Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Мы только передаем друг другу фляжку.
Флавио все еще злится, мне все противно, но я справляюсь. Все не так уж плохо – благодаря виски и моему маленькому мешочку. Я нюхаю кокаин между дублями. Ро сердито косится, а мне все равно. Белый порошок придает мне храбрости.
Глава 28
НЕ ЗВОНИ И НЕ ПИШИ
После окончания съемок «Да Винчи» я все так же много работаю. Накапливаются предварительные заказы от «Мадемуазель», «Базар» и «Вог». Я снимаюсь на четырех страницах для журнала «Селф» («8 способов похвалиться своим здоровым телом»), для каталогов «Бергдорфс» и «Сакс». Я снимаюсь в рекламе для «Каролин Рём» и получаю заказ на ролик для «Пантин». Может, я и не встаю с кровати за десять тысяч в день, но за десять в неделю? Нет проблем.
Еще пара недель в таком же духе, и меня вызывают в агентство.
– Что случилось?
Джастина тыкает в какие-то бумаги ручкой. Начался сезон показов, и агентство превратилось в сумасшедший дом. Казалось бы, пятница, после обеда, а мой агент говорит так, словно у нее аппарат для искусственного дыхания.
– Байрон… и Франческа… они хотят… поговорить… с тобой, – скрипит она.
– Франческа? Кто такая Франческа?
Она бросает полный желчи взгляд в сторону офиса Байрона.
– Она… там.
Глава «Шик» надел маску «я с ВИП-персоной» – такую же холодную и невыразительную, как задница «Давида» Микеланджело. Когда я закрываю дверь, он поглаживает себя по рубашке из хлопка пима и мурлычет:
– Франческа! Я с удовольствием знакомлю вас с Эмили!
Миниатюрная женщина с массой черных как вороново крыло кудряшек, в изящном бежевом костюме, сидит на краешке стула «Ле Корбюзье». Ее малиновые губы раскрываются в теплой улыбке.
– Здравствуйте, Эмили.
– Здравствуйте.
– Эмили, ты не могла бы… – Байрон описывает круг пальцем.
Я поворачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Франческа смотрит на Байрона и кивает.
Он улыбается.
– Разве нет?
– Определенно.
– Я так и думал!
– Думал что? – спрашиваю я.
– Присядь, – говорит Байрон.
Я сажусь. Франческа садится на стул поплотнее, берет свою черную нейлоновую сумку с незнакомым мне треугольным логотипом и достает журнал.
– Вот, – говорит она. – Прямо из Италии.
Не может быть! Последний номер «Амика». Я на обложке в красном платье с вышивкой бисером от Версаче, в огромных золотых серьгах и с мегаваттной улыбкой. Обложка номер два. Я это сделала!
– Здорово!
– Это моя новая любимая обложка. Сразу поставим тебе в композитку, – говорит Байрон.
Франческа кивает:
– Очень красивая. Альфредо Робано очень уважают в Милане – еще одно очко в пользу нашего выбора.
Я поднимаю глаза.
Байрон скрещивает пальцы.
– Эмили, Франческа – агент по поиску талантов для «Серти», самого крупного и успешного агентства Милана. Они хотели бы с тобой поработать.
– Очень хотели, – подчеркивает Франческа и трогает меня за предплечье. – Ваш клип, обложки, ролик с Джастином Филдсом – все это вызвало в моей стране огромный интерес к Эмили Вудс.
– Вот-вот начнется сезон показов, так что время выбрано идеально, – добавляет Байрон.
– Значит, вы хотите, чтобы я поехала сразу же.
Франческа пожимает плечами.
– Сегодня, завтра, в воскресенье – как вам удобнее.
Показы в Италии. Когда я была в Европе, то пропустила все показы – слишком много работала, чтобы ходить на кастинги. Теперь мне предоставляется новая возможность.
– И я буду жить… где?
– Об этом мы уже позаботились, – говорит Франческа. – У нас постоянная договоренность с очаровательным пансионом – конечно, учитывая сезон, первые несколько недель там будет небольшое столпотворение; но потом станет гораздо спокойнее.
Недель?
– Вы хотели сказать, дней…
Кудряшки качаются из стороны в сторону.
– Нет, недель.
Байрон улыбается. У меня нет конкретных мыслей, просто чувство, что из живота по рукам и ногам течет озноб.
– На сколько вы меня приглашаете?
– О, не меньше чем на три месяца, – говорит Франческа. – Хотя идеально было бы шесть.
Я пытаюсь обратить все в шутку.
– О, я была бы рада приехать на полгода, но я здесь так занята! И у меня квартира, подруги… Я просто не представляю себе, как…
Я жду, что Байрон скажет: «Ни в коем случае! Я не могу расстаться с такой хорошей девушкой так надолго!»
– Разве тебе не интересно?! – чирикает он. – Милан тебе понравится!
– Что?!
Видимо, моей фразе хватило жара, потому что Байрон поворачивается к Франческе и говорит:
– Вы извините нас на минутку?
– Конечно.
Мы выходим в коридор. Байрон хватает меня за руку.
– Эмили! Ты ставишь меня в неловкое положение!
– Я тебя ставлю в неловкое положение?! А ты меня – в дурацкое! – злюсь я. – Что происходит? Почему я должна ехать на полгода в Милан, если у меня столько работы здесь – а еще никто не видел вторую обложку. У меня вторая обложка! Я добилась этого! Ты снова мой агент, Байрон! Я снова на стене трофеев!
Я хочу подкрепить свои слова наглядной демонстрацией, но второй обложки «Амика» нет. Первой тоже.
– Байрон, ты отстал…
Я замолкаю. В верхнем ряду – обложка итальянского «Вог» с Фоньей. Вышедшая несколько недель назад.
Меня снова бьет озноб.
– Байрон, что происходит?
– «Амика» выходит еженедельно, а мы не вешаем на стену еженедельники, – нежно говорит Байрон. – Никаких второсортных журналов, свадебных журналов и еженедельников – ты сама знаешь.
Не знала.
– Почему нет?
– Потому.
– Но почему?!
– Потому что они не того калибра, – говорит Байрон тем же сладким голоском. – Мы не вешаем и журнал «Нью-Йорк», если это тебя утешит.
Не утешает. Я никогда не работала на «Нью-Йорк». У меня две обложки, но не от «Нью-Йорк». А если они не на стене, значит…
– Как я понимаю, таким образом ты хочешь мне показать, что не будешь моим агентом?
Байрон гладит меня по голове.
– Сегодня? Не буду. Но наверняка буду, как только ты вернешься.
Теперь я разозлилась. Злость жалит меня и ослепляет. Я беру журнал «Амика», который непонятно когда успела свернуть в трубку, и бью им по ладони. Шлеп!
– Ты меня отсылаешь! – кричу я.
– Потому что тебе нужно ехать.
– Почему?! У меня все так здорово получается!
– Неплохо, – говорит Байрон.
Неплохо?
– НЕПЛОХО? – Шлеп! – Байрон, помнишь вечеринку в кафе «Табак»? Сколько внимания мне уделили Айзек, Тодд и Грейс? Грейс Коддингтон из «Вог»! «Вог» постоянно меня заказывает!
– А ПОТОМ ОТМЕНЯЕТ! – взрывается Байрон.
Щиплет в глазах. Коридор кружится. Франческа смотрит на нас через стекло.
– Эмили, я буду резок, – говорит Байрон, словно это для меня новость. – Ты сделала основательную – очень основательную – карьеру, но никто из высших эшелонов не спешит тебя заказать. Никто. И Грейс, и остальные – понимаешь? У них не возникла покупательская лихорадка. И, как я вижу, добиться этого можно лишь одним способом.
– Показы.
– Верно.
Я смотрю на стену трофеев и ничего не вижу. После той вечеринки из «Вог» меня выбирали (и не брали) трижды – ну и что? Когда-нибудь они поймут, я уверена!
Байрон гладит меня по плечу.
– Эмили, поверь мне: если они стремятся тебя заказать во что бы то ни стало, они этого не сделают никогда. Это не первый раз в моей практике.
Я молчу. Он продолжает.
– Ты пропустила показы в Нью-Йорке из-за работы. Не пропусти и Милан – тем более, когда тебя уже выбрали на несколько показов.
Я навостряю уши.
– Правда?
– Угу. – Байрон загибает пальцы. – Ферре, Ферретти, Конти…
– Конти отвел на меня время?
Байрон улыбается.
– Да. Я знаю, тебе не нужно объяснять, как много это значит…
Нет, не нужно. Хотя в итальянской моде несколько лидеров, король лишь один – Тито Конти. Этот модельер получил за свою женскую и мужскую одежду бесчисленные награды. Бутики под его именем открыты по всему миру. Но самое главное, его имя – это сильнейшая марка, синоним успеха. Если одеваешься в «Конти», значит, ты достиг успеха. Если я буду на него работать, значит, я тоже успешна. Все топ-модели участвуют в его показах; там бывают все знаменитые редакторы. Получить заказ от Тито Конти значит поймать синюю птицу.
Байрон сжимает ладонями мои щеки.
– Эмили, милочка: тебе дают шанс – пожалуйста, воспользуйся им!
– Значит… ты едешь в Милан?
– Ага.
Джордан садится рядом с Пикси, я подвигаюсь, освобождая место Мохини. Мои подруги отменили совместный завтрак на прошлой неделе и на этот раз хотели поступить так же, если бы я не позвонила им и не сообщила о грядущем отъезде. И вот они пришли в «Томз Дайнер» с пятнадцатиминутным опозданием, все в байках разных цветов, включая Джордан, которую такой ненакрашенной я еще никогда не видела – вполне вероятно, что она встала с постели пять минут назад.
Джордан барабанит ладонями по столешнице.
– На сколько едешь?
– На три месяца, может, больше.
– Круто! – говорит Мохини, открывая меню.
– Да, везунчик ты! – пищит Пикси. – Италия прекрасна: архитектура, искусство…
– Правда? – переспрашиваю я. – Даже Милан? Я слышала, он скорее промышленный центр.
Она пожимает худыми плечами.
– Ну да, но на поезде рукой подать до Флоренции, Венеции, Портофино, Тосканы…
– Можно ездить по выходным! – добавляет Мохини.
– Ну да… – бормочу я.
– Ты здорово проведешь время! – говорит Джордан.
Прелестно. Нет, правда. Я не хотела, чтобы мои подруги огорчались. Я хотела, чтобы они улыбались мне сияющей улыбкой, как на конкурсе красоты, и я бы улыбалась им в ответ, пока лицо не заболит.
К счастью, Никос, самый ворчливый официант этого заведения, подходит к нам, и наши щеки наконец-то могут отдохнуть.
– Хватит обо мне, – говорю я, как только кофе разлили и Никос удалился. – Вы-то как?
Мохини подпирает щеку ладонью и вздыхает.
– Три недели семестра, а у меня уже завал!
– В хорошем смысле, – поспешно говорит Джордан. – Правда, Хини?
– Да, в хорошем, определенно! – поправляется Мохини, кивая головой так энергично, что кажется, ее очки вот-вот отправятся в самостоятельное путешествие.
Хм-м-м… Я внимательно смотрю на Джордан, но та роется в своей сумке с книгами.
– Короче, очуметь! Эм, наша комната просто супер! Помнишь Кевина и Дейва, ребят напротив? Так вот, они устраивают ужаснейшие вечеринки! – провозглашает Пикси и пускается в подробное описание нескольких свежих примеров – ссор, знакомств и перепитий, совершенных случайной выборкой гостей.
– Не заскучаешь. – Я отхлебываю воды; неожиданно очень захотелось пить. – А как занятия в этом семестре? Здорово, наверное, когда перестали много всего задавать. – Именно этого я больше всего ждала от второго курса.
Джордан раскидывает руки в стороны.
– Да, как только построишь прочный фундамент, можно и в свободный полет!
Все трое разражаются хохотом.
– Вы что? – спрашиваю я.
Очевидно, она кого-то копирует, я только не знаю, кого.
– Это профессор Клайбер, – наконец выговаривает Пикси.
– Он ведет введение в архитектуру, – объясняет Мохини.
– Я знаю, кто такой профессор Клайбер! Это я предложила к нему записаться! – огрызаюсь я.
Они такие рассеянные – это просто невыносимо!
– Конечно-конечно! Какая я глупая, забыла. Извини! – Мохини так частит, что я уже стыжусь своей бурной реакции.
– Клайбер – это нечто, Эмма Ли, – говорит Джордан. – Настоящий истерик!
Пикси кивает.
– Такой смешной!
Я в предвкушении рассказа улыбаюсь.
– Правда?
– Трудно объяснить, – говорит Джордан.
A-а. Приносят еду. Мохини берется за сироп.
– Но Клайбер – это еще цветочек по сравнению с Думаи, – говорит она, выкапывая ров вокруг своих блинов.
– Этот мужик – просто козел! – говорит Пикси.
– Не то слово! – фыркает Джордан, поглощая яичницу с колбасой. – Бедная девчонка в первом ряду!
– Она даже плакала!
– Я такой грубости еще никогда не слышала!
– А что случилось? – спрашиваю я.
Понятия не имею, кто такой Думаи, но рассказа я вряд ли дождусь.
– Он очень гадко себя повел, – говорит Мохини.
– И все-таки надо было это видеть, – заканчивает Пикси.
Ну да. Я начинаю есть, обращая внимание, что моя яичница из белков еще безвкуснее, чем обычно, а тост сухой, как опилки. Секунду слышится только стук вилок, прерываемый слабым звоном льда о пластиковый стакан. Потом Пикси смотрит на стену.
– Уже так поздно? Очуметь! – Она вскакивает. – Я опаздываю! Я же должна встретиться с Тимоти!
– Погоди… сейчас?! – спрашиваю я.
– Увы. – Она роняет скомканную салфетку на вафли.
– Тимоти, который Хаттон? Ты еще с ним?
– Но недолго! Я тебе все расскажу в декабре – или, наверное, после Нового года, все зависит от твоих планов! – Пикси заправляет волосы за уши, хватает сумочку и отдает мне десять долларов. – Пока! Счастливо! Позвони нам, когда вернешься!
– Ладно… Пока.
Я оборачиваюсь и вижу, как Джордан кладет кошелек на стойку.
– И ты туда же!
– Извини. – Она выпячивает нижнюю губу. – Пообещала Бену встретиться у библиотеки.
– Джорд, сейчас утро субботы.
– Ну да.
– Сентябрь.
Джордан застегивает свою байку.
– Ну да, – говорит она. И что?
– С каких это пор ты так засела за книги?
– С тех пор, когда решила относиться к учебе серьезней. – Она достает из кошелька деньги, уже надев лямку рюкзака на плечо. – А что ты удивляешься, Эмма Ли? Люди меняются.
Ну, это уже слишком! Я поднимаюсь и делаю шаг к ней, почти радуясь. Хватит притворства. Наконец правда выходит наружу: мои подруги очень расстроены, что я уезжаю. Так расстроены, что могут только притворяться, что им все равно.
Но я не могу злиться.
– Пока, дорогуша, я буду ужасно скучать! – говорит Джордан, стискивая меня в объятиях. Когда она отстраняется, я вижу, что ее красные глаза полны слез. – Ты прекрасно проведешь время, я точно знаю!
– Ладно, спасибо. Тебе тоже всего хорошего, – мямлю я.
– Постараюсь, чтоб так и было. Пришлешь нам открытку, ладно? П-пока!
– Пока!
Я сажусь. Мохини встает.
– Прости, Эм. У меня лабораторка.
Банковские часы на Бродвее показывают 11.58. Без двух двенадцать. Мои три лучшие подруги пробыли здесь меньше часа… Нет, они еще и опоздали, так что, считай, сорок минут. Сорок долбаных минут! И что я услышала? Расскажу после Нового года? Позвони, когда вернешься? Милочка? Дорогуша? Пришлешь нам открытку? Открытку – вы не ослышались – одну открытку. Одну открытку за три месяца. Пока! Пока! Покедова! Ну и свинство…
Мимо со свистом проносится велосипедист и выбрасывает вперед руку.
– Эй, Полли-и-и!
Полли? Полли? Что за Полли?
Фьюить! Фью! Из-за угла кто-то громко свистит. Фьюить! Да что ж такое! Я приглаживаю юбку и откидываю волосы. Фьююю! Изменив своей обычной политике (игнорируй, всегда игнорируй!), и то лишь по причине ужасного стресса, я оборачиваюсь и меряю свистуна высокомерным взглядом. Но он свистит не мне. Он даже на меня не смотрит. Он пялится на какую-то девчонку в паре шагов от меня, ростом пять футов два дюйма и страшненькую.
Ну все, приехали.
– Такси-и-и!
– «Бергдорфс», – кричу я водителю, – и побыстрее!
О боже… К глазам подступают слезы. Пять футов два дюйма? Я расстегиваю молнию на сумочке и достаю косметичку – мне она явно не помешает – и продолжаю депрессовать. Моим подругам вообще все равно, что я уезжаю. Мохини, Пикси, Джордан – всем. Всем-всем. По щеке катится слеза; я аккуратно ее промокаю. Не думала, что работа моделью так быстро от всех меня отгородит, но так и случилось. Я замазываю красные щеки тональником и слегка припудриваю. Я совсем одна. Я – необитаемый остров, остров под названием Эмили. У меня нет друзей. Ни одного. НОЛЬ. Мое такси могла бы проглотить гигантская крыса, и никто бы и глазом не моргнул. Точнее, моргнули бы, но из-за крысы, а не из-за меня. Моих друзей больше волнуют крысы, чем я.
– Алло! Алло! Там жив кто-нибудь? Вы сказали «Бергдорфс», мисс, так вот он!
Ой. Я плачу, выхожу, подкрашиваю глаза и губы и только потом прохожу через турникет. Почему моим друзьям все равно – почему? Я спрашиваю себя опять, еще расстроенная, хотя, надо признать, при виде всяческих мешочков и пузырьков я чуть-чуть успокоилась. Поднявшись на этаж выше, чувствую себя еще лучше. Зимняя палитра, тяжелые ткани, лестный свет – все такое упорядоченное, успокаивающее – и вскоре я действительно успокаиваюсь. Я спокойна настолько, что слышу в голове другой голос. «Что ж, Эмили, – говорит этот другой голос, – а чего ты от них ожидала?»
Чего я ожидала? Я дохожу до конца коридора и сворачиваю налево. Продавщицы замечают меня и подходят к краю своей территории, маскируя хищнические инстинкты вежливыми улыбками. Я зашла в отдел «Донны Каран» и просматриваю вешалку серых шерстяных изделий, когда ответ приходит ко мне сам. Я ожидала, что меня будут отговаривать от поездки.
– Хотите примерить?
Я уже перешла на вечернее. У меня в руке платье.
– Конечно.
Да, вот в чем дело: я хотела, чтобы меня отговорили, потому что не уверена, что хочу ехать.
Я иду за продавщицей к примерочной и закрываю дверь. Обожаю Нью-Йорк. Я здесь счастлива. Это мой дом.
…И все-таки почему-то я постоянно думаю о словах Джордан, о том, что она сказала, когда мы поссорились на кухне. «Что дальше, Эмма Ли?»
Ну, и что же дальше? Платье я уже надела. Застегиваю молнию и пуговицы и подхожу к зеркалу так близко, что оно запотевает. Я смотрю себе прямо в зрачок.
– Я еду в Италию, – говорю я, ожидая собственной реакции. – В Италию. В Италию!
– Италия прекрасна! – говорит продавщица, используя мои слова как повод войти. – И это платье тоже!
Мне кажется, говорит голос, пока я стою у кассы – я покупаю платье и пару серо-зеленых замшевых шортов, которые я не примеряла, но уверена, что подойдут, – мне кажется, что я ожидала вот чего: Пикси: «Очуметь, ты даже никого не знаешь в Милане!» Джордан: «Вспомни, какой ты приехала из-за границы в тот раз!» Мохини: «Как же твое образование?»
– С вас тысяча четыреста сорок.
Только они этого не сказали. Я отдаю деньги и осматриваюсь. Манекен «Донны Каран», который раньше стоял в брючном двубортном костюме, теперь валяется на полу, руки-ноги раскиданы. Туловище одевают в шоколадный узкий комбинезончик: «гимнастический купальник, только в четыре раза дороже», как говорит мама.
Ну да, конечно. Я хочу, чтобы кто-то был моим адвокатом? Говорил «нет» на мои «да»? «Не можешь» на «могу»? «Не делай» на «сделаю»? Такое под силу лишь одному человеку.
Мы с мамой уже давно не общались. С тех самых пор, как я звонила родителям, чтобы сказать, что бросила Колумбийский. Когда я это сказала, я ожидала, что мать начнет ругаться, как обычно. Но она расплакалась, что совсем выбило меня из колеи, и я тоже расплакалась. «Мне так жаль!» – хлюпала я, имея в виду: «Прости, что вас расстроила», «Прости, что мне пришлось это сделать». Как обычно, мама все неправильно поняла. При звуках моего плача ее слезы моментально высохли. «Так, – сказала она, и в ее голосе послышалась надежда, – это значит, что ты передумаешь?» «Ты ужасный манипулятор!» – прошипела я и повесила трубку.
С тех пор наши разговоры ограничивались сообщениями на автоответчиках и беседами в стиле «проверяю, все ли живы».
Пожалуй, пришло время поговорить, как следует.
Вернувшись домой из «Бергдорфс», я примеряю новое платье с новыми туфлями «Маноло» (кремовый атлас, пряжка со стразами. Я купила и черные, как раз к новому наряду от «Голтье»). Я хожу по квартире (наше жилье с прошлого лета – я продлила аренду), высоко поднимая ноги, примеряю аксессуары и подбираю слова. Вдруг звонит телефон.
– Эмили?
– Папа! Ничего себе! Я как раз собиралась звонить… – Я замолкаю. Отец только что назвал меня «Эмили». Он никогда меня так не зовет, если только…
Он говорит сдавленным голосом.
– Во время игры с Мичиганом случилась такая штука… Неудачная блокировка. Он упал. И не встал.
Томми. Я соскальзываю по стене. Рот, глаза, горло – все замерло. Погиб. Мой брат погиб.
– Колено, – говорит отец. – У него сломано колено.
– Но… он живой?
– Да.
Меня затопляют слезы, слезы облегчения. Выложив главное, отец говорит более привычным тоном, но мое сердце стучит так громко, что я слышу лишь обрывки. «Разорвал переднюю крестообразную связку… и заднюю тоже… структурное повреждение мениска… Будет на скамье весь сезон… Больница».
Едва я понимаю, насколько хороши новости, до меня доходит, как это плохо. Томми хотел заниматься только футболом. В этом году он наконец стал квортербэком в Висконсинском университете. А теперь – все. Он выбывает на сезон, а может, и на всю жизнь. Для него это, должно быть, катастрофа.
– Он… он там?
– Он еще в больнице, – говорит отец.
Тут раздается какой-то всхлип.
– Эмили? – Это мама. – Я сижу тут и думаю, что это все бред, такой бред, что я совершаю ужасную ошибку. Я думала – ну, ты знаешь, что я думала. Я сидела здесь и поняла, что происходит такое, такое, чего мы не ожидаем, и все может так быстро поменяться и это так… ужасно, Эмми. Ужасно!
Я сглатываю. Опять просятся слезы. Я еще никогда не слышала, чтобы мать так говорила.
– Ужасно, знаю, – шепчу я.
– Нет… Я говорю о тебе, Эмми! Ты должна делать то, что хочешь. Хочешь работать моделью – я не против. Нет, больше чем не против, это здорово. Ты моя дочь, и я люблю тебя, и только это имеет значение, и все! Если ты хочешь быть моделью, значит, будь ей и добейся успеха, работай, пока можешь. Я была не права, когда говорила по-другому. Ну вот, я все сказала. Как дела?
Мой брат в больнице, мать не в себе – остается один ответ. Я шумно вдыхаю и с усилием зажмуриваюсь.
– Я прекрасно, мама. То есть я, конечно, очень расстроена, но в остальном все прекрасно. Обо мне не беспокойся.
– Хорошо, – говорит она, и ей вроде бы немножечко легчает. – Я рада. Что у тебя нового?
– Ну, э-э… Байрон хочет, чтобы я поехала в Италию, но…
– В Италию? Это же замечательно! Когда?
Ого, она и вправду не в себе.
– Завтра.
– На сколько?
– На несколько месяцев. Но, мама, теперь, когда это случилось, я не думаю, что мне…
– Что тебе стоит ехать? – подхватывает она. – Нет-нет, поезжай обязательно! Поверь мне, Эмми: твой брат еще больше расстроится, если узнает, что ты упускаешь такой шанс из-за него. О боже, пусть хоть один из вас исполняет свою мечту! А вы увидитесь, когда ты вернешься. А, вот и врач, я должна идти! Мы скоро позвоним тебе с новостями. Италия, замечательно! Пока! Мы тебя любим!
Щелк.
Мне нужна сигарета.
Я ползу к своей сумочке, достаю «Мальборо лайтс» и ползу назад, прислоняюсь к стене и курю, сама не знаю как долго. Все это время в моем мозгу прокручивается фильм про брата. В большинстве сцен – так часто – Томми играет спортсмена, он в мокрой от пота и грязной фуфайке, лицо блестит, а какое-нибудь спортивное снаряжение небрежно зажато под мышкой. Победил он, проиграл – по его виду не скажешь. В его глазах всегда горит огромная любовь к игре.
Дзынь! Дзыынь!
Я хватаю трубку.
– Наконец-то я дозвонился! ДЖАСТИНА, Я ДОЗВОНИЛСЯ!.. Я оставил тебе целую кучу сообщений, ты где пропадала?!
А…
– Привет, Байрон, я…
– Неважно! Эмили, у нас ЧП! С моделью, которая должна была участвовать в показе Тии Ромаро, несчастный случай. Ну, да ладно! Постоянное кровотечение, она поджарила свою перегородку кокаином, но я тебе этого не говорил. Короче, им нужна новая девушка, срочно, и я дал им тебя, но это было два часа назад, так что живо!
– Какой еще Тии?
– Господи, Эмили, сосредоточься, умоляю! Тия Ромаро, новый и многообещающий кубинский дизайнер. У нее сегодня показ, ты в нем участвуешь. Будет пресса, но не слишком много, младшие редакторы, без больших имен – идеальный случай, чтобы ты начала ходить по подиуму.
Ходить или ломать кости?
– Байрон, я не уверена, что сейчас смогу…
– Почему нет?
– Мой брат – он попал в больницу.
– Он умирает?
– Нет, он…
– Он в Нью-Йорке?
– Нет…
– Эмили… Эмили, милая, послушай. Я очень расстроен, что такое случилось, но что мы можем сделать? Послушай, я пошлю ему корзинку с фруктами, а ты – ты будешь участвовать в показе. Конечно, будешь! Я знаю, ты сможешь! И тебе помогут. Рафаэль – ну, знаешь, преподаватель дефиле? Ну так вот, он согласился дать тебе срочный урок, это тебе очень нужно, потому что мы получили четыре подтверждения заказов из Милана, ты будешь на подиумах – четыре! И еще несколько предварительных. Ты будешь без ума от Рафаэля! Он учил Иман, Наоми и Никки…
– Байрон, я не могу, я сейчас слишком расстроена…
– Ты расстроена, и я расстроен, – у Байрона действительно расстроенный голос, – и я скажу тебе, что тебя еще больше расстроит. Ты выставишь себя полной дурой перед Анной Винтур, Лиз Тилберис и всеми крупными редакторами вселенной.
– Ты же сказал, что там их не будет!
– Но они будут в ИТАЛИИ, так? – кричит он. – Они будут у КОНТИ! И там будешь ты, на следующей неделе! Эмили, твоя репутация на волоске, и репутация «Шик» тоже, так что бери «стилеты» в руки и живо к Пак-билдинг, поняла?
– Но Ба…
– Живо! Живо! Живо!
Глава 29
ПО ДОРОЖКЕ ПРОТЯГИВАЙ НОЖКИ
– Вы опоздали.
В такси я пыталась представить, как выглядит преподаватель дефиле, которого назвали в честь итальянского художника времен Ренессанса, и придумала наряд пятилетнего ребенка, которого пустили в мамин шкаф: обилие перьев, искусственных цветов и розового. А он оказался шести футов четырех дюймов ростом, с безупречной эбеновой кожей, весь в белом: белый костюм, белая рубашка, белая оправа темных очков, белые мокасины. Даже трость, которой он выбивает на мостовой резкое и раздраженное стаккато, белая.
– Извините, – говорю я, – я приехала сразу, как смогла.
Правда, одета я не то чтобы нормально. Рафаэль подходит ко мне и щупает отворот джинсового жакета, наброшенный на вечернее платье от Донны Каран в надежде, что это сойдет за дневной наряд.
– Деним и бриллианты, обожаю! – заявляет он. Одобрительно кивнув при виде «стилетов», Рафаэль хватает меня за руку, тащит за угол Малберри-стрит, останавливается и говорит: – Идите.
– Что? Здесь?
– Ага.
– По улице?
– Ага.
– По мостовой?
Трость нетерпеливо стукает.
– Слушай, детка, если сможешь блеснуть здесь, сможешь где угодно, понятно? Ну, давай, покажи, на что способна.
Я с опаской приподнимаю подол и ставлю четырехдюймовые каблуки на пересеченную местность. Проблема в том, что мне не хочется сейчас «блистать» ни тут, ни там, ни где бы то ни было. Во время поездки сюда пленку, которая проигрывалась у меня в голове, заело. Теперь я постоянно вижу, как Томми падает на траву и корчится от боли. Я представляю операционный стол из нержавеющей стали, на котором режут моего брата – прямо сейчас. Воображаю стальные пластины и винты, которыми будут его скреплять. И наконец – и в основном – я вижу лицо Томми: как он приходит в себя на больничной койке и осознает, что потерял: сезон, карьеру, мечту всей жизни. Потому что Томми спортом не занимается, а живет. Спорт – это он и есть. И кем он теперь будет?
Ой! Трость ударяет меня по ребрам.
– Мисс Эмили, мы занимаемся дефиле или переходим вброд ручей?
Рафаэль перестал корчить из себя Джина Келли[98] и галопирует рядом со мной, ласковый и нежный, как сержант на плацу.
– Ну, осаночка! Голова! Бедра расслабь! Что делают эти руки! Глаза поднять! Я сказал, глаза поднять! И – поворот!
Я поворачиваюсь и врезаюсь в люк на крыше четырехдверного седана, отчего включается сигнализация.
Рафаэль приседает напротив и поднимает очки. Его глаза сощурены.
– Если бы это был подиум, ты сидела бы на коленях у Пэта Бакли[99].
– Если бы это был подиум, он был бы ровный, – возражаю я.
Трость ударяет по тротуару.
– Мисс Эмили, не смотрите на дорогу, смотрите на меня! Идите за мной! Итак, первый урок: ступайте за мной след в след, перекрестный шаг правой ногой…
Трость, за которой я теперь внимательно наблюдаю, выносится вправо, а левая нога Рафаэля сдвигается и становится напротив. Я вижу, как массивная фигура плавно вытягивается и сжимается, неожиданно гибко, как резина, и неуклюже пытаюсь повторить, замечая, как бедро выдается вперед, чтобы скомпенсировать шаг.
– А потом мы делаем перекрееестный левой, – продолжает он. – Крест – правой ногой. Накрест – левой! Крест – правой! Накрест – левой! – Он идет быстрее. – Крест-накрест! Крест-накрест! – И начинает хлопками отбивать ритм. Хлоп. Хлоп. – И… мы пошли! Мы пошли!
Вообще-то иду одна я. Рафаэль отступил в сторону и смотрит.
– Мы идем и… поворачиваемся!
На этот раз я ухитряюсь сохранить равновесие, но не более того. Рафаэля это не устраивает.
– Передо мной что, пачка? А это пуанты? Я не сказал: перекрутись! Я сказал: повернись! – рявкает он. – Повернись! Почему не идешь? Иди сюда! Давай! Крест. Накрест. Крест. Накрест… И… мы пошли! Мы пошли!
Я иду крест-накрест и поворачиваюсь вперед и назад по мостовой. У Рафаэля вид недовольный. Правда, бить он меня не бьет.
– Теперь урок номер два! – кричит он. – Когда ты идешь крест-накрест, я хочу, чтобы ты расслабила таз – расслабила, понятно? Ну, давай. – Хлоп. Хлоп. – И… мы пошли! Мы пошли!
– …Ну, освободи его, расслабь!
– …Расслабь таз!
– …Представь себе черную кошку! Вот так! Мы крадемся! Мы крадемся! Ты черная кошка! Давай! – Хлоп. Хлоп. – И… мы пошли…
Впервые я скольжу, а не ковыляю – я поймала движение. Крест-накрест! Мы крадемся! Черная кошка! Я черная кошка! Крест-накрест! Я крадусь! Черная кошка! Черная кошка! Крест-накрест…
– Лучше! – кричит Рафаэль. – Крадемся! Мисс Эмили, крадемся!
Семья туристов, явно забредшая не в тот квартал, с визгом останавливается, фотоаппараты уже щелкают. Я отвлекаюсь и снова начинаю ковылять.
– Нет! Нет! Нет! У тебя опять застыл таз! Ходьба – это таз! Вот так!!!
Рафаэль выпячивает таз и виляет им так, что в большинстве штатов его бы арестовали. Я послушно иду крест-накрест, крадусь, виляю тазом и «блистаю» под стук его трости и уже начинаю потеть.
– Наше время истекло.
Что? Я смотрю на часы.
– Прошло всего пятнадцать минут!
– Да, и вы должны были быть наверху ровно полтора часа назад, – говорит Рафаэль. – Показ через полчаса, а вам еще не сделали прическу и макияж. Так что советую идти прямо сейчас, пока у них не начался нервный припадок.
– А повороты! – запинаюсь я. – Я не…
– Просто помните: крест-накрест, поворачиваемся, а не перекручиваемся, крадемся, и все остальное, что мы оттренировали, и вы… ну, по крайней мере, не свалитесь с дорожки, – заключает Рафаэль, бросая взгляд на машину, которая все еще взволнованно жужжит и бибикает.
– Ну что ж, советы прекрасные и все такое, но…
Задняя дверь Пак-билдинг открывается.
– Подержите! – кричит Рафаэль.
Я понимаю намек и рысцой бегу туда.
– Ладно… спасибо! – Я махаю рукой. – До свидания!
Он откашливается.
– Гм, милая…
Ой. Я бегу назад, чтобы поцеловать его в обе щеки.
– До свидания!
– Это правда трогательно, мисс Эмили, но…
Он потирает большой палец о два других.
А… точно.
– Сколько?
– Четыреста.
Я чуть не врезаюсь в другую машину.
– Четыре сотни за пятнадцать минут?
– Плюс время ожидания, – говорит Рафаэль.
– Вы что, лимузин?
– Милая, я «роллс-ройс». – Рафаэль протягивает руку. – Ну, давай, ты опаздываешь, я кусаюсь, что выбираешь?
