Текст книги "Жизнь коротка"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Айзек Азимов,Ричард Мэтисон (Матесон),Ирвин Шоу,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Филип Киндред Дик,Лайон Спрэг де Камп,Харлан Эллисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)
Преследователи закричали. Раздались выстрелы. Андроид дважды повернулся кругом и вновь продолжил свой кошмарный танец. Резкий порыв ветра кинул пламя вперед, и оно на миг приняло пляшущую фигурку в свои объятия; затем огонь отступил, оставив за собой булькающую массу синтетической плоти и крови, которая никогда не свернется.
Термометр показал бы 1200 градусов божественного Фаренгейта.
Вандальер не погиб. Я спасся. Они упустили его, пока наблюдали за смертью андроида. Но я не знаю, кто из нас он. Заражение, предупреждала Ванда. Заражение, говорила Нан Уэбб. Если вы живете с сумасшедшим андроидом достаточно долго, я тоже стану сумасшедшим.
Но мы знаем одно: они ошибались. Робот и Вандальер знают это потому, что новый робот тоже дергается. Ерунда! Здесь, на студеном Поллуксе, робот танцует и поет. Холодно, но мои пальцы пляшут; холодно, но он увел маленькую Талли на прогулку в лес. Примитив, дешевый сервомеханизм… все, что я мог себе позволить. Но он дергается, и воет, и гуляет где-то с девочкой, и я не могу их найти. Вандальер меня быстро не найдет, а потом будет поздно. Термометр показывает 0 градусов убийственного Фаренгейта.
Спайдер Робинсон
ЖИЗНЬ КОРОТКА…
Еще одно свидетельство того, что Человек слишком много о себе мнит, он и не творец вовсе. Самое страшное, что спорить с доводами автора в принципе очень сложно…
* * *
Она сидела, стараясь ни о чем не думать, пока не пришло время собираться. Неподвижность, казалось, успокаивала, отодвигала все дела куда-то вдаль. Руки не дрожали, и, втирая крем, она рассматривала в зеркале свое безмятежное лицо.
Мощная машина вынесла ее из гаража, взмыла в воздух и помчалась на север. Встреча должна состояться во что бы то ни стало.
«Десятки человеко-лет, бог знает какая прорва вложенных денег, – думала Дороти, – и все ради получасового разговора. Столько усилий, столько чаяний. Может быть, в мировом масштабе и незначительных, но по сравнению с быстротечной беседой… Нужно быть очень точной, а это все равно что регулировать давление на пластинку – лишний грамм, и алмазная игла сломается. Я должна быть тверже алмаза».
Вместо того чтобы смотреть в окно на лежавший внизу Вашингтон, она включила телевизор и жадно впитывала последние известия в надежде услышать какую-нибудь новость, которая могла бы помочь в предстоящем разговоре. Увы, ничего.
Пробудилась к жизни машина: «Приземляемся, мадам. Приготовьтесь к проверке». Ощутив легкий толчок, она открыла окно, протянула пропуск морскому пехотинцу в голубой форме и не спеша вышла навстречу улыбающемуся мужчине.
– Рад тебя видеть, Дороти.
– Здравствуй, Филипп. Спасибо, что встретил.
– Ты сегодня прекрасно выглядишь.
Пустые любезности не раздражали ее. Поддержка Фила могла понадобиться. Но она подумала: «Какое великое множество фраз истерто до бессмысленности столетиями повторений». Впрочем, и эту мысль никак не назовешь свежей.
– Он готов принять тебя, идем.
Она с удовольствием расспросила бы о настроении старика, однако понимала, что это поставит Фила в затруднительное положение.
– Пожалуй, тебе повезло. Сегодня он явно благодушен.
Дороти благодарно улыбнулась. Если Фил когда-нибудь отважится на ухаживание, она его не отвергнет.
Они шли по широким длинным коридорам с высокими потолками. Здание было построено еще во времена дешевой энергии, но теперь даже в Вашингтоне мало кто мог позволить себе расходовать ее в таких количествах. Интерьер усиливал ощущение простора: стены были пустыми, и только ковер под ногами да через каждые сорок метров изысканные по простоте произведения искусства баснословной стоимости нарушали однообразие обстановки. Идеальная по своей непритязательности белая фарфоровая ваза, по крайней мере тысячелетней давности, на грубой подставке вишневого дерева. Изумительная цветная фотография заснеженной проселочной дороги, выполненная на серебряной фольге; по мере приближения на фотографии менялось время суток. Хрустальный шар метрового радиуса с голограммой танца бессмертной Драммон; так как она перестала выступать до развития голографической техники, это, следовательно, была дорогая компьютерная реконструкция. Маленькая гласситовая камера с первой в мире вакуумной скульптурой – легендарным «Звездным камнем» Токугавы. Каждый экспонат выставки бесцеремонно вторгался в мысли, требовал внимания и напоминал о могуществе хозяина. Посетить сенатора в его собственном доме значило проникнуться чувством смирения. Дороти понимала, что это сделано умышленно, но не могла превозмочь себя. Это раздражало ее, а ощущение раздраженности, в свою очередь, раздражало еще больше.
В конце коридора находился лифт. Филипп ввел гостью внутрь и нажал на кнопку, не давая разглядеть этаж.
– Желаю удачи, Дороти.
– Спасибо, Филипп. Каких тем следует избегать?
– Ну… Не говори с ним о геморрое.
– Мне бы и в голову не пришло…
Он улыбнулся.
– Наш уговор об обеде в среду остается в силе?
– Если ты не предпочтешь ужин.
Он слегка поклонился и отступил назад.
Двери лифта закрылись, и она тут же забыла о существовании Филиппа. «Создания разумные неисчислимы; я клянусь спасти их. Пагубные страсти несметны; я клянусь искоренить их. Правда безгранична; я…»
Двери лифта снова открылись, прерывая клятву Бодисатвы. Дороти даже не почувствовала остановки; но догадалась, что опустилась по крайней мере на сотню метров.
Комната оказалась просторнее, чем она ожидала. И в этом огромном помещении царило большое механическое кресло; оно будто царило и над тем, кто в нем сидел. Обманчивое впечатление. Невзрачный владелец кресла на самом деле свободно распоряжался не только этим колоссальным домом, но и в значительной степени всей страной.
В комнате шла симфония ароматов, пассаж корицы из «Детства» Булашевского, ее любимое место; это придало ей смелости.
– Добрый день, сенатор.
– Здравствуйте, миссис Мартин. Счастлив приветствовать вас у себя дома. Прошу простить – не могу подняться.
– Вы так любезны, что согласились принять меня.
– Человек моего возраста в состоянии по достоинству оценить общество столь очаровательной и умной женщины, как вы.
– Сенатор, когда мы начнем разговор?
Он нахмурился и приподнял жидкую бровь.
– Не хотелось бы долго заниматься словоблудием. Ваш любезный прием обошелся мне в три тщательно подстроенные услуги и кругленькую сумму денег. Принимаете вы меня с нежеланием. Мне известно о восьми ваших любовницах; я по сравнению с любой из них жалкая замарашка. У нас нет времени, а дело – неотложной важности. Может быть, начнем?
Она затаила дыхание. Все, что ей удалось узнать о сенаторе, говорило о правильности такого подхода. Но так ли это?
Застывшее лицо разошлось в улыбке.
– Немедленно. Миссис Мартин, вы мне нравитесь, и это правда. Правда и то, что времени у меня мало. Чего вы хотите?
– Не догадываетесь?
– Пожалуй. Но я терпеть не могу догадок.
– Я категорически возражаю против законопроекта С-896.
– Мне это известно. Однако я допускаю, что вы пришли предложить сделку.
Она постаралась скрыть свое удивление.
– Какую же? Что дало вам основание так думать?
– Вы возглавляете очень крупную и влиятельную организацию, не стесненную средствами. Но кое-что мне непонятно.
– Что именно?
– Ваша цель. Ваши аргументы шатки и неубедительны, и все-таки вы продолжаете упорствовать. Мне неоднократно доводилось видеть людей, позиция которых казалась нелогичной. Однако всякий раз, стоило лишь копнуть поглубже, обнаруживалась истинная причина, скрытая логика. Здесь же… С-896 явно полезен и выгоден группе, которую, по вашим словам, вы представляете, – людям искусства. Вот и задумываешься невольно, какова ваша истиннаяцель. Допускаю, что вы уступите это дело об авторских правах в обмен на то, чего действительно побаиваетесь.
– Сенатор, я действительно выступаю от имени всех людей искусства и – в более широком смысле…
Он скривился.
– …«от имени всего человечества». Право, миссис Мартин, увольте.
– Знаю, эту фразу вы слышали чересчур часто, да и сами произносили нередко. – Сенатор мрачно усмехнулся. – Но как раз сейчас это сущая правда. Я уверена, что, если С-896 будет принят, человечество ожидает тяжелое потрясение.
Он поднял тонкую высохшую руку и оттянул нижнюю губу.
– Теперь, уточнив вашу позицию, я смогу сэкономить для вас немало денег – завершив встречу и вернув соответствующую часть суммы за неиспользованные минуты аудиенции.
У нее словно все оборвалось внутри, но голос прозвучал холодно и спокойно:
– Не поняв даже скрытую логику наших аргументов?
– Было бы жестоко и бессмысленно заставлять вас зря тратить время. Видите ли, я не могу вам помочь.
Она хотела закричать, но тут же взяла себя в руки. «Спокойно, еще не все потеряно», – шептала какая-то частица разума; а другая твердила, что такой человек не бросает на ветер слов «не могу». Но он навернякаошибается. Не исключено, что это начало торга…
Ни следа внутреннего смятения не выражалось на ее лице.
– Сэр, я пришла сюда не для того, чтобы предлагать сделку. Я всего лишь хотела сообщить вам лично, что наша организация собирается сделать денежное пожертвование в размере…
– Миссис Мартин, пожалуйста! Я не могу помочь вам. Независимо от размера пожертвования.
– Сэр, это весьма крупная сумма.
– Не сомневаюсь. Не имеет значения.
– Сенатор, почему?! – Она знала, что ей не следовало спрашивать.
Он нахмурился.
– Послушайте, – начала она, уже не в силах подавить отчаяние. – К черту деньги! Я не брошу свое дело, не убедившись в полной его безнадежности. Ответить – быстрейший способ выдворить меня из кабинета. Вам известно, что при мне нет записывающих устройств. Скажите!
Так же нахмурившись, он кивнул.
– Что ж. Я отказываюсь от вашего пожертвования, потому что уже принял предложение другой стороны.
Самый ужасный ее кошмар воплотился. Все кончено. Паника и напряжение исчезли, замененные скорбью столь великой, что сердце ее чуть не остановилось.
Слишком поздно! О Боже, я опоздала!
– …чувствуете, миссис Мартин? – говорил старик, и искреннее участие звучало в его голосе.
Она призвала на помощь все свое самообладание.
– Хорошо, сэр, спасибо. Благодарю вас за прямой ответ. – Она встала и разгладила юбку. – И за…
– Миссис Мартин.
– …любезное гостепр… Да?
– Поделитесь вашими соображениями. Почему я не должен поддерживать С-896?
Она моргнула.
– Вы только что сказали, что бессмысленно тратить время…
– Подай я вам хоть малейшую надежду – да. Впрочем, если у вас нет времени, я не буду настаивать. Но мне интересно.
– Отвлеченное любопытство?
Он, казалось, выпрямился еще больше.
– Миссис Мартин, я принял решение добиться определенной цели. Это не означает, что мне безразлично, благая это цель или вредоносная.
Дороти на миг задумалась.
– Если я сумею убедить вас, вы меня не поблагодарите.
– Знаю. Я видел выражение вашего лица минуту назад и… Оно напомнило мне одну ночь много лет назад. Ночь смерти матери. Если ваша скорбь столь же велика… Садитесь.
Она села.
– Скажите, что ужасного в том, что законы, охранявшие авторское право, будут приведены в соответствие с действительностью современной жизни? Обычно я стараюсь выслушивать обе стороны перед тем, как принять пожертвование, – но тут дело казалось настолько простым…
– Сенатор, этот законопроект – кошмарное бедствие для всех творческих людей на Земле и за ее пределами.
– О каком бедствии вы говорите?
– О самой тяжелой психической травме в истории человечества.
Он обвел ее пристальным взглядом и снова нахмурился.
– В ваших материалах нет и намека на подобную возможность.
– Это бы только ускорило потрясение. Сейчас даже в нашей организации лишь горстка людей знает правду. Я делюсь с вами,потому что вы попросили и потому что убеждена, что наш разговор никто не записывает, кроме вас. Готова поспорить, что вы сотрете запись.
– Ну-ну, – с сомнением произнес сенатор. – Дайте-ка я устроюсь поудобнее. – Он опустил спинку кресла и потер затекшие ноги. Его глаза были закрыты. – Продолжайте.
– Вы знаете, сколько лет искусству, сенатор?
– Я полагаю, оно ровесник человечества.
– Можно указать более конкретно; скажем, около пятнадцати с половиной тысяч лет. Таков возраст самого древнего произведения искусства, сохранившегося до наших дней, – наскальной живописи в пещере Ласко. Несомненно, люди пели, танцевали и слагали былины – но песни, танцы и былины оставались только в памяти. Наверное, именно сказители вслед за художниками научились сохранять свое искусство. Однако бесчисленные поколения пройдут с тех пор, прежде чем найдется надежный способ нотной записи. И лишь в последние столетия нашли способы хоть как-то запечатлеть свое мастерство танцоры.
Появилась письменность. Человеческая память, хранившая события нескольких предыдущих поколений, стала регистрировать все. Но поддержание всеобъемлющей памяти требовало громадных усилий, а дикари, войны и стихийные бедствия легко уничтожали рукописные документы. Очевидным решением был печатный пресс – возможность размножить такое количество экземпляров, чтобы хоть некоторые пережили любую катастрофу.
Но вместе с печатным прессом родилась новая идея. Искусство внезапно вышло на массовый рынок и стало приносить доход. Писатели решили, что право копировать их работу должно принадлежать им.
За последние сто пятьдесят лет произошли крупные качественные перемены в технике записи. Зрительная: фотография, кинематограф, ксерокс, голография. Звуковая: высококачественная многоканальная со звукоснимателями всяческих видов, вплоть до лазерных. Потом появились компьютеры – последнее слово в хранении информации. И каждый метод порождал новые формы искусства.
Существующее ныне авторское право остается неизменным с середины XX века. Права сохраняются за наследниками еще пятьдесят лет после смерти автора. Но население земного шара резко возросло с 1900-х годов – так же, как и средняя продолжительность жизни. Сто двадцать лет – не предел в развитых странах. Вы, к примеру, значительно старше. Таким образом, естественно, С-896 продлит срок действия авторского права практически до бесконечности.
– Что же здесь плохого? – перебил сенатор. – Разве плоды труда человека уже не принадлежат ему, если он перестал дышать? Вы сами, миссис Мартин, будете обеспечены на всю жизнь, если законопроект утвердят. Решили проститься с гением вашего покойного мужа?
Она невольно вздрогнула.
– Простите за резкость, но я никак не могу понять вас.
– Сенатор, если я таким путем удержу плоды гения моего мужа, то покалечу свой народ. Неужели вы не видите, что означает вечное авторское право? Это вечная расовая память! Законопроект одарит человечество слоновьей памятью – а вы когда-нибудь видели жизнерадостного слона?
Некоторое время сенатор молчал.
– И все же я не уверен, что понимаю проблему.
– Не расстраивайтесь, сэр. Она была на самом виду на протяжении по крайней мере последних восьмидесяти лет, и никто ее не замечал.
– Почему?
– Вероятно, некий врожденный порок математической интуиции, присущий большинству людей.
– То есть?
– Мы часто путаем большие числа с бесконечностью. Тысячи лет мы смотрели на океан и твердили: «Вот куда можно вечно сваливать мусор и отходы». Мы смотрели на небо и радовались: «Оно впитает бесконечно много копоти». Нам нравитсяидея бесконечности. Задача, содержащая бесконечность, легко разрешается. Как долго можно загрязнять и отравлять планету, безгранично большую? Конечно же, вечно! И прочь раздумья!
В один прекрасный день нас становится так много, что планета уже не кажется безграничной. Что ж, отправимся дальше. Не правда ли, Солнечная система таит неисчерпаемые возможности?.. Я думаю, вы один из тех достаточно дальновидных людей, которые способны понять, что любые возможности небезграничны.
– Свяжите это со своей проблемой, – нервно сказал сенатор.
– Помните процесс восьмидесятилетней давности касательно песни Джорджа Харрисона «Мой славный Господь»?
– Помню ли? Еще бы. Я сам вел дело. Моя фирма выиграла.
– Вы убедили суд, что мелодия Харрисона заимствована из песни «Он так мил», написанной за десять лет до того. Вскоре после этого Йоко Оно обвинили в краже темы «Ты мой ангел» у классической «Вопль восторга», появившейся на тридцать лет раньше. Агент Чака Берри судился с агентом Джона Леннона за «Пойдем вместе». В конце 80-х разразилась настоящая эпидемия плагиата; она свирепствует до сих пор.
Есть восемьдесят восемь нот. Сто семьдесят шесть, если ваше ухо различает четверть тона. Добавьте ритм, разной длительности паузы, ключи. Прикиньте максимальное количество нот мелодии. Не могу представить себе возможное число мелодий – слишком много переменных. Знаю, это число очень велико.
Но оно не бесконечно.
С одной стороны, большее количество комбинаций из восьмидесяти восьми нот не будет восприниматься как музыка. Возможно, около половины. Другая часть мелодий будет так или иначе повторять друг друга: изменением трех нот «Лунной сонаты» ничего нового не создашь.
На свете пятнадцать миллиардов людей, сенатор; больше, чем жило во все времена. Благодаря автоматике 54 процента населения прикладывает свои силы исключительно в области искусства. Синтезатор так дешев и открывает такие возможности, что большинство из них пробуют сочинять. А вы представляете, каково писать музыку в наши дни, сенатор?
– Я знаком с некоторыми композиторами.
– Работающими до сих пор?
– Ну… трое работают.
– Как часто им удается создать что-то новое?
– Пожалуй, в среднем раз в пять лет, – после некоторого раздумья произнес сенатор. – Никогда, собственно, не обращал на это внимания…
– Вам известно, что две из каждых пяти заявок в Отдел музыки отклоняют после первой же сравнительной проверки на компьютере?
Лицо сенатора перестало выражать искреннее удивление больше века назад; тем не менее Дороти почувствовала, что он поражен.
– Нет.
– А откуда вам знать? Кто станет говорить об этом? Однако это факт. Как факт и то, что, хотя количество композиторов возрастает, число заявок резко падает. Сейчас музыку пишут больше людей, чем когда-либо, – а их производительность смехотворна. Кто самый популярный композитор современности?
– Э… полагаю, Вахандра.
– Верно. Он работает свыше пятидесяти лет. Если начать играть все его произведения подряд, их хватит на двенадцать часов. Вагнер написал шестьдесят часов музыки. «Битлз» – в сущности, два композитора, – меньше чем за десять лет создали двенадцать часов музыки. Почему же мастера прошлого были плодовитее? Да потому, что существовало больше ненайденных гармонических сочетаний нот.
– О Боже, – прошептал сенатор.
– Теперь давайте снова вернемся к семидесятым. Один писатель по имени Ван Вогт обвинил создателей популярного фильма «Пришелец» в плагиате из написанного на сорок лет раньше рассказа. Еще двое писателей – Бен Бова и Харлан Эллисон – возбудили дело против телекомпании, якобы укравшей их сюжет для сериала. Все трое выиграли и получили компенсацию.
Это определило правовой принцип авторского права: ориентация не на идею,а на расположение слов.Число комбинаций слов ограниченно, но число идей – гораздо меньше. Разумеется, их можно поведать бесчисленными путями: «Вестсайдская история», например, – блестящая переработка «Ромео и Джульетты». Не забывайте также, что из этого ограниченного, конечного числа возможных историй определенное количество составят слабыеистории.
Что касается видов искусства, воспринимаемых зрением… Некий испытуемый в лабораторных условиях проявил способность точно различать 81 оттенок цветов. Я думаю, что это предел. Существует какой-то максимальный объем поглощаемой глазом информации, и значительная доля обязательно будет эквивалентом шума…
– Но… но… – Сенатор имел репутацию человека, не колеблющегося ни при каких обстоятельствах. – Но придут перемены… новые открытия, новые горизонты, новые социальные отношения; искусство отражает…
– Не так быстро, как растет число самих людей искусства. Вы слышали про великий раскол в литературе начала XX века? «Старая гвардия» в основном отказалась от Романа Идей и обратила свое внимание на Роман Характеров. Они обсосали эту косточку досуха и все еще толкутся на месте. В то же время маленькая группа писателей, горящих желанием писать новыерассказы, томящихся по новымтемам, открыла жанр научной фантастики. Они черпали идеи из будущего. Ах беспредельное будущее!.. Вот уже много лет, как в фантастике не появлялось по-настоящему оригинальной идеи. Существует предел «прогнозируемого возможного»; и мы быстро достигаем его.
– Появляются новые формы искусства, – заметил сенатор.
– Люди с незапамятных времен пытались создать новые формы искусства, сэр. Какие из них прижились?
– Мы научимсялюбить их! Черт побери, да у нас не будет другого выхода!
– Что ж, на какой-то срок это поможет. За последние два века появилось больше нового, чем за предшествующее тысячелетие, – симфония запахов, осязательная скульптура, кинетическая скульптура, невесомобалет. Свежие богатые области, и они рождают горы новых авторских прав. Горы конечного размера. Окончательный приговор таков: мы имеем лишь пять чувств.
Но я боюсь не этого, сенатор. Крах наступит задолго до того, как исчерпает себя искусство самовыражения. Веками нас тешила иллюзия, будто мы создаем.Ничего подобного; мы открываем. Существуют комбинации музыкальных тонов, неотрывно вплетенные в ткань реальности, которые воспринимаются центральной нервной системой человека как гармонические, приятные. Тысячелетиями мы открываем таящиеся во вселенной комбинации, убеждая себя, что это творчество. Понятие «творить» подразумевает бесконечные возможности, «открывать» – конечные… Человеку нелегко будет смириться с мыслью, что он открыватель, а не творец.
Она замолчала и осталась сидеть так, резко выпрямившись, почему-то ощущая боль в ногах. Потом закрыла глаза и продолжила:
– В сорокалетнюю годовщину нашей свадьбы муж посвятил мне песню. Это была любовь, воплощенная в музыке, и не чья-нибудь, а именно наша – уникальная, интимная. В жизни не слышала такой прекрасной мелодии. Мой муж был на вершине счастья. Из последних десяти произведений пять он сжег сам как вторичные, а остальные отклонило Бюро патентов. Но эта музыка была особенной… Он говорил, что его вдохновила моя любовь. На следующий день он оформил заявку и узнал, что созданная им песня была популярным шлягером в дни его младенчества и предлагалась заново 14 раз с момента первоначальной регистрации. Через неделю он сжег все нотные записи и покончил с собой.
Наступило молчание.
– Ars longa, vita brevis. [12]12
Ars longa, vita brevis (лат.) – искусство долговечно, жизнь коротка.
[Закрыть]Тысячи лет мы успокаивались этой мудростью. Увы, искусство долговечно, но не бесконечно. Однажды мы исчерпаем его – если не научимся использовать вторично, как другие природные богатства. – Ее голос набрал силу. – Сенатор, этот законопроект нельзя принимать. Я буду бороться с вами! Срок действия авторских прав не должен превышать пятидесяти лет, после чего заявку необходимо стирать из памяти компьютера. Нам нужно научиться кое-что забывать, чтобы Открыватели Искусства блаженно продолжали работать. Надо помнить факты, а сны… – она поежилась, – сны должны на рассвете забыться. Иначе в один прекрасный день мы не сможем заснуть. Человечество делало это тысячи лет – забывало и открывало вновь. Однажды бесконечному числу обезьян просто не останетсяписать ничего другого, кроме полного собрания сочинений Шекспира. И пусть лучше эти обезьяны ничего не поймут, когда это случится.
Дороти закончила; наступила полная тишина. Ни тиканье часов, ни малейший шорох не нарушали ее.
Сенатор пошевелился в кресле и медленно проговорил:
– Нет ничего нового под луной. Пятьдесят лет я не слышал свежего анекдота… Я провалю законопроект С-896. Более того, – продолжал он, – я никому не объясню причины своего поступка. С того дня начнется конец моей карьеры, которую я не собирался бросать. Вы убедили меня в необходимости этого. Я одновременно и рад, и… – его лицо исказилось болью, – отчасти сожалею, что вы объяснили мне причины.
– Я тоже, – едва слышно сказала она.
