Текст книги "Найти тебя"
Автор книги: Санта Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)
Глава 9
С тех пор как прошлым утром обнаружили лодку Монти, в Пендрифте ни о чем ином не говорили. Никто не мог поверить, что Монти совершил самоубийство. В этом вопросе мнения людей единодушно сходились. Каждый заявлял, что был с ним близко знаком, ибо Монти – это человек, который всегда был рад уделить время любому, кто предлагал свою компанию. Нет, тот Монти, которого они знали, был вполне доволен жизнью и готов разделить свой оптимизм с остальным миром.
Действительно, Монти казался такой же неотъемлемой частью маленького корнуоллского городка Пендрифт, как сливочный варенец. Он наслаждался чтением газет за чашкой кофе в чайном доме у Мэгги Брюик, любил покупать сигареты в угловом магазине и попивать пиво в трактире «Корма корабля и пираты». Каждый тепло его приветствовал, и он знал любого по имени, начиная от помощника в кабинете доктора и кончая старым Талеком, который целыми днями сидел на скамейке, вглядываясь в даль моря, и напоминал ненужное пальто, которое с каждым дождем становится все более потертым.
Он живо интересовался самыми незначительными деталями жизни города: женщиной, чей муж сбился с пути, заболевшей собакой, проблемами с водопроводом, ребенком, который выиграл приз в школе, инфляцией, правительством, королевской властью и вообще всем тем, что было интересно добрым людям. Даже Арчи не знал, что сын миссис Крэддик был отправлен в больницу с диагнозом «полиомиелит». Миссис Крэддик занимала должность управляющего почтовым отделением и никогда бы не осмелилась сказать об этом Арчи или Пенелопе, но Монти всегда задерживался поболтать, если не было очереди. И хотя он сам только недавно приехал в Пендрифт, он уже знал все новости и проблемы ее семьи и проявлял искренний интерес и участие, даже сильнее, чем ее собственный муж. Его сочувствие однажды даже заставило женщину прослезиться. Ее симпатия к Монти подогревалась еще и всевозрастающими привязанностью и доверием к этому человеку простых жителей Пендрифта, единственным исключением из которых, пожалуй, был ее муж мистер Крэддик.
Памела же вообще никогда не посещала почту, а Селестрия ходила в город только чтобы купить вещи, которые, в принципе, ей были не нужны, с единственной целью – получить удовольствие от покупок. Ей никогда не приходило в голову поговорить с местными жителями, хотя они, пораженные ее красотой, с изумлением в глазах пристально рассматривали девушку.
– Доброе утро, мисс Монтегю, – часто приветствовали они ее, мужчины при этом легонько касались шляп, а женщины вежливо кивали головой. Она осознавала, что была прекрасным лебедем среди гусей.
– Наилучшие пожелания вашему отцу, – бывало, говорили они, и она в ответ бросала им великодушную улыбку, которую они жадно пожирали глазами, но тут же и отворачивалась, тотчас забывая об их существовании. Местные жители, конечно же, уважали членов первого семейства Пендрифта и восхищались ими, но на расстоянии, Монти же был с ними на короткой ноге, свой парень, и этим он очень отличался от своих родственников.
Наступило воскресное утро. Подавляющее большинство горожан Корнуолла посещали англиканскую церковь, остальные, в том числе и члены семейства Монтегю, были католиками и ходили на мессу в церковь Святой Девы Марии – один из нескольких подлинных католических храмов, чудом уцелевших после того, как Генри VIII до основания разрушил огромное их количество. Однако это воскресенье было особенным – протестанты буквально наводнили католическую церковь, оставив протестантскую церковь Всех Святых пустовать. Преподобный Удли почесывал затылок, недоумевая, куда же это все подевались.
Селестрия, одетая в черное, сопровождала остальных членов семьи к мессе. Гарри не произнес практически ни слова с тех пор, как исчез отец. Его лицо было печальным, но глаза не выражали ровным счетом ничего. Памела осталась в постели, требуя, чтобы Соумз позвонил ветеринару, так как Пучи отказался от еды.
– У него депрессия, – сказала она. – И я его не виню. Потому что и у меня тоже депрессия.
Дэвид шел впереди со своими младшими кузенами, и настроение у всех было похоронное. Джулия держала Баунси за руку. Нэнни шла рядом. Заметив, что шнурки на детской туфельке развязались, она не стала нагибаться и завязывать их, дабы не задерживать церемонию. Элизабет шла с Арчи, используя теперь его вместо Монти в качестве опоры. Она тоже предпочла надеть черную одежду.
– Я все еще в трауре по Айвену, – объяснила она, когда Арчи приехал за ней. – И не хочу оплакивать еще и Роберта, он вернулся с войны, а значит, и сейчас с ним все в порядке.
Мильтон сопровождал свою жену, которая, следуя удивительной английской траурной традиции, сохраняла совершенно безучастное выражение лица.
Лотти и Мелисса шли по обе стороны от Селестрии. Их скромные черные шляпы терялись рядом с яркими черными перьями в виде тонких веточек, украшавшими голову Селестрии. Лотти испытывала такую скорбь в связи с исчезновением своего дяди, что украдкой поднялась среди ночи из кровати и решилась дать о себе знать своему возлюбленному Фрэнсису Брауну. Сдерживая себя в течение многих недель, она наконец позволила своей боли и страсти вырваться наружу и излила всю душу на листе бумаги, написав письмо мелким аккуратным почерком. Она прошла в кабинет своего дяди и взяла ту же бумагу, на которой Монти написал предсмертную записку. Лотти думала, не ошибалась ли Селестрия, считая, что намного легче убежать с возлюбленным, чем раскрыть правду своим родителям. Столкнувшись воочию со смертью, она чувствовала себя отважной и бесстрашной. Стоит ли проводить жизнь с человеком, которого не любишь, только ради комфорта? Пусть у Фрэнсиса нет денег, но он в полной мере наделен теми качествами, которые как нельзя лучше подходят ей.
«Я поняла, – писала она, – что человек может умереть в любой момент. Я не хочу существовать в компромиссе с собой, мне нужна полноценная жизнь, и ты для меня все!» Письмо лежало в ее сумке и ждало отправки на следующее утро.
Пока члены семьи Монтегю шли по направлению к церкви, каждый взгляд присутствующих был прикован к ним. Все кивали им в знак почтения. Джулия сжимала руку Баунси, так как большое скопление людей заставляло его нервничать. Малыш потянулся к Нэнни, она взяла его за другую руку и потерла нежную кожу своим большим пальцем. Джулия поймала взгляд Мерлина. Он снял свою шляпу и прижал ее к груди, как бы показывая, что хотел бы повернуть время вспять и найти деверя Джулии мирно спящим в лодке, а не эту ужасную записку вместо него.
Семья Монтегю расселась на двух передних скамьях. Селестрия устроилась возле своего брата и взяла его за руку. Он продолжал смотреть вперед, будто не замечая ее. Оба испытывали противоречивые чувства, так как тело отца не было найдено, а значит, еще оставался лучик надежды. Однако он был столь же неуловимым и хрупким, как и луч света.
Мысли Селестрии начали рассеянно блуждать, как это всегда случалось с ней на мессе. Она не понимала по-латыни ни слова, и непонятная монотонная речь буквально усыпляла ее. Она пришла сюда, потому что знала – отец бы это одобрил, и, пока в душе теплилась хоть маленькая надежда на его возвращение, она верила, что Господь еще окончательно не решил, пора ли его призывать на небеса или нет. Возможно, он ждал убедительных доводов, всех за и против, и как раз в этом случае молитва могла бы сделать чудо. Однако, когда отец Далглиеш предстал перед ней, такой благочестивый, облаченный в великолепные зеленые одеяния, ее мысли вдруг перестали рассеянно и бесцельно блуждать. Священник сейчас совершенно не был похож на того неловкого человека, с которым она разговаривала на пороге своего дома прошлой ночью. Здесь ему все подчинялись, и он обладал некой мистической силой, заполнившей все пространство церкви. Селестрия вдруг смутилась, вспомнив, что задала ему столько глупых вопросов, как будто концепция целибата могла вызвать смех.
– Перед тем как начать мессу, я хотел бы радушно поприветствовать вас и поблагодарить, что вы пришли сегодня в церковь. Я знаю, что многие из вас здесь для того, чтобы отдать дань уважения Роберту Монтегю и его семье в такое печальное и трудное для них время. Я вам всем рад и признателен за вашу поддержку и утешение. – Его взгляд упал на Селестрию, его лицо выражало сострадание. – В молитве мы просим нашего Спасителя, чтобы Роберт Монтегю оказался целым и невредимым и вернулся в свою семью, и через любовь мы все можем объединиться и дать силу тем, кто в ней нуждается.
Селестрия заметила, как нижняя губа Гарри задрожала, и из ее глаз полились обжигающие слезы. Все сразу стало таким реальным. Отец не вернулся домой, и от него не было никаких вестей. И хотя сердце подсказывало ей, что этого не может быть, умом она стала принимать тот факт, что все указывало на самоубийство. Абсолютно все, кроме, пожалуй, характера отца, который, однако, она не так уж хорошо знала, как ей казалось.
В конце мессы толпа прихожан высыпала на улицу, залитую бронзовым солнечным светом, который словно бы сводил на нет печальную торжественность сегодняшнего дня. Люди Пендрифта отдавали дань уважения Элизабет, Джулии и Арчи, Пенелопе и Мильтону, печально улыбаясь детям, которые стояли, как животные в зоопарке, пытаясь не замечать атаки любознательных наблюдателей. Селестрия держалась подальше от толпы в обществе Лотти и Мелиссы, которые были полны решимости спасти свою кузину от необходимости говорить с местными жителями.
– Как будто они не видят, что ты и без того слишком устала, – сказала Мелисса, глядя, как ее мать пожимает руки людям, которых раньше никогда не видела.
– Это расплата за то, что мы в этом городе самое влиятельное семейство, – сказала Лотти со вздохом. – Каждый чувствует, что имеет к тебе отношение, пусть даже самое малое.
– Нет, – сказала Селестрия, покачав головой так, что перья на ее шляпе затряслись, готовые вот-вот улететь прочь. – Это потому, что они искренне любили папу, Каждый здесь верит, что был его близким другом. Они потеряли не просто какого-то постороннего человека, они лишились настоящего друга. Я их всех едва знаю, а папа мог назвать их поименно. И даже самых пожилых, как, например, вон того старого бородача. – Она указала на Мерлина, который разговаривал с Арчи, держа шляпу в руке. – Держу пари, он знал Монти еще мальчишкой.
Неожиданно какая-то женщина средних лет отделилась от остальных и приблизилась к трем девушкам. Она была полной и привлекательной, ее волосы, собранные в пучок под темносиней шляпой, напоминали цветом полевую мышь. Селестрия знала, что встречала ее где-то раньше, но не могла вспомнить, где именно. На какую-то долю секунды незнакомка замешкалась и, казалось, несколько смутилась под надменным взглядом Селестрии. Затем она поспешно расправила плечи и, подстегиваемая глубоким чувством уважения, которое она испытывала по отношению к отцу девушки, представилась.
– Я миссис Крэддик. – Она говорила мягким девическим голосом, почему-то напоминавшим о дыме костра. Селестрия протянула ей руку.
– Я просто хотела сказать, как я сожалею о том, что случилось с вашим отцом. Он был достойным, добрым человеком. Самым лучшим. – Она улыбнулась и опустила глаза, когда ее щеки, похожие на два яблока, залила краска.
– Спасибо вам, – ответила Селестрия, надеясь, что женщина уйдет. Но вместо этого миссис Крэддик подняла глаза, которые сейчас блестели от слез, и продолжала:
– Видите ли, мой малыш был очень болен. Серьезно болен. Мы думали, что он, наверное, умрет. Но ваш отец, мистер Монтегю, нашел лучшего доктора и оплатил лечение нашего сына. Он велел мне никому и никогда об этом не рассказывать. Ну, и он не желал ставить в неловкое положение моего мужа. Видите ли, я просто не хотела, чтобы его доброта осталась незамеченной. Вы и остальные члены вашей семьи должны знать, что он делал для других. Он был бескорыстным человеком, мисс Монтегю.
– А как теперь дела у вашего сына? – спросила Лотти.
– О, он идет на поправку, спасибо, мисс Флинт. – Она снова взглянула на Селестрию. – Если бы не ваш отец, то мой сын Райан… – Она вдруг запнулась, глотнув воздуха. – Ну, я не буду вас задерживать. – Она повернулась и исчезла, растаяв в море темных костюмов и шляп.
– Ты знала об этом? – спросила Селестрию Мелисса.
Та лишь отрицательно покачала головой.
– Нет.
– Да, дядя Монти был темной лошадкой, – произнесла Лотти, находясь под впечатлением от услышанного.
Селестрия прищурила глаза, припоминая недавний разговор между Джулией и Монти, невольной свидетельницей которого она стала.
– Да, настолько темной, что ее просто невозможно рассмотреть, – сухо добавила она. – Мне начинает казаться, что я совсем не знала своего отца.
Когда Селестрия вернулась в поместье, она прямиком направилась к матери. Памела сидела в постели в кашемировом кардигане и ночной рубашке, пытаясь накормить Пучи кусочком хлеба с паштетом. Она подняла на дочь покрасневшие и блестящие от слез глаза.
– Он ничего не хочет есть.
– Он покушает, когда проголодается, – ответила Селестрия, расстегивая свое пальто.
– Он совсем потерял аппетит.
– А разве у нас он есть?
– Я никогда бы не подумала, что Пучи может скучать по твоему отцу. Но так оно и есть, он явно опустошен.
– Ты уже послала телеграмму дедушке? – Селестрия сняла свою шляпу и стала вытаскивать шпильки из волос, расположившись возле зеркала у туалетного столика Памелы.
– Я не хочу лишний раз беспокоить его до тех пор, пока мы не будем знать наверняка.
Селестрия сидела, сгорбившись, и рассеянно крутила одну из шпилек.
– По-моему, и так все ясно как божий день.
– Пока нет тела, я отказываюсь верить в его смерть.
– Но, мама, ведь тело могут никогда не найти. Как очень тактично заметила тетя Пенелопа, его, возможно, проглотила какая-нибудь рыба.
– Да откуда взяться такой огромной рыбине на побережье Корнуолла? – не сдавалась Памела. – И что может знать эта глупая женщина? – Она вдруг начала плакать. – Ну ради всего святого, Пуч, кушай же что-нибудь!
Селестрия уселась на край кровати и взяла мать за руку.
– Что же нам теперь делать? – простонала Памела. – Я не представляю себе жизни без Монти. Он был для меня всем. Как он мог так поступить со мной? Если он чувствовал себя несчастным, он мог бы прийти и сказать мне об этом. И тогда мы бы вместе решили, что делать. Но вот так взять и убить себя – разве это не эгоистично с его стороны?
– Нам придется обходиться тем, что мы имеем, – сказала Селестрия, вынужденная казаться сильной ради своей матери. – Гарри снова пойдет в школу. Мы вернемся в Лондон. И жизнь станет, как прежде. Папы больше не будет с нами, с этим надо смириться.
Наступило долгое молчание, Памела переваривала слова дочери. А потом она внезапно сжала ее руку.
– О Селестрия! Я тебе солгала.
– Солгала? О чем?
– Твой отец и я… В ту ночь, когда он исчез… Мы действительно поссорились.
– Из-за чего?
– Он ведь ужасно любит пофлиртовать.
– Кто? Папа?
– О милая… Ты еще слишком молода, чтобы знать такие вещи. Ты такая невинная и наивная. – Селестрия вдруг подумала об Эйдане Куни, но ничего, кроме пустоты, не почувствовала. Памела быстро пробежала рукой по щеке дочери. – Он любит красивых женщин. Конечно, я привыкла к его заигрываниям с особами женского пола и старалась в большинстве случаев не замечать этого. Но это вовсе не означает, что мне не было больно наблюдать, как он сладострастно смотрит на кого-то моложе и симпатичнее меня. Никто не может устоять перед таким вожделеющим взглядом. Как будто он видит тебя насквозь и заглядывает в самую твою суть, прекрасно зная, чего ты хочешь и чего тебе в жизни недостает. Но прошлой ночью все зашло так далеко, что стало той последней каплей, которая переполнила чашу терпения. И когда мы поднялись к себе наверх, я налетела на него. Я говорила ему, что не пристало в его возрасте пытаться заигрывать с молоденькими девушками и что он выставляет себя полным идиотом. – Она провела пальцами по лицу, чтобы смахнуть слезы. Ее ногти были длинными, красного цвета, идеально ухоженными. – А еще я сказала, что не хочу, чтобы он слишком много времени проводил в командировках. И что нечестно так часто оставлять меня одну.
– И что он сказал? – почти шепотом спросила Селестрия.
Лицо Памелы сморщилось, как от боли.
– Он так рассердился, что был просто сам не свой. Передо мной стоял совершенно незнакомый человек – Монти как будто подменили. Он сказал, что его заигрывания были совершенно безобидными. Просто невинным развлечением. И что благодаря им он еще чувствует себя полным жизни. Он аргументировал свое поведение тем, что вынужден работать не покладая рук, чтобы ты и я имели все самое лучшее в этой жизни, а Гарри смог получить самое престижное образование, какое только есть в Англии. Его приводит в ярость Элизабет, постоянно внушающая ему, что он должен быть идеальным во всем: ее планка столь высока, что не хватит и жизни, чтобы до нее дотянуться. По его словам, мы его так опустошили, что он чувствует себя небольшим островком в огромном море надоедливых и постоянно требующих чего-то людей, и ему остается лишь дать им то, чего они хотят. – Ее плечи начали трястись. – Он сказал, что чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше, потому что ты только и будешь делать, что выворачивать его карманы, как я, сводя с ума своими запросами.
– Он так и сказал?
– Он говорил ужасные вещи, дорогая. Наверное, виной тому спиртное. Клянусь, я никогда раньше его таким не видела. И теперь всю оставшуюся жизнь это не будет давать мне покоя, потому что именно таким я его и запомню.
Селестрия сидела, не говоря ни слова, одинокая морщинка пролегла над ее бровью, придав лицу недовольное выражение. Она чувствовала, что мать выбила у нее из-под ног почву и она летит в какую-то страшную пропасть, где не за что даже ухватиться, чтобы остановить падение. Она с трудом проглотила слюну, не замечая боли в горле.
– Так он убил себя, чтобы нас наказать? – спросила Селестрия. Ее голос казался ей самой слабым и гнусавым. – Из-за того, что наши запросы были слишком высоки? Но это ничто по сравнению с адом, через который нам по его милости теперь приходится пройти, не так ли? Отец Далглиеш говорит, что самоубийство – это смертельный грех и что отец попал именно в ад.
– Он так сказал? – спросила Памела. – Монти в аду?
– Не понимаю, почему ты выглядишь такой удивленной, ты что, не веришь в ад и в рай?
– Нет, не верю. Нет никакого ада, просто есть совершенно другие люди. – Она цинично засмеялась.
Селестрия вздохнула и встала с кровати.
– Ну что ж, мама, не забудь послать дедушке телеграмму.
В тот же день Селестрия села за дядюшкин письменный стол и выдвинула левый верхний ящик. Там, внутри лежали аккуратно сложенные стопки фирменных бланков и открыток для корреспонденции. Она постаралась представить настроение своего отца, когда он находился здесь ночью, обдумывая, что же написать в своей предсмертной записке. «Наверняка, – с горечью размышляла она, – тот, кто собирается свести счеты с жизнью, обязательно объясняет семье свой поступок, а не оставляет родных и близких в недоумении». Вместо этого ее отец написал два ничего не значащих слова. Простить его за что? За то, что расстался с жизнью? Обрек свою семью на адские муки? Поссорился с женой? За то, что говорил отвратительные вещи о своей дочери, которая, между прочим, никогда и не собиралась, подобно своей матери, выворачивать его карманы?
Она представила, как он стоит возле окна, где она его нашла в ночь вечеринки. Он тогда выглядел совершенно чужим. Каким-то серьезным и чем-то встревоженным. В нем была беспощадность, которая ее очень напугала. Когда он увидел дочь, то черты его лица стали мягче, и перед ней снова предстал ее жизнерадостный отец, которого она так любила. Постепенно Селестрия начала восстанавливать в памяти обрывки фраз из разговоров со своей матерью и тетей Джулией, а также слов, услышанных в тот момент, когда она пару раз шпионила за ничего не подозревающим отцом. И она все больше склонялась к тому, что, пока остальные члены семьи беззаботно проводили здесь свои летние каникулы, Роберт Монтегю скрывал какую-то темную тайну.
Она вынула листок бумаги и взяла ручку с подставки на письменном столе. «Дорогой дедушка, – начала она. – Случилось нечто ужасное, и мне нужна твоя помощь…»
Элизабет Монтегю стояла в гостиной отца Далглиеша, внимательно наблюдая за садом из окна. Ее рука крепко сжимала трость, а лицо было злым и неподвижным.
– Мой сын не мог умереть, – заявила она, даже не взглянув на священника. Она увидела в выражении его лица жалость, и это было именно то, что она больше всего на свете ненавидела. – Вы ведь не знаете моего сына, не так ли, святой отец?
– Я не имел чести быть с ним близко знакомым, миссис Монтегю, – ответил он.
– Ну тогда позвольте вам немного о нем рассказать. Он очень необычный человек – замечательный сын и прекрасный муж, отец и друг. Он просто не мог вот так нас всех разочаровать. Это не в его природе. Свет, который исходит от него, ярче сияния любой звезды. Каждый его боготворит. Бьюсь об заклад, что нет в Пендрифте человека, который бы не восхищался им. Так скажите на милость, зачем всеми любимому человеку кончать жизнь самоубийством? – Ее подбородок задрожал, но она сдержала себя, с усилием сжав челюсти.
– Я в растерянности, – произнес священник.
– Он просто обречен на успех. К чему бы он ни прикоснулся, все превращается в золото. Он обладает даром очаровывать, который присущ всем из рода Монтегю, и прежде всего его отцу. У малыша Баунси он тоже есть, и у Селестрии, хотя что в нем толку, она такая легкомысленная девушка, можно сказать, даром потраченный талант. Вы знаете, Роберт сколотил свое первое состояние очень рано. Он ездил по миру, полный решимости самоутвердиться. Арчи же пришел в этот мир, чтобы занять уже подготовленную для него нишу. Его удел предрешен: он должен находиться здесь, в Пендрифте. Роберту пришлось создавать свою нишу самостоятельно. И я никогда не сомневалась, что он вернется в сиянии славы. У Роберта больше способностей, ума и сообразительности, чем у моих остальных двоих детей, вместе взятых. Он уговорил нас вложить деньги в сахарное производство в Бразилии. Мы даже не раздумывали и оказались совершенно правы, что доверились ему. Роберт всех нас сделал богатыми. – Она обратила свои слезящиеся глаза на священника. – Я знаю, что мать не должна любить одного ребенка больше остальных, но я люблю. Я люблю Роберта больше всех и больше всех им горжусь!
Отец Далглиеш не знал, что сказать. Он стоял, неловко переплетя свои пальцы, пока эта грозная женщина упрямо смотрела на него. Он просил Господа, чтобы тот подсказал ему нужные слова утешения, но в ответ Бог молчал.
– Его судьба в руках Господа, – неловко произнес он.
– Возможно, – отрывисто произнесла она, снова повернувшись лицом к саду. – Я думала пережить своего мужа, но никогда не хотела пережить своего сына. Самого младшего ребенка. Моего возлюбленного Роберта. Нет, я не приму этого. Если бы у него были неприятности, он бы рассказал мне об этом. Я его мать. Он бы пришел ко мне.
– Все, что мы можем делать, – это молиться о его спасении.
– Молиться, – вздохнула она облегченно. – Я набожная женщина. Я постоянно молюсь. И куда это меня привело? – Она шаркающей походкой прошла мимо него. – Я очень надеялась, что вы убедите меня поверить в чудо, отец Далглиеш.
– Мне бы тоже этого хотелось.
– Ну что ж, если вы не можете превратить воду в вино, тогда молитесь. Я тоже буду молиться с остальными членами нашей семьи. Сейчас он в руках Господа. И ничего другого мы сделать не можем.
