любишь грешить по мелочам, не пил бы виски, – усмехнулся Фризе, запирая кабинет. – Тоже мне, законник.

– А ты, кстати, меня надул. Сказал, будешь поить коньяком наделю, а теперь скатился до пяти дней.

– Это я только Федору сказал, чтобы он не слишком завидовал.

Так, беззлобно пикируясь, они вышли из прокуратуры.

По дороге в институт Фризе сказал:

– Теперь давай подробности про доцента.

– Большего внимания заслуживает его матушка, Александра Андреевна, такие пироги с капустой печет!

– Дима, высажу из машины.

– Ты псих, Фризе. Если бы не матушка, не нашли бы мы никакой банки. Приехал, звоню. Открывает седой колобок в переднике. Представляюсь по форме. А она мне: «Миленький, у меня пироги в духовке, если я сейчас тебя слушать буду, подсохнут они. А то еще и сгорят. Дуй за мной на кухню».

Я чувствую, в воздухе благоухает. А на кухню вошел – обомлел, – все полочки, полочки по стенам, а на полочках все баночки, баночки. И все из‑под пива. Я к бабушке с вопросом, а она все твердит: «Сиди, миленький, сиди, не говори под руку». Достает противень с пирожками, перышко макает в растопленное масло и смазывает. Пироги румяные. От такого благолепия я забыл, зачем пришел. Сижу, на пироги таращусь. Александра Андреевна их смазала, листками белыми прикрыла и полотенцами укутала. Потом заварила чай, хорошо заварила, от души – разлила по чашкам, пирожки на блюдо. Попитались мы с ней, поговорили о жизни и только после этого она меня спросила, зачем пожаловал? А к тому времени я уже вещественное доказательство на одной из полок обнаружил. Там еще «Туборги» стояли, но другого цвета. Остальное – дело техники.

Доцент Гарбуз, ее сынок, банку в день похорон Бинева принес. Позвонила она ему в институт ферросплавов, он и приехал тут же. Благо недалеко. Один момент только острый был – бабуля банку с полки сняла и передником вытирать собралась…

– Да, действительно моментик!

– Тебе смешно, а я даже пирог на пол выронил. Такая жалость.

Они ехали по тихой московской улочке, где сохранились деревянные двухэтажные дома и каменные усадьбы, которые итальянцы наверняка называли бы палаццо, если бы не отваливающаяся штукатурка и отбитые носы у грудастых дам, поддерживающих капители. Правда, несколько таких домиков были недавно отремонтированы, окна у них забраны решетками, словно на добротной тюрьме, а яркая реклама на крышах написана по–английски.

– «Роммельмеер и Бабкин. Компьютеры по ценам ниже рыночных», – прочитал майор. – Первая надпись на русском попалась. Володя, а почему же они не разоряются?

Ответить Фризе не успел. Из подворотни с мяуканьем выскочил ошалелый черный кот и застыл, как вкопанный, посреди дороги. Владимир нажал на тормоз. Кот недовольно посмотрел на остановившийся в нескольких метрах автомобиль, оглянулся назад. Его никто не преследовал. Как ни в чем не бывало, спокойно и важно кот пошел через дорогу.

– Ну, артист! – пробормотал Ерохин и посмотрел на Фризе. Тот спокойно провожал котяру взглядом, не делая никаких попыток продолжить путь.

– Володя, ты чего? Напугался? Или в приметы веришь?

– В черных котов верю.

– Брось меня разыгрывать! То заторопился, как на пожар, теперь время тянешь. Поехали!

– Пройдет первая машина, и поедем.

– Да здесь такая тихая улица! Час простоим! – возмутился Ерохин.

– Дима, к черным кошкам в нашей семье отношение особое.

– А может быть, это кот?! – улыбнулся майор, но Фризе на его шутку внимание не обратил.

– Мой дед в тридцать восьмом году возвращался ночью от своей приятельницы. Дорогу ему перебежала черная кошка. Дед, светлая ему память, не долго думая вернулся к подруге. Утром позвонил сослуживцу и узнал, что его разыскивает НКВД. И на квартире его всю ночь засада ждала. Сечешь?

Новенький черный «БМВ» с красноватым номером совместного предприятия промчался по улице и, скрипнув тормозами, застыл у одного из зарешеченных особняков. Фризе тронул машину.

– И что же с дедом? – заинтересовался Ерохин.

– Перехватил у друзей деньжат и уехал в Сибирь. Там и отсиделся. Даже фамилии не менял, работал под своим именем. Его и не искали – разверстку по врагам народа на этот момент выполнили и притормозили.

– Смотри‑ка ты! Вот и не верь после этого в приметы – майор был искренне восхищен.

– Его, правда, после войны достали, – усмехнулся Фризе. – Но времена стали помягче. Не долго держали. Даже все имущество возвратили в сохранности. Деду повезло – в его квартиру вселился один советский туз районного масштаба. Тоже коллекционер. Он дедовы коллекции картин и оружия холил и лелеял. Думал, навечно получил. А тут дедуля и заявляется.

– Значит, все твои картины, коллекция оружия… – начал Ерохин, но Владимир его перебил:

– Значит! Значит! Семейные реликвии.

Фризе не стал рассказывать, что десять лет назад его отец, академик, крупный специалист по ракетным двигателям с твердым топливом, резко затормозил на мокром асфальте перед перебегавшей дорогу кошкой и сделал Владимира круглым сиротой. Рассказ вышел бы слишком грустным.

Оставшуюся дорогу до института судебных экспертиз они доехали без приключений и, пока Шахов занимался у себя в лаборатории исследованием банки, играли в шахматы. Успели закончить две партии. В самый разгар третьей пришел Федор.

Засохшие капли пива содержали цианид той же группы, что был обнаружен в желудке санитара Уткина. В банке был тончайший прокол, залепленный автомобильной шпаклевкой. Шахов положил на стол несколько фотографий. На одной из них, сделанной с внутренней стороны, как и полагал Фризе, отверстие было особенно заметно.

– А пальчиков мои ребята наснимали – как будто каждый второй москвич за эту банку подержался.

«Господи, – подумал Фризе, – что же за жизнь у нас нищая, когда из‑за говенной пивной банки серьезному ученому врать приходится».