Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Не волнуйся, куколка, научишься! – говорит Ро.
– Да, милая, на это нужно время, – добавляет Винсент. – Годы тренировок!
– У меня столько нету! – скулю я. – У меня минуты!
То ли благодаря моей «гениальности», то ли потому, что после такого фиаско перед объективом я никак не гожусь ей в соперницы, Грета закрывает мой «Потерянный рай» и начинает говорить.
– Эмили, первое, о чем надо думать, когда снимаешься в купальнике – это аудитория. Редакционный материал или нет, мужской журнал или женский. Потому что, если фотография для женщин, будет гораздо меньше этого, – Грета отставляет зад и вертит им, как зайчик из «Плейбоя», – и гораздо больше вот этого, – она опускается на колени и улыбается.
Ро покрывает ладони каким-то средством «Фито пляж» и проводит по моим волосам, чтобы они не разлетались на ветру.
– То есть для мальчиков – секси, для девочек – симпатично, – подводит итог Винсент.
– Но я пробовала улыбаться! – кричу я. – А Тедди только разозлился!
Грета кивает: ничего, мол, удивительного.
– Потому что надо помнить еще и о стране, для которой работаешь. «Леи» – это как итальянский «Гламур», только не такой, как американский «Гламур». Итальянские журналы гораздо сексуальнее. Настолько сексуальнее, что женский журнал у них совсем как мужской журнал у нас.
– То есть я должна быть сексуальнее.
– Да, – говорит Грета. – Особенно с Тедди. Тедди любит редакционный материал погорячее.
– Особенно неглиже, – вставляет Ро.
– В отличие от большинства фотографов-геев, которые снимают просто красиво, – замечает Винсент.
– Это потому, что Тедди – австралиец, – объясняет Грета.
– А я думала, потому что он садист, – подмигивает Ро.
– Правда? Я думал, что он пассивный.
– Пассивный – это как?
Все поворачиваются ко мне. Я бы с удовольствием разобралась в этих тонкостях, но увидев в сотне ярдов Теми, Джиллиану и Хьюго, я закрываю рот на замочек.
– …А еще большинство фотографов не любят улыбок, – добавляет Грета.
– Это верно… но не всегда, – поправляет ее Винсент.
Ро кивает.
– Да, смотря когда.
– Но почему?
– Улыбка – это слишком в лоб, – объясняет Винсент.
– Слишком по-каталожному, – говорит Грета.
– Улыбка пахнет отчаянием, – добавляет Ро. – Поэтому девушки на подиуме никогда не улыбаются.
Пока Ро меня причесывает, я еще раз прокручиваю в уме все, чему научилась: держи в уме аудиторию… и страну… и фотографа… и кому может нравиться или не нравиться улыбка в зависимости от происхождения, национальности и сексуальных предпочтений. Девяносто ярдов.
– Супер, – бурчу я.
Грета снова сжалилась надо мной.
– Хорошо, Эмили, ты в купальнике! Ты на пляже. У тебя есть выбор. – Она загибает пальцы. – Первое: бежать или идти вдоль воды. Фотограф идет за тобой или ты за ним, все равно сделай несколько шагов, а потом обернись, чтобы он снял тебя со всех сторон. Второе: встать на колени, – продолжает она и умело демонстрирует, опускаясь на песок. – Фотографам эта поза понравится, потому что на заднем плане будет сразу песок, небо и океан. А тебе понравится, потому что здесь открывается масса новых вариаций. Можно стоять прямо или с выгнутой спиной и поднятым подбородком, как я только что показала. Можно сесть на пятки. Можно приподняться. Можно встать на четвереньки – популярная поза для мужских журналов.
– Особенно гейских, – вставляет Винсент.
Грета его игнорирует.
– А еще на коленях можно делать все стрип-позы.
Семьдесят ярдов.
– Это какие?
– Дергать за завязку бикини… или за бретельку… или заправить пальцы сюда, – говорит Грета, показывая все, о чем говорит. «Заправить» пальцы – именно то слово. Пальцы модели не засунуты в плавки – это была бы порнография, – а спрятаны до первой фаланги. Получается небрежный, беззаботный вид – ковбой на ранчо, который присматривается, как закинуть лассо на бычка, а не девушка с обложки, которая вот-вот оголится.
– Я называю эту позу: «снимет или не снимет?», – говорит Винсент.
– Это помогает мужчинам заново пережить посещение стрип-клуба, – добавляет Ро.
– Что неизбежно приводит к хэппи-энду! – подхватывает Винсент.
Это я поняла.
– Фу!
– Не думай об этом, когда снимаешься, – советует Грета.
Шестьдесят ярдов. О боже. О боже!
– Так, понятно. Что еще?
– Еще есть поза «горячая лава», – говорит Винсент.
Грета широко улыбается:
– Да, «горячая лава»!
Пятьдесят восемь…
– Что такое «горячая лава»?
– Так я называю одну из самых знаменитых поз для «СИ». Показать? – спрашивает Грета.
Пятьдесят пять… Пятьдесят четыре… Пятьдесят три.
– Да! Да! Скорее!!!
Винсент похлопывает меня по руке:
– Расслабься, зайка, это всего лишь поза для съемок, а не лекарство от рака.
– Но ей все равно надо спасать свою задницу, – возражает Ро.
– Начинаешь вот так… – Грета вытягивается и ложится на полотенце, руки вдоль туловища. – Немного выгибаешься… – Ее бедра поднимаются с полотенца, красиво выгибаясь. – А потом – ой, горячая лава!..
Она выгибает спину, и впрямь пропускает дымящийся расплавленный поток под поясницей. Я отмечаю, какими точками она касается земли: плечи, ягодицы, пятки. Поза едва ли удобна, но выглядит великолепно.
– Иногда фотограф стоит над тобой, – продолжает Грета, тяжело дыша, – хотя обычно он будет снимать оттуда, где ты.
Грета поворачивается. До сих пор она принимала позу за позой с равнодушием человека, которому делают педикюр, но сейчас играет роль до конца. И еще как! Я смотрю и не могу насмотреться… На ее волосы – почти всем моделям-блондинкам не удается отрастить волосы ниже плеч, слишком часто их приходится осветлять и укладывать. А у Греты волосы густые, пышные, здоровые и стоят куда дороже золота, если судить по многочисленным и выгодным заказам на рекламу шампуней. На ее глаза, зеленые и сияющие, иногда выглядывающие поверх очков – сексуальная библиотекарша в бюстгальтере и трусиках. На губы, которые недавно фигурировали в статье «6 способов надуть губки» в «Мадемуазель». На грудь, украсившую бесчисленные развороты. На живот, который постоянно появлялся в разделе каллистеники женских журналов, пока Грета не стала для этого слишком знаменитой. На ноги, благодаря которым продались целые мили всевозможных чулок и колгот. На тонкие руки и узкие стопы. На совершенство в каждом, каждом, каждом дюйме…
Грета корчит гримаску:
– Детка, что с тобой?
Я сглатываю.
– Все нормально.
– Чем это вы тут занимаетесь?
Любуясь «горячей лавой», я совсем забыла о приближающейся троице. А Тедди тем временем подошел, топает ногой и смотрит кисло: двадцатиминутный поиск более удобного места оказался безуспешным.
– Потягиваемся! – объясняет Грета.
Я улыбаюсь. Грета подмигивает в ответ.
Джиллиана манит меня за собой. Я подхожу к импровизированной кабинке для переодевания – полотенце, привязанное к навесу. О нет, только не это! Может, Тедди и думал, что я отлично гожусь для купальников, но, как я уже говорила, взлет его карьеры пришелся на прошлое десятилетие. Джиллиана – продукт нашего времени, и она от меня куда в меньшем восторге, особенно от груди. В шесть утра, только глянув на меня, она пробормотала: «Да, сегодня мне с тобой будет хлопот!»
Я не совсем понимала, что Джиллиана имеет в виду, пока не услышала звук, похожий на отдирание краски – она разматывала клейкую ленту. Я попятилась. «Будет больно, только когда я буду снимать!» – раздраженно сказала Джиллиана. Неправда. Уверяю вас, если вам залепили грудь двумя футами клейкой ленты, все, что вы чувствуете – это боль.
Правда, грудь кажется больше.
Я снимаю футболку, приподнимаю обе груди и сдвигаю их вместе.
– Я слышала, начали делать силикон, – говорит Ро, пока Джиллиана клеит кончик ленты мне под лопатку.
Винсент хихикает:
– Да, милая, это называется силиконовая грудь!
– Нет, я про силиконовые прокладки в лифчик!
Джиллиана оборачивает пленкой мои огненно-красные соски.
– Силиконовые прокладки – видела, – говорит Грета. – Ими многие девушки пользуются. «Виктория сикрет» их обожают – дают почти всем. Они еще такие скользкие! Девушки их называют «куриные котлеты».
– Фи, – говорю я и про себя решаю, что надо такие купить.
Тедди тяжелой поступью заходит под навес.
– Елки-палки, ну, давайте же, готовьте Эмили и поехали!
Хотелось бы сказать, что с этих самых пор все пошло иначе. Ведь я только что получила настоящий мастер-класс и осознала, что я в купальнике, на пляже, и выбор невелик.
Однако все, что я делаю, неправильно. С того момента, как я появляюсь на «съемочной площадке»: пятнадцатиярдовом участке пляжа, который ассистенты старательно очистили от палок, ракушек и водорослей. Я хожу слишком вяло («Больше жизни! – орет Тедди. – Ты не по доске у пиратов идешь!»). Когда я пускаюсь трусцой, оказывается, я бегу либо слишком быстро («За тобой Фредди Крюгер не гонится!»), либо слишком медленно («Это не «Аэробика под старые песни о главном»!). Когда Тедди предлагает мне лечь, я с радостью подчиняюсь. Увы, несмотря на скотч в декольте, лучший прием «Спортс иллюстрейтед» мне не очень подходит. Для «горячей лавы» у меня слишком плоская грудь. Я загребаю руками.
Тедди злится все больше и больше и наконец орет:
– ЭМИЛИ ВУДС! СМОТРИ, ЧТО ДЕЛАЕШЬ!
Я у себя в номере, пытаюсь оправиться после съемок. В дверь стучат.
Это Грета с цветком гибискуса в волосах.
– Как дела?
Я открываю дверь пошире, показывая книги и грязные тарелки на кровати. Грета воспринимает это как приглашение. Она заходит в номер, окутывая меня ароматом духов «Хэлстон» и детской присыпки. Ее подол скользит по моей ноге. На Грете полупрозрачное белое платье без бретелек и эспадрильи с завязками, совсем как те, что заполонили подиумы на показах весенней моды.
– Мы собираемся в город, – говорит она. – Хочешь с нами?
– Спасибо, но… – Я киваю на свои карточки.
Грета надувает губки.
– Мы совсем ненадолго – полчасика, максимум час…
– Я бы с удовольствием, но у меня сессия через два дня! – говорю я, и от одной мысли об этом мой голос срывается. – Я просто обязана учиться!
Грета становится перед кроватью и обозревает мой хаос, уперев руки в боки. Ее губы размыкаются, смыкаются и снова размыкаются.
– Что?
Она берет в руки Макиавелли.
– Да так, ничего.
– Нет, скажи.
«Государь» падает на Галилея.
– Просто… Ну, если ты уже умная, если ты гений, неужели тебе нужно учиться еще? Какой в этом смысл? Как можно стать еще умнее?
Я могла бы перечислить не меньше пятидесяти способов сразу, плюс все книги на кровати и еще конспекты, но язык не поворачивается. Я смотрю на Грету. Грета, королева рекламных щитов. Зеленоглазая Грета, чьи просящие глаза всего в паре дюймов от моих. Грета, созданная Богом. Кто я, чтобы ей отказывать?
– Пять минут, – говорю я. – Встретимся в фойе!
В ночном клубе полно доминиканцев, причем только мужчин. А может, так кажется, потому что едва мы заходим в дымный зеркальный зал, все замирает и все глаза впиваются в нас. Похоть, пот и тестостерон зашкаливают и чуть не сбивают меня с ног. Я отступаю назад, опускаю глаза, сжимаю кулаки, словно пытаюсь отразить удар. Грета, однако, невозмутима: прямая и спокойная, приподняв подбородок и глядя перед собой, она рассекает толпу, словно украшение на носу корабля, и идет в кабинку, которая по волшебству обнаружилась в дальнем углу клуба.
Хьюго заказывает всем по текиле и пиву. У него мелированные волосы, крупные бицепсы и сияющие белые зубы. Симпатичный. Лотар, с длинными каштановыми волосами, ожерельем из акульих зубов и мускулистым загорелым телом серфера, еще симпатичнее. Оба гетеросексуальны. Правда, меня это не удивляет. Чем голубее фотограф – по моим приблизительным подсчетам, голубых среди модных фотографов треть, – тем симпатичнее и гетеросексуальнее его ассистенты. Вы спросите, где же тогда все ассистенты-геи – с фотографами женского пола? Женщин в этой профессии немного: Энни Лейбовиц, Шила Метцнер, Дебора Тербевилль… Остальные «гомо»-ассистенты, наверное, работают у гетеросексуальных фотографов. Или еще не признались, что они геи. Или набирают опыт для другой профессии, например, стилиста (в этой профессии женщин и мужчин пятьдесят на пятьдесят, причем девяносто девять процентов мужчин – геи), визажиста (пятьдесят на пятьдесят, причем девяносто пять процентов мужчин – геи) или парикмахера (снова пятьдесят на пятьдесят, но, как ни странно, пятьдесят процентов мужчин любят женщин – их, наверное, вдохновляет пример Уоррена Битти[54] – и очень даже симпатичные).
За здоровье! Мы опрокидываем рюмки и запиваем текилу доминиканским пивом. Джиллиана отклоняется в сторону, Хьюго ее обнимает, и я понимаю, что они вместе, по крайней мере сегодня. Они уходят танцевать меренгу. Лотар танцует то со мной, то с Гретой, а мы поочередно берем уроки у кого-нибудь из толпы жаждущих нас поучить доминиканцев. Еще несколько бокалов пива, и Хьюго с Джиллианой уходят заниматься сексом. Опять пиво, опять текила, и моя голова падает на стену кабинки.
– Пошли! – говорит Грета.
Наконец-то. Слава богу! Я с усилием приподнимаю голову, которая кажется мне шаром для боулинга.
– Тут скучно! Давай посмотрим, что там дальше по улице!
Я испускаю стон.
– Ну, крошка! – воркует Грета. – Крошка! – Это ласковое прозвище пристало ко мне после третьей рюмки; думаю, Грета просто забыла, как меня зовут. – Не плачь, крошка! – Она гладит меня по волосам.
– Поздно, рано вставать, – кое-как выговариваю я.
Мысли пробегают у меня в голове странными обрывками: «Потерянный рай»… гостиница… полчаса? Мы были больше чем полчаса… «Государь»… Кровать… Нужно было лежать на кровати и учиться. Je finirai, tu finiras, il finira…[55] Галилео Галилей, Галилей…
– Ну же, крошка! – Грета вытаскивает меня из кабинки.
– Грета, не-е-ет! – скулю я.
– Я хочу в туалет!
Очередь в уборную – прекрасная возможность подремать у стены, и я не трачу времени зря. Тут Грета хватает меня за руку и тащит за собой. В свою кабинку.
– Грета, что-о… – мямлю я, хотя все понятно: она писает.
Я не писала ни с кем вместе со времен детского сада. Когда Грета заканчивает и натягивает трусики на место, которое оказалось темнее, чем я думала, и сильно эпилировано, мне приходит в голову: сколько читателей «Спортс иллюстрейтед» пошли бы даже на убийство, чтобы оказаться сейчас на моем месте? Тысячи? Десятки тысяч? Миллионы?
– Теперь ты! – командует Грета. На мне комбинезон «Фредерикс оф Холливуд», который я бросила в чемодан по странному капризу, и это осложняет задачу. С помощью Греты я кое-как справляюсь. Сажусь на корточки, а моя подруга роется в своей сумке, буквально уткнувшись в нее носом.
– Ты что ищешь, тампон? – спрашиваю я, немножко нервничая: я не уверена, что готова к такой степени интимности.
Это не тампон. Это какая-то коробочка, золотая, с сапфировой защелкой в виде веера. Длинные тонкие пальцы Греты со щелчком открывают крышку, под которой обнаруживается зеркальце. Под зеркальцем – горка белого порошка.
– Грета, это кокаин?
– Ш-ш-ш! – шипит Грета. – Не говори мне, что никогда не пробовала!
– Хорошо, но… я правда не пробовала.
Я закончила свои дела и поправляю одежду. Грета вдруг кричит: «У-у-ух!» и обнимает меня, чуть не рассыпая порошок – но не рассыпая.
– Как это здорово!
Угу… Я смотрю на горку порошка.
– И часто ты?.. – спрашиваю я. Мой голос звучит удивленно; я действительно удивлена. Я не заметила никаких признаков. Даже не догадывалась!
– Не-ет! Очень редко, чтоб повеселиться – как сейчас!
Грета протискивается к унитазу и садится. Я беспокоюсь о сохранности ее платья, но она ничего не замечает. Она поглощена другим: миниатюрной ложечкой, которая выскочила из щели как зубочистка из швейцарского ножика, она насыпает порошок в кучку; бритвочкой с золотым лезвием она измельчает порошок и делает из него дорожку. А потом – но лишь после того, как оба инструмента вернулись на положенные места – она протягивает мне крошечную золотую соломинку.
Я отступаю назад.
Грета хватает меня за запястье.
– Ну, что ты! Это же так весело!
– Это нехорошо! – отзываюсь я.
Супермодель смеется, а потом наклоняется и приставляет соломинку к дорожке. Один долгий вдох, и она выгибается и зажимает нос.
– У-у-ах!
Ее глаза закрываются. По лицу расплывается улыбка. Грета роняет коробочку на колени и ритмично барабанит руками по кабинке.
– Так здорово, здорово, здо-ро-во!
Наконец Грета, трепеща ресницами, открывает глаза. Она вся сияет, она в экстазе.
– Так здорово, – шепчет она. – Но с первым разом не сравнить. Первый раз… – она поводит руками и роняет их на колени: нет слов. – Самый лучший! Просто самый! До сих пор не могу забыть!
Я тоже шепчу:
– Правда?
Грета приоткрывает рот, проводит пальцем по языку и опускает в кокаин. Белые кристаллы блестят на загорелой коже, как сахар.
– А ты попробуй, – шепчет она и пристально смотрит мне в глаза. – Чуточку.
Я открываю рот.
Тепло. Жарко. Щекотно. Рев мотора! Я лечу и не могу сдержаться. Я открываю рот, Грета снова кладет туда кокаин, и кабинка не может меня удержать – мы уже в зале, с нами Лотар, мы выбегаем из клуба в теплую ароматную ночь, минуем вышибалу и открываем дверь другого клуба.
Едва мы заходим в дымный зеркальный зал, все замирает и все глаза впиваются в нас. И снова похоть, пот и тестостерон зашкаливают. И снова Грета невозмутима: прямая и спокойная, подбородок приподнят, глаза смотрят перед собой. Но я теперь такая же! Ну, давайте, кто на меня?! Подруга берет меня за руку.
– Э-ге-гей! – кричит она, поднимая наши сжатые кулаки как громоотвод.
– Э-ге-гей! – хором вторят мужчины.
Мы танцуем, заходим в уборную и танцуем еще, пока клуб не закрывается. Как-то мы ухитряемся добраться домой. В отеле мы купаемся нагишом – сначала в бассейне, потому что он попался нам первым, потом в океане, где мы катаемся на волнах, пока не начинает болеть все тело, потом снова в бассейне. Мы плаваем и плещемся, пока не устаем и не замерзаем. «Бр-р-р-р!» – тянет Грета на одной ноте. Лотар взламывает кабинку для переодевания и находит там стопку пушистых белых полотенец. Мы вытираемся и лезем на шезлонги, смеясь, обнимаясь, дрожа.
А потом Лотар начинает целовать Грету, сначала нежно, потом более настойчиво, и вот они уже воркуют и что-то бормочут, и его рука под ее полотенцем. Я затягиваю свое полотенце потуже и встаю, чтобы идти, но, услышав скрип моего шезлонга, Грета протягивает руку и привлекает меня к себе. И вот мы целуемся втроем, наши языки переплетаются так, что уже непонятно, где чей, это смешно, и мы смеемся, а потом перестаем смеяться, потому что становится хорошо, а потом полотенце Греты слетает и она дергает за мое, и чьи-то руки ласкают, гладят, касаются кого-то, и становится очень хорошо…
– Лот? – слышится чей-то голос. – Лотар?…Лот!
– Черт! – Лотар бьет кулаком по спинке шезлонга.
Хьюго стоит на балконе второго этажа перед дверью их номера, полураздетый, туфли в руках: пришел от Джиллианы.
– Лот? – Он стучит громче. Дверь заперта. – Эй, Лот, ты там?.. Лот!
Хьюго чешет в затылке. И вдруг замечает нас.
– Боже, Лотар, ты что! Что, блин, ты вытворяешь?! – шипит он. Правда, мне кажется, Хьюго прекрасно видит, что Лотар вытворяет, и именно потому так злится. – Давай, блин, сюда! Уже пять сорок! Пора грузить аппаратуру!
Не может быть! Пять сорок утра? Не может быть! Я в дикой спешке собираю свою одежду, что непросто, потому что она разбросана повсюду, и замечаю тонкую желтую черту на горизонте. Пять сорок.
– Через пять минут я должна быть у Ро! – ахаю я.
– А я – у Винсента! – стонет Грета.
Я падаю лицом в полотенца. Меня обуревают усталость и раскаяние. Что я наделала? О боже, я пробовала наркотики… Наркотики! Так глупо! Как же сессия? Как же съемки? Дура, дура…
В пальцах Греты блестит что-то золотое.
– Вот, крошка! Чтобы прожить этот день.
На этот раз я беру соломинку.
Теперь я совершенно бодрая и готова ко всему. Я несусь к себе в номер, быстро ополаскиваю лицо, переодеваюсь во все свежее и захожу в открытую дверь всего на три минуты позже назначенного.
– Доброе утро, Ро!
Ро зевает и босиком шлепает к шкафу.
– Мне нужен кофе, – ворчит она, вставляя ступни в оранжевые вьетнамки. – Очень большая и горячая чашка яван… А кто это взял и вымыл голову?!
Ой! Когда едешь с парикмахером сниматься на несколько дней, обычно тебя попросят не мыть голову шампунем, если только ты не занимаешься спортом, и то когда очень вспотеешь. «Иначе мы пачкаем волосы всякими средствами, ты все вымываешь, и мы снова тратим косметику», – как выразилась одна парикмахерша. «Гель не раздувается ветром», – заявила Ро вчера вечером.
– Извини! – говорю я. – Забыла.
Ро пропускает мои извинения мимо ушей и внимательно принюхивается.
– Пахнет хлоркой, – объявляет она.
Схватив со стола очки в оправе «кошачий глаз», она подходит ближе. Ее темные глаза широко распахиваются и моргают.
– Эмили, ты только что плавала?! – недоверчиво спрашивает она.
– М-м…
Еще шаг. Ро нюхает мокрую прядь волос.
– Да, точно! Почему не приняла душ? Мама родная, да ты вся обдолбанная!
О боже…
– И не отпирайся! – Ро грубо хватает меня за подбородок. – У тебя зрачки размером с монету!
Мое сердце, которое и так бьется часто, заходится. Говорят, стилисты и парикмахеры всегда чувствуют синтетику под кожей: исправленный нос, увеличенные губы… Как видно, их нюх распространяется и на кровоток.
Ро выпускает мой подбородок и качает головой:
– Эмили Вудс, не смей больше принимать наркотики, слышишь? – говорит она и ведет меня в душ.
После разговора с Ро я решила, что хорошего от этого дня ждать нечего. А получилось совсем наоборот. Гретино «лекарство» вселяет в меня такую эйфорию, что от замечаний Тедди я не расстраиваюсь, а исправляюсь. После обеда, когда мы перестаем принимать кокаин и эффект наркотика ослабевает, получается еще лучше. От усталости я становлюсь менее дерганой, двигаюсь более плавно, принимаю более четкие позы.
– Хорошо! – Голос Тедди едва скрывает удивление. – Очень хорошо!
Действительно хорошо. Но потом съемки заканчиваются, мы едем в аэропорт, и у меня начинается ломка. Это уже не так хорошо.
Мы в аэропорту, и я хочу только одного – свернуться в комочек и замереть, но не могу. Правда не могу. Мне нужно думать об учебе. О сессии. Я должна учиться в самолете!
Я вытаскиваю Грету из очереди на проверку документов.
– Грета, мне нужно еще!
Она секунду пытается понять, о чем я.
– А, нет, крошка. У меня кончился! Больше нет.
Стерва! Она все врет, я точно знаю! Я стискиваю ее руку.
– Грета, я тебе заплачу!
– Эмили, у меня нету! Извини! – говорит она, высвобождаясь. – Я бы поделилась!
Я залпом выпиваю две чашки кофе и две диетические колы, надеясь, что это поможет. Где там! Я падаю ниже, ниже, ниже, так низко, что не просыпаюсь до самой посадки, пока мужчина, сидевший у окна, не перелезает через меня к выходу. Черт! Я иду к себе в комнату и зубрю. Черт! Черт! Я иду в библиотеку и снова зубрю. Черт! Черт! Черт! Я зубрю всю ночь.
Этого мало. В голове все смешалось. Уна, кто такая Уна – она хорошая или плохая? Король Артур, а ты что тут делаешь – разве ты не в четвертом вопросе? Кто это сказал, Рафаэль или Габриель? Габриель! Помогите, шепчу я и стучу карандашом по учебнику. Помогите мне. Кто-нибудь.
Глава 11
ПРОСТО БОЛЬШОЙ ОБЛОМ
Санта Клаус увлекся домашним хозяйством. Кроме традиционных рождественских подарков (шерстяные носки ручной вязки, ботинки фирмы «Биркеншток» новейшего оттенка ржавчины) в Балзаме меня ждали два вязаных крючком кашпо, аппарат для приготовления йогурта и набор из трех оригинальных сортов муки: амарантовой, гречневой и полбяной. Для жизни в общаге лучше не придумаешь.
К несчастью, я выбираю подарки не лучше. Мама всегда восхищалась ремеслами горных деревень северного Таиланда, так что ей очень понравилась хмонгская подушка, которую я нашла в сувенирной лавке Американского музея народных промыслов. Другие попытки порадовать ближних не так удачны. Томми крутит носом при виде майки с «Джайантс» («И с какой радости я буду болеть за ньюйоркцев?!»), Кристина искренне недоумевает, что делать с подаренной кепкой («Ой, блин, бейсболка с пуговичками!»). И ей все равно, что такая же была в «Вог». Да тут еще отец… Я привезла ему кучу сувениров из Нью-Йорка, в том числе купленную на Таймс-сквер футболку с надписью: «Это не лысина, а солнечная батарея секс-машины!». Я пошутила. А он взял ее и надел.
Мы с Томми выживаем, как обычно: он выжимает штангу, я болтаю с Кристиной, а когда она уезжает с родителями на остров Каптива, ною и жалуюсь на скуку. Неразумное поведение, потому что мама тут же предлагает способы заполнить время, один увлекательней другого: «Слушай, а давай распакуем твою новую полбяную муку и проверим на этом рецепте равиолей?» или: «Хорошо бы, чтоб кто-то помог расчистить в приюте подвал!»
– Ладно, – соглашаюсь я на второе. Потому что знаю: еще немного, и от сидения взаперти я волком взвою. – Ладно, поехали.
В машине мама включает радио. Репортер вкрадчивым голосом порнозвезды рассказывает о крушении самолета «Пан-Американ» над Локерби. Я смотрю в окно.
Представьте себе зиму в Висконсине. Если вы видите идиллическую сельскую местность под толстым снежным покрывалом, значит, вы никогда тут не были. Да, иногда тут идет снег, но обычно январь выглядит приблизительно как сейчас: дикий холод, небо серое, поля голые и бурые, если не считать редких обледенелых стеблей кукурузы.
Мама делает радио тише и напряженным голосом говорит:
– Я видела, ты получила письмо.
Мой пульс учащается. Да, конверт – тоненький, который разрывают сначала по бокам, потом сверху – прибыл три дня назад. Я обнаружила его на лестнице. Где и оставила. На следующий день письмо оказалось на моей кровати. Я спрятала его в ящик прикроватной тумбочки, но ранним утром на следующий день не могла спать и совершенно глупо его открыла. С тех самых пор он лежит у меня на самом дне рюкзака.
– Какое письмо? – говорю я.
– Из Колумбийского.
– А! Да! Хорошие новости. Меня приняли.
Мама даже не улыбается.
– Твои оценки, как я понимаю.
– Верно.
– И как они?
– Нормально.
– Какие они?
– Средние.
– Нельзя поконкретнее?
– Мама! Это что, игра в двадцать вопросов? – огрызаюсь я. – Я же сказала, нормальные! Я точно не помню!
– Скажи приблизительно.
Сгущается туман. Мама включает дворники. Я оглядываю дорогу, как загнанный зверь. Мы уже больше чем в пяти минутах от дома и движемся со скоростью сорок миль в час. Я в ловушке.
– Эмили, приблизительно!
– В основном «С»… и одна «D» с плюсом.
Мама крутанула руль, чтобы не врезаться в почтовый ящик. Когда машина выравнивается, я замечаю, что ее пальцы побелели, а скулы пульсируют в такт сжимающимся челюстям.
– Ну погоди, все отцу расскажу! – бормочет она.
Это вранье чистой воды, и мы обе это знаем. Мой отец, подписчик журнала «Хай таймс»[56], ходит повсюду в футболке, где написано, что он секс-машина. Его девизом могла бы быть фраза «Расслабься, чувак!», если говорить его языком, и «Не парься», если говорить моим. Нет-нет, начальник семьи Вудсов здесь, в выцветшем комбинезоне, с волосами, собранными в растрепанный узел в стиле Кэтрин Хепберн. Она будет сотрясать воздух штампами, пока не найдет, что сказать. А я пытаюсь принять испуганный вид, чтобы вызвать жалость.
Потом целю выше.
– Мам, в Колумбийском правда трудно учиться. Я, наверное, была к этому не готова.
– Как же получилось, что на аттестации по английскому ты получила самый высокий балл?
Блин! Черт…
– Именно это меня больше всего удивляет, – продолжает мама. Уже кричит: – Ты получаешь по этому предмету «С»…
– С плюсом.
– А значит, на экзамене тебе поставили «D». У тебя, Эмили Вудс, «D» по английскому! Знаешь, никогда не думала, что доживу до такого!
Вообще-то «D» с минусом, хотя узнаю я об этом не раньше следующей недели, когда возьму работу из картонной коробки перед кабинетом преподавателя. Оценка будет написана красными чернилами на внутренней обложке. Под оценкой приписка: «Вы были моей самой способной студенткой. Что случилось?»
Туман превратился в дождь. Дворники засновали быстрее.
– Эмили, и ты, и я знаем, что эти оценки ничего не говорят о твоих умственных способностях, но многое – о твоей работе моделью.
О боже…
– Мама, это моя работа!
– Тебе восемнадцать! Твоя работа – получить образование!
– Модельный бизнес платит за мое образование!
– И уничтожает его! – Она хлопает ладонями по рулю. – Эмили, у тебя же кошмарные отметки. – Снова хлопает. – «С»? И «D»? Просто кошмар!
– «D» с плюсом, – поправляю я; нужно цепляться за все плюсы, какие есть, – по французскому.
Добавляю, потому что ей тоже плохо давались языки.
Голос мамы, когда она наконец опять заговаривает, тихий. Такой тихий, что я с трудом его слышу на фоне дождя.
– Ты так хорошо училась, – говорит она. – И с чего ты рванула в Доминиканскую Республику во время подготовки к сессии?
Я замираю.
– Я нашла корешок от посадочного талона на полу у тебя в комнате, – объясняет она.
Так она все-таки заходит ко мне в комнату!
– Как я понимаю, ты летала на фотосъемки, так?
Я чувствую взгляд матери, но не могу шелохнуться. От одной мысли – абсурдной, но от этого не менее страшной. Если она знает о поездке, она знает о ней все. И о наркотиках тоже. Вдруг она догадалась?
– Эмили Вудс, не трать свою жизнь впустую!
Я с облегчением выдыхаю.
– Не буду, мама! Обещаю.
Я говорю и сама себе верю, хотя не должна бы.
Наркотики… При одной мысли я чувствую легкий укол возбуждения. Кокаин, шепчет мой мозг. Скорей бы снова тебя попробовать…
Глава 12
ДЕВУШКА НА ВЫГУЛЕ
Из одного холодного климата я переезжаю в другой, и начинается второй семестр. В первую же пятницу после возвращения захожу в «Шик».
– Простите, вы сказали мыс Антиб или мыс Ферра?
– Да, конечно: пять футов, девять дюймов… Я сам ее измерял.
– Я должен поменять первую очередь на вторую пятнадцатого и шестнадцатого. Семнадцатого еще первая, а четырнадцатого… и тринадцатого, если очень нужно. Но заказать ее так надолго невозможно. Ни в коем случае. Если только вы не пришлете подтверждение сразу.
Я перевожу глаза со стола заказов на Байрона, на Джона, на Джастину. Вот это да! Я не была в «Шик» с прошлого семестра. А теперь тут постоянно звонят телефоны, туда-сюда бегают агенты – впервые агентство выглядит энергичным и успешным.
– Мыс Джулука! Ага… Да, погода гораздо лучше, место совершенно великолепное, просто… ну… Джейд считает, что бедность в Ангилье слишком депрессивна!
Байрон ловит мой взгляд и улыбается. На нем коричневая рубашка и замшевая жилетка цвета батончика «Херши». Ему идет. Я вытаскиваю руку из лямки и перемещаю рюкзак на живот. Там подарок ему на Рождество – ничего особенного, открытка и хрустальный кулон, которые он так любит.
– Проблемная? Кто?.. О, нет, Карлайн! Слушайте, милочка, я просто хочу сказать, что у вас вторая очередь на Джейд начиная с двадцать восьмого. Если хотите подтверждение, на вашем месте я бы подумал о другой стране, вот и все!.. Хорошо, до свидания!
