Текст книги "Двенадцатая реинкарнация. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Сергей Богдашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 68 страниц)

Глава 6

– Клянусь, если мы такое сыграем, то я никуда, ни в какой кабак не иду! Это же половина отделения суперской музыки. Была бы одна гитара, я бы не взялся, а в две – сыграем. У тебя там ничего сложного. Я даже сакс на коду найду. Есть у меня двое на примете. По джазу вкусно лабают. Ты правильно сказал, нам вокала надо больше. Тут вчетвером можно петь – Лёха горячился, а я, слушая одним ухом Пинк Флойд, а другим его рассуждения, рассеяно улыбался. Он примчался ко мне со свежей, чисто записанной катушкой последнего концерта Пинков и со своей гитарой. А я мыслями всё ещё с ней…

Я догнал её, пролетая над лужами, подскакивая, как каучуковый шарик, как мартовский кот, задравший хвост и подпрыгивающий на одних подушечках лап.

– Врёшь, не уйдёшь, – голосом мультяшного злодея, прокаркал-проскрипел над ухом. Успел подхватить под локоть и поймать слетевшую с плеча сумку.

– Извини, дурацкая шутка, – не переставая улыбаться, сказал без капли раскаяния.

– Как ты так тихо подкрался? – удивилась Ольга. Эх, мне бы в лесу потренироваться с полмесяца, тогда бы ты знала, что такое тихо.

– В разведчики готовлюсь, мечтаю стать шпионом Гадюкиным, – трагическим голосом понёс я веселую чушь, зная, что девушкам это нравится.

– Ты только на тренировках в своей маске бегаешь? – заулыбалась Оля, разглядывая новые очки.

– Теперь, когда ты знаешь мою тайну, скрываться бесполезно. Маски больше не будет, – продолжил дурачиться, устраивая её сумку на своём плече.

– В этих очках тебе намного лучше. Только зачем они? Уже солнца нет.

– Это жуткий секрет, покрытый мраком ночи… Прыгаем? – взявшись за руки, перепрыгнули широкую лужу. Я и две таких наверно сейчас перепрыгну. Иду, сдерживая сам себя.

– Ты можешь хоть о чём-то серьёзно говорить? – улыбнулась Ольга. Продолжая держать её за руку, остановился, не обращая внимания на снующих прохожих, тихо сказал:

– Ты самая красивая девушка на свете.

Потом молча шли до остановки автобуса.

Вот почему так? Когда автобус жду я, нужный маршрут приходит четвёртым или пятым по счёту, а вот когда этот автобус совсем не нужен, он тут как тут. Дверь с хищным лязгом захлопнулась, и Икарус сытым жёлтым кашалотом покатил по улице, обдав меня напоследок вонючим выхлопом солярки.

– Паша, ты здесь? – Лёша, как врач-психотерапевт, водил раскрытой ладонью перед моим лицом, видимо давно ожидая, когда я очнусь.

– Извини, заслушался.

– Давай первую цифру прогоним под запись, я тебе твою партию покажу.

– Сейчас, дай руки оттереть.

– В чём это ты уделался? – Лёха покривился на запах растворителя, которым я начал стирать зелёный лак с рук. Я встал и открыл окно. Так и токсикоманом недолго стать. Мало того, что на столе сохнут двенадцать линеек, покрытых лаком в нужных местах, так ещё и растворитель жутко пахнет.

– Лак такой, специальный, – после некоторых раздумий я решил сделать двенадцать одинаковых универсальных линеек для микросхем. Вырезал из плёнки трафарет и покрыл по нему лаком фольгированный текстолит. Останется протравить его в хлорном железе и просверлить нужные отверстия. Потом можно очень быстро натыкать туда детали и распаять их. Однообразный труд, он не только зверит и скотинит человека, но ещё и изрядно увеличивает скорость работы, что давно доказал Форд со своим чёртовым конвейером.

– Показывай, – крутанул я громкость на своём входе, чтобы повторять без звука. Действительно, когда показывают, всё просто. Добавил звук, второй раз сыграли вместе.

– Теперь я свою партию играю, поверх твоей, а ты уже сам, – Лёха прикрыл глаза. Какой это кайф – играть обалденную музыку, понимая, что получается. Мы сейчас наверно со стороны смотримся, как два блаженных идиота. Осталось только слюни пустить. Просто физически чувствую, как нам в некоторых моментах не хватает опытного звукооператора, который смог бы подхватить ревером окончание фразы, или аккорд, рассыпавшийся стеклянным звоном.

– Нормально ты свою гитару шевелишь, я за тобой смотрел – ни одной ноты или аккорда без обработки. Хоть раз, да качнёшь палец по грифу.

– Лёх, не на балалайках же играем. Пусть те прямым звуком поливают, а мы, как скрипачи поработаем. Инструмент петь должен, а не просто ноты играть.

Играли с час, уже освоившись с песней, импровизировали, кивая и улыбаясь друг другу в удачных местах, а когда на соло саксофона прошли половину темы в терцию, а потом синхронно скатились вниз, то поняли, что сыгрались.

– Спасибо, – Лёха протёр фланелькой гриф и укладывал свою гитару в кофр, – Давно я так не отвязывался. Можно сказать, душой отдохнул. Нас же по-другому в музилище учат играть. Быстренько бери чистенькие ноты, и смотри на громче-тише. Певцов так же портят в консе, «звук должен быть округлый и опёрт на грудь», – передразнил он кого-то, – Вот и вылезают на эстраду разные магомаевы. Поют оперным голосом эстрадные песни.

– Наверно они тоже кому-нибудь нравятся, – предположил я, помня о симпатии Лёни Брежнева к этому певцу.

– Да ну его в пень, даже говорить противно. Я его терпеть не могу. Вот чувствую, что он насквозь фальшивый, и самого его с тех песен тошнит. Но нет же, грудь выпятит, как петух, и воет белугой. Тьфу. Ты «Квин» слышал? – очень неожиданно перескочил Алексей с темы на тему.

– Только пару песен, – выдавил я и начал я лихорадочно вспоминать, что Квины успели записать к 1976 году.

– Я, когда первый раз услышал, плакал. Так сыграть, и умереть не жалко, – Лёха подозрительно шмыгнул носом, наклонившись над кофром и защёлкивая замки, – Сижу, а у меня слезинки по щекам… и мурашки с мышонка размером по всему телу стадом носятся. Я бы к ним грузчиком пошёл работать. Чесслово. Чтобы просто рядом быть.

– Лёха, не всё так хорошо. Они без сомнения гениальные музыканты, но не забывай, что ты слушаешь студийную запись, а на той технике можно творить чудеса. На концертах они наверняка себя скромнее ведут и дополнительно записанные партии пускают через фонограмму. Ты многоголосие посчитай. Их физически столько в группе нет, сколько голосов у них в аккорде. Скорее всего все аккорды подпевок их вокалист один записал. Студийный магнитофон на двадцать четыре канала такое позволяет. Хоть за весь хор можно спеть одному. МакКартни свой первый альбом тоже один записал. Сам всё спел и сыграл на разных инструментах, – я говорил и видел, как у гитариста расправляются плечи.

– Ну, если потренироваться, то и я любую их гитарную партию отыграю. Вот только звук у него… Там же приставок стоит штук пять. Мне даже названия их ничего не говорят. Что такое компрессор? Хорус? Овердрайв? Край бэби? Да я даже не представляю, что они делают.

– Лёха, забей. Понятно, что наша страна отстала так, что ужас. Они уже двадцать лет фендеры, маршаллы и джипсоны делают, а мы только недавно тоники и уралы начали, на которых играть без слёз невозможно. Беда даже не в этом. У них выросло поколение или два, которые научились хорошо играть на качественных инструментах, а у нас теми дровами, которые выдают за электрогитары, убито девять из десяти потенциальных гитаристов.

– Это да, у меня много знакомых было. Кому попала хотя бы Музима вовремя, ещё играют, а остальные бросили. Так, я побежал. Завтра репетиция. Да, Коля звонил. Говорит, что завтра к нам паломничество ожидается. Музыканты пронюхали про его комплект, смотреть придут. Ты бы свой Регент тоже подвёз?

– Вы там во сколько будете? Попробую с соседом договориться. Он на Жуке работает, может подкинет, – я подумал, что и мой комплект пора перевезти в ДК. В голову пришёл смешной кургузый фургончик, который частенько стоял у нашего подъезда.

– Я к четырём собирался, Коля может раньше появиться, а больше ключей ни у кого нет.

– Понятно. Постараюсь до пяти подтянуться с аппаратами.

Сосед жил над нами в коммуналке. Выглянул в окно, Жук на месте, значит Пётр дома.

– Дядь Петь, вы мне завтра не поможете усилители до ДК Гагарина отвезти? – спросил я соседа, высунувшегося на два звонка. Табличка у дверей: Ивановы 1 зв., Дементьев 2 зв.

– Не знаю. Это как с ремонтом управлюсь. Мне бампер сегодня царапнули. Надо сделать быстро, пока механик не увидел, а то заставит каждый день в гараж ставиться.

– Там править надо?

– Да почти нет, так, стукнуть пару раз.

– Можем сейчас сделать. У меня компрессор есть и черной краски почти целая банка.

– Ух ты… погодь, точно красить можешь?

– Да сделаем. Так что? Мне идти переодеваться?

– Давай, я сейчас спущусь.

Есть что-то знаковое и мистическое в гаражных посиделках. Со временем там складываются устойчивые компании, где можно и слегка выпить, и «про жизнь» поговорить. Городские жители потеряли часть культуры общения, разбежавшись по своим квартирам. В селе редко кто пройдёт мимо соседа, не поздоровавшись и не перекинувшись хотя бы парой-тройкой предложений, а уж вечерком посидеть… Вот и давит диван глава семейства, прикрыв лицо газетой. Дефицит общения. Недаром в будущем взрывообразно вырастут социальные сети, и по вечерам в них будут сидеть миллионы, общаясь, ругаясь, выкладывая фотографии.

Бампер сняли, выстучали, зашкурили, покрасили. Сохнет под лампами. Ждём. Понемногу подтянулись гаражные аборигены. Уже и гонец за пивом отправлен. На меня смотрят с уважением, даже не попробовали по молодости лет гонцом снарядить. Ещё бы, мастер. Целый бампер покрасил. Тихо ржу про себя.

Разучили мужиков руками работать. Приличный инструмент не купить. Народ между тем перешёл к пиву, кто-то уже сгонял до своего гаража и приволок связку вяленых подлещиков. Обсудили Жук, помечтали, как бы такой в частные руки купить, сошлись, что РАФик поинтереснее будет. Я пытаюсь рассмотреть ауры. Вроде получается, но чувствую, что энергия уходит со страшной силой. Затратно. Не случайно меня тогда в больнице зашатало. Отдаю готовый бампер и иду домой. Народ плавно перетекает к соседнему гаражу. У них ещё запас пива остался в пластиковой канистре. И разговоров на полвечера.

С утра меня послали… Простоял час в очереди, а участковая врачиха сказала, что моя медицинская карта уже отправлена во взрослую поликлинику и мне теперь надо идти туда. Попробовал вякнуть, что у меня день рождение только послезавтра, но был выдворен опытной в таких вопросах медсестрой. Используя своё могучее тело, она выдавила меня из узенького кабинета, как поршень в насосе выталкивает лишний воздух. Милый совковый сервис. Как же ты меня… мм… заколебал…

Время есть. Погода шепчет. Запрягаю велик и еду на ВИЗ. Там, над водой, идёт могучая линия электропередач на завод. Вчера вспомнил, когда соображал, где бы мне подзарядится побольше. Раздевшись прямо у высоковольтной опоры загораю, купаюсь. Два часа, как в сказке. Словно в живую воду окунулся. Дома измерил расстояние до компаса. Двенадцать с половиной. Вспомнилась статейка, как американский фермер получал электричество. У него над полем проходила ЛЭП. Он под неё сунул катушки и за счёт наведённого тока запитал своё хозяйство. Обломалась энергетическая кампания. Суд не заставил фермера платить за естественные потери при передаче электроэнергии.

– Ольга, привет. Парни, здорово, – группу и их тренершу встречаю прямо у выхода со стадиона. Парни отвечают неохотно. Ясен пень, ревнуют. Вон лбы какие вымахали в шестнадцать лет. Некоторые повыше меня будут, – Ну что, побегаем?

– У нас прыжки сегодня. Внутренние зачёты идут, – Оля показывает рулетку и тетрадку, – В длину будем прыгать и тройным. Один круг разминочный.

– О, давненько я не прыгал, с годик наверно. Возьмёте с собой? – я вижу довольные лица парней. Ещё бы. По прыжкам они должны легко такого прыгуна уделать.

На круг ухожу со всеми. Пока они бегут, приотстав развлекаюсь бегом с высоким подниманием бедра, переключаясь иногда на бег боком, приставными шагами.

Яма с опилками, дорожка и доска, с насыпанной песчаной ленточкой. Вот и всё, что нужно для прыжков. Наступил на песок – заступ. Результат не засчитан. Парни прыгают неплохо. Многие за пять метров улетают. Лучший результат на первой попытке пять шестьдесят пять. Узнаю, что это на третий взрослый тянет. Все отпрыгались, смотрят на меня. Неправильно подобрал разбег. Хоть и зачастил ногами перед прыжком, оттолкнулся далеко от доски. Пять пятьдесят.

– Ты даже не старался, – обвиняюще шепчет Ольга, когда все уходят на вторую попытку.

– Пока стимула не было. Да и не прыгал давно, – улыбаюсь ей. Сердится. Вот ведь тренерша… поняла, что я придуриваюсь. Иду ей помогать. У ребят результаты лучше, сантиметров пятнадцать добавили к прежнему прыжку. Хлопают друг друга по плечам. У них уже два лидера, кто на третий разряд выпрыгнул. Прыгаю пять шестьдесят две. Особо не упираюсь, осваиваюсь. Меня с преодолением норматива поздравляют без особой радости.

– Ты лентяй и сачок. Прыгай нормально, – шипит девушка, когда ребята отходят.

– А маленький поцелуйчик будет?

– Я только КМСов целую, и то в щёчку, – фыркает она, записывая в журнал результат очередного прыжка у парней.

– А сколько они прыгают?

– Семь десять, – с улыбкой припечатывает она меня серьёзной цифрой. Озадачила.

Когда до меня доходит очередь, раскручиваю рулетку, и нахожу нужную длину. Провёл черту прутиком и его рядом воткнул. Отошёл к доске. Далеко, млин.

– Это что? – спрашивает меня лидер наших состязаний, которого я попросил придержать ленту. От следов, оставленных прыжками, до начерченной мной черты, безумно большой разрыв. Почти полтора метра.

– С Ольгой поспорил, – обреченно смотрю на расстояние.

– Не прыгнешь, – уверенно заявляет парень, оглядев всё ещё раз.

– Не каркай под ногу, – сплёвываю, и для чего-то начинаю вымерять разбег. Двадцать четыре шага. Метров двадцать. Стою, перекатываюсь с пятки на носок. Жду накат. Пошёл.

Стартую излишне резко и гоню во всю силу. Шаги даже не уменьшаю, почему-то знаю, что толчковая встанет, где надо. Прыжок… Лечу, перебирая ногами, руки сами балансируют… Дотянуть бы… Пролетает веточка… Конец ямы… Выпрямить ноги не успеваю… Какая сволочь щебень за ямой насыпала… Поскользнулся на камнях, горохом сыпанувших из-под ног, пробороздил боком, перевернулся на руки, упёрся, спасая лицо. Хорошо, что новый костюм не одел – успела мелькнуть мысль, пока не пришла Боль.

Меня перевязывают в три пары рук. Ольга промокает тампоном и поливает перекисью, парни бинтуют. Ха, так это она аптечку с собой в сумке таскает. Детский тренер, положено ей наверно. Она обрабатывает мне локоть, а я ловлю губами кудряшку, которая у неё выбилась. Улыбаясь, отмахивается.

– Восемь ноль пять, – слышу из-за спины. И сочный поцелуй в губы…

– Во, Ольга даёт… – сдавленный шёпот одного из моих санитаров.

– Ольга Ивановна, а восемь и пять – это на кого норматив? – это уже от ямы кричат, там в крик спорят – пролетел бы я дальше, если бы ноги не выпрямил, и поверхность была бы ниже, как в яме. Ну…, испугался я, когда понял, что яма закончилась. Под травой же не видно, что там всё в камнях. Думал, нормально приземлюсь.

– На международника, – мечтательно улыбаясь, говорит моя Прелесть, эээ, мне не нравиться её взгляд…

К выходу бредём не спеша. Я прихрамываю, ребята не торопят. Посматриваю на руки, морщусь.

– Болит? – спрашивает Оля, кивая на руки.

– У меня репетиция вечером. Как я такими руками на гитаре играть буду?

– Что случилось? – откуда-то сбоку появляется Семёныч. Осматриваю себя. В бинтах, кое-где кровь просочилась, на майке дыра. Весь в пыли.

– Он восемь ноль пять прыгнул. За яму улетел, – дорогу тренеру заступает один из парней. Ого, похоже у меня появился свой клуб фанатов, вон как к нему ещё двое подтянулись.

– Кто измерял? – сбавил Петр Семёнович обороты, но смотрит исподлобья.

– Да мы втроём проверяли. Он ещё ноги зря выпрямил раньше времени, – садюги мелкие, было бы лучше, если бы я задницей по щебню проскакал… Фиг бы я тогда дал себя перевязывать…

– В машину, быстро, – командует тренер. Травматологический пункт. Меня мажут вонючей мазью, перевязывают и втыкают укол. Последнее зря… за один поцелуй перебор получается… Выхожу, хромая на обе ноги. Укол болючий, аж ягодицу судорогой сводит. Новокаина пожалели? Помянув медсестёр неприличным словом, сажусь в машину. Семёныч довозит до дома.

– Ещё так прыгнуть сможешь? – ему бы Мюллера играть, вместо Броневого. Ишь, глазёнками как сверлит.

– Тут стимул был, а так не уверен, как повезёт, – я смотрю, как меняется Семёныч. Видели шарик, который начинает спускать воздух? Сидим. Молчим. Разную ерунду друг про друга думаем.

– Счастливый ты, наверно даже не понимаешь, насколько, – наконец выдаёт он, зачем-то перед этим прокашлявшись. Я? Я не понимаю? Это ты, Семёныч, не понимаешь, а у меня сейчас личный кусочек счастья. Каникулы. Я-то знаю, что через полгода меня уже не встряхнут так эмоции, не подкинет от девушки, которая стоит рядом. Вот и успеваю пожить. Почувствовать. Ярко и навсегда, пока я в этой жизни. Чтобы было, что вспомнить, было, за что жить. Вот и цепляюсь за каждый день и час.

– Пойду я. Завтра буду в парке, как обычно.

– Никаких тренировок, пока всё не заживёт.

– Завтра в парке встретимся, – выхожу из машины и трусцой бегу к подъезду. Немного рисуюсь, понятно, но масть держу. Захромал по лестнице уже после хлопка двери. Чтож у них за столбнячьи уколы такие… У меня уже ссадины не так болят, как ж…

Майка в ведро. Трусы… ещё поживут, бинты с треском отдираю. Что мы видим? Правильно – зебру. Только полоски сикось накось. Хорошо, мы видим неправильную зебру. Зато без ран и прочих царапин. Ещё бы жо… не чувствовать последствия укола… и вот вам молодой растущий организм, в самом расцвете сил. Со слегка повреждённым, в некоторых местах, золотистым загаром. В душ.

– Хорошо вчера посидели, душевно, – дядя Петя рулит, придерживая иногда руль животом, – Мужики спрашивали, можно у тебя подкрашиваться будет? Там по мелочам… у двоих пороги, можно антикоррозийкой им дёрнуть, двоим капот, а одному передок от сколов.

– Подготовку кто делать будет?

– Да я могу. Я что вчера понял, вот сижу один вечерами, как сыч. Смотрю этот грёбаный телик, а жизнь проходит. Скучно. Сосед у тебя машину продал. Могу гараж у него взять напрокат. Буду там зачищать и шкурить, а к тебе перегонять на покраску и сушку. И деньги будут, и общество. Красок разных купим. Я себе машинку, а то и две куплю. Знаешь, которые сами шлифуют да полируют.

– А самому покрасить?

– У меня с красками не получается. Пробовал уже. То не докрашу, то налью с потёками. Краску только перевожу. Ты вон вчера как шустро облил…, и ведь без единой помарки. Механик наш, видит, что бампер блестит, аж очки одел, чтобы докопаться, а вот хрен нанэ, – Петр, от переизбытка чувств, хлопнул себя по ляжкам и даже подпрыгнул на сидении, – Обломайтис тебе, собака драная. Там всё красиво. Поворчал что-то себе под нос, да и отвалил. Мужикам с гаража рассказал, они тоже смотрели. Сказали, лучше, чем новый. Поляки вообще машины хреново красят. Год поездишь, и по крыльям и порогам до металла всё сдирает. Помочь таскать? – спросил он, сдавая задом к крыльцу ДК.

Оба комплекта поставили рядом. Мощь! Как говорят риэлторы – вид на миллион! Две стенки аппаратуры со знаком SP. Коля прошёлся слэпом по грифу. Вот неугомонный, слышу, что датчики подшаманил. Показал большой палец. Лыбится. Народ осматривает мой Регент. Впечатления от – да ну-у, до – песец, круто. Значит всё верно. Нравилось бы всем, или всем бы не нравилось – это да, повод для тревоги, а так, нормально. Чем больше разброс мнений, тем прикольнее получилось.

– Ты за свой комплект сколько хочешь? – Николай оттащил меня за рукав к самой кондейке.

– Рублей семьсот думал попросить, чтобы было куда поторговаться.

– Понял, тогда я с девятисот начну. Ты иди, тебя Лёха зовёт. Директриса уже полчаса ждёт.

Ничего не понял. Театр абсурда. Алексей тащит меня из подвала на третий этаж.

– Тебя устроят рабочим сцены на полставки. Пятьдесят рублей в месяц. По штатному расписанию ставок музыкантов больше нет, – Алексей тянет меня по лестнице, проговаривая на ходу необходимые сведения, – «Перле» нам спишут, но дней через пять. Там комиссия какая-то нужна. Директора зовут Зинаида Степановна, иди, ждёт.

– Здравствуйте, – ворвался я в кабинет директора, напутствуемый ускорением в спину.

– Вы кто? – вальяжная дама, лет сорока, хотя нет, прилично больше сорока. Лет на пятнадцать.

– Зинаида Степановна, я ваш будущий рабочий, хотя по факту я музыкант.

– Захарычев про вас мне говорил? – я завис, разгадывая сразу две загадки – фамилию Лёхи и его тему беседы.

– Представления не имею, – сдался я в конце концов, – Мне сказали зайти к Вам, вот и зашёл.

– А почему в очках, солнце ярко светит?

– Очки врачи прописали, травматическая светобоязнь. Хотите пошутить – давайте найдём другую тему…

– Извини. Думала, стиляга пожаловал. Вечер на дворе, а тут очки…, ну и что ты мне расскажешь?

– У вас, Зинаида Степановна, мужской сортир на первом этаже не работает, – раз со мной на ты, то и буду соответствовать. Говорить о простом и жизненно важном.

– Что-о?

– Туалет. Там всё плавает, – я посмотрел на багровеющее лицо директрисы и продолжил, – Это раньше театр с вешалки начинался, а в наше время, с сортира.

– Я спрашивала про ансамбль. Что ты умеешь?

– Играю на гитаре, пою, ремонтирую аппаратуру. Вот вроде и всё.

– Зайду сегодня к вам на репетицию, посмотрю, – отпустила она меня величественным кивком, давая понять, что аудиенция закончена.

– Лёха, а Зинаида – кто?

– Начальника включила? – догадался тот, – Нормальная она баба. Полжизни в народниках отплясала. У неё и сейчас танцевальный один из лучших в городе. Это она видимо на завод собирается. К шефам. Вот и лицедействует. В образ входит. У тебя что все руки исцарапаны? Вчера же не было ничего?

– На тренировке неудачно упал.

– И уже зажило? – Алексей показал на белые полоски чистой кожи, без следов ссадин.

– Да ерунда, только кожу царапнуло. Потом мазь какую-то наложили, а через два часа всё смыл, и как новенький.

В дверях столкнулись с Николаем и каким-то незнакомым здоровенным парнем, которые выносили колонку. Мою колонку. Еще один незнакомец тащил следом за ними усилитель.

– Коля, куда ты аппарат потащил?

– Их без меня охрана не выпустит. Продал я твой комплект, за тысячу пятьдесят, – Николай скрылся за дверями, а я стоял в растерянности. Ладно, сейчас у ребят спрошу, в чём дело. Оказалось, что желающих купить было трое, и Николай устроил аукцион. Жаль, что я не видел этого зрелища, наверняка было интересно. Основной народ ушёл курить, а вокруг моего комбика, стоящего в чехле, крутилось двое длинноволосых парней.

– Вот хозяин, сейчас сам покажет – сдал меня ударник. Познакомились. Ребята оказались братьями. Странно, совсем не похожи. Играют на танцах в ЦПКиО. Расчехлил гитару. Присмотревшись к гитаре – заулыбались. Узнали Иолану.

– Это Регент теперь такие комбо делает? – ещё раз обойдя комбик по кругу, спросил один из них, вроде бы старший, – Классно.

– Это Паша такое из Регента делает, – заржал ударник, довольный их ошибкой и изумлением.

– Держи ми, я под запись настроен. Сейчас прогоним Wish You Were Here, – Алексей поставил кассету, подождал, пока я подстроюсь и мы начали. Краем глаза увидел вернувшихся курильщиков, остановившихся у дверей.

– Фигасе, вы музыку играете, – раздались возгласы из группы курильщиков, – Первый раз слышу, чтобы у нас в городе Пинк Флойд сняли один в один.

– Так, что тут посторонние делают? – директриса надвигалась со стороны прохода на сцену.

– Зинаида Степановна, вот уж не думали, что вы нас в посторонние запишете, – вышел вперёд один из длинноволосых братьев.

– Ой, Володя, Виталик и вы тут. Давненько я вас не видела, забыли вы меня совсем. Закончите тут свои дела, поднимайтесь ко мне, чаем напою, с конфетами, – она уже без лишней строгости посмотрела на всех, – А вы отлично сыграли, и музыка хорошая, очень необычная, – и уже уходя, добавила через плечо, – Только в рапортички её не пишите, туда лучше что-нибудь такое, пахмутовское. Иначе не пропустят.

– Классная тётка, понимающая, – причмокнул губами Виталий, – Мы с ней три года работали, горя не знали. Такую бы в министры культуры, во бы зажили, – выставил он вверх большой палец.

– Пока в Союзе композиторов тупой полурослик эстрадой рулит, не будет нам счастья, – вздохнул я.

– Полурослик – это кто? – уцепился Николай за незнакомое слово.

– Глуповатый сказочный персонаж, ниже человеческого роста – пояснил я, не вдаваясь в подробности, и показал полтора метра от земли.

– Пахмутова не дура, она шизофреничка, зато идеологически правильная. Ни одну песню без патриотического пафоса не пропускает. В прошлом году «Цветы» по её наводке разогнали. Был у нас советский Битлз, и не стало. Даже название запретили. Приписали им «пропаганду западной идеологии и идей хиппи», – подключился Володя.

– Угу, нам дважды литовки не подписывали из-за «Звёздочки» и «Честно говоря». Главное молчат, ничего не объясняют, но и не подписывают. Пока мы туда туфту не вписали, из сборника комсомольских песен, так и гоняли нас по кабинетам.

– По-моему проще можно делать. В наглую игнорировать таких композиторов, как Пахмутова, а вместо них писать в рапортичках народные песни, или революционные, чтобы зря не бегать. Один чёрт эти бумажки никто не проверяет у нас на выступлениях. Я за всё время ни одного чиновника у себя на танцах не видел. Смотришь, и приживётся, – Виталий кинул в рот незажжённую сигарету и похлопал себя по карманам, в поисках спичек. Музыканты – народ коммуникабельный. Такая идея может быстро расползтись по стране. Пахмутова сейчас больше половины гонораров получает от таких фиктивных рапортичек, где руководители ансамблей пишут те песни, которые на самом деле никогда не исполняют.

– Алексей, мы поддержим начинание? – спросил я у нашего руководителя, чтобы подтолкнуть процесс.

– Не вопрос. За «Цветы» я всех номенклатурщиков из рапортичек повычёркну, – осклабился Лёха, – Совсем из ума выжили, маразматики. И фишку про тупого полурослика расскажу в училище. Пусть народ поржёт. А «Цветы» назло им играть будем. Народу их песни нравятся.

Домой вернулся богаче на тысячу рублей. Хотел двести сунуть Коле, но тот взял только полтинник, на новые «фирменные» струны для баса. Даже не знаю, какую он «фирму» за такие-то деньги приобретёт. ГДР наверное.