Текст книги "Студентка с обложки"

Автор книги: Робин Хейзелвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

О нет, только не это. Опять…

– Да, – говорю я, – но ты знаешь, каким маленьким раньше был двенадцатый размер? Эквивалент сегодняшнего восьмого^[82] – или даже меньше. Размеры раздулись вместе с американцами!

Патрик делает выпад:

– Эмили, ты хочешь сказать, что в нашей стране анорексия – не серьезная проблема?

– Нет, серьезная. Но по статистике она не так серьезна, как ожирение, хотя в этой стопке я не вижу фотографий гамбургеров и молочных коктейлей.

Осторожно! – пишет Пикси.

Венда натягивает поводья:

– Эмили, я думаю, эти две проблемы вряд ли сравнимы. В конце концов, ни одна девочка не мечтает стать бургером.

– Вы правы, Венда, – кивает Французская Коса. – Девочки листают журналы в поисках идеального образа, а там – недокормленные существа. – Она широко раскрывает глаза и, возможно, даже пускает слезу. – Это совершенно деморализует!

– Да неужели! – Пикси перестает осторожничать и высоко поднимает руку. – Я не согласна с этим. Можно ворчать и жаловаться, но я не думаю, что в глубине души люди действительно хотят, чтобы модели выглядели как все. Им нужны модели особенных, вдохновляющих…

– Точно! Мы все лицемерим, например…

Выпаливая это, я тут же жму на тормоза. Как объяснить им про «Куинс»? Это такая крупная компания по продаже дешевой одежды больших размеров по каталогам. Так сложилось, что я сейчас снимаюсь и для них («только пока у тебя не возникнет больше клиентов», подчеркнул Байрон). «Почему не использовать модели больших размеров?» – спросила я однажды художественного директора, когда очередной наряд фактически реконструировали у меня на спине. «Мы пробовали, – ответил он. – И продажи резко упали». Как это объяснить? История интересная и подтверждает точку зрения Пикси, значит, ее стоит рассказать.

– Например…

Но тогда все будут знать, что я работаю в «Куинс». Эмили Вудс – модель большого размера. Ни за что!

– Я просто считаю, что люди – лицемеры, вот и все.

Французская Коса ухмыляется. Патрик зацепляет большими пальцами свои подтяжки.

– Неуже-ели? – ехидничает он.

Я уже готова к следующему раунду, но Венда указывает на девушку на заднем ряду, которая тоже редко высказывается.

– Доун!

Доун опускает руку и смотрит на меня.

– Должна сказать, твои комментарии о лицемерии интересны и даже ироничны, – медленно произносит она. – Ведь то, что ты работаешь моделью и посещаешь этот семинар – тоже лицемерие.

Патрик хихикает. Пикси ударяет кулаками о стол.

– Это удар ниже пояса! – кричит она. – НИЖЕ ПОЯСА!

Венда делает мне гримасу, которой не удалось сойти за улыбку.

– Верно. На этом семинаре мы рады всем, Доун, – неубедительно говорит она. Потом дважды хлопает. – К сожалению, наше время сегодня истекло. Помните, на следующей неделе нас ждет новый материал из Дийкстры. А затем мы отправимся в «Метрополитен», чтобы увидеть часть этих картин во плоти, так сказать. Приятных выходных!

– Это жестоко! – пищит Пикси в коридоре. – Плюнь на нее! Нет, давай ее поколотим! Давай, я хожу на занятия по самозащите, а ты высокая. Мы ее сделаем!

– Ну ее на фиг, – отвечаю я. И не шучу. На фиг Доун. На фиг Венду. На фиг всех. Меня считают продавшейся моделью? Прекрасно. Именно продаваться я и собираюсь.

После этого семинара я еще больше отдаюсь работе. Я соглашаюсь на любые заказы, какие удается получить. Надеваю шелковые коктейльные платья и «двойки» для «Лорд и Тэйлор», «Мейсиз» и «Брукс бразерс» и приношу домой по полторы тысячи долларов в день. На меня делают предварительные заказы «Л'Ореаль» и «Мадемуазель». Я снимаюсь в рекламе колготок «Кристиан Диор» и «Спешиал К». Меня выбирают на двухстраничный сюжет для «Аллюр». Сюжет называется «Увеличьте свои капиталы». Как раз про меня.

Не я одна так категорична в своем мнении.

– Теперь «Шик» – самое красивое агентство!

Со всеми заказами и многочисленными поездками мне не хватало времени зайти в агентство. А там есть на что посмотреть.

– Выглядит здоровски, – говорю я Байрону.

– Еще бы!

В приемной мужчина в комбинезоне выбивает на стене букву «Н». Байрон стучит по белым обоям.

– За стеной мой новый личный офис с видом на Восемнадцатую и со стеклом с видом на агентство, чтобы я мог следить за всеми вами. Рядом будет офис для нашего нового бухгалтера…

– Значит, мои чеки больше не будут возвращать? – вставляю я (а именно так происходило в последнее время).

Байрон шумно выдыхает.

– Эмили, дорогая, я тебе уже сказал, это временное отклонение! И вообще, вернемся к декору. У меня только что возникло сильнейшее стремление к черно-белому и чистоте, чистоте, чистоте! Как в гавайском поместье Джеффри Бина. Ты там бывала?

– Конечно, по дороге из страны Оз, после краткого турне по Таре.

Байрон закатывает глаза к свежеустановленному освещению.

– Ну что ж, тогда вообрази себе: пузырящиеся белые занавески, коврики «под зебру» – настоящий мех или искусственный, я еще не решил. Черные с хромом диван и стулья остаются – пока. Мне еще не привезли стулья Kouros – черный лак, на сиденьях черно-белый зигзаг. А вон в том углу будет стеклянный столик, и еще премиленький диванчик. В коридоре – серия черно-белых фотографий. Натюрморты, я думаю, или пейзажи. Не модели. И везде орхидеи, белые орхидеи, и какие-нибудь огромные напольные подушки с зигзагами набросаны там, там и там. Что думаешь? Дизайн на все времена, верно? А черное с белым – невероятно популярная тема в весенних коллекциях!

– Звучит прекрасно! – говорю я, и мои глаза зигзагом двигаются за его пальцем. – Серьезные перемены, особенно учитывая, что ты все поменял когда?.. Два года назад?

– Скорее год, но пришли девяностые, Эмили – новая эра! Новая эра, новый образ!

Говоря это, Байрон обводит рукой стол заказов, предположительно имея в виду не только Джастину, которая расцвечивает новое десятилетие волосами цвета маркера, или Джона, который стал носить клетку кричащих тонов, но модников и модниц во всем мире.

– Настала эпоха «Вог», а не «Эль», – продолжает Байрон. – И новых лиц. Девушки вроде Татьяны, Клаудии и Синди уходят со сцены…

Постойте-ка…

– Синди Кроуфорд только что была на обложке журнала «Нью-Йорк», ей посвятили целую статью. И назвали «моделью девяностых».

Байрон качает головой.

– Насколько я помню, имелось в виду, что она одна из моделей девяностых, а не единственная. Это большая разница. В любом случае, журнал «Нью-Йорк» ошибся на десятилетие. Синди Кроуфорд – модель восьмидесятых. Конечно, она еще заработает целое состояние на рекламе, но «Вог» от нее очень скоро откажется. Нет, пик карьеры Синди позади. Сегодня все связано с «троицей». «Троица» правит модой. «Троица» – это все.

Угу, мода обрела религию.

– Сейчас ты скажешь мне, что Бог – это новый черный.

Байрон игриво шлепает меня по руке.

– Не говори глупостей, милочка! Все знают, что новый черный – это белый. И вообще, ты ведь знаешь, что я говорю о Кристи, Линде и Наоми! – кричит Байрон. – Они вездесущи! Но их царствование тоже закончится. Вопрос в том, кто их заменит?

Я бы, конечно, не возражала, и я уже собираюсь сообщить ему об этом желании, как вдруг Байрон прижимает ладонь к моим глазам.

– Э-эй!.. Ты что?

Другой рукой Байрон подталкивает меня вперед.

– Это сюрприз.

Когда он убирает руку, я оказываюсь перед стеной трофеев. Сначала я злюсь: смотреть на целую коллекцию изображений Фоньи – этой флоридской звезды-перестарка – выше моих сил. Я скриплю зубами и… и наконец замечаю ту самую фотографию. Верхний правый угол, январская обложка «Харперс & Куин». Я на ней.

– Пам-пам-м-м! – Байрон стучит по рамке. – Ты только глянь на себя!

Я смотрю. Смотрю на волосы, выражение лица. Смотрю… и все внутри меня застывает.

– Нравится? – спрашивает Байрон.

– Просто невероятно…

На обложке мои губы – коричневато-лиловые, а не ягодные – полураскрыты и изогнуты; я почти не улыбаюсь, видно только нижнюю половину верхних зубов, которые белее и квадратнее обычного. На коже, теплой, медовой, нет ни одной поры. Родинка на правой щеке исчезла. Меня ретушировали до совершенства. И все-таки заметны в первую очередь глаза, глаза – это главное. Они страстные, открытые, живые. Теплые глаза – совсем как учил меня Кип.

Я сглатываю, отворачиваюсь и смотрю снова. Позируя для этого снимка, я сидела с ногами перпендикулярно объективу, двигаясь перед каждым щелчком, чтобы выражение лица оставалось свежим, не застывшим. Я знала, что у меня получается, как вдруг – взрыв! – вентилятор подбросил мои волосы, а глаза попали прямо в центр апертуры. И вот результат: не Эмили, но женщина, женщина, которая, если позвать ее по имени, поворачивает лицо навстречу ветру, точно зная, кого она увидит. Женщина, Которая Влюблена.

«Я люблю тебя, – сказал мне Кип, – я люблю тебя».

Я щиплю себя за переносицу.

– Съемки делались для декабрьского номера, – быстро выговариваю я. – Я думала, мою фотографию не взяли.

– Иногда, когда делают сразу несколько вариантов, один могут использовать в следующем месяце, – говорит Байрон. – Тебе повезло. Вот, смотри. Мы уже приклеили его на твою композитку.

Байрон отходит к стене и возвращается. Я смотрю на композитку. Буквы заголовка частично срезаны, чтобы хватило места на мое имя. На волосах у меня написано: Эмили Вудс.

«Я люблю тебя».

Я закрываю глаза.

– Новая эра, новые возможности, новое лицо, – шепчет Байрон. – Твое.

Как бы там ни было… Обложка. У меня есть обложка. Я открываю глаза и улыбаюсь. Байрон обнимает меня и начинает кружить. Мы кружимся по опустевшему офису, и я смеюсь от радости.

Благодаря обложке меня заваливают заказами. Майами, Санта-Фе, Санта-Барбара, Сент-Джон, Багамы, снова Майами. С трехдневных съемок я возвращаюсь с шестью тысячами ста двадцатью долларами в кармане (тысяча восемьсот в день – это мои свежие расценки – умножить на три, плюс еще тысяча восемьсот за «время, потраченное на дорогу», минус пятнадцать процентов агентству). Шесть тысяч за три дня – а ведь просто для каталога.

– Тебя никогда не бывает дома, – жалуются подружки, когда я выставляю рядком мини-шампуни и кондиционеры из гостиниц: «Фор сизонс» (классные матрасы), «Билтмор» (отличный бассейн) и «Пинк сэндс» (суперские пляжи) на нашей полке из нержавейки. Они правы. Я пропускаю хоккейные матчи и пивные вечеринки, учебные вечера и выходные… безделья. Ну и что? В аэропорту я могу подойти к киоску, вытащить любой журнал и найти себя: в рекламе, в модных разделах. Теперь я одна из активно работающих моделей, «восходящая звезда», если верить Байрону.

Восходящая звезда…

В середине апреля преподаватель астрономии (мой обязательный естественно-научный предмет) усаживает меня рядом и сообщает, что я нахожусь «в наносекунде» от незачета. Когда я рассказываю об этом Мохини, своему неофициальному преподавателю астрономии, она не выражает никакого сочувствия.

– Все потому, что ты ведешь себя по-идиотски, – говорит она. – Мы все так думаем.

Такие заявления немного подрезают мне крылья. Я начинаю ездить чуть реже, лишь настолько, чтобы сдать зачет. После сессии еду домой, но ненадолго, не принимая никаких возражений. Я не собираюсь терять время, а особенно в таком забытом богом месте. Это даже не «другое» побережье. Над ним всего лишь пролетают по дороге на «другое» побережье. Вскоре я снова несусь в такси через мост Триборо. Я опускаю окно и глубоко вдыхаю воздух Нью-Йорка.

1990-й… Это будет мой год, мой сезон, мой город. Поскорей бы!

Глава 24

ДОСТАТЬ ДО ЛУНЫ

Двери лифта на Западной Восемнадцатой расходятся, и передо мной возникает огромная очередь девушек. Они стоят по всему коридору, до дальней лестницы. Девушки в одиночестве. Девушки с матерями, парнями, близнецами. Девушки маленькие и высокие, молодые и совсем девочки – и каждая внимательно меня осматривает. А я еще и прохожу мимо них без очереди.

– Ты гораздо красивее, – слышу я голос какой-то матроны, открывая новую стеклянную дверь «Шик». – И ты блондинка!

– Здравствуйте, это «Шик», пожалуйста, подождите!.. Привет-Эмили-Байрон-хочет-тебя-видеть-иди-сразу-к-нему… Чем могу вам помочь?

Алистер, наш новый секретарь приемной, недавно закончил Парсонский колледж дизайна, носит платиновый «помпадур» и питает слабость к жилеткам. Махнув ему в знак приветствия, я прохожу мимо сегодняшней модели (черная, блестящая, с фальшивым кармашком для часов и разными пуговицами) в основной офис.

Пока что тысяча девятьсот девяностый оказался для агентства «Шик» успешным. Предсказание Луи начало сбываться. «Шик» превратилось в самое модное и крутое агентство Нью-Йорка. Это можно было легко проследить по реакции коллег: сначала: «В каком-каком ты агентстве?», – потом: «Ах, да, «Шик» – и, наконец: «Правда? Тебе нравится? А Байрон как? А агенты? Я вот думаю к ним перейти». И многие уже перешли. По моим подсчетам, в «Шик» уже шестьдесят моделей. Шестьдесят! Я просматриваю стену композиток, чтобы найти свою: Далия, Далила, Эмма Дж., Эмма Т., Эстелла, Эстель…

Далия… Далила… Эмма Дж…

Далилия… Эмма Дж…

– А-ли-стер!

Алистер не спрашивает «Что?». Он просто вскакивает и скользит в мою сторону. Достойный фигуриста маневр, комкающий «зебровый» ковер. Я отпрыгиваю.

– Я не вижу своих композиток! Где они?

– Расслабься, котенок, они… – Алистер замедляет скольжение перед ящиком, о существовании которого я раньше и не подозревала, – здесь. Вот! – Он вручает мне пачку композиток…

…которые я немедленно прижимаю к груди. В агентство за ними заходят клиенты, агенты рассылают их по почте… Если тебя нет на стене композиток, откуда возьмутся заказы. Спасибо, мы это уже проходили!

– Алистер! – взрываюсь я. – Что мои композитки делали в этом ящике?

Алистер поправляет свой «помпадур», возможно, потому, что я только что забрызгала его слюной.

– Спокойно, котенок, не расстраивайся! Ты последние недели не работала, а у нас не хватало места, вот мы и…

– Мои композитки были в ящике! В долбаном ящике!

Стол Байрона стоит перед окном, что создает красивое заднее освещение, особенно сейчас, когда Байрон нарядился в хлопок цвета хаки и сильно загорел. Его наманикюренные руки плавают в пространстве между нами.

– Эмили, Алистер сказал мне, это только до твоего возвращения, – успокаивал он. – Просто мне не хотелось еще одной накладки, как с «Сакс».

А, вот оно что! Понятно. Байрон так привык к тому, что я соглашаюсь на каждую поездку, что привык давать всем моим постоянным клиентам первую очередь, а значит, они могли высылать подтверждение, когда захотят. Но после разговора об астрономии я решила, что звезды против моей поездки с «Сакс» в Новый Орлеан и заставила Байрона ее отменить. Клиенты были не в восторге. Такое было всего раз, и все-таки…

– Верно, – бормочу я, смягчаясь. – Это было нехорошо.

– Ничего, – говорит Байрон. – Главное, что ты вернулась. Я скажу Алистеру поставить тебя в середину.

– С мигающими огонечками.

Байрон улыбается – не настоящей улыбкой, а опрокинутой набок запятой.

– Ладно, слушай. Я внес кое-какие изменения.

– Я заметила. Открытые кастинги? Я думала, ты никогда на такое не пойдешь.

Его глаза расширяются.

– Почему нет? Это модно и эффективно! Я нахожу шикарных девушек.

Я с сомнением меряю очередь взглядом.

– Не там, – Байрон пренебрежительно кивает туда, откуда выходит заплаканная девица в сопровождении заплаканной матери и незнакомого мне сотрудника «Шик». – Там, где их действительно можно найти. – Его рука обводит горизонты. – «Элит», «Форд» – к нам приходят замечательные девушки. Вот как раз сегодня утром Светлана перешла к нам из «Элит», и я на волосок от того, чтобы увести Клаудию.

– Клаудию Шиффер?!

– Да, Клаудию Шиффер. Клаудиа… – Байрон вздыхает. Я моргаю: он что, сменил ориентацию? – Я, конечно, беру не всякую, – продолжает он. – Только самых лучших. Сливки.

В прошлом году, пройдя через все сердечные муки, связанные с заключением договора с агентством, я узнала, что контракты моделей имеют мало значения. Ни одно агентство не станет вынуждать девушку соблюдать условия, напечатанные мелким шрифтом, если она захочет уйти (ну, может, за исключением Клаудии), потому что ни одно агентство не захочет само выполнять такие условия. Поэтому девушки легко меняют агентства.

– Байрон, у тебя и так много девушек! – замечаю я. – Сколько еще тебе надо?

– О, немного: семьдесят, почти восемьдесят. Мы сейчас расширились, стало больше места…

– Если не считать доски композиток.

Он натянуто смеется.

– Ну да, точно, но мы это дело поправим. К тому же я только что нанял двух новых агентов: Стефана и Лайса. Это возвращает меня к теме перемен…

Байрон встает и выходит из-за стола. На нем высокие жесткие сапоги, которые громко скрипят, словно протестуют против его привычки ходить по офису.

– Да, да, я занялся верховой ездой, – говорит он в ответ на мой взгляд. – Это так бодрит! И очень полезно для бедер и ягодиц – они стали твердые как камень! Эмили, я отдал тебя Джастине.

До меня доходит где-то через минуту.

– Стой… как агенту?

– Да.

– Но почему? Разве ты сам больше не работаешь с заказами?

– Отчего же? С некоторыми. – Подходя к стеклянной стене, он достает из стойки для зонтиков кнут. – Но у меня больше нет времени, не с этим… – Кончик кнута скользит по гладкой поверхности стекла, обводя царящую там суету: очередная девушка в печали уходит из агентства. – У меня есть время только на нескольких, самых лучших девушек. Особенных.

Я не верю своим ушам.

– Байрон, в этом году я заработала по грубым подсчетам семьдесят тысяч долларов, а еще только май и я учусь – разве это не делает меня особенной?

Очевидно, нет.

– Начало неплохое.

Я снова смотрю на Байрона против света. Приходится прикрыть глаза ладонью, чтобы видеть его лицо.

– Но не достаточное для чего – чтобы войти в лучшую пятерку? В лучшую десятку?

Мой агент молчит. Я продолжаю:

– Значит, семидесяти тысяч за пять месяцев не хватает, а чего хватает? Восьмидесяти? Девяноста? Сотни?

Байрон проводит пальцами по лбу.

– Эмили, послушай, речь не только о деньгах, – говорит он. – О карьере. Я теперь представляю определенный тип девушек. Девушек, которые делают много редакционного материала, участвуют во многих серьезных кампаниях… Версаче… Айсберг… Вакко… Гесс…

– Как Фонья, – горько произношу я.

Фонья – новая девушка «Гесс»? Я видела фотографии на прошлой неделе. Она стоит в яблоневой роще среди художественно разбросанных лестниц и бочек, разнаряженная, в шнуровке и оборочках. Кто-то на ее месте вызвал бы гомерический хохот. Но Фонья не была смешной. Она выглядела гламурно, мрачно и роскошно, как кинозвезда пятидесятых.

– Да, как Фонья, – Байрон боком присаживается за стол. – Девушек такого калибра, – говорит он. – Девушек из редакционного материала. Девушек с обложки.

– Но у меня есть обложка – и я снималась для «Аллюр»! – напоминаю я.

Статья «Увеличьте свои доходы» должна выйти со дня на день.

– Да, у тебя одна обложка с прошлого года, и ты снялась на двух страницах для «Аллюр», но в основном ты работаешь для каталогов – это хорошо, – поспешно добавляет Байрон. – Особенно если это «Нейманс», «Сакс» и «Бергорфс». Большинство моих девушек готовы на все, чтобы поработать хоть с одним из них, а ты выполняешь заказы для всех трех. Ты классическая красавица, верная ставка.

Я снова прикрываю глаза ладонью.

– Но…

– Но я принял решение. Послушай, Эмили, мне было приятно тебя представлять, и я тебя не бросаю, но больше я не могу этого делать. Я передаю тебя Джастине.

Когда Байрон подается вперед, я наконец могу увидеть выражение его лица. Оно грустное. Байрон берет меня за руку:

– Эмили, мне очень жаль.

Я пришла в «Шик», готовая свернуть горы, а теперь, кажется, падаю. Прямо в пропасть. У меня сжимается горло.

– Джастина странная, – бормочу я.

– Джастина – лучшее, что у меня есть.

По моему лицу катится слезинка. Потом вторая.

– Ах! – Байрон выходит из-за стола и встает передо мной на колени. – Послушай, Эм, может, если ты начнешь работать лучше…

Лучше? Я хватаю его за руки.

– Насколько лучше?

– Если этим летом ты снимешься на трех – нет, на двух… на двух обложках, я снова буду тебя представлять, – говорит Байрон. И улыбается: – Идет?

– Ура!

– На обложках наших заказчиков, – уточняет он. – Другими словами, не в журналах для вегетарианцев, кошководов и тому подобное.

Я обнимаю Байрона. Отпустив меня, он поднимается и снимает с вешалки черную бархатную кепку для верховой езды.

– Сейчас мне пора, а тебе, Эмили, милочка, надо пойти поговорить с Джастиной. – Он поправляет ремешок под подбородком. – Потому что у этой женщины есть шикарные идеи о том, как подстегнуть твою карьеру.

Вы наверняка уже подумали, что изменчивый Цвет волос Джастины – в настоящий момент синий, как шерсть Зелибобы – признак веселой и неординарной личности, которая бегает по Сентрал-парку под проливным дождем, любит «чупа-чупс» и иногда срывается в поездки автостопом.

Но вы ошибаетесь. Эта личность – другая синеволосая девушка. Или другая Джастина. Наша Джастина вечно усталая, ужасно усталая. Как будто яркая шевелюра высасывает из нее все силы и превращает в вялую меланхоличную куклу с кислой миной и апатичностью ослика Иа.

– Ладно… – Она заканчивает просматривать мое портфолио, вздыхает и медленно возвращается к первой странице. – Это твой лучший снимок. Его можешь оставить.

Обычно первая страница модельного портфолио – обложка, если она есть, или же самый лучший снимок крупным планом. Байрон решил разместить мою обложку в середине книги «в качестве приятного сюрприза для зрителя». А значит, впереди оказывается мой лучший снимок крупным планом: «укротительница львов» от Ужасного Шотландца. Всем этот снимок очень нравится, кроме меня.

– Но от остальных надо избавиться.

Стоп – что?

– От остальных? Что ты имеешь в виду? Не от всех же?

Похоже, от всех.

– Ну, можешь оставить одну-две из лондонской серии, – говорит Джастина, чуть поразмыслив. – Но от остальных надо отказаться – по крайней мере, от всего редакционного материала.

– Почему?!

Еще один усталый вздох, на сей раз с легким оттенком нетерпения.

– Потому что почти все эти снимки с восемьдесят девятого года. Сейчас девяностый – июнь девяностого. Они устарели. Редакционный материал устаревает за три месяца или даже меньше. Эти давно устарели. Тебе придется делать пробные фотосессии.

Не может быть! Пробы? Я всеми руками за новые снимки. Но пробы?!

– Байрон сказал, что мне уже не надо проб! – говорю я, и с каждой миллисекундой мое волнение растет. – Он сказал, что пробы – пустая трата времени! Он говорил это еще в прошлом году!

– Вот именно: в прошлом году. Все меняется. Сейчас тобой занимаюсь я. И еще пятью девушками, которых он только что на меня сбросил. А еще этими двоими… – Джастина вяло махает пальцами в сторону Лайса (бедняга никак не может решить, каким цветным карандашом разрисовать таблицу) и Стефана (который сам вот-вот расплачется, вручая коробку с салфетками бой-френду какой-то девушки). – А я считаю, тебе следует сделать пробы, – заканчивает она.

Господи!

– Я понимаю, что ты занята, Джастина, но если ты мне закажешь редакционный материал, у меня будут новые вырезки, и мы обе будем довольны.

Вздох.

– Я бы заказала. Но не могу. Не с этим портфолио.

Мы в патовой ситуации. Я грызу кутикулу и верчу головой. Байрон еще не ушел. Он, не снимая шапки, наклонился над своим столом и что-то диктует старательному Алистеру.

– Послушай, Эмили, я не дура. Я знаю, ты хочешь, чтобы Байрон снова стал твоим агентом, и я сама с удовольствием бы от тебя избавилась. Так, может, давай перестанем ходить вокруг да около, ты будешь делать, что я скажу, и я сделаю тебя звездой. Договорились?

Я резко поворачиваюсь к ней. Смотрю в большие, ожидающие ответа карие глаза и впервые за несколько минут улыбаюсь.

– Договорились.

В течение нескольких следующих недель Джастина организует серию проб. Я стараюсь делать, что она говорит. Стараюсь.

– Джастина слушает.

– Я в бикини, – говорю я.

– Ага… и?

– Оно из бумаги.

– И что?

– Два кружка и треугольник.

Молчание.

– Тебе это не кажется странным?

– Может, это мило.

– Может, и мило. На четырехлетней девочке. На девятнадцатилетней, может, и странно, – сообщаю я. – Даже точно странно.

– А я думаю, мило. – Она еще пытается защищаться.

– Но не сексуально. Ты не сказала «сексуально».

Вздох.

– Эмили, ты хочешь сказать, что я должна тебя оттуда вытащить?

– Будь добра.

– Джастина слушает.

– Я в костюме шоу-герл.

Вздох.

– С перьями и остальными причиндалами.

– Хорошо. Это хорошо. У тебя будет новый образ.

– Я не ищу работу в Вегасе, – говорю я.

– А кто говорит о Лас-Вегасе?

– Я, – отвечаю я. – Только что сказала.

Выдох.

– Эмили, перестань воспринимать все в штыки.

– Я не воспринимаю все в штыки. Не воспринимаю. Просто…

– Что? Просто что?

– Ну… у меня все ноги облиты мочой.

– Мочой? Ноги? Кто об… ой… е… ги?

– Что? – кричу я. – Не слышно!

– Что ты сказала? – кричит она в ответ. – Эмили!.. Эмили? Ты где?

– Я на Вестсайдском шоссе!

– Ты на Вестсайдском шоссе?.. В костюме шоу-герл?

– Угу.

– Кто облил тебя мочой? Ладно, неважно. Вытащить тебя оттуда?

– Будь так добра!

– Джастина слушает.

– ГОЛОЙ?

– Эмили…

– ГОЛОЙ?

– Эмили…

– Ты даже меня не спросила!

– Это не проба, Эмили. Я повторяю: это не проба. Это работа. Это редакционный материал.

– ГОЛОЙ!

– ЭМИЛИ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ БУДЬ ТАКОЙ ХАНЖОЙ! УЭЙД – ХОРОШИЙ ФОТОГРАФ, И ЭТО ШЕСТЬ СТРАНИЦ РЕДАКЦИОННОГО МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЯПОНСКОГО ЖУРНАЛА!

Боже… Для человека, похожего на ленивца, Джастина великолепно умеет плеваться ядом, если захочет.

– Только не надо обижаться.

Вздох.

– Журнал, – продолжаю я. – Как он называется?

– Не знаю! Это по-японски! Какой-то журнал о красоте.

– Да неужели!

– Послушай, Эмили! Они хотят, чтобы ты позировала обнаженной, но это не значит, что на фотографиях ты будешь обнаженной.

– Это как?

– НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ВИДНО!

– А-а.

– Так будешь работать?

– Ну…

– Что?!

– Ничего… Просто… Этот журнал в переводе не означает «Плейбой», «Хастлер» или еще что-нибудь в этом роде?

Еще один вздох, на сей раз долгий и нарочитый. Я сразу же воображаю себе Джастину упавшей на диванчик и картинно прижавшей руку ко лбу, как несчастная героиня какой-нибудь экранизации классики.

– ЭМИЛИ! Это не порнография. Это художественная фотография. Художественная! – подчеркивает она. – Перестань говорить ерунду и снимись хоть раз спокойно, о'кей?

О'ке-е-ей. Я кладу трубку и барабаню пальцами по пластмассе. Потом поворачиваюсь лицом к Уэйду и обшарпанному номеру в гостинице «Челси». Именно здесь Сид убил Нэнси^[83]. Странно, что я сразу не догадалась, что дело нечисто. Для этого мне потребовалось увидеть на кровати жалкую кучку аксессуаров.

– Где одежда? – спросила я, Уэйд в ответ осведомился, «не против» ли я «обнаженной натуры», что и привело к телефонному звонку.

– Все готовы? – спрашивает он.

Один ассистент регулирует освещение, а второй – мой дубль – лежит на кровати, растопырив пальцы, этакий инженю в футболке «Металлика».

Я облокачиваюсь о бюро. Нет, я не против обнаженной натуры в принципе. То есть если хотите загорать в колонии нудистов, ради бога. Только кремом от загара намажьтесь. Если хотите позировать для «Пентхаус» – супер. Желаю вам стать Киской месяца. Но я не знаю, как отношусь к наготе лично, точнее, к собственной наготе на пленке.

Вы скажете, что этот вопрос уже давно должен был возникнуть. Только почему-то не возникал. Да, в последнее время я чаще снималась в белье (почему бы нет? Платят хорошо, и у меня довольно много заказов, особенно когда я купила эти силиконовые «куриные котлеты», и мои чашечки трещат по швам). А для крупных планов, когда приходилось оголять руки и плечи, мне просто прикрывали грудь шарфом. Но это гостиница «Челси», а не студия «Бергдорф», а за объективом отнюдь не Аведон, так что я не знаю, что и думать.

– Расскажите мне еще раз о сюжете, – говорю я.

– Вы ничего не увидите, если это вас беспокоит, – заверяет меня Уэйд. Я смотрю, как он открывает поцарапанный футляр от фотоаппарата и аккуратно вставляет линзу в пенопластовую утробу. Кстати о Сиде: в Уэйде и его помощниках есть что-то металлическое: длинные волосы, худоба, кошельки, прикрепленные к джинсам серебряными цепями. Мне кажется, что меня заперли в спальне с «Мотли крю».

– Здесь ничего? – Я указываю на свою грудь.

– Прикрыто.

– Здесь? – Я указываю ниже пояса.

Уэйд смотрит на меня с удивлением.

– Эмили! Это не порнография! Вы не «модель», – вместо кавычек он показывает мне кроличьи ушки, – а модель.

Теперь моя очередь удивляться. Я знаю, кого он имел в виду. Моделей, которые работают на агентства, где в названии есть слово «эскорт» или «услуги». Короче, не меня.

– Думайте о Хельмуте Ньютоне, а не о Хью Хефнере. Вот что мне нужно, – говорит он.

Я думаю и о том, и о другом, а еще о Джастине. Я начала ее раздражать. Недостаточно сексуально, недостаточно сексуально, твердит она всякий раз, когда листает мое портфолио. В начале этой недели Байрон ее осадил, и сейчас она читает другие мантры: я слишком хорошенькая, слишком похожая на студентку. «Разве ты не хочешь достичь большего? – спросил меня Байрон. – Больше, чем хорошенькая студентка?» Конечно, хочу. Я хочу быть одной из твоих девушек, Байрон, я хочу быть звездой.

Кроме того, эти фотографии для Японии, никто их не увидит.

– Сосков не будет.

Уэйд улыбается.

– Конечно. Если сами не захотите.

– Ладно, согласна, – говорю я.

– В таком случае, раздевайся прямо сейчас. – Он сразу переходит на «ты». – Нам не нужны отметины на коже.

Ронни-стилист дает мне полиэстеровый халат, такой заношенный и скользкий, что кажется влажным. Хотя смысла это не имеет, я ухожу переодеться в ванную. Возвращаясь, вижу, что Келли-визажистка села у окна и отдернула замызганную занавеску, чтобы впустить в номер хоть какой-то солнечный свет. Правда, солнца сегодня нет, все серо и сыро. Из полуразбитого бум-бокса гремит что-то из Бона Джови. Келли делает мне темные и дымчатые глаза; добившись полной симметрии, все размазывает.

– Глаза в спальне всегда чуть размазаны, – говорит она и, удовлетворившись, переходит ко рту. – Прикуси губы. Еще.

Мои губы набухают. Келли рисует верхний край намного выше моего собственного. Когда она закрасила мои губы матовым бургунди (теперь весь макияж матовый), я хватаю пудреницу и внимательно их изучаю. Губы выглядят симметричными и полными, словно отлитыми из воска.

Волосы завивают в стиле сороковых, и я готова.

Уэйд присвистывает.

– Ого! Вы только посмотрите! Доминатрикс!.. Начинаем!

Он передвигается к окну. Я вижу только одну серебряную серьгу и его затылок. Остальные следуют за ним.

Подумаешь, говорит мой мозг, но тело дрожит. Я развязываю пояс. Халат соскальзывает с плеч. Он падает на голубой ковер как раз справа от бурого пятна почти в форме набухшего сердца. «Кровь Нэнси? – думаю я. – Она прямо тут умерла?» Я пячусь назад и сажусь на кровать.