Текст книги "Найти тебя"
Автор книги: Санта Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
– Я так рада, что ты согласен со мной.
– Если ты счастлива, дорогая, то и я счастлив.
– Мы найдем способ спасти Пендрифт. Я знаю, обязательно найдем.
– Я никогда не прощу Монти за то, что он предал всех нас. Он оставил нам лишь чертову кучу проблем, шлейфом тянущихся за ним.
– А также вдову и двух детей без отца, – произнесла Джулия.
– Они выживут. Старик их мигом заберет в этот свой замок. Но что будет с нами?
– Давай пока не думать об этом, дорогой, – посоветовала Джулия, увлекая его в постель. – Лучше поспим. Все кажется хуже, когда человек устал. Давай ляжем вместе и утешим друг друга. Я благодарю Господа, что океан не забрал тебя или одного из наших детей, и так признательна, что мы живы и находимся вместе. На самом деле ничто не имеет большего значения, чем наша семья.
Они лежали в темноте, их руки были переплетены, как это часто бывало в самые первые годы их супружеской жизни, еще до рождения детей, которые потом несколько отдалили их друг от друга. Джулия уткнулась лицом в его шею, а он гладил ее волосы.
– Что бы я делал без тебя? – нежно произнес он. – Ты очень сильная и жизнерадостная, моя милая. Я счастлив, что встретил тебя.
– Не говори глупостей. Мы оба счастливы, что нашли друг друга. Это спасет нас, вот увидишь. В каждой туче есть серебряный дождь, просто мы этого еще не видим. Подожди, выйдет солнце, станет светло, и все уладится.
– Когда ты рядом, солнце всегда сияет, Джулия, – произнес он, целуя ее в лоб. – Я не говорю это тебе так часто, как следовало бы, но я люблю тебя, моя старушка.
– И я люблю тебя. – Уже засыпая, она со смехом сказала: – Мой глупый старичок.
Глава 11
– Боже, это так унизительно! – причитала Селестрия, как попало швыряя свою одежду в чемодан, даже не потрудившись сначала ее аккуратно сложить. Лотти и Мелисса, лежа на кровати, наблюдали за ней, не зная, как ее можно утешить.
– Папа промотал не только свои сбережения, но и мамины тоже. У нас за душой не осталось и цента. Фактически у нас вообще нет средств к существованию. Все мое наследство выброшено на ветер. О боже, я просто с ума схожу от этих мыслей!
– Но наверняка дедушка выручит вас из этой беды. Разве он не один из самых богатых людей в Америке? – спросила Лотти.
– Конечно же, выручит. Он выручит маму, но что будет со мной? У меня было наследство, не говоря уже о кругленькой сумме, которая ждала меня в случае замужества и всех этих клятв о вечной любви. Теперь мое наследство кануло в Лету! Как будто кто-то просто взял и сжег его. Вы знаете, у папы не было работы в течение последних двух лет. Его бизнес рухнул. Он жил на сбережения. – Она стащила свои шелковые платья с вешалки. – Ну что ж, мне они больше не пригодятся, ведь я теперь буду самым настоящим изгоем общества! – Она бросила их в чемодан, который уже ломился от чулок и туфель.
– Ты уж слишком остро реагируешь на все, Селестрия, – сказала Мелисса. – Возможно, деньги где-то отложены, и вы скоро найдете их. Дядя Монти не оставил бы вас ни с чем. А потом, кто, по его мнению, заплатит за обучение Гарри в школе?
– Дедушка, вот кто! – Селестрия цинично засмеялась. – Я думаю, он всегда считал, что папа женился не на маме, а на деньгах, и никогда ему по-настоящему не доверял. Ну и вот, дядя Арчи позвонил в банк, а на счетах ничего, только превышение кредита. Я не могу поверить, что папа убил себя из-за этого! Можете себе представить, что скажут люди? А ведь весь Лондон непременно только об этом и будет говорить. И кто захочет жениться на дочери самоубийцы, да еще и без цента в кармане?
– Трагедия просто сделает тебя еще более обаятельной в глазах людей, – добродушно сказала Лотти.
– Совсем наоборот. Я думаю, что они все будут обходить такого человека десятой дорогой, будто эта болезнь передается по наследству, или, что еще хуже, заразная. Заруби на носу, Лотти, быть бедной – очень неприятная вещь. – Похоже, Мелисса очень хорошо знала, о чем говорит.
– Бабушка восприняла новость очень плохо, – быстро сказала Лотти, чрезмерно покраснев. – Она отказывается поверить в это. Просто сидит у окна, глядит на море и надеется, что вот-вот на тропинке, ведущей в дом, появится как ни в чем не бывало Монти.
– Не жалейте ее, – сказала Селестрия, неторопливо подходя к окну. – Очень скоро она последует за ним.
Она пристально смотрела в даль океана, туда, где касающееся воды облако и туман смешались со слегка колеблющимися волнами и мелкими брызгами. Пара чаек кружила на ветру, как планеры.
– Не думаю, что я когда-либо снова полюблю море, – тихо произнесла она, – я всегда буду помнить, что оно забрало моего отца и принесло нам столько горя. Чем скорее я вернусь в Лондон, тем лучше.
– К чему такая спешка? Гарри не надо возвращаться в школу до девятого сентября.
– Да потому что я больше не могу находиться здесь.
Обе сестры не проронили ни слова. Они тоже в скором времени собирались возвратиться в Лондон: Мелисса – для того чтобы с новым рвением взяться за поиски мужа, а Лотти – к своему возлюбленному Фрэнсису и к насущному вопросу о принятии окончательного и бесповоротного решения, которое больше нельзя было откладывать в долгий ящик. Сейчас она даже не могла об этом думать.
– Бедный Гарри, – вздохнув, сказала Лотти. – Как страшно так рано потерять отца.
– Мальчику просто необходимо, чтобы рядом с ним всегда находился мужчина как пример для него, – согласилась Мелисса.
– Да, наш папочка преподнес ему прекрасный урок, – с издевкой произнесла Селестрия, побрызгав на себя духами перед тем, как спрятать их в несессер. Комната наполнилась ароматом колокольчиков, но тут осенний ветер ворвался через открытое окно. – Все кончилось, – произнесла она, и ее голос приобрел резкий и неистовый оттенок. – Лето, наше детство, Корнуолл – все перевернулось с ног на голову. Я хочу внимательно исследовать папины вещи, вот почему я уезжаю. Мне не терпится выяснить, что еще он скрывал от нас, где пропадал в течение последних двух лет якобы по делам. Я больше не уверена, что знаю его. – Она положила свой несессер на одежду, которая беспорядочной грудой лежала в ее чемодане. – А теперь, Лотти, садись сверху, а Мелисса и я попробуем застегнуть его. Чертов чемодан, он недостаточно вместителен.
Задача оказалась невыполнимой. Селестрия привезла с собой слишком много одежды, большую часть которой она так и не надела. В итоге она решила оставить все свои пляжные вещи в шкафу.
– Там, куда я еду, они не понадобятся, – угрюмо произнесла она, глядя на Мелиссу, которой наконец удалось закрыть чемодан.
Когда она вошла в холл, перед ней стоял Соумз, держа серебряный поднос, на котором лежало много писем.
– Мисс Селестрия, – сказал он, посмотрев вниз на чемодан, который она тащила за собой. – Позвольте Уоррену понести его, на вид он тяжелый.
– Он действительно тяжелый. Но только от печали, Соумз.
– Да, вы правы. – Он кашлянул. – У меня для вас около дюжины писем.
– Неужели? Вероятно, во всех сказано, каким чудесным человеком был мой отец.
– И это чистая правда, – согласился Соумз, который был о мистере Монтегю высокого мнения.
Она фыркнула и взяла письма.
– Ты не мог бы узнать расписание поездов до Лондона? Я сегодня вечером уезжаю.
– Так быстро?
– Не волнуйся, Соумз, я оставляю маму с тобой. – Селестрия засмеялась, но Соумзу это совсем не показалось смешным.
Джулия сидела в гостиной, покуривая сигарету и просматривая старые фотоальбомы, Пенелопа здесь же решала кроссворд, а Уилфрид, Сэм и Гарри тихонько собирали мозаику, которую Арчи специально разложил для них на своем карточном столе, обитом сверху бархатной тканью. На эту идиллию было приятно смотреть, и, если бы не трагедия, которая омрачала каждую минуту приятного времяпрепровождения, Селестрия получила бы истинное наслаждение, созерцая эту сцену семейной гармонии. Арчи, Мильтон и Дэвид пошли поиграть в сквош с друзьями, которые жили на другом конце Пендрифта, а малыш Баунси под присмотром Нэнни пил чай в детской. Памела лежала в кровати с Пучи, который, к ее огромному облегчению, уже стал есть, понемногу откусывая печенье.
– Я сегодня вечером еду в Лондон в спальном вагоне, – объявила Селестрия, входя в комнату. – Я получила кучу писем, – добавила она. – Полагаю, не каждый день чей-то отец кончает жизнь самоубийством.
Джулия оторвалась от детских фотографий Монти.
– Сегодня?
– Да.
– Одна?
– Да.
– А это разумно? – Она взглянула на Пенелопу, которая полностью сосредоточилась на разгадывании кроссворда. – Пенелопа, как ты думаешь, разумно ли отпускать Селестрию одну в Лондон?
Пенелопа взглянула поверх своих очков.
– Мы уезжаем на следующей неделе. Почему бы тебе немного не подождать, тогда мы могли бы поехать все вместе?
– Я не могу ждать, – сказала Селестрия, падая в кресло. Она начала бегло просматривать письма, как будто тасуя колоду карт. – Думаете, мне следует их распечатать сейчас и пусть они меня заставят плакать?
– Что говорит твоя мама? – настаивала Джулия.
– О чем? – Селестрия выбрала одно, написанное красивейшим почерком, и распечатала конверт. Оно было от миссис Уилмотт.
– О твоем решении поехать одной в Лондон?
– Я ей еще не сказала. Кроме того, думаю, что маме все равно. Она заботится только о себе. Я вообще не могу себе представить, чтобы она в ближайшее время чем-нибудь еще стала заниматься, кроме как лежать на кровати.
– Разве она хоть сколько-нибудь не нуждается в тебе? – спросила Пенелопа, неожиданно начиная проявлять интерес.
– Я так не думаю. У нее ведь есть эта ужасная собака, не так ли? Он уже стал, между прочим, есть. Просто подумала, что вам будет приятно об этом узнать.
Джулия заметила, насколько гневной была Селестрия, и это ей совсем не шло. Она хотела, чтобы Арчи оказался в этот момент рядом и поддержал ее. В любом случае, что же девушка будет делать в Лондоне совершенно одна? И разве хватит у нее средств, чтобы покорить Бонд-стрит?
– Послушайте, я знаю, что вы все думаете обо мне. Что я не в своем уме. Вообще-то вы правы. У меня действительно не все в порядке. Я морально опустошена и шокирована. Папа нас всех страшно подвел. Мы не можем по-человечески его похоронить, потому что тело так и не найдено. Мы даже не можем утверждать, что он умер, до тех пор пока какой-нибудь чертов суд не выдаст нам свидетельство о его смерти, не говоря уже о том, что он нас оставил ни с чем. Не могу понять, почему он не застрелился или не сделал что-нибудь в этом роде. Тогда бы у нас было тело, чтобы его по-человечески похоронить. Да, я зла и расстроена. И разве желание находиться дома не выглядит вполне естественным? Дедушка позаботится о нас, у него полным-полно денег, а если нужда заставит, я буду жить с ним в Нью-Йорке. Он ведь практически заменил мне отца в мои счастливейшие годы детства. – Она лишь передернула плечами, когда Джулия и Пенелопа пристально посмотрели на нее.
Джулия была слишком потрясена, чтобы что-то сказать в ответ на эту тираду, но Пенелопа отложила в сторону ручку, ее подбородок взметнулся вверх, она медленно и демонстративно набрала воздуха в легкие, затем сняла очки и сложила их на коленях.
– Ну что ж, моя дорогая. Ты очень четко выразила свои мысли, не правда ли? На твоем месте я бы поехала в Лондон и провела там какое-то время, просто чтобы поразмышлять. Возможно, тебе удастся свою энергию ненависти превратить в сострадание, и помни о том, что именно Монти дал тебе возможность иметь в жизни все, что ты хочешь, а последние двадцать лет занимался тем, что заботился о тебе и давал самое лучшее образование, которое только можно в Англии купить за деньги.
– Я ничего плохого не хотела сказать, – промямлила Селестрия, опустив глаза долу.
– Я попрошу Арчи довезти тебя до станции, – резко сказала Джулия, задетая проявлением неслыханного неуважения. Она взглянула на Гарри, испуганного тем, что его сестра позволила себе сказать такие ужасные вещи, да еще и в его присутствии.
Почувствовав, что в комнате вдруг похолодало, Селестрия решила в одиночестве прогуляться среди утесов. Она надела макинтош, высокие сапоги, засунула руки в карманы и, позвав Пурди, захлопнула за собой дверь. Никто ее не понял. Даже тетя Джулия, которая всегда была так добра. Неужели они не осознавали, что мужчина, который утонул, был совершенно не похож на Роберта Монтегю? Это был человек, промотавший не только свое состояние, но и деньги жены, а также наследство дочери, незнакомец, который постоянно лгал и ни минуты не трудился в течение последних двух лет, а только ездил якобы по делам в Париж и Милан, хотя ничего такого и в помине не было. Он был бездумным эгоистом, да еще и ужасным трусом. Он разбил их жизни на сотни мелких осколков, которые никто и никогда уже не сможет вернуть на прежнее место. Этот человек был незнакомцем, а вовсе не ее отцом. И что стало с тем Монти, которого все так хорошо знали и любили? Что же случилось с ним? И существовал ли он вообще в природе? Устало шагая по мокрой тропинке, которая, извиваясь, как змея, огибала вершину утеса, она сознавала, что во что бы то ни стало должна найти ответы на эти вопросы. И что еще интереснее, во всей этой истории замешан еще кто-то, интуиция ясно подсказывала ей это. Было еще что-то, спровоцировавшее Монти вести себя подобным образом.
Мелкие капли дождя, скользящие по ее лицу, казались солеными на вкус. Было не холодно, но сырость буквально проникала под одежду, пронизывая до костей и отдаваясь болью во всем теле. Пурди семенил рядом, уткнувшись носом в землю. Порывистый ветер взъерошивал шерсть на его спине. Селестрия, опустив голову, смотрела на тропинку, обдумывая сложившуюся печальную ситуацию.
Внезапно она услышала, как кто-то назвал ее по имени. Она обернулась и увидела отца Далглиеша, спешащего к ней по тропинке. Пурди сразу же узнал священника. Он радостно завилял хвостом и, подбежав, засунул свой мокрый нос в разрез пальто.
– Отец Далглиеш! – воскликнула Селестрия, никак не ожидая встретить еще кого-либо здесь, на вершине утеса.
– Мисс Монтегю, я подумал, что это вы, увидев фигуру впереди. Сначала я узнал Пурди, а потом вас в этом пальто и шляпе. Я только что был у вашей бабушки. – Стекла его очков были покрыты мелкими капельками, а пальто промокло.
– Только не говорите мне, что вы приехали не на машине. – Она сморщила нос, показывая, что ни за что не поверит в обратное.
Он покачал головой.
– Я подумал, что бодрая прогулка во время небольшого дождя мне совсем не помешает, тем более это как раз то, что нужно для поднятия настроения.
– А я считала, что у служителей Господа всегда настроение что надо.
– Сейчас мы все переживаем печальные времена, – серьезно произнес он.
– Да, я знаю. Мой отец в аду. Ему там тоже невесело! – Отец Далглиеш услышал нотки негодования в ее голосе и понял, что Господь не случайно привел его сюда. Они двинулись рука об руку легким шагом.
– Я не сказал, что он в аду, мисс Монтегю.
– Пожалуйста, зовите меня Селестрией. Мисс Монтегю звучит просто смешно!
– Только Господу и никому другому принадлежит право решать, куда отправить человека – в ад или рай, Селестрия. И еще нужно принять во внимание множество факторов, а именно: было ли то, что совершил ваш отец, действительно самоубийством, не вынудили ли его это сделать, не был ли он раздавлен одиночеством, когда решился на такое.
– О, не думаю, что он был так уж одинок, в любом случае!
– Почему вы так считаете? – спросил отец Далглиеш. Тогда Селестрия рассказала ему о визите в Ньюки, о том, как Монти лгал им в течение последних двух лет, а может быть, даже и больше, насколько ей было известно.
– Я собираюсь отправиться в Лондон, чтобы докопаться до истины, – сказала она. – Кто-то и где-то должен же знать о его делах. Чем он таким занимался вплоть до самого последнего дня? Тетя Джулия считает, что мне следует остаться в Пендрифте, а тетя Пенелопа считает, что я просто чудовище. Дядя Арчи бесполезен, как зонт в солнечный день, а дядя Мильтон предпочел бы утешиться игрой в теннис. Они совсем не понимают меня. – Отец Далглиеш слышал отчаянный крик в ее голосе, и его сердце сжалось. Она промокла до костей от дождя и сейчас казалась потерянной и одинокой. Он остановился и посмотрел на нее с таким чувством сострадания, что она начала плакать. – О боже, – всхлипывала она, – мне так жаль!
– Это хорошо, что вы не держите вашу боль в себе, – добродушно сказал он, дотронувшись до ее влажной руки.
– Я не плакала с тех пор, как исчез папа. – Она зарыдала и теперь не знала, сможет ли когда-нибудь остановиться. Как будто ее сердце раскрылось, выплеснув тонны яда.
– Ну, тогда самое время поплакать.
– Видите ли, никто не понимает меня, кроме вас.
– Уверен, что понимают, – сказал он, отмечая про себя, насколько мать и дочь были похожи друг на друга.
– Вы ведь не знаете их. Маму больше волнует ее глупая собака. Дедушка в Нью-Йорке. Как только я пытаюсь рассказать им, что я чувствую, они вдруг все ко мне охладевают, как будто я несу какую-то ужасную чушь. Факт остается фактом: папа – чертов эгоист! – Она дотронулась до своих губ рукой. – Извините, что я ругаюсь.
– Все в порядке. Это ничто по сравнению с тем, что мне доводилось слышать раньше.
– У меня нет никого, к кому бы я могла обратиться. Я одна-одинешенька в целом мире, а в придачу еще и обязана быть сильной ради кого-то другого, в то время как мне самой необходимы поддержка и опора.
Отец Далглиеш на секунду замешкался, подыскивая нужные слова. Он все больше и больше привыкал к плачущим женщинам, но никто из них не разрывал его сердце так, как Селестрия. Фразы вроде «Ну же, дорогая, ты скоро будешь чувствовать себя лучше» просто не годились для нее.
– Почему бы нам не пойти ко мне домой? – вместо этого сказал он. – Мисс Ходдел сделает нам обоим по чашке чая, и мы сможем поговорить в тепле. – Он улыбнулся, и его лицо озарилось такой добротой, что Селестрия была не в состоянии ему отказать.
Пурди был счастлив растянуться на коврике, лежавшем перед камином, который мисс Ходдел предусмотрительно разожгла, пока отца Далглиеша не было дома.
– Я не потерплю, чтобы эта собака замусорила весь дом, – пожаловалась она, увидев грязную мокрую шерсть. – Он может полежать на старом полотенце и обсушиться возле камина. Куда это годится: разжигать камин в летнее время, а на Рождество, наверное, у нас будет Африка! – Она суетливо отправилась за полотенцем, пока Селестрия и отец Далглиеш снимали свои пальто и шляпы.
– Какой день! – воскликнул он, стряхивая воду со своего пальто. – Кажется, лето действительно подходит к концу.
– Тот день, когда мой папа умер, я считаю концом лета и моего детства, – ответила она торжественно, протягивая свое пальто священнику, чтобы тот повесил его на крючок в холле.
Мисс Ходдел принесла поднос с чаем и тарелкой бисквитных печений в комнату для приема посетителей.
– Что-то еще, святой отец? – спросила она, положив руки на талию.
– Больше ничего, спасибо, мисс Ходдел.
– Отец Брок просил меня передать вам, что не вернется до шести часов, он застрял в Ньюки.
– Спасибо, мисс Ходдел.
– Ну хорошо, я буду на кухне, если вдруг понадоблюсь вам. Я должна дать ногам немного отдохнуть, если вы не против, да и спина медленно, но верно меня убивает. Каждый день мне приходится преодолевать в этом доме марафонские дистанции, да еще совсем одной.
Ее взгляд задержался на молодой девушке несколько дольше, чем того требовал этикет. Сейчас Селестрия казалась необыкновенно прекрасной, хотя ее волосы были мокрыми, а на лице не было никакой косметики. Однако девушка мисс Ходдел не понравилась: «Слишком заносчива, – подумала она. – Не такая, как ее отец. Вот тот был настоящим джентльменом – всегда был открытый, улыбчивый, дружелюбный». С гримасой легкого недовольства она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
– Я ужасно себя чувствую и так смущена, – сказала Селестрия, отпивая чай маленькими глоточками. – Мне кажется, что вся моя жизнь была сплошным обманом. – Ее серые глаза стали темными от слез.
– Это естественно, и вам не следует стыдиться. Сплошь и рядом люди испытывают чувство гнева, негодования или того, что их предали. С фактом самоубийства очень непросто смириться. Те, которые остались жить, испытывают чувство вины за то, что не смогли ничем помочь. Они ощущают себя отвергнутыми, потому что их горячо любимый человек предпочел умереть, а не жить с ними. Они чувствуют себя нелюбимыми и никчемными. Но дело в том, что самоубийство не касается никого, кроме совершившего его человека. Отчаяние его так велико, что он думает только о выходе из создавшейся ситуации, больше ничто не имеет смысла.
– Вот почему я должна выяснить, что же произошло на самом деле. Я любила человека, которого, как оказалось, просто не существовало. Как считает вся моя семья, мне не следует сердиться, я должна смиренно оплакивать его подобающим образом, как и они все.
– Поджав губы? – Он повторил слова ее матери.
– Да. Я хочу кричать и плакать, а они проводят дни, тихо горюя с чувством собственного достоинства, как и подобает истинным Монтегю. И самое плохое заключается в том, что это будет тянуться еще бесконечно долго, так как тело пока не нашли, и не будет никаких похорон, а раз так, этому не видно ни конца ни края. Возможно, старый бородач Мерлин закинет сеть и поймает большую рыбину, в утробе которой обнаружится тело моего отца, и мы наконец покончим с этой трагедией. – Ее плечи затряслись, и она, не в силах больше сдерживаться, громко всхлипнула. – Я больше не могу выносить всего этого, находясь здесь. Мне наскучило лето, каким оно было, и я очень хочу вернуться в Лондон. Хотя ничего хорошего меня там не ждет, кроме сплетен, и никто на мне не женится, так как у меня теперь нет ни гроша за душой. Я еще никогда не бедствовала, но знаю точно, что мне это совсем не понравится. – Она прикусила губу, осознавая, что врет в присутствии Господа. Он-то наверняка знал, что ее дед-миллионер никогда не позволит ей быть бедной. – Ну, возможно, с бедностью я преувеличила, но то, что в глазах людей я буду дочерью опозоренного человека, – это точно! – поспешно добавила она.
На Селестрию было жалко смотреть, ее волосы намокли и спутались, а лицо приобрело страдальческое выражение от ветра и слез, плечи ссутулились из-за подавленного настроения. Отец Далглиеш, следуя инстинктивному порыву, сел рядом с ней на диван, где в прошлый четверг находилась ее мать, и обнял ее. Девушка склонила голову ему на грудь и всхлипывала, как дитя.
Крохотное зерно сомнения, когда-то посеянное в скрытом от посторонних глаз уголке его души, сейчас зашевелилось от теплоты физического контакта и начало постепенно расти. Он ощущал это буквально каждой клеточкой своего тела, но не пытался отстраниться от Селестрии. К его стыду, такое тесное соседство доставляло ему удовольствие. Он вдыхал аромат влажных колокольчиков и чувствовал, как кружится голова. Далглиеш отчетливо осознавал, что Господь испытывает его, и это испытание, казалось, ему совершенно не под силу. Но Иисус сопротивлялся искушению, и он поступит так же.
Однако отец Далглиеш не был готов к тому, что Селестрию тоже охватит поток нежных чувств. Он ощущал прикосновение мягких губ на своей шее, а ее теплое дыхание ласкало его кожу. Она больше не всхлипывала, а тихо дышала. На какое-то мгновение он буквально застыл, потеряв способность даже шевелить языком, его разум онемел; ощущения стали острее, чем когда-либо. Он почувствовал, как его лоб покрылся потом, а тело становилось все более разгоряченным. Его физические ощущения были вызваны нахлынувшими чувствами, которые он переживал впервые в своей жизни, и они были так сладки, что его даже не спасал все более ослабевающий стыд. Как он позволил ситуации выйти из-под контроля? Может, его слабость вызвана тщеславием? Он был унижен. Тщеславие само по себе является одним из семи смертных грехов. Собрав остатки сил, он аккуратно отстранил Селестрию от себя.
– Нет, Селестрия, – прошептал он, взывая к ее душе и стараясь не смотреть на ее прекрасное лицо, – ты не должна.
Селестрия пристально посмотрела на него, затем неожиданно в ужасе отпрянула, как будто увидела что-то ужасное в этих глубоких, полных сочувствия глазах. Она встала, слегка покачиваясь от смущения, и, несмотря на его протесты, побежала к двери. Пурди лениво потянулся и последовал за ней на улицу, где все еще дождило.
– Селестрия! – закричал ей вслед отец Далглиеш. – Селестрия! – Но было слишком поздно. Она схватила пальто и шляпу и впрыгнула в сапоги прежде, чем он смог ее остановить. Священник смотрел ей вслед, когда она шла по улице, постепенно растворяясь в тумане, который сейчас опускался над Пендрифтом.
