Текст книги "Жизнь коротка"
Автор книги: Роджер Джозеф Желязны
Соавторы: Айзек Азимов,Ричард Мэтисон (Матесон),Ирвин Шоу,Пол Уильям Андерсон,Генри Каттнер,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Филип Киндред Дик,Лайон Спрэг де Камп,Харлан Эллисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)
Эдвард Брайант
КОРПУСКУЛЯРНАЯ ТЕОРИЯ
Мрак… Но каков размах – уподобить человека Вселенной!
* * *
Мою тень черным камнем швыряет на стену. Веранду заливает преждевременное лето. Все вспыхивает. Элиот ошибался; Фрост был прав.
Наносекунды…
Смерть так же относительна, как и всякая другая очевидная константа. Проносится мысль: «Я умираю?»
Я думал, что это пустой, избитый штамп.
– Вся жизнь спрессовывается в одно мгновение и проносится перед глазами умирающего. – Аманда налила мне еще бокал бургундского цвета ее волос. И в волосах, и в бургундском играли блики каминных всполохов. – Психолог по фамилии Нойес… – Она неожиданно улыбнулась. – Тебе интересно?
– Конечно. – Отсветы огня смягчают резкие черты ее лица. Проступает нежная красота тридцатилетней давности.
Я пью. У меня низкий порог опьянения.
– Почему это происходит? Как? – Мне не нравится надрыв в голосе. Внезапно мы отдаляемся друг от друга на расстояние куда большее, чем ширина стола между нами; в глазах Аманды я ищу напоминания о Лизе. – Жизнь уносится – или мы от нее удаляемся, – как неудержимо разносит Землю и межзвездный спутник. Взаимное разлетание на скорости света, и разрыв тут же заполняет пустота.
Я держал бокал за ножку, вращал его, смотрел сквозь искажающее стекло.
Потрескивают сосновые поленья. Аманда поворачивает голову, и то, что ей видится, погибает в пламени.
В тридцать лет я невнятно и обиженно выразил свое огорчение по поводу того, что последние годы я ошивался без толку и не сделал ничего значительного. Лиза только рассмеялась, доведя меня сперва до бешенства и вогнав надолго потом в мрачное настроение. Лишь позже я понял, что ее реакция была единственно верной.
– Глупо. Этакий байроновский герой, полный сентиментальной хвастливости и жалости к себе. – Она загородила выход из кухни и произнесла в миллиметрах от моего лица: – Словно в тридцать ты проснулся и обнаружил, что о тебе слышали только пятьдесят шесть человек.
Я с трудом выдавил слабый ответ:
– Может быть, пятьдесят семь?
Она засмеялась; я засмеялся.
Потом мне исполнилось сорок, и снова я пережил травму псевдоимпотенции. Год я не писал ровным счетом ничего и уже два как ничего хорошего. На сей раз Лиза не смеялась; она делала что могла, то есть не путалась под ногами, когда я попеременно хандрил и буйствовал в нашем прибрежном домике к юго-западу от Портленда. Гонорар от книги по термоядерной реакции синтеза помогал нам сводить концы с концами.
– Послушай, может быть, мне лучше уехать, – предложила она. – Тебе не мешает побыть одному.
Временные разлуки не были для нас чем-то новым. В самом начале мы обнаружили, что наш союз заметно расшатывается, если мы проводим вместе больше шестидесяти процентов времени. Но тогда Лиза внимательно посмотрела мне в глаза и решила не уезжать. Через два месяца я взял себя в руки и сам попросил одиночества. Она отлично знала меня – и снова рассмеялась, потому что поняла, что я выхожу из очередного периода умственной спячки.
Серым зимним днем Лиза села на самолет и направилась к моим родителям в Колорадо. Перед тем как подняться на борт, она остановилась на секунду и помахала с верхней ступеньки трапа; ветер разметал ее темные волосы вокруг лица.
Два месяца спустя черновой план книги о революции в биологии был готов. По крайней мере раз в неделю я звонил Лизе, и она рассказывала о своих новых фотографиях. Потом я использовал ее как слушателя для рассуждений об эктогенезе и гетерозиготах.
– И что мы будем делать, когда ты закончишь свой первый набросок, Ник?
– Предадимся восхитительному безделью. Месяц проведем во власти Трансканадской железной дороги.
– Ты знаешь, как я хочу тебя видеть? – спросила она.
– Наверное, так же, как я тебя.
– О нет, – возразила она. – Знай же…
То, что она мне сказала, безусловно, нарушало федеральные законы. От одного только звука ее голоса, доносящегося по телефонным проводам, у меня дрожали ноги.
– Ник, я заказываю билет. Сразу тебе сообщу.
Думаю, она хотела устроить мне сюрприз. Лиза не известила меня, когда заказала билет. Меня известили из авиакомпании.
Теперь мне пятьдесят один. Маятник вернулся в исходную точку, и я снова горько разочарован, что не достиг большего. Столько еще несделанного! Живи я столетия, мне все равно не хватит времени. Тем не менее вряд ли я столкнусь с этой проблемой.
Врач сказал, что в моей распроклятой крови повышенное содержание щелочной фосфотазы. Как банально звучит эта фраза, как стерильно; и как жалко себя становится. Разве я не могу позволить себе пустить слезу, Лиза?
Лиза?
Смерть… Я хочу сам определить свой срок.
– Очаровательно, – произнес я много позже. – Конец света.
– О Боже, твои вечные шутки! – вспыхнула Дентон, моя знакомая, молодой радиоастроном. – Как можно острить на такую тему?!
– Так мне легче не плакать, – тихо ответил я. – Что толку рыдать и бить себя кулаком в грудь?
– Спокойствие, такое спокойствие… – Она кивнула на меня странный взгляд.
– Я знаю врага. У меня было время все обдумать.
Ее лицо приняло задумчивое выражение, глаза смотрели куда-то за пределы тесного кабинета.
– Если ты прав, это может оказаться самым грандиозным событием за всю историю науки. – Она поежилась и посмотрела мне прямо в глаза. – Или самым чудовищным.
– Выбирай. – Я пожал плечами.
– Если тебе вообще поверить.
– Такова моя специальность – предположения.
– Фантазии.
– Называй как хочешь. – Я встал и подошел к двери. – Не думаю, что у нас много времени. Ты так никогда и не была у меня… – Я поколебался. – Приезжай в гости, буду рад тебя видеть.
– Может быть, – сказала она.
Мне не следовало выражаться так двусмысленно.
Я не знал, что через час после того, как я вышел из ее кабинета, Дентон села за руль своей спортивной машины и помчалась по горной дороге. Туристы видели, как она не вписалась в поворот.
Не такова ли цена веры, с горечью подумал я, когда до меня дошло известие. Я поехал в больницу. Родственников у нее не было, и благодаря помощи Аманды врачи разрешили мне стоять у постели.
Никогда в жизни не видел я таких успокоенных черт, такой умиротворенности, такой недвижности еще живого человека. Шло время, настенные часы тихо отсчитывали секунды. А я никому не мог рассказать…
Возвращаясь к началу…
Как личностей врачей я сносил; как класс они наводили на меня ужас, подобный страху перед акулами или перед смертью в огне. Но в конце концов я решился на обследование, в назначенный день приехал в сияющую белизной клинику и полчаса в угрюмой тоске читал в приемной прошлогодний номер «Научного обозрения».
– Мистер Ричмонд? – сказала улыбающаяся сестра. Я прошел за ней в кабинет. – Доктор сейчас будет.
Она тихо исчезла, а я прислонился к столу. Через две минуты дверь отворилась.
– Как дела? – спросил мой доктор. – Давно не виделись.
– Не могу пожаловаться. – Я обратился к привычному медицинскому ритуалу. – Никакого гриппа.
Аманда посмотрела на меня терпеливым взглядом.
– Ты не нытик, не нуждаешься больше в снотворном или в постоянном подбадривании. Так в чем дело?
Я беспомощно развел руками.
– Николас! – В ее голосе явственно прозвучали раздраженные нотки: давай говори, мне некогда.
– Ради бога, не уподобляйся моей незамужней тетушке.
– Хорошо, Ник. Что стряслось?
– Болезненное мочеиспускание.
Она что-то записала. Не поднимая головы.
– Подробнее.
– Натуживание.
– Давно началось?
– Месяцев шесть-семь. Постепенно.
– Что ты еще заметил?
– Учащенность.
– Это все?
– Ну… – промолвил я, – выделения.
Она стала перечислять механическим тоном:
– Боль, жжение, нетерпение, изменение мочи? Консистенция, цвет, сила струи?
– Что?
– Темнее, светлее, помутнения, выделения с кровью, лихорадка, ночное потение?
Я отвечал кивками или односложным мычанием.
– Н-да. – Она еще что-то записала и отложила мою медицинскую карту. – Так, Ник, раздевайся и ложись на стол. На живот.
– 0-ох, – вздохнул я.
Аманда натянула резиновую перчатку.
– Думаешь, мне это доставляет удовольствие?
Когда все осталось позади и я, поморщившись, неуклюже прислонился к краю стола, я спросил:
– Ну?
Аманда что-то черкнула на листе бумаги.
– Я направляю тебя к урологу. Тут буквально в паре кварталов.
– Давай выкладывай, – потребовал я. – А не то пойду в библиотеку и проверю симптомы по энциклопедии.
Она ответила мне прямым взглядом голубых глаз.
– Я хочу, чтобы препятствие обследовал специалист.
– Ты что-то нашла своим пальцем?
– Грубо, Николас. – Аманда чуть улыбнулась. – Твоя простата тверда… как каменная. Причины возможны разные.
– То, что Джон Уэйн называл Большим Р?
– Рак простаты у мужчин твоего возраста встречается сравнительно редко. – Она заглянула в мою карту. – Пятьдесят лет.
– Пятьдесят один, – поправил я, тщетно пытаясь изменить тон. – Ты забыла поздравить меня с днем рождения.
– Но он не исключен. – Аманда встала. – Когда будут готовы результаты, приходи.
Как всегда, провожая, она похлопала меня по плечу. Но сейчас ее пальцы были слегка напряжены.
Перед моими глазами стояли покрытые травой холмики и мраморные плиты, и, выходя из кабинета, я ни на что не обращал внимания.
– Ник? – Мягкий оклахомский акцент.
Я обернулся, опустил взгляд, увидел взъерошенные волосы. Джеки Дентон, юное дарование из обсерватории Гэмов-Пик, держала на коленях захватанный номер «Научного обозрения». Она чихнула в платок.
– Не подходи. Я дико простужена. Ты тоже?
Я неопределенно развел руками.
– Уколы.
– Да… – Она снова чихнула. – Как раз собиралась тебе сегодня позвонить – позже, с работы. Видел картинку ночью?
Наверное, по моему лицу все было ясно.
– Тоже мне научно-популярный писатель, – едко заметила она. – Ригель превратился в сверхновую!
– В сверхновую, – глупо повторил я.
– Представляешь, бух! – Джеки проиллюстрировала свои слова руками, и журнал упал с ее колен на пол. – Но ты не расстраивайся, он будет торчать в небе еще пару недель – величайшее космическое представление.
Я потряс головой, приходя в себя.
– Впервые в нашей галактике за… сколько? Триста пятьдесят лет? Жаль, что ты мне не позвонила.
– Немножко больше. Звезда Кеплера наблюдалась в 1604-м. А насчет звонка – прости. Мы были чуть-чуть заняты, понимаешь?
– Могу себе представить. Когда это случилось?
Она нагнулась за журналом.
– Ровно в полночь. Мистика! Как раз закончилась моя смена. – Джеки улыбнулась. – Нет ничего лучше катаклизма, чтобы забыть о насморке. Сегодня Крис никого не отпускает – вот почему мне пришлось идти в поликлинику.
Кришнамурти был директором обсерватории Гэмов.
– Ты скоро вернешься?
Она кивнула.
– Скажи Крису, что я подъеду. Мне нужен материал.
– Непременно.
К нам подошла медсестра.
– Мисс Дентон?
– Ох. – Джеки кивнула и решительно высморкалась. Высвободившись из объятий глубокого кресла, она сказала: – Как это ты не читал про Ригель в газетах? На первой полосе во всех утренних выпусках.
– Я не читаю газет.
– А радио? Телевидение?
– Телевизор я не смотрю, а в моей машине нет приемника.
Уже почти скрывшись в коридоре, она бросила:
– Этот твой деревенский домик действительно, должно быть, в дикой глуши.
* * *
С карниза гаража стекают ледяные капли. Если небо меня не обманывает, то до следующего снегопада еще не скоро.
Закат приходит рано в мой домик высоко в горах; тени вползают во двор и высасывают тепло с моей кожи. Когда-то вершины казались мне добрыми чуткими гигантами.
Что это? Вроде вспышка… Впрочем, нет, всего лишь секундное отражение заката в стеклах. Дом остается темным и молчаливым. Поэтессы из Сиэтла нет уже три месяца. Мой холод – ее тепло. Я думал, что она согреет меня, но ее общество только студило. На прощание она оставила мне в пустом доме сонет о трескучем морозе.
Последние мои одиннадцать лет нельзя назвать холостяцкими. Но порой… Энтропия в конце концов поглощает любую кинетическую энергию.
Потом я посмотрел на мерцающий восток и увидел восходящий Ригель. Луна еще не появилась, и самым ярким небесным объектом была взорвавшаяся звезда. Она пригвоздила меня к месту ослепительными огнями идущего на посадку самолета. Струящийся свет покинул сверхновую пятьсот лет назад (надо включить эту деталь в неизбежную статью; наглядные иллюстрации межзвездных расстояний неизменно поражают читателя).
Сегодня ночью под недобрым взором раскаленного ока погибающего Ригеля… да, меня охватил трепет. Я еще подумал – знаю, это маловероятно, – есть ли у Ригеля планеты. Успели ли рассыпаться горные хребты и испариться океаны? Я подумал – смотрели ли пять столетий назад растерянные обитатели, как звездный огонь пожирает небеса? Было ли у них время возопить о несправедливости? В нашей галактике сто миллиардов звезд; по оценке лишь три звезды в тысячу лет переходят в сверхновые. Неплохие шансы. Ригель проиграл.
Почти загипнотизированный, я смотрел, пока меня не пробудил резкий порыв зародившегося во тьме ветра. Пальцы онемели от холода. Входя в дом, я последний раз взглянул на небо. Поражающий Ригель – да; но мое внимание приковал другой феномен на севере. Точка света вспыхнула ярче окружающих звезд. Сперва я решил, что это проходящий самолет, но ее положение оставалось постоянным. Не желая верить, зная вероятность такого события, я вынужден был признаться себе, что это сверхновая.
Я немало чего повидал за пять десятилетий. И все же, глядя на небо, я почувствовал себя испуганным дикарем, дрожащим в звериных шкурах. И зубы мои стучали не только от холода. Я хотел спрятаться от вселенной. Дверь в дом была, к счастью, незаперта – я не смог бы вставить ключ в замок. Наконец я перешагнул через порог и включил весь свет, отрекаясь от двух звездных костров, пылающих в небе.
Уролог оказался суровым человеком по имени Шарп, встретившим меня, как встречал, я подозреваю, всякий научный образчик, появляющийся в его лаборатории. Он читал некоторые мои книги, и я по достоинству оценил его полное отсутствие уважения к старшим или знаменитостям.
– Вы не будете темнить? – спросил я.
– Можете на это рассчитывать.
И тут не обошлось без проклятой урологической процедуры с пальцем. Когда я наконец оказался в состоянии взглянуть на врача вопросительно, он медленно кивнул и произнес:
– Есть узелок.
Затем последовала серия анализов крови на содержание какого-то энзима под названием «фосфотаза».
– Повышенное, – сказал Шарп.
В заключение мне предстояло принять цитоскоп; сияющую металлическую трубку введут в мочеиспускательный канал и возьмут пробу хирургическими щипцами.
– Если биопсия покажет злокачественную опухоль…
– Я не могу отвечать на молчание.
– Перестаньте, – сказал я. – До сих пор вы говорили прямо. Какова вероятность излечения злокачественной опухоли?
Вид у Шарпа был несчастный с момента моего прихода. Сейчас он выглядел еще более несчастным.
– Не моя специальность, – отрезал он. – Зависит от многих факторов.
– И все-таки?
– Тридцать процентов. И вовсе никаких шансов, если есть метастазы.
При этих словах его глаза встретились с моими; потом он занялся микроскопом. Несмотря на анестезию, мой член горел словно в адском огне.
Наконец, в ночь второй сверхновой, я дозвонился Джеки Дентон.
– Я думала, что вчера у нас был сумасшедший дом… Посмотрел бы ты сейчас. У меня одна минута.
– Я лишь хотел удостоверить. Я видел, как она взорвалась.
– Тебе повезло. Все в обсерватории наблюдали за Ригелем… – В наш разговор ворвались гудки. – Ник, ты слушаешь?
– Кому-то нужна линия. Скажи мне только: это самая настоящая сверхновая?
– Самая настоящая. И всего в девяти световых годах. Сириус А.
– Восемь и семь десятых, – машинально поправил я. – И что это повлечет?
– Каковы следствия? Не знаю. Пока думаем. – У меня сложилось впечатление, что она прикрыла трубку рукой; потом снова раздался ее голос: – Послушай, мне надо идти. Крис рвет и мечет. Позже поговорим.
– Ладно. – Мертвая линия донесла до меня шипение всего водорода вселенной на волне 21 сантиметр. Затем раздались гудки, и я положил трубку.
Аманда казалась расстроенной. Она дважды пролистала какие-то бумажки – очевидно, результаты моих анализов.
– Ну, – сказал я с противоположной стороны стола, с места пациента. – Выкладывай.
– Мистер Ричмонд? Николас Ричмонд?
– Слушаю.
– Говорит миссис Кюрник, авиакомпания «Транс-запад». Я звоню из Денвера.
– Да?
– Ваш номер мы узнали из квитанции за телефонный разговор, оплаченный Лизой Ричмонд…
– Это моя жена. Я ожидаю на днях ее приезда. Она попросила вас известить меня?
– Мистер Ричмонд, ваша жена находилась на борту рейса № 903, Денвер – Портленд.
– Ну? Что случилось? Она больна?
– Произошел несчастный случай.
Наступившее молчание сдавило мое горло.
– Тяжелый?
– Самолет разбился в десяти милях от Гленвуд-Спрингс, штат Колорадо. Прибывшие спасательные партии сообщили, что живых нет. Примите наши соболезнования, мистер Ричмонд.
– Живых нет? – пробормотал я. – То есть…
– Поверьте, мы сделали все, что могли. Если ситуация как-то изменится, мы немедленно сообщим.
– Благодарю, – машинально выдавил я.
Мне показалось, что миссис Кюрник хотела что-то добавить, но после короткой паузы она сказала лишь:
– Спокойной ночи.
Смерть моя наступила в снежных горах Колорадо.
– Биопсия показала злокачественную опухоль, – произнесла Аманда.
– Что ж, – промолвил я. – Плохо. – Она кивнула. – Каковы мои перспективы?
Искареженные куски металла словно клыки вонзились в заснеженный склон горы.
Мой случай необычен лишь относительно. По словам Аманды, рак простаты – наказание мужчинам за хорошее во всех прочих отношениях здоровье. Избегнув других опасностей, мужчина двадцатого века расплачивается простатой. В моем случае расплата наступила на двадцать лет раньше срока; просто не повезло.
При условии, что рак еще не дал метастазы, существовало несколько возможностей. Но Аманда не надеялась на химиотерапию или радиологию. Она предложила радикальную простатоктомию.
Остывающий металл трещал и шипел в снегу; потом все стихло.
– Я бы не предлагала, если бы у тебя не было впереди много ценных лет. Пациентам пожилого возраста это обычно не рекомендуется. Но общее состояние у тебя хорошее; ты выдержишь.
– И? – подсказал я.
– Ты отлично понимаешь.
Я не возражал против отключения семенных канатиков – мне давно следовало это сделать. В пятьдесят один можно хладнокровно принять стерильность. Но…
– Половые дисфункции? Импотенция? – вымолвил я, и мой голос задрожал. – Я не могу пойти на это.
– Уж будь уверен, сможешь, – твердо заявила Аманда. – Сколько я тебя знаю? – И сама ответила на свой вопрос: – Долго. Достаточно, чтобы понять, что для тебя главное.
Я молча покачал головой.
– Послушай, черт побери, смерть от рака хуже!
– Нет, – упрямо произнес я. – Может быть. Это все?
Это было не все. Я должен был лишиться мочевого пузыря.
– Из меня будут торчать трубки? Если я выживу, то остаток жизни мне предстоит таскать пластиковый мешок для стока мочи?
– Ты представляешь все чересчур мелодраматично, – тихо сказала Аманда.
– Но я прав?
После паузы:
– По существу, да.
На меня обрушилась вся эта ужасная отвратительная несправедливость.
– Нет. Нет, черт побери. Выбор принадлежит мне. Так я жить не стану. Когда я умру, мои страдания кончатся.
– Николас! Перестань себя жалеть.
– Думаешь, у меня нет на это права?
– Будь же благоразумен.
– Ты должна утешать меня, – заметил я. – А не спорить. Тебя учили, как успокаивать обреченных. Ты будь благоразумна.
Мышцы вокруг ее рта напряглись.
– Я предлагаю тебе выбор, – процедила Аманда. – А ты можешь поступать как хочешь.
Много лет я не видел ее такой сердитой. Мы свирепо смотрели друг на друга, наверное, не меньше минуты.
– Ладно, – произнес я. – Прости.
Она не смягчилась.
– Уж лучше бесись, ной, рви и мечи. Последние одиннадцать лет ты жил словно в спячке.
Я внутренне отшатнулся.
– Я выжил. Этого довольно.
– Ты очнулся – и уже готов поднять лапки? Лиза была бы разочарована.
– Оставь ее в покое, – раздраженно попросил я.
– Не могу. Именно благодаря ей ты мне еще ближе. Не забывай, она была моей лучшей подругой.
«Ты ее слушай, – однажды сказала мне Лиза. – Она гораздо умнее всех нас». Лиза знала о наших отношениях; в конце концов, именно Аманда нас и познакомила.
– Помню. – Я почувствовал растерянность, отрешенность, обиду, оцепенение – все череду эмоций, ведущую к последнему шагу.
– Ник, у тебя впереди еще не один год жизни. Я хочу, чтобы ты ими воспользовался. И если для этого понадобится имя Лизы…
– А я не хочу жить, если это значит ползать истекающим мочой полумеханическим евнухом.
Аманда пристально посмотрела на меня, а потом сказала искренне:
– Есть почти несбыточный шанс. Я слышала от одного знакомого, что Новой лаборатории физики мезонов в Нью-Мексико требуется подопытный.
Я обшарил свою память.
– Лечение пучком элементарных частиц?
– Пионов.
– Сомнительная штука.
Она улыбнулась.
– Ты споришь?
– Нет. – Я тоже улыбнулся.
– Не хочешь попробовать?
Моя улыбка погасла.
– Не знаю. Подумаю.
– Уже кое-что, – сказала Аманда. – Я сделаю пару звонков. Неизвестно еще, заинтересована ли лаборатория в тебе в такой же степени, как ты должен быть заинтересован в них. Пока сиди дома. Я дам тебе знать.
– Я еще не сказал «да». Так что мы дадим знать друг другу.
Я не стал признаваться Аманде, но, выходя из ее кабинета, я думал только о смерти.
* * *
Как мелодраматично это ни выглядит, но я отправился в город и зашел в оружейный магазин. Через два часа я устал от пистолетов. Сталь казалась неизменно холодной и бездушной.
Дома автоответчик проиграл мне одну-единственную запись: «Ник, это Джеки Дентон. Имей в виду, что Крис устраивает пресс-конференцию в начале недели – вероятно, днем в понедельник. Мы так и не смогли предложить мало-мальски разумной теории, объясняющей три сверхновые и полдюжины новых, вспыхнувших за последние дни. Однако, насколько я знаю, этого сделать не может никто. Мы чересчур много бодрствуем по ночам, мы превращаемся в вампиров. Когда определят точное время конференции, я с тобой свяжусь. Тридцать секунд, наверное, уже кончаются, так что…»
Пока перематывалась лента, в голове у меня кружились странные мысли. Три сверхновые? Одна – всего лишь природа, перекроил я известную фразу. Две – только совпадение. Три…
Повинуясь внезапному порыву, я набрал домашний номер Дентон; никто не отвечал. Все номера обсерватории были заняты. Я считал естественным, что нуждаюсь в Джеки Дентон не только как в слушателе или в источнике информации. Между прочим, в ее кабинете в запертом ящике лежит пистолет. Она не отказала бы мне в просьбе.
Раздражающая регулярность коротких гудков заставила меня очнуться. Минутку, сказал я себе. Ричмонд, ты что предлагаешь?
У меня не было ответа. Пока.
Поздно вечером я открыл застекленную дверь на втором этаже и потревожил девственную нетронутость снега на верхней веранде. Я смотрел в ночное небо, а вокруг меня струился теплый воздух из приоткрытой двери. Несмотря на облака, затянувшие Каскадные горы, над тьмой господствовали три сверхновые. Я мысленно провел прямые линии; соедините точки и решите головоломку – что запрятано на картинке?
Несколько лет назад одна сумасбродная затея привела меня к месмеристке – так она себя называла. Накануне я вспомнил, что существует способ расширения возможностей компьютеров. Этот способ, в частности, использовали для увеличения разрешающей способности фотопроб «Маринера» и «Викинга». В то время мне казалось логичным, что и человеческую память можно как-то улучшить и прояснить с помощью гипноза. Воистину дикая фантазия. Но тогда идея показалась мне достаточно разумной и убедительной и привела в заведение мадам Гузман. Мадам Гузман имела кожу цвета бронзы; намеренно одевалась и вела себя как стереотип нашего представления о цыганке. Шарф и магический шар были уже перебором.
Перед тем как подняться на борт, Лиза остановилась на секунду и помахала с верхней ступеньки трапа; ветер разметал ее темные волосы вокруг лица.
Единственное, что удалось мадам Гузман, это как бы заморозить последний образ Лизы. Потом она приблизила меня к ней вплотную. До сих пор мне порой видится в кошмарах: глаза Лизы устремлены в даль, вся она какая-то зернистая, как на газетной фотографии. Я смотрю, но не могу прикоснуться. Я говорю, но она не отвечает. Меня знобит от холода… и я шире распахиваю застекленную дверь.
И вдруг!.. В космосе открывается глаз. Сияние, холодное как свет от лампочки холодильника в ночной кухне. Марс исчезает, поглощенный блеском новой. Еще одна, отмечаю я. Новое око завораживает меня, пригвождает к месту так же легко, как ребенок пришпиливает очередную бабочку в своей коллекции.
Ник!
Кто это?
Ник…
Ты – слуховая галлюцинация.
Здесь, на веранде, вокруг меня вихрится смех. От этого звука должны обрушиться хлопья снега на деревьях. Дрожит немое спокойствие гор.
Секрет, Ник.
Какой секрет?
В пятьдесят один ты уже вполне можешь его отгадать.
Не надо со мной играть.
А кто играет? Сколько бы времени ни оставалось…
Ну?
Одиннадцать лет ты фантазировал, плыл по течению, не реагировал ни на что.
Знаю.
В самом деле? Тогда действуй. Принимай решения. Сколько бы времени ни оставалось…
Невольно дрожа, я схватился за поручень веранды. Призрачный черно-белый зернистый портрет растворился в деревьях. С ветки на ветку, с вершины до земли, падал хрустящий снег. Деревья сбросили свою мантию. Рассыпчатая пыль взметнулась к веранде и коснулась моего лица жалящими бриллиантами.
Одиннадцать лет – это больше, чем половина срока, который проспал Рип ван Винкль.
– Черт побери, – сказал я. – Черт побери, – повторил я, глядя в небо.
На заснеженном склоне в Орегоне я вновь обрел жизнь.
И, Аманда… да. Да.
Сделав пересадку в Альбукерке, мы добрались до Лос-Аламоса с помощью «Авиакомпании Росса». Никогда в жизни я не летал на таком древнем самолете и надеюсь, что никогда больше не буду. На подходе к горам крошечный кораблик изрядно пошвыряло. Я вообще не ожидал возвышенной местности, считая, что Лос-Аламос расположен в окружающих Альбукерке прериях. Вместо этого мне открылся маленький городок, свивший гнездо в седловине покрытых лесом гор.
Безразличный голос пилота объявил приближающуюся посадку, температуру в аэропорту и факт, что в Лос-Аламосе больше докторов наук на душу населения, чем в любом другом американском городе.
– Уступая в мире лишь Академгородку, – заметил я, повернувшись к Аманде. Вокруг ее прикрытых глаз собрались морщинки. Похоже, несмотря на старую дружбу, профессиональный долг и желание наблюдать экзотический эксперимент, Аманда сожалеет, что вызвалась сопровождать меня к «фабрике мезонов».
Большая часть лаборатории физики мезонов находилась глубоко под землей. Нас изнурительно долго водили по всем помещениям; полагаю, значительно дольше, чем обычных пациентов и их лечащих врачей, – честь, выпавшая на долю не так подопытного кролика, как журналиста. Все увиденное наводило на мысли о дорогих декорациях для научно-фантастического фильма: плавные изгибы сияющего эмалевой белизной кольца главного ускорителя, напоминающие коридоры космической станции из «Одиссеи 2001 года»; зона пуска; пятиметровая пузырьковая камера, смахивающая на какую-то машину времени…
Я бывал и в лаборатории Ферми в Иллинойсе, и в Церне в Женеве и потому имел общее представление об оборудовании. И все же мне пришлось несладко, объясняя Аманде невообразимую путаницу физики высоких энергий, словно сошедшую со страниц «Алисы в Стране Чудес». Не легче приходилось и Делани, молодой женщине-биофизику, на время лечения приставленной ко мне. Попробуйте рассортировать мезоны, пионы, хадроны, лептоны, барионы, джи-частицы, фермионы и кварки и такие квантовые характеристики, как странность, цвет, барионовое число и очарование. Особенно очарование, это эфемерное качество, отвечающее за то, что определенные виды радиоактивного распада должны происходить, но не происходят. В конце концов я захлебнулся в море кварков, антикварков, очарованных кварков и кварклетов.
Какой-то шутник поставил табличку на столик дежурного в административном корпусе: «Очарованы вас видеть».
– Это шутка, да? – неуверенно спросила Аманда.
Делани, относившаяся ко всему с предельной серьезностью, не рассмеялась.
– Кое-кому это кажется забавным. Лично я не нахожу.
Мы без конца обговаривали предстоящее лечение. Я оптимистично помечал себе для будущей книги: «Основная проблема радиологической терапии рака заключается в том, что жесткая радиация не только убивает раковые клетки, но и заражает окружающие здоровые ткани. В середине семидесятых годов исследователи нашли более перспективное оружие: пучок субатомных частиц, который можно сфокусировать исключительно на ткани опухоли».
Будучи младше Аманды лет на двадцать, Делани испытывала садистское удовольствие, разыгрывая роль учителя:
– Расщепляя атомные ядра в малых масштабах…
– В малых? – невинно спросила Аманда.
– В меньших, чем в атомной бомбе. Значительная часть энергии внутриядерных связей чудесным образом переходит в материю.
– Чудесным образом? – повторила Аманда.
Я поднял на нее взгляд, оторвавшись от зеленого сукна бильярда, в который мы играли все втроем в комнате отдыха ЛФМ.
– Гм… – Делани сбилась с лекторского тона. – Физический жаргон.
– Общий жаргон, – возразил я. – Чудо – столь же определенное качество, как и очарование.
Аманда рассмеялась.
– Это все, что я хотела знать.
Для меня важно чудо мезонов, атомного клея. Говоря точнее, мое чудо – отрицательно заряженный пион, подвид мезона. Электромагнитные поля могут сфокусировать пионы в управляемый луч и выстрелить им в нужную цель – в меня.
– В физике нет чудес, – серьезно сказала Делани. – Я неправильно выразилась.
Я промахнулся. Мягкий удар, и шар закатился в угловую лузу, минуя номер одиннадцатый. Получилась подставка для Аманды.
Она посмотрела на стол и улыбнулась.
– Смотри не расклейся.
– Здорово сказано, – заметил я.
Атомный клей иногда отпускает благодаря уникальному качеству пионов. Когда они сталкиваются с ядром другого атома и захватываются им, то превращаются в энергию; крошечный ядерный взрыв.
Аманда тоже промазала. Уголки губ Делани удовлетворенно искривились. Она склонилась над столом и нацелилась твердой рукой.
– Увеличьте число пионов, увеличьте число ядер мишени, и вы получите контролируемый взрыв, высвобождающий значительно больше энергии, чем обладает входящий пучок пионов. А!..
Она положила одиннадцатый и двенадцатый; потом собрала все шары. Мы с Амандой обменялись взглядами.
– Разбивайте, – сказала Делани.
– Твоя очередь, – бросила мне Аманда.
ЛФМ выстрелит лучом направленных пионов в мою непокорную простату. Если все пойдет по плану, то пионы, столкнувшись с ядрами раковых клеток, перейдут в энергию очередью атомных вспышек. Раковые клетки более чувствительны, и повреждение ткани будет ограничено, локализовано в карциоме.
