Текст книги "Найти тебя"
Автор книги: Санта Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)
– Что там такое? – напряженным голосом спросил Арчи.
– Это инспектор Тревелиан, – ответил Соумз. Взгляд Арчи на мгновение упал на самых младших детей. Он подумал о Нэнни и удивился, почему Джулия до сих пор не отослала малышей отсюда, чтобы хотя бы они не томились тягостным ожиданием.
– Проведи его в гостиную, – сказал он. Селестрия встала в знак протеста. – Я поговорю с ним наедине, – ответил он тоном, не терпящим возражений. Они все взглядом проводили его до двери, которую он закрыл за собой.
– Они нашли тело, – смиренно произнесла Селестрия, обхватив пальцами свое горло. – Я знаю, что это так.
– Давайте не делать поспешных выводов, – неубедительно предложил Мильтон.
– Спокойно, – согласился Дэвид.
– Не глупи, Селестрия, – сказала Лотти. – Я не верю в то, что его нет в живых. Это ужасное недоразумение. С вашим папой все в порядке. Мы торопимся делать выводы, когда еще ничего не известно.
– У нас есть записка, – резко оборвав ее, выпалила Селестрия. – Разве может быть какой-нибудь другой вывод?
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Арчи вернулся в кабинет. Его лицо сейчас было серым.
– Нашли его туфли, – сказал он. – Их прибило на скалы.
Селестрии стало тяжело дышать. Гарри зарыдал.
– Это означает, что папа мертв? – спросил он. Селестрия переглянулась с дядей. Он печально покачал головой.
– Боюсь, что да, – ответил он.
– Но разве человек, собираясь плыть, не снимает обувь? – спросила Мелисса.
– Он не собирался плыть, глупая! – резко возразила Селестрия.
Арчи покачал головой.
– К сожалению, и записка в бутылке, и его карманные часы, и его туфли – все указывает на то, что он расстался с жизнью. Как это ни странно, но Монти покончил жизнь самоубийством.
Глава 8
Узнав печальную новость, отец Далглиеш сейчас же отправился на велосипеде в поместье Пендрифт. Он услышал о происшествии из уст мисс Ходдел, хотя та, казалось, даже не осознавала всей чудовищности этой новости.
– Мистер Монти напился и свалился за борт прошлой ночью, – сказала она, предвкушая, какой разразится скандал. – Все только и делают, что говорят об этом. – Родинка с тремя длинными черными волосками слегка тряслась на ее правой щеке, пока она тщетно пыталась скрыть свою радость.
Отец Далглиеш был слишком шокирован услышанным, чтобы расспрашивать ее дальше, кроме того, он прекрасно понимал, что эта новость может оказаться просто сплетней, искаженной и преувеличенной, как в игре в испорченный телефон. Он ждал, пока мисс Ходдел вытряхнет мусор из его корзины возле письменного стола, что входило в ее ежедневные обязанности, а ее, казалось, всю просто распирало – так сильно хотелось, чтобы священник задал ей еще какие-нибудь вопросы. И когда она наконец вышла из комнаты, Далглиеш с облегчением и раздражением вздохнул. Он тотчас позвонил в полицейский участок и попросил соединить его с кабинетом инспектора Тревелиана, а в результате убедился, что все, сказанное мисс Ходдел, было правдой. Монти никто не видел после вечеринки, состоявшейся прошлой ночью. Его туфли, обнаруженные недавно, окончательно убедили инспектора в том, что бедняга действительно утонул, оставил двух детей без отца, а жену без мужчины, который заботился бы о ней. Произошла страшная трагедия. Это, без сомнения, несчастный случай, и члены его семьи, должно быть, потрясены до глубины души. Отец Далглиеш думал о Селестрии, этой красивой беззаботной девушке, чью легкую танцующую походку он все время вспоминал, и сейчас он очень хотел быть рядом с ней.
Он снова ехал по знакомой дороге, на которой всюду мерцали отблески солнечных лучей, ставших янтарными в тускнеющем свете умирающего дня. Длинные тени деревьев падали через дорогу, а желтовато-оранжевые краски листьев напомнили ему о том, что лето близится к концу. Прошло меньше недели с тех пор, как он тем же путем ехал на своем велосипеде, находясь в прекрасном расположении духа и наслаждаясь теплыми лучами августовского солнца. Он не мог и предположить, что снова поехать по тому же самому извилистому пути с тяжелым камнем на душе его заставит ужасная трагедия. Мысленно он обратил свои мысли к мессе, которую он будет служить на следующее утро, и тихонько попросил Господа подсказать ему, как лучше всего утешить членов семейства Монтегю.
Неожиданная остановка была вызвана появлением стада ленивых серых коров, медленно идущих вверх по тропинке, пересекающей путь. Мухи жужжали над грязными головами животных, и они в ответ противно мычали, напоминая в этот момент галдящих толстозадых баб, обычно собирающихся у торговца рыбой субботним утром. Молодой парень с палочкой в руках понукал их, чтобы шли быстрее, но они упрямо отказывались повиноваться. Отец Далглиеш терпеливо ждал, когда же они наконец свернут в поле, наблюдая за овчаркой, которая бежала следом за ними, явно не очень хорошо справляясь со своими обязанностями.
Вознеся молитву Господу и отрешившись на время от мирской суеты, он сумел избавиться от непристойных мыслей, связанных с Селестрией, этой пленительной девушкой. У него словно выбили почву из-под ног, и это оказалось проще простого. Отец Далглиеш знал: когда он увидит ее снова, то больше не будет очаровываться ее внешней красотой, а заглянет в прекрасную глубину человеческой души, которая сейчас крайне нуждается в утешении. Он стыдился своей слабости, но осознавал, что на жизненном пути ему, возможно, придется столкнуться не с одним искушением. Он был полон решимости встретить любой удар судьбы с мужеством и твердой верой. Ведь его слабости лишь придадут ему больше силы и будут служить напоминанием о том, что он такой же неисправимый грешник, как и любой другой. И это в конце концов научит его смирению.
Так размышлял отец Далглиеш, подъезжая к Пендрифту. Фасад дома оказался в тени, так как день клонился к закату. Пурди не выскочил ему навстречу, как в прошлый раз. Прошло совсем немного времени, дверь открылась, и на пороге появился Соумз. Он стоял на верхней ступеньке, как старый часовой, расправив плечи, вздернув подбородок, его глаза, скошенные к длинному надменному носу, были настороженными. Глотнув воздуха через широкие ноздри, он, не улыбнувшись, кивком пригласил священника внутрь. Это было мрачное приветствие от лица всего дома, который, казалось, уже погрузился в траур.
– Пожалуйста, подождите в коридоре, – сказал Соумз. – Я сообщу хозяевам, что вы здесь.
– Если они не захотят видеть меня, я пойму, – тактично произнес отец Далглиеш.
Дворецкий медленно прошел по полу, выложенному плитами, и постучал в дверь гостиной. Тихонько закрыв за собой дверь, он вошел внутрь. Отец Далглиеш напряг свой слух, но не услышал ничего, кроме ритмичного тиканья прадедушкиных часов, которое наконец сменилось резким металлическим звоном – пробило ровно шесть. Он надвинул очки на нос и вытер пот со лба. Подъем по склону на велосипеде был весьма нелегким. Со зловещим скрипом дверь гостиной открылась, и Соумз отошел в сторону, чтобы пропустить священника вперед. Джулия сидела на одном диване с Пенелопой, в то время как Мелисса и Лотти расположились на диване напротив. Селестрия находилась возле пианино, как будто собираясь что-то сыграть.
– Святой отец, – произнесла Джулия, поднимаясь ему навстречу, – я так рада, что вы пришли. – Даже если бы его внезапный приход был совсем некстати, она бы ни за что не подала виду.
– Я только хотел выразить свое сочувствие, – сказал священник, переведя взгляд на пианино, откуда Селестрия отрешенно наблюдала за ним. – Я услышал ужасную новость.
– Садитесь, пожалуйста, – предложила Джулия, указав ему на стул. Она ощутила его смущение и в своей обычной веселой манере попыталась сделать так, чтобы он почувствовал себя непринужденно, как дома. Однако сама она была такой же мрачной, как серое корнуоллское небо. – Все это просто не укладывается в голове. Монти оставил записку, в которой попросил простить его, и, по всеобщему мнению, бросился в море. Проблема состоит лишь в том, что это настолько не в его характере, что никто из нас не хочет в это поверить. – Она потянулась за сигаретой.
– Сыграй что-нибудь веселое, дорогая, – попросила Пенелопа Селестрию. Посмотрев на священника, она добавила: – Это был трудный день.
Селестрия стала играть, и музыка зазвучала так громко, что Джулии пришлось повысить голос, чтобы ее могли услышать.
– Я отослала детей с их кузеном Дэвидом пострелять зайцев, надо как-то отвлечь Гарри, бедный мальчик. Он преклонялся перед отцом.
– А как его жена?
Пенелопа сказала, даже не задумываясь:
– Она лежит в постели с приступом мигрени. Сомневаюсь, что она теперь когда-нибудь встанет.
– Она придет завтра на мессу? – спросил священник.
– Боже мой, конечно же, нет, – поспешно ответила Джулия. – Она совсем не набожная женщина. – Ей не хотелось повторять все те слова, которые Памела произносила в адрес церкви, было бы нечестно выставлять ее в плохом свете перед незнакомцем. Однако если отец Далглиеш надеялся утешить ее, то лучше всего помогла бы молитва за нее, и ничего более.
– Арчи пошел рассказать о случившемся своей маме, а Мильтон участвует в поисках тела, – громогласно объявила Пенелопа, как будто позабыв о присутствии своей племянницы. – Если нашлись туфли, то где-то должны быть и ступни, а если есть ступни, то есть и ноги. Монти где-то рядом, если, конечно, его не проглотила какая-нибудь рыба.
Неожиданно Селестрия перестала играть и встала. Ее лицо было мертвенно-бледным, а серые глаза казались совсем прозрачными. Волосы девушки были зачесаны назад и собраны на макушке, откуда мягкими волнами падали вниз, – она выглядела такой молоденькой и хрупкой!
– А я вообще не думаю, что он утонул, – сказала она. – Почему это туфли на шнурках свалились с него? Я бы поверила, если бы только в них оказались и ноги.
– Я согласна с Селестрией, – поддержала Мелисса.
Лотти в знак согласия тоже кивнула головой.
– Думаю, что его все-таки похитили.
– Тогда зачем оставлять записку? – мягко произнесла Джулия.
– Его вынудили ее написать, – ответила Селестрия. Она прошла мимо священника и присоединилась к своим сестрам на диване.
– Но бумагу взяли из кабинета Арчи, – продолжала опровергать ее доводы Джулия, сильно затягиваясь сигаретой. От всего этого у нее разболелась голова.
– Значит, кто-то ворвался в дом и заставил его написать записку. – Неожиданно она в бешенстве посмотрела на своих тетушек. – Папа не совершал самоубийства. – Селестрия повернулась к священнику. – Он религиозный человек и верит в существование рая и ада. Каждый знает, что самоубийство – это не кратчайший путь на небеса, а прямая дорога в ад, к вечному проклятию. Так чем же оно лучше, чем жизнь?
Она взглянула на его ноги и заметила, что у него разные носки. Священник проследил за ее взглядом и почувствовал, как внутри у него все оборвалось. Он снова сделал это: один носок красный, другой – желтый. Они посмотрели друг на друга, и Селестрия чуть заметно улыбнулась. Несмотря на трагическую атмосферу дня, священник тоже не смог сдержать улыбки.
– Поэтому ничего иного не остается, кроме как ждать, – со вздохом произнесла Джулия.
– И молиться, – серьезно добавил отец Далглиеш. – Что бы ни случилось – на все воля Божья.
– Или воля Монти, – сухо сказала Пенелопа.
Когда Элизабет Монтегю узнала эту новость, она сначала никак не хотела верить.
– Это неправда! Роберт никогда бы не поступил так эгоистично! – Она говорила раздраженно, ее лицо прибрело оттенок свежего синяка.
Арчи пытался рассуждать здраво.
– Я знаю. В это невозможно поверить. Но это единственное объяснение. Монти исчез. Записка в бутылке, туфли в море, дрейфующая лодка – все это указывает только на одно: Монти свел счеты с жизнью.
– Роберт никогда бы не пошел на это. Даже если бы он был несчастлив. Он не был несчастлив, потому что я бы знала об этом. Я же его мать, ради всего святого. Это какая-то шутка. Глупая шутка. Или же похищение.
Арчи вздохнул: он уже спорил по этому поводу с Дэвидом. Он устало потер свой лоб.
– Боюсь, мама, на этом этапе нам не остается ничего другого, как принять худшее. Мы, возможно, никогда не узнаем ответы на вопросы «как?» и «почему?», но ясно одно – Монти, вероятнее всего, мертв.
Элизабет упала на диван.
– Если это так, то я очень скоро последую за ним, – сказала она, и ее голос задрожал от сдерживаемого горя.
Арчи налил ей рюмочку джина, затем подошел к окну и стал пристально вглядываться в постепенно исчезающий дневной свет. Дом, который перешел по наследству его матери, находился в двух шагах от поместья, к нему можно было спуститься, пройдя вниз по саду, и из него открывался вид на море. Это был симпатичный белый домик с большими окнами, построенный в то же самое время, что и большой дом, но не такой любимый и необычайно сырой. От него исходил могильный холод, как и от его хозяйки; даже жарким летом здесь нужно было зажигать камин, чтобы согреться. Спокойный океан величественно раскинулся под небом, своим цветом напоминающим розового фламинго. Пушистые облака, подгоняемые ветром, плыли по небосклону, превращаясь из розовых в серые, когда солнце ныряло под них.
– Почему в записке сказано «Простите меня»? Простить тебя за что, Монти? За то, что ты оставил семью без отца и мужа? За то, что не рассказал мне о своих несчастьях? За то, что ты все носил в себе? Или за то, что не попросил о помощи? – Казалось, Арчи разговаривал сам с собой.
– Он не был несчастен, – отрывисто произнесла Элизабет и сделала большой глоток джина. – Он был веселым. Он всегда был веселым. Другим его просто невозможно представить. Никаких сюрпризов. Он всегда был таким же, как и его отец, – целеустремленным! Более честного человека вряд ли можно найти. Если он мертв, то это случилось не потому, что он искал смерти. Смерть нашла его и унесла. – Она выпрямилась, ее челюсти были крепко сжаты, как будто она изо всех сил старалась скрыть свои эмоции. – Но я в это не поверю, пока не будет доказательств. Никаких похорон! Пока не нашли тела, мой Роберт все еще жив.
Арчи повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она была крупной женщиной, с широкими бедрами и сильным грозным лицом, однако в этой комнате она казалась очень маленькой.
– Почему бы тебе не погостить в поместье какое-то время? – мягко предложил он, зная, что Джулия не поблагодарит его за эту идею. Мать строго посмотрела на него.
– Возможно, я и стара, но я никогда за все четырнадцать лет не жаловалась на одиночество. Нет никакой причины быть сейчас кому-нибудь обузой. Завтра, как обычно, я приду на мессу, а потом мне хотелось бы поговорить с отцом Далглиешем наедине. Если Роберт мертв, тогда только Господь сможет меня утешить.
Когда Арчи вышел из комнаты, он услышал звук разбившейся рюмки. Он поспешил обратно и увидел мать на коленях: она собирала кусочки стекла дрожащими руками. Он опустился рядом с ней.
– Оставь меня одну, – рявкнула она.
Ее грубые слова поразили его, но он сделал, как ему велели, и направился к выходу. Обернувшись, Арчи увидел, что она упала на пол и закрыла лицо руками. Он ощутил инстинктивный порыв утешить мать, но он понимал, что это только вызовет у нее раздражение. И он вышел с чувством собственной неполноценности, которое преследовало его всю жизнь. А Монти ведь почему-то восхищался им! Что в нем могло вызвать восхищение?
Отец Далглиеш добрался до своего велосипеда. Сумерки были темными, воздух прохладным, ветер принес первый запах дыма, столь характерный для осени, вперемешку с ароматом океана. Он на минуту задумался, размышляя о том, был ли толк от его визита. Вот отец Хэнкок наверняка бы знал, что именно нужно сказать. Да, Хэнкок, но не он! У него самого не было ни достаточного словарного запаса, ни соответствующих манер, чтобы достойно вести себя в подобной ситуации.
Неожиданно он почувствовал чье-то присутствие за спиной и, не отпуская руль велосипеда, обернулся. Он увидел Селестрию, примостившуюся на пороге. Она чиркнула спичкой, закуривая сигарету, и ее прелестное лицо вдруг осветилось в сумерках.
– Мама не любит, когда я курю. Она говорит, что леди не подобает так себя вести.
– Думаю, она совершенно права, – ответил отец Далглиеш.
– А я думаю, что сегодня как раз один из тех дней, когда можно сделать исключение из правил. А вы так не считаете?
– Мне ужасно жаль, Селестрия.
– Мне тоже. Это чудовищный позор. Я просто с ума схожу. Ходить по кругу снова и снова, задаваясь одним и тем же вопросом: «Похоже на самоубийство, но разве папа способен на него? И зачем ему это делать?» И так продолжается снова и снова. Я хочу закрыть уши, чтобы всего этого не слышать. Что касается мамы, то она опять в постели с приступом мигрени, и папы нет, чтобы избавить ее от этого страдания. Тетя Антилопа права: она никогда не поправится. – Она подняла глаза, выпуская струйку дыма. – Что толкает человека на самоубийство?
– Невыносимые несчастья, – ответил священник. – Такая тяжелая депрессия, что альтернатива, какой бы, по мнению человека, она ни была, все же лучше, чем жизнь.
– Видите ли, это как раз то, чего я не могу понять. Папа был очень счастливым. Все время. Он всегда улыбался. У него находилась минутка для каждого. Никто для него не был слишком маленьким или незначительным, чтобы не уделить ему внимания. Знаете, он заботился о людях. Он беспокоился о нас. Он любил жизнь. Зачем такому человеку, как он, писать записку, класть ее на дно бутылки, отправляться в открытый океан, а потом прыгать за борт?
Отец Далглиеш приставил велосипед к стене и подошел, чтобы присесть рядом с ней. Он чувствовал, что Селестрии необходимо с кем-то поговорить, и обрадовался возможности быть ей полезным.
– А вы всегда ездите на велосипеде? – спросила она, и он вдруг ощутил аромат свежих колокольчиков, будто росших на ее коже. Было что-то притягательное в этом запахе весны, который заставлял низ его живота не подчиняться разуму.
– Когда погода хорошая, – ответил он.
– А когда идет дождь?
– Я или мокну, или беру машину.
– Так у вас есть машина?
– Да, есть. – Он робко улыбнулся. – Но я не люблю ездить на машине.
– Вы боитесь?
– Ну, точнее сказать, немного нервничаю.
– Когда я учусь водить, то думаю, что кто-то, возможно, еще больше нервничает, чем я.
Она держала во рту сигарету и наблюдала за ним сквозь дым, который струйкой выпускали ее губы.
– Скажите, а человек, совершивший самоубийство, отправляется в ад? – спросила она.
– Жизнь, которую нам дает Господь, нам не принадлежит, поэтому мы не вправе убивать себя.
– Это то, чему нас учат. А вы сами в это верите?
– Да, верю. Жизнь священна. Она нам не принадлежит, поэтому мы не можем ею распоряжаться. Мы должны принимать с благодарностью все, что дает нам Господь. И только Бог имеет полное право лишить человека жизни.
– Итак, если папа убил себя, то он проклят навечно?
– Он в аду до тех пор, пока Господь не решит простить его. Мы должны за него молиться.
– А Господь услышит молитву?
– Вот поэтому мы и молимся – потому что Он слышит нас. – Он поправил очки, надвинув их на нос. – Смотрите: если бы вы сделали какой-то неверный шаг, ваш отец сердился бы на вас вечно?
– Конечно же, нет.
– Тогда вы ответили на свой собственный вопрос. Господь – всепрощающий отец. Однако не думаю, что человеку просто так сойдет с рук убийство, даже если это покушение на свою собственную жизнь.
– Я посещаю мессу с детства из-за папы. Маме все равно. Она неверующая и думает, что церковь существует только для того, чтобы держать простых людей в прямых и узких рамках. Я не могу сказать, что я когда-нибудь действительно думала о Боге.
– Но вы думаете о Нем сейчас.
– Но это потому, что я вынуждена. Если папа мертв, то он там, где я не могу с ним общаться. Господь правит этим местом, поэтому я буду пытаться говорить с Ним.
Отец Далглиеш почувствовал, что его сердце переполнилось теплотой.
– Это единственное, что вам остается сейчас, – ответил он, осторожно улыбнувшись. – Господь может стать огромным утешением в подобные времена.
– Хотя я все еще надеюсь, – сказала она, отвернувшись и стряхивая пепел на гравий.
– Это вполне естественно – до тех пор, пока нет доказательств, всегда есть надежда.
– Мой дедушка когда-то говорил мне, что умершие люди становятся звездами.
– Это хорошая мысль.
– Как бы я хотела, чтобы он был здесь сейчас!
– Ваш дедушка?
– Да. Он бы знал, что нужно делать. Он из тех людей, которые знают все.
– А где он?
– В Нью-Йорке. – Она сделала последнюю затяжку; тлеющий кончик сигареты был похож на светлячка. – Гарри всегда был маминым любимчиком, после самой себя, конечно. Но я была особенной для своего дедушки.
– А ваш отец?
– Папа? Для папы каждый человек был индивидуальностью.
Попрощавшись с Селестрией, отец Далглиеш провожал ее взглядом до тех пор, пока она не вошла в дом. Он остался в темноте наедине с едва ощутимым запахом колокольчиков. Призрачная фигура наблюдала за ним с верхнего этажа лестницы. Памела накинула на плечи свою шаль, ее знобило. Она не двигалась, пока священник не завернул за угол и не исчез на подъездной дороге. Затем подняла глаза к небу и в очередной раз спросила: а в самом ли деле существуют небеса или нет?
Той ночью Селестрии почему-то очень захотелось навестить маленького Баунси в его кроватке. Было поздно, и все уже легли спать. Она чувствовала себя истощенной, хотелось плакать, и абсолютно все раздражало. Девушка вспомнила, как утром она обыскивала пляж в поисках Баунси, совершенно не подозревая, что океан вместо него поглотил ее отца. Она незаметно пробралась по коридору в комнату Баунси, украшенную обоями кремового цвета с изображением бледно-голубых слонов. Малыш обожал слонов, называя их «серыми ушастиками». Она открыла дверь как можно тише. Там, в бледно-желтом свете маленькой свечки, стоящей на комоде с зеркалом, на которой курилось эвкалиптовое масло, лежал Баунси. Его руки были закинуты за голову, ноги в голубых пижамных штанишках вытянуты, одеяло отброшено во время сна. Глаза малыша были плотно закрыты, нежная кожа, казалось, излучала сияние и просвечивалась, а полные чувственные губки слегка шевелились, отвечая на сладость снов. Она нежно поправила одеяло, укрыв им каждую ногу по очереди. Он даже не шелохнулся, продолжая дышать глубоко и медленно, как дышат только дети. Вдруг она почувствовала, как ее глаза затуманились и слезы потекли по щекам. Он выглядел таким прекрасным и невинным…
Потом Селестрия услышала какое-то движение и обернулась. На пороге стояла Джулия, одетая в халат. Селестрия улыбнулась ей сквозь слезы. Джулия на цыпочках приблизилась к племяннице и обняла ее.
– Сегодня утром мы думали, что это был Баунси, – прошептала Селестрия.
– Мне немного стыдно испытывать благодарность сейчас, когда Господь забрал Монти, – ответила Джулия. – Поэтому мое сердце исполнено чувством благодарности и печали одновременно.
– Он сокровище, – сказала Селестрия. – Какое это утешение – видеть его спящим в своей кровати в полной безопасности! Он дает мне надежду. Если мы нашли Баунси, то, возможно, найдем и папу.
Они замолчали, погруженные в свои мысли, и, казалось, это длилось целую вечность. Наконец Джулия заговорила.
– Ты не одинока в своей беде, Селестрия, дорогая, – сказала она. Селестрия была так тронута ее словами, что не смогла ей ничего ответить.
Она не сопротивлялась, когда Джулия прижала ее к себе, и склонила голову на ее плечо. Они обе смотрели на спящего ребенка и плакали.
