Текст книги "Жизнь коротка"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Айзек Азимов,Ричард Мэтисон (Матесон),Ирвин Шоу,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Филип Киндред Дик,Лайон Спрэг де Камп,Харлан Эллисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)
Мы садимся в машину, «астон-мартин», но с левосторонним управлением, и мчимся по Пятьдесят третьей, на восток по Пятьдесят четвертой и на север по Первой авеню. Я стремлюсь к мосту, чтобы выбраться из Манхэттена. На Лонг-Айленде у меня свой самолет, припасенный для подобных случаев.
– J’y suis, j’y reste [9]9
Я здесь, я здесь останусь (фр.).
[Закрыть]– не мой девиз, – сообщаю я Элизабет Чалмерс, чей французский так же слаб, как грамматика… трогательная слабость. – Однажды меня поймали в Лондоне на почтамте. Я получал почту до востребования. Послали мне чистый лист в красном конверте и проследили до Пиккадилли, 139, Лондон. Телефон: Мейфэр 7211. Красное – это опасность. У тебя везде кожа красная?
– Она не красная! – возмущенно воскликнула Лиззи.
– Я имею в виду розовая.
– Только там, где веснушки, – сказала она. – Что за бегство? Почему ты говоришь так странно и поступаешь так необычно? Ты действительно не шпион?
– Вероятно.
– Ты существо из другого мира, прилетевшее на неопознанном летающем объекте?
– Это тебя пугает?
– Да, если мы не сможем любить друг друга.
– А как насчет завоевания Земли?
– Меня интересует только завоевание тебя.
– Я никогда не был существом из другого мира.
– Тогда кто ты?
– Компенсатор.
– Что это такое?
– Знаешь словарь Франка и Вагнелла? Издание Франка X. Визетелли? Цитирую: «То, что компенсирует, устройство для нейтрализации местных влияний на стрелку компаса, автоматический аппарат для выравнивания газового давления в…» Проклятие!
Франк X. Визетелли не употреблял этого нехорошего слова. Оно вырвалось у меня, потому что мост заблокирован. Следовало ожидать. Вероятно, заблокированы все мосты, ведущие с 24-долларового острова. Можно было бы съехать с моста, но ведь со мной чудесная Элизабет Чалмерс. Все. Стоп, машина. Сдавайся.
– Kamerad, – произношу я и спрашиваю: – Кто вы? Ку-клукс-клан? КГБ?
Он пристально смотрит на меня, наконец открывает рот:
– Специальный агент Кримс из ФБР, – и показывает значок.
Я ликую и радостно его обнимаю. Он вырывается и спрашивает, в своем ли я уме. Мне все равно. Я целую Лиззи Чалмерс, и ее раскрытый рот под моим шепчет:
– Ни в чем не признавайся. Я вызову адвоката.
Залитый светом кабинет на Фоли-сквер. Так же расставлены стулья, так же стоит стол. Мне часто доводилось проходить через это. Напротив – незапоминающийся человек с блеклыми глазами из утренней подземки. Его имя – С. И. Долан.
Мы обмениваемся взглядами. Его говорит: я блефовал сегодня. Мой: я тоже. Мы уважаем друг друга. И начинается допрос с пристрастием.
– Вас зовут Абрахам Мейсон Сторм?
– По прозвищу Бейз.
– Родились 25 декабря?
– Рождественский ребенок.
– 1929 года?
– Дитя депрессии.
– Я вижу, вам весело.
– Юмор висельника, С. И. Долан. Отчаяние. Я знаю, что вы никогда ни в чем не сможете меня обвинить, и оттого в отчаянии.
– Очень смешно.
– Очень грустно. Я хочу быть осужденным… Но это безнадежно.
– Родной город Сан-Франциско?
– Да.
– Два года в Беркли. Четыре во флоте. Кончили Беркли, по статистике.
– Стопроцентный американский парень.
– Нынешнее занятие – финансист?
– Да.
– Конторы в Нью-Йорке, Риме, Париже, Лондоне?
– И в Рио.
– Имущества в акциях на три миллиона долларов?
– Нет, нет, нет! – Яростно. – Три миллиона триста тридцать три тысячи триста тридцать три доллара триста тридцать три цента.
– Три миллиона долларов, – настаивал Долан. – В круглых числах.
– Круглых чисел нет, есть только формы.
– Сторм, чего вы добиваетесь?
– Осудите меня! – взмолился я. – Я хочу попасть на электрический стул, покончить со всем этим.
– О чем вы говорите?
– Спрашивайте, я отвечу.
– Что вы передаете из своей квартиры?
– Из какой именно? Я передаю изо всех.
– Нью-йоркской. Мы не можем расшифровать.
– Шифра нет, лишь набор случайностей.
– Что?
– Спокойствие, Долан.
– Спокойствие!
– Об этом меня спрашивали в Женеве, Берлине, Лондоне, Рио. Позвольте мне объяснить.
– Слушаю вас.
Я глубоко вздохнул. Это всегда трудно. Приходится обращаться к метафорам. Время – три часа ночи. Боже, сохрани мне английский.
– Вы любите танцевать?
– Какого черта?!
– Будьте терпеливы, я объясню. Вы любите танцевать?
– Да.
– В чем удовольствие от танца? Мужчина и женщина вместе составляют… ритм, образец, форму. Двигаясь, ведя, следуя. Так?
– Ну?
– А парады… Вам нравятся парады? Масса людей, взаимодействуя, составляют единое целое.
– Погодите, Сторм…
– Выслушайте меня, Долан. Я чувствителен к формам… больше, чем к танцам или парадам, гораздо больше. Я чувствителен к формам, порядкам, ритмам Вселенной… всего ее спектра… к электромагнитным волнам, группировкам людей, актам враждебности и радушия, к ненависти и добру. И я обязан компенсировать. Всегда.
– Компенсировать?
– Если ребенок падает и ушибается, его целует мать. Это компенсация. Негодяй избивает животное, вы бьете его. Да? Если нищий клянчит у вас слишком много, вы испытываете раздражение. Тоже компенсация. Умножьте это на бесконечность и получите меня. Я должен целовать и бить. Вынужден. Заставлен. Не представляю, как назвать это принуждение. Вот говорят: экстрасенсорное восприятие, пси. А как назвать экстраформенное восприятие? Пи?
– Пик? Какой пик?
– Пи, шестнадцатая буква греческого алфавита, обозначает отношение длины окружности к ее диаметру. 3,141 592… Число бесконечно… бесконечно мучение для меня…
– О чем вы говорите, черт побери?!
– Я говорю о формах, о порядке во Вселенной. Я вынужден поддерживать и восстанавливать его. Иногда что-то требует от меня прекрасных и благородных поступков; иногда я вынужден творить безумства: бормотать нелепицу, срываться сломя голову неизвестно куда, совершать преступления… Потому что формы, которые я воспринимаю, требуют регулирования, выравнивания.
– Какие преступления?
– Я могу признаться, но это бесполезно. Формы не дадут мне погибнуть. Люди отказываются присягать. Факты не подтверждаются. Улики исчезают. Вред превращается в пользу.
– Сторм, клянусь, вы не в своем уме.
– Возможно, но вы не сумеете запрятать меня в сумасшедший дом. До вас уже пытались. Я сам хотел покончить с собой. Не вышло.
– Так что же насчет передач?
– Эфир переполнен излучениями. К ним я тоже восприимчив: Но они слишком запутанны, их не упорядочить. Приходится нейтрализовывать. Я передаю на всех частотах.
– Вы считаете себя сверхчеловеком?
– Нет, ни в коем случае. Просто я тот, кого повстречал Простак Симон.
– Не стройте из себя шута.
– Я не строю. Неужели вы не помните считалку: «Простак Симон вошел в вагон, нашел батон. Но тут повстречался ему Пирожник. „Отдай батон!“ – воскликнул он». Я не Пи-рожник. Я – Пи-человек.
Долан усмехнулся.
– Мое полное имя Симон Игнациус Долан.
– Простите, не знал.
Он посмотрел на меня, тяжело вздохнул, отбросил в сторону мое досье и рухнул в кресло. Это сбило форму, и мне пришлось пересесть. Долан скосил на меня глаза.
– Пи-человек, – объяснил я.
– Ну хорошо, – сказал он. – Не можем вас задерживать.
– Все пытаются, – заметил я, – никто не может.
– Кто «все»?
– Контрразведки, убежденные, что я шпион; полиция, интересующаяся моими связями с самыми подозрительными лицами; опальные политики в надежде, что я финансирую революцию; фанатики, возомнившие, что я их богатый мессия… Все выслеживают меня, желая использовать. Никому не удается. Я часть чего-то гораздо большего.
– Между нами, что это были за преступления?
Я набрал воздуха.
– Вот почему я не могу иметь друзей. Или девушку. Иногда где-то дела идут так плохо, что мне приходится делать пугающие жертвы, чтобы восстановить положение. Например, уничтожить существо, которое люблю. Я… имел собаку, лабрадора, настоящего друга. Нет… не хочу вспоминать. Парень, с которым мы вместе служили во флоте… Девушка, которая любила меня… А я… Нет, не могу. Я проклят! Некоторые формы, которые я должен регулировать, принадлежат не нашему миру, не нашему ритму… ничего подобного на Земле вы не почувствуете. 29/51… 108/303… Вы удивлены? Вы не знаете, что это может быть мучительно? Отбейте темп в 7/5.
– Я не разбираюсь в музыке.
– И не надо. Попробуйте за один и тот же промежуток времени отбить правой рукой пять раз, а левой – семь. Тогда поймете сложность и ужас наплывающих на меня форм. Откуда? Я не знаю. Это неопознанная Вселенная слишком велика для понимания. Но я должен следовать ритму ее форм, регулировать его своими действиями, чувствами, помыслами, а какая-то
– Теперь другую, – твердо произнесла Элизабет. – Подними.
Я на кровати. Половина (0,5) в пижаме; другая половина (0,5) борется с веснушчатой девушкой. Я поднимаю. Пижама на мне, и уже моя очередь краснеть. Меня воспитали гордым.
– Om mani padme hum. Что означает: о сокровище в лотосе. Имея в виду тебя. Что произошло?
– Мистер Долан сказал, что ты свободен, – объяснила она. – Мистер Люндгрен помог внести тебя в квартиру. Сколько ему дать?
– Cingue lire. No. Parla Italiana, gentile Signorina? [10]10
Пять лир. Нет. Вы говорите по-итальянски, милая синьорина? ( ит.)
[Закрыть]
– Мистер Долан мне все рассказал. Это снова твои формы?
– Si.
Я кивнул и стал ждать. После остановок на греческом и португальском английский наконец возвращается.
– Какого черта ты не уберешься отсюда, пока цела, Лиззи Чалмерс?
– Я люблю тебя, – сказала она. – Забирайся в постель… и оставь место для меня.
– Нет.
– Да. Женишься на мне позже.
– Где серебряная коробка?
– В мусоропроводе.
– Ты знаешь, что в ней?
– Это чудовищно – то, что ты сделал! Чудовищно! – Дерзкое личико искажено ужасом. Она плачет. – Что с ней теперь?
– Чеки каждый месяц идут на ее банковский счет в Швейцарию. Я не хочу знать. Сколько может выдержать сердце?
– Кажется, мне предстоит это выяснить.
Она выключила свет. В темноте зашуршало платье. Никогда раньше не слышал я музыки существа, раздевающегося для меня… Я сделал последнюю попытку спасти ее.
– Я люблю тебя. Ты понимаешь, что это значит? Когда ситуация потребует жертвы, я могу обойтись с тобой даже еще более жестоко…
– Нет. Ты никогда не любил. – Она поцеловала меня. – Любовь сама диктует законы.
Ее губы были сухими и потрескавшимися, кожа ледяной. Она боялась, но сердце билось горячо и сильно.
– Ничто не в силах разлучить нас. Поверь мне.
– Я больше не знаю, во что верить. Мы принадлежим Вселенной, лежащей за пределами познания. Что, если она слишком велика для любви?
– Хорошо, – прошептала Лиззи. – Не будем собаками на сене. Если любовь мала и должна кончиться, пускай кончается. Пускай такие безделицы, как любовь, и честь, и благородство, и смех, кончаются… Если есть что-то большее за ними…
– Но что может быть больше? Что может быть за ними?
– Если мы слишком малы, чтобы выжить, откуда нам знать?
Она придвинулась ко мне, холодея всем телом. И мы сжались вместе, грудь к груди, согревая друг друга своей любовью, испуганные существа в изумительном мире вне познания… страшном, но все же ожжж иддд аю щщщщщ еммм…
Генри Каттнер
МУЗЫКАЛЬНАЯ МАШИНА
Джерри Фостер поведал бармену, что на свете нет любви. Бармен, привыкший к подобным излияниям, заверил Джерри, что он ошибается, и предложил выпить.
– Почему бы и нет? – согласился мистер Фостер, исследуя скудное содержимое своего бумажника. – «Всегда, пока я был и есмь и буду, я пил и пью и буду пить вино». Это Омар.
– Ну как же, – невозмутимо ответил бармен. – Пей, не стесняйся, приятель.
– Вот ты зовешь меня приятелем, – пробормотал Фостер, слегка уже подвыпивший приятный молодой блондин с подернутыми дымкой глазами, – но никому я не нужен. Никто меня не любит.
– А та вчерашняя крошка?
– Бетти? Дело в том, что вчера я заглянул с ней в одно местечко, а тут появилась рыжая. Ну, я бортанул Бетти, а потом рыжая отшила меня. И вот я одинок, все меня ненавидят.
– Возможно, не стоило гнать Бетти, – предположил бармен.
– Я такой непостоянный… – На глазах у Фостера навернулись слезы. – Ничего не могу поделать. Женщины – моя погибель. Налей мне еще и скажи, как тебя звать.
– Остин.
– Так вот, Остин, я почти влип. Не обратил внимания, кто победил вчера в пятом забеге?
– Пигс Троттерс вроде бы.
– А я ставил на Уайт Флеш. Сейчас должен подойти Сэмми. Хорошо еще, что удалось раздобыть денег, – с ним лучше не шутить.
– Это верно. Прости.
– И ты меня ненавидишь, – грустно прошептал Фостер, отходя от стойки.
Он был весьма удивлен, заметив сидящую в одиночестве Бетти. Но ее золотистые волосы, чистые глаза, бело-розовая кожа потеряли свою привлекательность. Она ему наскучила.
Фостер прошел дальше – туда, где в полумраке поблескивал хромом продолговатый предмет. Это было то, что официально именовалось «проигрыватель-автомат», а в обиходе звалось просто «джук-бокс» или «музыкальная машина».
Прекрасная машина. Ее хромированные и полированные части переливались всеми цветами радуги. Более того, она не следила за Фостером и держала рот на замке.
Фостер ласково похлопал по блестящему боку.
– Ты моя девушка, – объявил Джерри. – Ты прекрасна. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю безумно.
Фостер достал из кармана монетку и тут увидел, как в бар вошел коренастый брюнет и подсел к мужчине в твидовом костюме. После короткой беседы, завершившейся рукопожатием, коренастый вытащил из кармана записную книжку и что-то пометил.
Фостер достал бумажник. У него уже были неприятности с Сэмми, и больше он не хотел. Букмекер весьма ревностно относился к своим финансовым делам.
Джерри пересчитал деньги, моргнул, снова пересчитал; в животе мерзко екнуло. То ли он их потерял, то ли его обманули, но денег не хватало…
Сэмми это не понравится.
Яростно принуждая затуманенные мозги шевелиться, Фостер прикинул, как выиграть время. Сэмми его уже заметил. Если бы выбраться через черный ход…
В баре стало слишком тихо. Страстно желая какого-нибудь шума, чтобы скрыть свое состояние, Фостер обратил наконец внимание на монетку, зажатую в пальцах, и торопливо сунул ее в прорезь джук-бокса.
В лоток для возврата монет посыпались деньги.
Шляпа Джерри оказалась под лотком почти мгновенно. Четвертаки и десятицентовики лились нескончаемым потоком. Джук-бокс взорвался песней, и под царапанье иглы из автомата понеслись звуки «Моего мужчины», заглушая шум денег, наполнявших шляпу Фостера.
Наконец поток иссяк. Фостер стоял как вкопанный, молясь богам-покровителям, когда к нему подошел Сэмми.
Жучок посмотрел на все еще протянутую шляпу.
– Эй, Джерри! Сорвал куш?
– Ага, в клубе поблизости. Никак не могу разменять. Поможешь?
– Черт побери, я не разменная касса, – усмехнулся Сэмми. – Свое возьму зелененькими.
Фостер опустил позвякивающую шляпу на крышку автомата и отсчитал купюры, а недостаток покрыл выуженными четвертаками.
– Благодарю, – сказал Сэмми. – Право, жаль, что твоя лошадка оказалась слабовата.
– «О, любовь, что длится вечно…» – заливался джук-бокс.
– Ничего не поделаешь, – отозвался Фостер. – Может быть, в следующий раз повезет.
– Хочешь поставить?
– «Если все вокруг станет плохо вдруг, то спасенья круг бросит верный друг…»
Фостер вздрогнул. Последние два слова песни поразили его, возникли из ниоткуда и намертво, как почтовый штамп, засели в голове. Больше он ничего не слышал; эти слова звучали на все лады нескончаемым эхом.
– Э… верный друг, – пробормотал он. – Верный…
– A-а… Темная лошадка. Ну ладно, Верный Друг, третий заезд. Как обычно?
Комната начала вращаться, но Фостер сумел кивнуть. Через некоторое время он обнаружил, что Сэмми пропал; на джук-боксе стоял лишь его бокал рядом со шляпой. Джерри, наклонившись, вперился сквозь стекло во внутренности автомата.
– Не может быть, – прошептал он. – Я пьян. Но пьян недостаточно. Нужно выпить еще.
С отчаянием утопающего он схватил бокал и двинулся к стойке.
– Послушай, Остин… Этот джук-бокс… он как, хорошо работает?
Остин выдавливал лимон и не поднял глаз.
– Жалоб нет.
Фостер украдкой бросил взгляд на автомат. Тот по-прежнему стоял у стены, загадочно блестя хромом и полировкой.
– Не знаю, что и думать… – пробормотал Фостер.
На диск легла пластинка. Автомат заиграл «Пойми же – мы просто любим друг друга».
Дела Джерри Фостера в последнее время шли из рук вон плохо. По натуре консерватор, к несчастью для себя он родился в век больших перемен. Ему необходимо было чувствовать твердую почву под ногами – а газетные заголовки не внушали уверенности, и уж тем более не устраивал его новый образ жизни, складывающийся из технических и социальных новшеств. Появись он на свет в прошлом веке, Фостер катался бы как сыр в масле, но сейчас…
Эпизод с музыкальной машиной был бы забыт, если бы через несколько дней не появился Сэмми с девятью сотнями долларов – результат победы Верного Друга. Фостер немедленно закутил и пришел в себя в знакомом баре. За спиной, вызывая смутные воспоминания, сиял джук-бокс. Из его недр лились звуки «Нет чудесней апреля», и Фостер стал бездумно подпевать.
– Хорошо! – угрожающе заявил тучный мужчина рядом. – Я слышал! Я… что ты сказал?
– Запомни апрель, – машинально повторил Фостер.
– Какой, к черту, апрель! Сейчас март!
Джерри стал тупо озираться в поисках календаря.
– Вот пожалуйста, – почти твердо заявил он. – Третье апреля.
– Это ж мне пора возвращаться… – отчаянно прошептал толстяк. – Оказывается, апрель! Сколько же я гуляю? А, не знаешь?! А что ты знаешь? Апрель… вот ведь черт…
Не успел Фостер подумать, что не мешает перейти в заведение потише, как в бар, безумно вращая глазами, ворвался тощий блондин с топором. Прежде чем его успели остановить, он пробежал через комнату и занес топор над джук-боксом.
– Я больше не могу! – истерически выкрикнул он. – Тварь!.. Я рассчитаюсь с тобой раньше, чем ты меня погубишь!
С этими словами, не обращая внимания на грозно приближающегося бармена, блондин ударил топором по крышке автомата. С резким хлопком полыхнул язычок синего пламени, и блондин оказался на полу.
Фостер завладел стоявшей поблизости бутылкой виски и попытался осмыслить смутно сознаваемые события. Вызвали «скорую помощь». Доктор объявил, что блондин жив, но получил сильный электрический удар. У автомата помялась крышка, однако внутренности остались целы.
– Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал, [11]11
О. Уайльд. «Баллада Рэдингской тюрьмы».
[Закрыть]– сообщил Остин Фостеру. – Если не ошибаюсь, ты – тот парень, который вчера цитировал Хайама?
– Что? – отозвался Фостер.
Остин задумчиво кивал, глядя, как безжизненное тело укладывают на носилки.
– Этот тип частенько сюда наведывался – только ради музыкальной машины. Он просто в нее втюрился. Часами слушал. Конечно, говоря «втюрился», я не имею в виду ничего такого, ясно?
– …ы-ы… – подтвердил Фостер.
– И вот вбегает он пару дней назад, как с цепи сорвался, глаза бешеные, сам ошалевший… грохается перед этим ящиком на колени и молит простить его за что-то… Тебе чего?
– Повторить, – ответил Фостер, наблюдая за выносом носилок.
Джук-бокс щелкнул, и заиграла новая пластинка. Вероятно, забарахлил усилитель, потому что динамики неожиданно взревели.
– Хло-о! – яростно звал джук-бокс. – Хло-о-о!!
Наполовину оглушенный, борясь с ощущением, что все это галлюцинация, Фостер на заплетающихся ногах подошел к автомату и потряс его. Рев прекратился.
– Хло!.. – пропел джук-бокс грустно и нежно.
У входа в бар возникла какая-то суета, но Фостер ни на что не обращал внимания. Его осенила идея. Он прижался лбом к стеклу панели и на останавливающемся диске сумел прочитать название: «Весной в горах».
Пластинка встала на ребро и скользнула назад. Другой черный диск опустился под иглу. «Турецкие ночи».
Но вместо этого джук-бокс с большим чувством исполнил «Мы будем любить друг друга вечно».
Фостер совершенно уже забыл неряшливого толстяка, как вдруг услышал сзади раздраженный голос:
– Ты лжец! Сейчас март!
– A-а, иди к черту, – отмахнулся глубоко потрясенный Фостер.
– Я сказал, ты лжец! – настаивал толстяк, неприятно дыша в лицо Фостера. – Либо ты согласишься, что сейчас март, либо… либо…
С Фостера было достаточно. Он оттолкнул толстяка и двинулся к выходу, когда в воздухе разлилась нежная мелодия «Скажи же „да“ скорей!».
– Март! – визгливо твердил толстяк. – Разве не март?!
– Да, – торопливо согласился Фостер. – Март.
И всю ночь он следовал совету песни. Он слушал толстяка. Он поехал в гости к толстяку. Он соглашался с толстяком. А утром с изумлением узнал, что толстяк взял его на работу – в качестве композитора-песенника для Высшей Студии, – потому что Фостер ответил «да» на вопрос, может ли он писать песни.
– Хорошо, – удовлетворенно произнес толстяк. – Теперь мне, пожалуй, пора домой. А, так ведь я дома? Значит, мне пора на студию. Завтра мы начинаем апрельский супермюзикл – а ведь сейчас апрель?
– Конечно.
– Давай соснем. Нет, не сюда, здесь бассейн… Я покажу тебе свободную спальню. Ты ведь хочешь спать?
– Да, – солгал Фостер.
Тем не менее он заснул, а на следующее утро отправился с толстяком на студию и поставил свою подпись под контрактом. Никто не интересовался его квалификацией – его привел сам Талиоферро, и этого было достаточно. Джерри предоставили кабинет с роялем и секретаршей, и там он просидел остаток дня, недоумевая, как все случилось.
Фостер получил задание – лирическая песня для новой картины. Дуэт.
В младенческом возрасте Фостер играл на пианино, но тайны контрапункта и тональностей прошли мимо него.
Вечером он заглянул в тот бар. Где-то в глубине души Джерри надеялся, что джук-бокс поможет ему. Однако музыкальная машина надоедливо играла одну и ту же песню. Странно, что никто этого не слышал. Фостер открыл сей факт совершенно случайно. Для ушей Остина джук-бокс крутил обычные шлягеры.
Джерри стал внимательно прислушиваться. Звучал завораживающий дуэт, нежный и печальный.
– Кто написал эту песню?
– Разве не Хоги Кармайкл? – отозвался Остин.
Джук-бокс внезапно заиграл «Я сделал это», а затем вновь переключился на дуэт.
В углу Фостер заметил пианино. Он подошел к нему, достал записную книжку и первым делом записал слова. Остальное оказалось не по силам, приходилось надеяться лишь на слух и память. Фостер осмотрел музыкальную машину (разбитую крышку заменили), ласково погладил ее бок и в глубоком раздумье удалился.
* * *
Его секретаршу звали Лойс Кеннеди. Она появилась на следующий день в кабинете Фостера, когда тот сидел у рояля и безнадежно тыкал в клавиши пальцем.
– Позвольте я помогу вам, мистер Фостер, – спокойно сказала девушка.
– Я… нет, спасибо, – выдавил Фостер.
– Плохо знаете музыкальную грамоту? – Лойс ободряюще улыбнулась. – Таких композиторов много. Играют на слух, а в нотах не разбираются.
– В самом деле? – с надеждой пробормотал Фостер.
– Давайте так: вы играйте, а я запишу.
После нескольких тщетных попыток Фостер вздохнул и взял листок со словами – его хоть прочесть можно было.
– Ну пропойте ее, – предложила Лойс.
У Фостера был неплохой слух, и он без труда спел, а Лойс легко подобрала и записала музыку.
– Изумительно! Оригинальная и свежая мелодия. Мистер Фостер, я восхищена вами! Надо немедленно показать ее боссу.
Талиоферро песня понравилась. Он сделал несколько бессмысленных поправок, которые Фостер с помощью Лойс внес в текст, и созвал целый симпозиум песенников для прослушивания шедевра.
– Я хочу, чтобы вы поняли, что такое хорошо, – изрек Талиоферро. – Это моя новая находка. Мне кажется, нам нужна свежая кровь, – мрачно закончил он, обводя притихших песенников зловещим взглядом.
Фостер сидел как на иголках, ожидая, что вот-вот кто-нибудь из присутствующих вскочит и закричит: «Эта ваша находка украл мелодию у Гершвина!..»
Или у Берлина, или Портера, или Хаммерстайна…
Разоблачения не последовало. Песня оказалась новой и принесла Фостеру славу композитора и поэта.
Так начался успех.
Каждый вечер он в одиночку посещал некий бар, и джук-бокс помогал ему с песнями. Джук-бокс словно понимал, что именно требуется, и нежил Фостера западающими в сердце мелодиями, складывающимися в песни с помощью Лойс.
Кстати, Фостер начал замечать, что она – поразительно красивая девушка. Лойс не казалась неприступной, но пока Фостер избегал решительных действий. Он не был уверен в долговечности своего триумфа.
Хотя расцветал Фостер как роза. Банковский счет круглел с не меньшей скоростью, чем он сам, а пил Фостер теперь гораздо реже, хотя бар посещал ежедневно.
Однажды он спросил у Остина:
– Этот джук-бокс… Откуда он взялся?
– Не знаю, – ответил Остин. – Он уже стоял, когда я начал здесь работать.
– А кто меняет пластинки?
– Ну… компания, надо полагать.
– Вы видели их когда-нибудь?
Остин задумался.
– Наверное, они приходят в смену напарника. Пластинки новые каждый день. Отличное обслуживание.
Фостер решил расспросить и другого бармена, но не расспросил. Потому что поцеловал Лойс Кеннеди.
Это был пороховой заряд. Они колесили по Сансет-Стрип, обсуждая проблемы жизни и музыки.
– Я иду, – туманно выразился Фостер, отворачивая от столба светофора. – Мы идем вместе.
– Ах, милый! – промурлыкала Лойс.
Фостер и не чувствовал, что последние дни находился в страшном напряжении. Сейчас оно исчезло. Как замечательно обнимать Лойс, целовать ее, наслаждаться легким щекотанием ее волос… Все виделось в розовом свете.
Внезапно в розовой мгле проявилось лицо Остина.
– Как всегда? – поинтересовался бармен.
Фостер моргнул.
– Остин… Давно мы здесь?
– Около часа, мистер Фостер.
– Дорогой! – ластилась Лойс, нежно и плотно прижимаясь к плечу.
Фостер попытался подумать. Это было трудно.
– Лойс, – произнес он наконец, – не надо ли мне написать песню?
– Зачем спешить?
– Нет. Раз я здесь, то добуду песню, – непререкаемо изрек Фостер и поднялся.
– Поцелуй меня, – проворковала Лойс.
Фостер повиновался, затем засек координаты джук-бокса и двинулся к цели.
– Привет, – сказал он, похлопывая гладкий блестящий бок. – Вот и я. Правда, немного пьян, но это ничего. Давай-ка запишем песенку.
Машина молчала. Фостер почувствовал прикосновение Лойс.
– Пойдем. Мы не хотим музыки.
– Подожди, моя прелесть.
Фостер уставился на автомат и вдруг расхохотался.
– Понимаю…
Он достал пригоршню мелочи, сунул монету в щель и дернул рычаг.
Джук-бокс хранил молчание.
– Что случилось?.. – пробормотал Фостер.
Внезапно ему пришел на память случай с блондином, напавшим на джук-бокс с топором.
Остин подсказал фамилию, и через час Фостер сидел у госпитальной койки, на которой покоились изуродованные и забинтованные останки человека со светлыми волосами.
– Меня вынесли на носилках из бара, – рассказывал блондин. – И тут появилась машина. Я ничего не почувствовал. Я и сейчас ничего не чувствую. Водитель – женщина – утверждает, что кто-то выкрикнул ее имя. Хло. Это так удивило ее, что она дернула руль и сбила меня. Вы знаете, кто крикнул «Хло»?
Фостер вспомнил. Джук-бокс играл «Хло», что-то случилось с усилителем, и на секунду он заорал как бешеный.
– Я парализован, – продолжал блондин. – Скоро умру. И хорошо. Она очень умная и мстительная.
– Она?
– Шпионка. Возможно, самые разные устройства замаскированы под… под вещи, к которым мы привыкли. Не знаю. Вот и джук-бокс… он… нет. Она! Она жива!
– А…
– Кто ее поставил? – перебил блондин. – Они. Пришельцы из иного времени? Им нужна информация, но сами показываться не смеют, вот и монтируют шпионские устройства в вещах, которые не вызывают у нас подозрений. Например, в автоматической радиоле. Только эта немного разладилась. Она умнее других.
Блондин приподнял голову, горящие глаза впились в радио, висевшее на стене.
– Даже здесь, – прошептал он. – Обычное радио? Или их хитроумные штучки?!
Его голова бессильно упала на подушку.
– Я начал догадываться довольно давно. Она подсказывала мне разные идеи, не раз буквально вытаскивала из тюрьмы. Но прощения не будет. Она ведь женщина. Механический мозг? Или… нет, я не узнаю, никогда не узнаю. Скоро я умру. Ну и ладно…
Вошла сестра.
Джерри Фостер был испуган. На опустевшей Мэйн-стрит царили тишина и мрак.
– Ни за что бы ни поверил, – бормотал Фостер, прислушиваясь к собственным гулким шагам. – Но я верю. Надо наладить отношения с этим… с этой… с музыкальной машиной!
Какая-то трезвая часть ума направила его в аллею. Заставила осторожно выдавить стекло. Настойчиво провела по темной кухне.
Он был в баре. Пустая стойка. Слабый мерцающий свет, пробивающийся сквозь шторы. И черная молчаливая глыба джук-бокса у стены.
Молчаливая и безразличная. Даже когда Джерри опустил монету.
– Послушай! – взмолился он. – Я был пьян… О, это безумие! Не может такого быть! Ты не живая… или живая?
Это ты расправилась с парнем, которого я сейчас видел в больнице?!. Итак, ты женщина. Завтра я принесу тебе цветы. Я начинаю верить. Конечно же, я верю! Я никогда не взгляну на… на другую девушку. Не надо дуться, ну… Ты же любишь меня, я знаю. О господи!
У Фостера пересохло в горле. Он пошел за стойку и вдруг замер, пораженный леденящей душу уверенностью, что рядом кто-то есть.
Их было двое, и они не были людьми.
Один вытащил из джук-бокса маленький блестящий цилиндр.
Чувствуя, как высыхает пот на лице, Фостер слушал их мысли.
– Рапорт за истекшие сутки. Вставь свежую кассету и заодно смени пластинки.
В голове Фостера закружился бешеный калейдоскоп. Слова Остина… умирающий блондин… бесформенные фигуры…
– Здесь человек, – подумал один из них. – Он видел нас. Его надо ликвидировать.
Мерцающие нечеловеческие фигуры стали приближаться. Фостер обогнул край стойки и, бросившись к музыкальной машине, обхватил руками ее холодные бока.
– Останови их! Не дай им убить меня!
Теперь он не видел созданий, но чувствовал их прямо за спиной. Паника обострила чувства. Фостер выбросил указательный палец и ткнул им в кнопку с надписью «Люби меня вечно».
Что-то коснулось его плеча и окрепло, оттягивая назад.
Внутри автомата замельтешили огни. Выскользнула пластинка. Игла медленно опустилась на черную дорожку.
Джук-бокс начал играть «Цена тебе грош – сейчас ты умрешь».
