Текст книги "Жизнь коротка"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Айзек Азимов,Ричард Мэтисон (Матесон),Ирвин Шоу,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Филип Киндред Дик,Лайон Спрэг де Камп,Харлан Эллисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)
Фриц Лейбер
МОШЕННИЧЕСТВО
Еще давным-давно, когда я впервые прочитал этот рассказ, когда фэндома как явления не было и в помине, я почему-то подумал, что таких людей наверняка много. No comments…
* * *
Настоящий любитель фантастики должен быть немного сумасшедшим и в то же время не лишенным здравомыслия, слегка мечтательным и самую малость скептичным, в некотором роде идеалистом и, пожалуй, чуть-чуть глуповатым. Джордж Мерсер обладал лишь качествами, стоящими первыми в этих трех парах, – вот почему он попался на обман Дэйва Кантариана.
К моменту нашего повествования Джордж был далеко уже не молод. Он имел недовольную жену и крохотную ювелирную лавочку (она же – мастерская по ремонту часов). Поделки, сработанные собственными руками, удовлетворяли лишь малую толику стремления к самовыражению, жена едва ли питала его романтические мечты, а выборы, в которых он принимал участие раз в два года, никак не могли утолить жажду великих героических свершений, направленных на спасение мира. Журналы, которые Джордж читал и любовно ставил на полку, возбуждали его воображение и оставляли в беспокойстве и томлении. Таким образом, он был вполне подготовлен к тому, чтобы пасть жертвой предприимчивого преступника.
А Дэйв Кантариан воистину был изобретательным мошенником, хотя и избравшим весьма необычное поле деятельности.
Впервые он объявился в местном клубе любителей фантастики с десятком журналов под мышкой и охотно спорил о сравнительных достоинствах чего угодно, от «Дока» Смита до «Плейбоя». На следующей встрече он демонстрировал рукопись Хайнлайна. Через несколько недель начал туманно намекать Мерсеру на свои паранормальные способности и некое таинственное задание. И однажды в задней комнатке мастерской Джорджа, при опущенных шторах, после клятвенных заверений в молчании, он аккуратно снял свой светлый парик и открыл взору две дрожащие золотые антеннки, способные принимать и посылать телепатемы во времени (к сожалению, не в пространстве, что делало проверку невоможной).
Очевидно, Дэйв был достаточно ловким фокусником, ибо он заставил несколько мелких предметов исчезнуть перед глазами удовлетворенного Джорджа (разумеется, переслал их в будущее), а затем каким-то образом, без видимого вмешательства, воздействовал на стенные часы так, что они сперва отстали на десять минут, а потом ушли вперед. Прежде чем Джордж успел подумать, что их надо бы проверить не только по наручным часам Дэйва, короткое путешествие во времени закончилось.
Спрятав антеннки, Дэйв рассказал все, а именно следующее: он пришел из далекого будущего, из шестого тысячелетия, где сражался за правое дело в межзвездной войне. Однако войну, похоже, земляне проигрывали из-за нехватки на планете некоторых металлов. Причем оказалось, что это не такие редкие вещества, как, например, уран-235 или берилий, а просто серебро и золото, которые технология семидесятого века перерабатывала в броню прочнее стали и тверже алмаза. Дэйв прошел краткий курс языков и обычаев Ранней Атомной эпохи и был переброшен через пучину времени для сбора и пересылки этих исключительно важных металлов. А теперь, зная все, не внесет ли Джордж соответствующий вклад в дело справедливой борьбы?..
Чтобы понять, почему Джордж попался на удочку, необходимо вспомнить его подавляемый идеализм, ощущение собственной несостоятельности, глубокую потребность верить. Кроме того, нельзя недооценивать высокий артистизм Дэйва, его временами бессвязную речь – якобы язык будущего, – отсутствующий вид, призванный означать полную сосредоточенность при получении посланий во времени. Плюс заверения, что Джордж непременно получит конкретный знак благодарности из будущего – знак, сама природа которого убедит Джорджа в полезности его помощи. Остается выяснить самую малость: был ли Дэйв Кантариан искусным авантюристом или просто незадачливым мошенником?
Например, почему вместилищем для предназначенных к пересылке богатств служил обычный дешевый будильник с извлеченным механизмом и грубо врезанной дверцей сверху? Дэйв утверждал, будто выпотрошенный будильник – всего-навсего линза для его психической силы. Без фокусировки, обеспечиваемой такой линзой, Кантариан способен пересылать предметы лишь в недалекое будущее, но никак не на пять тысяч лет.
Так или иначе, но Джордж поверил, и серебро и золото, которые он мог купить, помещались в часы. Дэйв тщательно устанавливал стрелки, и его взор затуманивался. Затем часы прятались, а Дэйв уходил, все еще с отсутствующим видом. Пересылка могла произойти сразу, говорил Дэйв, или в течение нескольких часов, но когда на следующее утро Джордж в присутствии Дэйва открывал будильник, он неизменно находил его пустым и испытывал глубокое волнение при мысли о том, что люди будущего еще немного приблизились к победе над силами зла. Иногда Дэйв, казалось, полностью разделял его чувства, а иногда бывал почему-то раздражен, как будто подозревал Джорджа в ночных махинациях с машиной времени.
Дела могли бы пребывать в таком блаженном состоянии неопределенно долго, если бы в Казначействе не обратили внимание на резко возросший интерес Джорджа к драгоценным металлам. Примерно в то же время его жена обнаружила, что их банковский счет стремительно тает, и, не удовлетворившись объяснениями мужа, обратилась к адвокату.
Когда однажды утром представители Казначейства провели с Джорджем беседу, он все отрицал и предпринимал жалкие попытки скрыть свой ужас, ибо Дэйв неоднократно говорил ему, что враги способны засылать из будущего шпионов и диверсантов, которые могут появиться в любом обличье.
Агенты Казначейства предполагали, что молчание Джорджа вызвано нежеланием признать себя обманутым. Подозревая, что он попросту тронулся, они все же старались образумить беднягу и даже рассказали ему все, что удалось выяснить о Дэйве: про мошенническое вымогание денег, подозрительные связи и безумные замыслы. Намекнули, что Кантариан собирался таким же образом облапошить и других членов клуба. И все же Джордж стоял на своем, утверждая, будто бы Дэйв был обычным энтузиастом фантастики. Пришлось обратиться к его жене, и дело обрело довольно скверный оборот, когда та прямо назвала мужа простофилей, забившим себе голову дурацкими россказнями и позволившим жулику их грабить.
Наконец Джорджу открыли последнюю новость – Дэйв погиб. Были основания предполагать, что его выкинули из окна дешевой гостиницы, где он снимал номер, – вероятно, дело рук какой-нибудь разъяренной жертвы мошенничества. Агенты Казначейства бросили на маленький, покрытый стеклом стол Джорджа дубликат ключа от его лавочки, найденный у Дэйва, и «мыслепередающую антенну» – тонкие медные проволочки, закрепленные на телесного цвета пластиковой основе.
Тут Джордж наконец не выдержал и все рассказал: о машине времени в будильнике, о небывалом металле тверже алмаза… К счастью, ему удалось отвести от себя подозрение в убийстве. Действительно, Дэйв был у него предыдущим вечером, они даже поместили в часы очередную посылку. Но сразу после его ухода к Джорджу заглянули приятели и просидели до того самого момента, когда Дэйв полетел вниз с воем, в котором звучала, по словам случайного прохожего, скорее ярость, чем страх.
И все же, несмотря на чистосердечные признания, Джордж проявлял признаки помешательства. Соглашаясь, что Дэйв был мошенником, который ночью тайком возвращался в лавку и очищал тайник, Джордж упорно настаивал, что покойный жулик служил агентом обитателей будущего.
Согласно новой версии, Джордж всегда чувствовал что-то сомнительное в истории Дэйва. В действительности люди будущего не могут сами перемещаться во времени, но способны посылать мощные импульсы мысли. И иногда получать небольшие грузы – если на другом конце есть подходящая передающая станция. В качестве последней они выбрали Дэйва. И тот, не сознавая, что лишь повинуется внушению, организовал свою фантастическую махинацию. Это превосходно объясняет, возбужденно говорил Джордж, внезапные вспышки раздражения и подозрительности у Дэйва, когда машина времени действительно срабатывала, а также делает понятным его самоубийство – оно вызвано осознанием того, что он сам является марионеткой.
Естественно, люди из Казначейства не могли этому поверить, хотя сделали вид, что решили всерьез заняться расследованием. Они даже проверили будильник, заполненный предыдущим вечером золотом и серебром. Разумеется, будильник был пуст.
– Впрочем, подождите, что-то есть! – воскликнул один из них, вытряхнув крошечный значок в форме звезды из тусклого металла. Сотрудник Казначейства поднял его, внимательно осмотрел и положил на стол. Ему хотелось сказать: «Этот Кантариан явно помешался на деталях. Он обещал вам, Мерсер, знак благодарности из будущего – и вот, пожалуйста, дешевенькая бляшка с выгравированной надписью „Борцу во времени“. Послушайте, Мерсер, из-за Дэйва вы уподобились мальчишке, обратившемуся по адресу фантастической телепрограммы с просьбой выслать ему значок космонавта». Но, взглянув на Джорджа, он неожиданно поддался порыву, несвойственному людям его профессии.
– Вероятно, вы хотели бы это сохранить, – мягко произнес сотрудник Казначейства, протягивая значок. На его лице появилось изумленное выражение… но он пожал плечами и вышел вслед за своим коллегой.
Джордж, однако, не сомневался ни секунды, потому что свет падал как раз с того места, где он сидел. И то, что он увидел, помогло ему стойко перенести и потерю сбережений, и бесконечные упреки жены. Когда становилось невмоготу, Джордж чуть улыбался и заглядывал внутрь нагрудного кармана, где был приколот маленький дешевый значок «Борцу во времени» – тусклая металлическая звездочка, один луч которой золотисто поблескивал. Если им легонько провести по стеклу, то остается глубокая борозда, а кроме того, как выяснилось позже, он царапает алмаз.
Ирвин Шоу
РАСТВОР МЭНИХЕНА
Да-да-да, именно так возникают «мерседесы» (я имею в виду приличные) и «ламборджини», в Москве это заметно особенно. А у порядочных честных людей – «тойота-камри», ну, максимум «Лексус-330». Или – из уважения к любимым писателям-фантастам – «Субару-Импреза WRX».
* * *
В погруженном во тьму здании «Исследовательских лабораторий Фогеля-Паулсона» светилось окно. Мыши всевозможных окрасок и генетических линий мирно спали в своих клетках. Дремали обезьяны, видели сны собаки, крысы-альбиносы не без оснований опасались утренних инъекций и скальпелей. Тихо урчали вычислительные машины. Геометрически правильными соцветиями разрастались культуры в лабораторных чашках. За опущенными шторами растворы и реактивы втихомолку обменивались молекулами, а в запертых комнатах рождались на свет яды и лекарства. В сияющих лунным светом стальных сейфах под защитой электромагнитных запоров хранились секреты миллионов формул.
В единственном ярко освещенном помещении от стола к столу беззвучно двигалась фигура в белом халате, разливая жидкости по небольшим стеклянным сосудам, добавляя красно-коричневый порошок к содержимому мензурок, делая пометки в рабочем блокноте. То был Колиер Мэнихен – среднего роста круглолицый человек с гладкими, как дыня, щеками. При взгляде на него на ум поневоле приходила мысль о канталупе – спелой, однако не слишком вкусной мускусной дыне – при выпуклых очках. Глаза Мэнихена носили выражение младенца, который давно уже лежит в мокрых пеленках, а к самым выдающимся чертам ученого можно было отнести светлый пушок на дынном лбу и арбузное брюшко. Колиер Мэнихен не походил на нобелевского лауреата. Он и не был нобелевским лауреатом. Ему стукнуло двадцать девять лет и три месяца. Статистика показывала, что большинство великих научных открытий совершены людьми, не достигшими тридцати двух лет. Мэнихену оставалось два года и девять месяцев.
Его шансы на великое научное открытие в «Лабораториях Фогеля-Паулсона» были весьма призрачными. Он работал в отделе моющих средств над проблемой детергента, способного со временем разлагаться в воде. В крупных журналах появилась серия неприятных статей о покрытых пеной ручьях, где гибнет форель. Мэнихен отлично знал, что еще никто и никогда не получал Нобелевскую премию за новый детергент – даже за такой, который щадит форель. Через неделю ему исполнится двадцать девять лет и четыре месяца.
Другие сотрудники компании, более молодые, бились над лейкемией и раком матки, экспериментировали с веществами, обещавшими перспективы в лечении шизофрении… всё – возможные пути в Стокгольм. Этих перспективных ученых вызывали на совещания, мистер Паулсон приглашал их в загородный клуб и к себе домой. Они разъезжали в спортивных автомобилях с роскошными девушками, словно настоящие киноартисты. Но в отдел моющих средств мистер Паулсон не заходил, а встречая Мэнихена в коридоре, звал его Джонсом. Когда-то, лет шесть назад, у мистера Паулсона сложилось впечатление, что имя Мэнихена – Джонс.
Жена Мэнихена смахивала на мускусную дыню. Они имели двух детей, похожих на то, что можно было бы ожидать, а также «плимут» пятилетней давности. Миссис Мэнихен не возражала против ночной работы мужа. Напротив.
Сейчас он работал ночью, потому что днем столкнулся с поразительным феноменом. Мэнихен взял стандартный детергент, «Флоксо», и на глаз добавил красновато-коричневого порошка – сравнительно простого вещества, широко известного как диокситетрамерфеноферроген-14, свободно вступающего в соединения со стеоратами. Химикат этот относился к числу дорогих, поэтому он прибавлял по грамму на фунт «Флоксо», обходящегося в один доллар восемьдесят центов за тонну и продававшегося во всех универмагах в больших экономичных упаковках по сорок семь центов.
Мэнихен опустил в емкость кусок хлопчатобумажной ткани с пятном от кетчупа с собственного бутерброда и с разочарованием заметил, что, в то время как контрольный раствор чистого «Флоксо» полностью удалил пятно с аналогичного образца, раствор с диокситетрамерфеноферрогеном-14 оставил на ткани четкий круг.
Он попробовал раствор с одним миллиграммом диокситетрамерфеноферрогена-14, но результат получился совершенно тождественным. Мэнихен работал над своим проектом уже шестнадцать месяцев и был понятно расхоложен. Он собирался выбросить оба образца, когда обратил внимание, что, если раствор чистого «Флоксо» покрылся пеной самым осужденным журналами образом, то новая жидкость выглядела как вода из прозрачнейшего горного ручья.
Осознав грандиозность открытия, Мэнихен вынужден был сесть – так задрожали колени. Перед глазами возникли канализационные трубы – такими, какими они были в 1890 году, только кишмя кишащие форелью. Мистер Паулсон перестанет звать его Джонсом. Он купит себе «триумф», затем разведется и вместо очков станет носить контактные линзы. Его переведут в отдел рака.
Оставалось всего-то определить нужную пропорцию диокситетрамерфеноферрогена-14 к «Флоксо», искомое соотношение, которое не образует пены и одновременно не оставляет колец, – и будущее обеспечено.
Мэнихен работал с колотящимся сердцем, методично составляя один раствор за другим, не скупясь на диокситетрамерфеноферроген-14 – сейчас не время быть мелочным. Кончился кетчуп, и он перешел на табачный деготь из трубки. Но весь день и весь вечер (Мэнихен позвонил жене и предупредил, что к ужину не вернется) результат был одинаков – предательское кольцо оставалось. Оно оставалось на ткани. Оно оставалось на линолеуме. Оно оставалось на пластике. Оно оставалось на ладони экспериментатора.
Мэнихен не отчаивался. В конце концов Эрлих перепробовал шестьсот пять комбинаций перед заветной шестьсот шестой. Что значит для науки время?
Иссякли запасы неорганических испытуемых объектов. Тогда Мэнихен взял двух белых мышей из партии, доставшейся ему, потому что у них упорно не росли опухоли. «Фогель-Паулсон» вели широкую кампанию, чтобы заставить собаковладельцев мыть своих животных «Флоксо»; чудо-детергент в последнее время стал терять позиции, уступая конкурентам, и требовались новые рынки. Результаты с мышами получились такими же. Одна мышь вышла белой, как в день своего рождения, и раствор благополучно покрылся пеной. Другая вся была в разводах, зато раствор очистился за пять минут.
Мэнихен приготовил новую порцию, на сей раз с одной миллионной грамма диокситетрамерфеноферроргена-14, и взял из клетки еще двух мышей. Так как ему доставались экземпляры, во всех других лабораториях признанные с научной точки зрения бесполезными, то среди его испытуемых были мыши, страдающие гигантизмом, слепые мыши, черные мыши, пегие мыши, желтые мыши, серые мыши с красными пятнами и мыши, забивающие себя до смерти о решетку при звуке ля-бемоль.
Клетки с мышами находились в темной комнате, чтобы не навлекать на отдел моющих средств обвинений в расточительном использовании электроэнергии, и Мэнихен не видел цвета мышей, пока не вынес их в лабораторию. Они оказались желтоватого оттенка, словно нездоровая китайская прачка. Мэнихен аккуратно запачкал мышей табачным дегтем – он беспрерывно курил, чтобы снабдить себя материалом, и накурился до обалдения, но ни капли не задумывался над своей жертвой.
Одну мышь он опустил в раствор «Флоксо» в дистиллированной воде. Она беззаботно плескалась, явно наслаждаясь ванной; пятно исчезло, и закипела пена. Другую мышь он опустил в аналогичный раствор с миллионной грамма диокситетрамерфеноферрогена-14 и отвернулся ополоснуть руки спиртом; а вновь повернувшись, увидел, что мышь повалилась на бок.
Он нагнулся и уставился на мышь.
Та не дышала. Она была мертва.
Мэнихен видел достаточно дохлых мышей, чтобы не сомневаться в этом. Он почувствовал раздражение. Хороши же порядки в лаборатории! Как можно ожидать от ученого приличных результатов, если ему подсовывают мышей, которые подыхают, как только к ним прикоснешься?!
Он выбросил мертвую мышь и пошел за новой. На сей раз он включил свет. К черту экономию!
Движимый необъяснимой вспышкой озарения Мэнихен взял другую желтую мышь, сестру погибшей, и дерзко оставил свет гореть.
Вернувшись в лабораторию, он тщательно вымазал подопытную табачным дегтем, замечая тем временем, что первая мышь продолжает благополучно резвиться в густой пене. Мэнихен опустил желтую мышь в пустую чашку и налил раствора с диокситетрамерфеноферрогеном-14. В первую секунду ничего не произошло. Потом мышь глубоко вздохнула, легла на бок и издохла.
Мэнихен сел. Встал. Разжег трубку. Подошел к окну. Из-за трубы светила луна.
Где-то здесь, подсказывала научная интуиция, кроются причина и следствие. Следствие совершенно очевидно —.две дохлые мыши. Но первая мышь, белая, помещенная практически в тот же раствор, не умерла, хотя пятно на шерсти сохранилось. Белая мышь, желтая мышь… желтая мышь, белая мышь… У Мэнихена заболела голова. Луна скрылась за трубой.
Он вернулся к столу. Мертвая желтая мышь уже окоченела в кристально-прозрачной жидкости. В соседней чашке другая желтая мышь плавала в пене чистого «Флоксо». Мэнихен вытащил дохлую мышь и положил ее в холодильник – на всякий случай.
Он сходил в мышиную комнату и принес серую мышь, черную мышь и пегую мышь. Не обременяя себя процедурой с дегтем, одну за другой опустил их в раствор, где скончались две желтые мыши. Все с удовольствием приняли ванну, а пегая мышь стала до того резвой, что попыталась спариться с черной, хотя обе были одного пола. Мэнихен поместил трех контрольных животных в маленькую клетку и задумчиво уставился на желтую мышь, продолжавшую плескаться в крошечном море пены чудесного «Флоксо».
Потом он осторожно вытащил очумевшую от восторга желтую мышь, вытер ее досуха и опустил в раствор, погубивший двух ее собратьев, но ничуть не повредивший трем контрольным мышам.
Желтая мышь вздохнула, легла и померла.
Головная боль заставила ученого на шестьдесят секунд закрыть глаза. Когда он открыл глаза, мышь, лежавшая в кристально-чистой жидкости, была все так же мертва.
На Мэнихена навалилась колоссальная усталость. За все годы служения науке ничего подобного с ним не происходило. Он был слишком измотан, чтобы решить, способствовало ли происшедшее прогрессу детергентов или отбрасывало их на сто лет назад, к лучшему это или к худшему, приведет ли это его, Мэнихена, к отделу рака или забросит в сектор мастики для пола. Его мозг отказывался переваривать эти проблемы. Поэтому он механически убрал дохлую мышь в холодильник, посадил в клетку серую мышь, черную мышь и пегую мышь, выключил свет и отправился домой.
В тот день он был без машины – ее забрала жена, чтобы поехать играть в бридж, – автобусы давно уже перестали ходить, а позволить себе такси он не мог, поэтому Мэнихен пошел пешком. По пути он увидел свой «плимут» у темного дома по Сеннет-стрит. Жена Мэнихена не сообщала ему, куда она ездит играть в бридж. Дом был ему не знаком. Он удивился, что люди играют в бридж в два часа ночи за такими плотными шторами, что из-за них не пробивается ни один луч света. Однако входить не стал. Его присутствие, говорила жена, мешает ей играть.
– Собери свои записи, – сказал Сэмюэль Крокетт, – положи их в портфель и запри его. И холодильник запри. – К тому времени в холодильнике скопилось восемнадцать дохлых желтых мышей. – Обсудим это в таком месте, где нам никто не помешает.
Дело было на следующий день. Мэнихен обратился к Крокетту, работавшему в соседней лаборатории, в одиннадцать часов. Сам он пришел в шесть, не в силах заснуть, и провел утро, опуская все желтое, что попадалось под руку, в раствор, который в 14.17 Крокетт стал называть «раствором Мэнихена». Мэнихен начал смутно видеть себя Фигурой в Мире Науки и окончательно решил обзавестись контактными линзами, пока его еще не сфотографировали для ведущих журналов.
Крокетт, или Крок, принадлежал к числу молодых людей, разъезжавших в открытых спортивных автомобилях с роскошными девушками. Он был лучшим в своем выпуске и в двадцать пять лет и три месяца работал над сложными протеиновыми молекулами, что в иерархии Фогеля-Паулсона соответствовало маршалу в наполеоновской армии. Этот высокий крепкий янки отлично знал, на какую сторону бутерброда намазано его экспериментаторское масло.
Прикончив дюжину желтых мышей, Мэнихен пошел за помощью в соседнюю комнату, где за лабораторным столом из нержавеющей стали, посасывая кусок сахара с ЛСД и слушая пластинку Монка, сидел Крокетт.
Сперва была вспышка раздражения.
– Какого черта тебе надо, Флокс? – рявкнул Крокетт. (Некоторые из этой молодой плеяды звали Мэнихена Флоксом.)
Но потом Крокетт снизошел к просьбе, и одно его присутствие натолкнуло Мэнихена на блестящую мысль вводить раствор подопытным животным через рот. Белая мышь, серая мышь, черная мышь, пегая мышь после нескольких капель стали энергичными и воинственными. Желтая мышь, чуть ли не последняя из партии, тихо скончалась через двадцать восемь минут.
Итак, теперь было известно, что раствор действует как извне, так и изнутри. Тем не менее Крокетт пока не нашел способа избавиться от предательского кольца. Этот аспект проблемы его вообще не заинтересовал. Зато огромное впечатление произвело на Крока то, что самые крошечные добавки диокситетрамерфеноферрогена-14 уничтожали пену, и он похвалил Мэнихена в своей сдержанной американской манере.
– Тут что-то есть, – произнес американец, посасывая сахар с ЛСД.
– Почему мы не можем поговорить здесь? – спросил Мэнихен, страшась обвинения в прогуле.
– Не будь наивным, Флокс, – вместо объяснения сказал Крокетт. И Мэнихен сложил заметки в портфель, убрал оборудование, запер холодильник и последовал за Крокеттом в коридор.
У ворот они встретили мистера Паулсона.
– Крок, старина Крок, – проворковал мистер Паулсон, с любовью обняв Крокетта за плечи. – Мой мальчик… Здравствуйте, Джонс. Куда это вы собрались?
– Я… – запинаясь, начал Мэнихен.
– К оптику, – решительно сказал Крокетт. – Я его отвезу.
– А-а, – улыбаясь, протянул мистер Паулсон. – У науки тысяча глаз. Добрый старый Крок.
Они вышли из ворот.
– Берете свою машину, мистер Джонс? – спросил сторож. Четыре года назад он слышал, как мистер Паулсон назвал Мэнихена Джонсом.
– Сюда, – оборвал Крокетт и протянул сторожу пару монет и кусок сахара с ЛСД. – Пососи.
– Спасибо, мистер Крокетт. – Сторож закинул сахар в рот и стал сосать.
Роскошная «ланчия» Крокетта вырвалась на шоссе.
Солнце, Италия, высшее общество… Господи, подумал Мэнихен, вот это жизнь.
– Ну, – сказал Крокетт, – давай подсчитаем плюсы и минусы.
Они сидели в темном баре, украшенном витыми медными рогами, хлыстами и узкими треугольными вымпелами. Крокетт пил виски «Джек Дэниэлс». Мэнихен потягивал «Александр» – единственный алкогольный коктейль, который он выносил, потому что тот напоминал ему молоко.
– Плюс первый, – начал Крокетт. – Никакой пены. Колоссальное преимущество. Тебя прославят как национального героя.
Мэнихен начал приятно потеть.
– Минус первый, – продолжал Крокетт, залпом допив стакан и знаком заказав новый. – Минус первый: остаточные кольца. Недостаток, возможно, преодолимый.
– Вопрос времени, – пробормотал Мэнихен. – С другим катализатором…
– Возможно, – пожал плечами Крокетт. – Плюс второй: сродство, пока необъясненное, к живым организмам желтого цвета. Явно нечто новое. Поздравляю.
– О, мистер Крокетт, – проблеял Мэнихен, потея от еще большего удовольствия при таких речах из уст первого в своем выпуске. – Право же…
– Зови меня Крок, – сказал Крокетт. – Мы друзья.
– Крок, – благоговейно произнес Мэнихен, представив себе «ланчию».
– Минус второй, – продолжил Крокетт, принимая очередную порцию «Дэниэлса». – Раствор оказывается гибельным для организмов, к которым он проявляет сродство. Вопрос – минус ли это?
– Э… – выдавил Мэнихен, думая о восемнадцати окостеневших мышах в холодильнике.
– Негативные реакции порой оборачиваются позитивными, – весомо сказал Крокетт. – Все зависит от точки зрения. Нельзя упускать из виду.
– Да, – решительно кивнул Мэнихен, настроившись не упускать из виду.
– Коммерчески. – Крокетт говорил рублеными фразами. – Возьмем ДДТ. Миксоматоз. Бесценный в Австралии. Кролики. Не нравится мне тот карп.
Из аквариума на столе секретарши они позаимствовали золотистого карпа и в 12.56 опустили его сперва в чистый «Флоксо», а затем в раствор Мэнихена. Нельзя сказать, что «Флоксо» рыбке понравился – она встала на голову на дне большой чашки и резко вздрагивала каждые тридцать шесть секунд, – но жила. После двадцати секунд в растворе Мэнихена она испустила дух и покоилась ныне в холодильнике вместе с восемнадцатью мышами.
– Нет, – повторил Крокетт. – Не нравится мне тот карп. Определенно не нравится.
Они сидели в молчании, отдавая дань усопшей рыбке.
– Резюме, – сказал Крокетт. – Открытое нами вещество обладает необычными свойствами. Смехотворно дешево. Токсично для одних организмов, безразлично для других. Не знаю как – пока, – но тут пахнет деньгами. Идея… идея. Есть одно место, где мы можем… – Он замолчал, как будто не решаясь доверить Мэнихену свои мысли. – Желтый, желтый, желтый. Черт побери, чем желтым мы заполонены, как Австралия – кроликами? Найти ответ, и дело в шляпе.
– Что ж, – вставил Мэнихен. – Полагаю, мистер Паулсон оценит наш успех. На Рождество, наверное, получим премию.
– Премию? – Крокетт впервые повысил голос. – Ты что, спятил?
– По моему контракту результат работы принадлежит «Фогелю-Паулсону». У тебя разве не так?
– Ты что, пресвитерианин? – с отвращением выдавил Крокетт.
– Баптист, – честно ответил Мэнихен.
– Теперь понимаешь, почему нельзя было говорить в лаборатории?
– Ну, – произнес Мэнихен, бросив взгляд на трех дам в мини-юбках, – здесь уютней, атмосфера определенно…
– Уютней?! – воскликнул Крокетт и добавил грубое слово. – Слушай, ты владеешь компанией?
– Компанией? – ошеломленно переспросил Мэнихен. – Что мне делать с компанией? Я получаю семь восемьсот в год, а с вычетом налогов и страховки… А ты?
– Четырьмя, пятью, может быть, семью компаниями, – сказал Крокетт. – Кто их считает? Одна в Лихтенштейне, две на Багамах, одна на имя разведенной тетки-нимфоманки…
– В твоем возрасте… – восхищенно прошептал Мэнихен.
– О, иногда я бросаю Паулсону кость. Низкотемпературная обработка полиэстеров, процесс кристаллизации для хранения нестабильных аминокислот… подобные безделушки. Паулсон пускает слюни от счастья. Но если подворачивается что-нибудь серьезное… Господи, старик, где ты был? Только в Германии у меня четыре патента на отверждение стекловолокна. А уж…
– Не стоит углубляться в детали, – перебил Мэнихен, не желая показаться любопытным. Он начал догадываться, откуда берутся «ланчии», «корветы» и «мерседесы».
– Мы зарегистрируем компанию в Гернси – ты и я, – сказал Крокетт. – Может быть, нам понадобится кто-нибудь еще.
– Думаешь, сами не обойдемся? – тревожно спросил Мэнихен. За последние десять минут в нем проснулся инстинкт капиталиста, не желающего без необходимости делить доходы.
– Боюсь, не обойдемся, – задумчиво ответил Крокетт. – Без первоклассного патолога нам не удастся объяснить, каким образом раствор Мэнихена действует на ядро клетки. Нам понадобится биохимик. Ну и конечно, ангел.
– Ангел?! – До сих пор Мэнихен не предполагал, что религия является составной частью бизнеса.
– Денежный мешок, – нетерпеливо пояснил Крокетт. – Начнем с патолога. Лучший в стране патолог у нас под боком. Старый добрый Тагека Кай.
Мэнихен кивнул. Тагека Кай был лучшим в Киото, а потом лучшим в Беркли. Ему принадлежал «ягуар». Тагека Кай разговаривал с Мэнихеном. Однажды. В кино. Тагека Кай спросил: «Не занято?» Мэнихен ответил: «Нет». Он запомнил этот случай.
– Так, – решил Крокетт. – Поймаем Кая, пока тот не смотался домой. Время дорого.
Он положил на стол десятидолларовую банкноту и направился к двери, а Мэнихен засеменил следом, минуя трех дам у стойки. В один прекрасный день…
– Интересно, интересно, – приговаривал Тагека Кай, быстро перелистывая заметки Мэнихена.
Они находились в лаборатории Мэнихена. Крокетт был убежден, что его и Тагеки Кая комнаты оборудованы «жучками». Все единодушно согласились, что никому не придет в голову прослушивать отдел моющих средств, поэтому можно говорить свободно, хотя и на пониженных тонах.
– Интересно, – повторил Тагека Кай. Его английский – с легким техасским акцентом – был безупречен. – Так. Доли партнеров равны, но у меня исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику.
– Кай! – запротестовал Крокетт.
– У меня есть определенные связи в Карибской акватории, – отрезал Тагека Кай. – Либо да, либо нет.
– Заметано, – сказал Крокетт. Тагека был куда ближе к Нобелевской премии, чем Крокетт, и владел компаниями в Панаме, Нигерии и Цюрихе.
