Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
– Ну, привет, Эмили!
– Привет!
Байрон отставляет стул, готовясь, по обыкновению, расцеловать меня в обе щеки, но тут звонит телефон.
– Байрон, Хэрриет из «Эль» на втором! – кричит Джастина, проводя рукой по волосам, которые нынче позеленели по всей длине, словно ее долго макали головой в ведро с тиной.
– Кого хочет?
– Джейд.
– Ага!
Байрон ищет таблицу, которую только что спрятал.
Я хмурюсь.
– Джейд – это кто?
– Джейд восемнадцать лет. Наполовину француженка, наполовину вьетнамка. Участвовала в парижских показах «от кутюр», и все нью-йоркские агенты решили ее заполучить – представляешь, мне это удалось! Вон она… о, здравствуйте, Хэрриет!
Я поворачиваюсь, ожидая увидеть полуазиатку, балованную парижскую сенсацию, но из незнакомых обнаруживаю только разносчика из местного кафетерия. Я недоумеваю, пока мои глаза не натыкаются на «стену трофеев». Теперь здесь дюжина фотографий, включая две обложки, с которых улыбается девушка с коротко стриженными черными волосами и миндалевидными глазами.
Я стою и рассматриваю фотографии. Кто-то обнимает меня за плечи. Байрон сдувает прядь собственных волос.
– Десять девушек, две обложки. Теперь «Шик» действительно появился на карте моды, – шепчет он.
Я подаюсь спиной к нему.
– Очень здорово! – вздыхаю я. – Дела пошли!
– Байрон, Лесли из «Селф» на первом! – кричит Джастина.
– И Жан-Люк из Парижа на втором! – добавляет Джон.
Я выпрямляюсь.
– Слушай, Байрон, давай мне список, и я сама выпутаюсь из твоих волос.
В конце концов, затем я сюда и пришла: поздороваться, конечно, но в первую очередь взять у Байрона список новых собеседований. Каждую пятницу он выписывает все подробности по моим встречам с фотографами, начальниками отделов маркетинга и редакторами – аккуратно, дотошно, обычно с дополнительной информацией вроде прогноза погоды или миниатюрной карты – а то и глупой шуткой или смешной картинкой. Каждую неделю.
Байрон указывает мне на диван.
– Ну-ка, Эмили, присядь.
– Байрон, линия один! – говорит Джастина.
– Пусть ждут.
Присядь? Пусть ждут? Ой-ой… Я опускаюсь на диван. Байрон садится на кресло рядом и берет меня за руку.
– Послушай, милочка, я говорил с Тедди о твоей работе для «Леи». Он сказал, ты была очень напряжена…
– Тедди – крикун!
– Да, да. У Тедди Макинтайра скверный характер, я сам тебе об этом говорил. И я-то не кричу. У меня прекрасные новости! Он сказал, под его руководством ты просто расцвела. И кадры получились великолепные!
Ахаю.
– Ты серьезно?
– Конечно, серьезно. У тебя будет восемь страниц – восемь прекрасных страниц! Я очень рад и думаю, что нужно подождать.
Пауза.
– Подождать чего?
– Этих снимков. Они выйдут в конце апреля – начале мая.
Джастина пробует снова.
– Байрон!..
– Пусть! Они! Ждут!
Меня бросает в холод.
– Послушай, Байрон, ты хочешь сказать, чтобы я не работала до самого мая, так, что ли?
– До апреля, и я совсем не то хочу сказать! Если работа подвернется, обязательно работай, хотя, конечно, смотря какая. Но… – Байрон наклоняется ко мне через подлокотник. – В последнее время заказов у нас маловато, – ласково говорит он. – Одни собеседования, верно?
– Да…
– Байрон!
Байрон выпускает мою руку, чтобы показать Джастине неприличный жест.
– Милочка, решай сама, – успокаивает меня он. – Или шлепать по сырому, холодному, зимнему Нью-Йорку с кучей фотопроб, или отдохнуть и вернуться в благоуханном апреле, свеженькой и с восемью внушительными вырезками из журнала. Как решишь, так и будет. Ну, как наше высочество рассудит?
Я смотрю на черный треугольник на ковре. Мама сказала, что если в этом семестре я не исправлю оценки, весь второй курс я просижу в каком-нибудь местном колледже, так что отмена всех встреч – довольно приятная перспектива. За исключением одной мысли.
– Это означает, что мы не достигли цели, – тихо говорю я.
– Какой цели? – переспрашивает Байрон.
Я показываю пальцами крошечную щель, как он месяц назад.
– Ну, протиснуться сквозь крошечное окно возможностей, стать новым лицом с плохим портфолио. Не получилось.
Байрон встает, наклоняется и берет мое лицо в ладони.
– Нет, Эмили, не говори так – я бы не стал на твоем месте! Ты ведь получила заказ от «Леи», правда? И почти – от «Франклин Парклин»… А мы были нацелены именно на это!
Я всматриваюсь в его глаза.
– Правда?
– Точно тебе говорю!
– Байрон!
– ЧТО?!
– Это Карлайн, – говорит Джастина. – Она хочет знать, подойдет ли остров Святого Варфоломея.
– Конечно, подойдет! Там же нет бедных! Эмили, дорогая, поверь мне: ты чудо. Я честно в тебя верю. Ты станешь большой звездой. Но надо представить тебя правильно – устроить взрыв. Потому что второго шанса произвести первое впечатление не будет. Новым лицом дважды не станешь.
Я это уже слышала. Я киваю.
Байрон протягивает руку.
– Так до апреля?
– До апреля.
Я встаю, меня целуют на прощанье. Про подарок я вспоминаю только в кампусе. Подчиняясь шальному порыву, бросаю его высоко вверх. Он цепляется за дуб и повисает в его ветвях.
И так там и висит.
– Нашла еще один презерватив!
Мохини указывает граблями на корни какого-то вечнозеленого куста.
– Использованный?
Джордан зажимает неприличную находку толстыми резиновыми перчатками и болтает в воздухе. Вытекает молочно-белая струя.
– Предполагаю, что да, – бормочет Пикси.
Уборка приюта в Балзаме, как видно, пробудила во мне латентное чувство вины. Вскоре после начала семестра я записалась на добровольческую работу в секцию «Формирование городского пейзажа: вернем городу красоту!» (да, даже волонтерские организации в этом университете называются через двоеточие). Мохини, Пикси и Джордан тоже подписались, а точнее, их подписала я, а позже умаслила обещаниями свежих багелей с кофе. На меньшее они бы не согласились: очень скоро выяснилось, что в нашем ведении будет парк на противоположном конце Манхэттена, куда добираться надо сорок минут по двум линиям метро и еще нескольким кварталам. Значит, в воскресенье нам приходится вставать в полдевятого. Короче говоря, мои подруги меня сразу возненавидели.
А ведь мы еще не знали, что входит в наши обязанности. «Вернуть красоту» я понимаю как реставрацию какой-нибудь драгоценности или чистку старого чайного сервиза. Но наш парк – это свалка. В буквальном смысле слова. Многие годы там находился лагерь бомжей под названием Палаточный городок, однако по распоряжению мэра Коха в прошлом году лагерь удалили. Бездомные бунтовали, но безрезультатно. Палаточный городок разрушен, а наша задача – убрать мусор. За шесть недель мы обнаружили там мясные консервы, иглы от шприцев, булавки, двух дохлых кошек, одну живую курицу, коробку грязных лейкопластырей, фотографию Морган Фэйрчайлд[57], альбом «Би джиз», большие бутылки пива «Кольт 44», банки из-под газировки и пива в количестве достаточном, чтобы окружить весь остров, засохшую диафрагму и – явно из недавнего – презервативы.
Огромное количество презервативов.
– На сегодня пятый, – говорит Джордан, хорошенько трясет последнюю находку и бросает в урну. – Наверное, мы единственные в Нью-Йорке, кто этой ночью ни с кем не спал, – ворчит она.
– Говори за себя, – заявляет Пикси.
– Стоп, ты спала?! – удивляется Джордан. – А с кем?
Пикси находит у корней ободранного вяза банку и высоко поднимает.
– Смотрите, виноградная «Фанта»! Что-то новенькое.
– He-а. На прошлой неделе уже видела, – отзываюсь я.
– А-а.
Джордан нетерпеливо стукает по земле лопатой.
– Кто он?!
– «Хищник», – тихо говорит Пикси.
Джордан широко раскрывает глаза.
– Хищник? Какой еще хищник?!
– «Хищник» – это такой бар, – объясняю я, хотя более точным определением было бы «злачное место». Сиденья обиты щегольской тканью «под леопарда», на стенах фотографии больших кошек в стильных рамах – этот ночной клуб в последнее время стал популярнее, чем «Рампа» и «Палладий».
– Ты спала со всем баром! Боже, ты превзошла саму себя!
Пикси высоко поднимает средний палец.
– С бар-ме-ном, Джорд. Его зовут Джи-Ти.
Мохини фыркает и моргает. Очевидно, она только что вернулась на нашу орбиту.
– Джи-Ти? А что Зак?
– Его хорьки меня окончательно достали, – Пикси всю передергивает. – А еще его увлечение «новой волной». От косметики ужасные пятна, понимаешь? И вообще, забудь о Заке, я его бросила и нашла другого.
Мохини, Джордан и я переглядываемся. С начала учебы Пикси бросает и находит парней с такой частотой, что Джордан окрестила ее жертв Пикселями.
– Очевидно, я ищу образ отца и страдаю от сильнейшего страха потери, – объяснила Пикси однажды вечером (как любой добропорядочный житель Нью-Йорка, Пикси начала ходить к психотерапевту еще до того, как ей выпрямили нос и зубы). – А моя мама – вообще чокнутая, так что у меня пассивно-агрессивные наклонности. Кроме того, благодаря инциденту с минетом меня все равно считают шлюхой. Должна же я извлечь из этого плюсы!
– Ну, так что этот Джи-Ти? – напоминает Джордан.
Пикси, дрожа от холода, указывает на залитый солнцем пятачок с фиолетовыми крокусами. Сейчас первая неделя марта, когда важно быть на солнечной стороне.
– Да, в общем-то, рассказывать нечего, – говорит она, когда мы переходим на новое место. – Карие глаза, светлые волосы.
– Возраст?
– Тридцать три.
– Понятно, перестарок, – говорит Джордан. – На какую-нибудь знаменитость похож?
– Дэррил Холл[58].
– Значит, симпатичный, да? – Джордан поворачивается ко мне. – Эмили, ты там была. Он симпатичный?
– Да. Ничего. Классный.
Джордан меряет меня вопросительным взглядом, потом снова поворачивается к Пикси.
– Ну, так как?
С мечтательным вздохом Пикси гладит лепестки крокуса. Она сегодня сделала два хвостика и надела розовые брючки. Не знай я ее лучше, я бы решила, что сейчас она расскажет нам, какую купила Барби.
– Он тут же оправдал мои надежды. – Пауза. – Два раза.
– Два раза? – Джордан теребит прядку волос. – Два раза – это хорошо…
Мохини падает на спину, без сомнения, погружаясь в фантазии о преподавателе астрофизики, в которого по уши влюблена несмотря на то, что ему сорок, у него трое детей и животик, которому позавидовал бы Винни-Пух. Мои подруги сходятся на том, что самый классный любовник – тот, кто сразу «оправдывает их надежды» или хотя бы предлагает. «Это как официант в хорошем ресторане, который спрашивает, не желаете ли чего-нибудь еще, – однажды пояснила Джордан. – Даже если ответишь «нет», все равно приятно».
Правда, я в этом не очень разбираюсь. Пока что мои свидания заканчивались полным фиаско. Сначала был Люк. Высокий, симпатичный, спортсмен. И еще слюнявый. В первый и единственный раз, когда мы целовались, он так пускал слюни, что слизывал их с моего подбородка. Ему, наверное, казалось, что это мило. Том был классный… пока я не узнала, что в школе его прозвали Том Сиськин, а весь его дневник исписан емкими фразочками от одноклассников вроде «Все в двойном размере!» и «Стоит грудью за принципы!» Чарли был милый. Такой милый, что по нескольку раз на дню говорил с мамочкой. Она знала, как зовут его друзей, подруг и учителей. Однажды рано утром выяснилось, что она знает и обо мне. Причем все.
– Эмили снова оставалась на ночь, – прошептал Чарли, прижимая трубку к скомканной постели. – И это было здорово, мы… – Я пулей выскочила из его спальни, пока он не оставил мне в душе шрамы на всю жизнь. Итак, на сегодняшний момент в моем багаже наличествовали слюнявый, озабоченный и маменькин сынок, но не было опыта оргастического экстаза.
– ЭММИЛИ!
А? Все трое смотрят на меня.
– Что?
– Я тебя спросила – дважды: ты с кем-нибудь вчера познакомилась? – спрашивает Джордан.
Я смотрю на Пикси, потом в землю.
– Не то, чтобы.
– «Не то, чтобы» еще не значит нет, – замечает Мохини.
– Точно, Хини, – говорит Джордан. – Ну-ка, Эмма, выкладывай.
Вчера вечером у Джордан было свидание, а у Мохини – дополнительный семинар, так что мы с Пикси решили сходить по клубам. Но наше путешествие началось и закончилось в «Хищнике», где Пикси начала строить глазки, а Джи-Ти – предлагать нам разноцветные коктейли за счет заведения. В половине второго Айк, друг Джи-Ти, обладатель немытой шевелюры и незапятнанной самоуверенности человека, которого в детстве перехвалила мама, предложил обсудить, куда мы двинемся дальше.
– В постель, – сказала я, имея в виду, что пойду туда одна и желательно сразу.
Правда, когда я это произносила, то понимала, что так не получится. Пикси и Джи-Ти дошли только до стадии поглаживания рук. Мое присутствие в качестве боевой поддержки понадобится еще не менее часа.
Айк просто рассмеялся:
– А кое-кого надо немножко приободрить!
Я прекрасно его поняла.
Я пошла за Айком в кладовку. И там струхнула. Это ведь не Грета с красивой золотой коробочкой в тонких пальчиках, а совершенно незнакомый мне человек с жирными волосами, какой-то бутылкой и скатанной в трубочку «двадцаткой» – чем я вообще думала?
– Нет, – твердо сказала я. – Нет, Айк. Нет, спасибо. – Но эти слова застыли у меня на губах. На самом деле я молча смотрела, как Айк делает маленькую белую дорожку на крышке большой банки мараскиновой вишни, и мое сердце забилось в страстном ожидании прихода.
И тут дверь распахнулась. Пикси.
– О боже, ты что делаешь?!
– Ничего.
Свернутая в трубочку «двадцатка» упала на пол.
Моя подруга, неожиданно оказавшаяся сильной, как стадо быков, схватила меня за пояс и вытащила в коридор.
– С каких это пор ты нюхаешь кокс? – задыхаясь, проговорила она.
Я молчу. Пока я призналась только Кристине. «Кокс – то есть кокаин?» – ахнула Кристина, и мне это не понравилось. Не зря: Кристина пришла в ужас. Тогда я поклялась никому не рассказывать о своем маленьком эксперименте с наркотиками. И меньше всего мне нужна была лекция от Пикси. Я уже слышала о ее подруге, которую пять раз отправляли в лечебницу.
Пикси скрестила руки и постучала ногой по бетону.
– Ну?
Я выпрямилась.
– Баранки гну, – холодно ответила я. – Мне нечего рассказывать.
То же самое я говорю сейчас Джордан. Та ведет себя похоже. Молча смотрит на меня, а потом говорит:
– Ладно, Эмма. Хочешь отпираться – отпирайся. Но в этой истории что-то нечисто! Уж я-то знаю…
Глава 13
ДЕСЕРТНЫЙ КОШМАР
– Пришли снимки из «Леи».
У Байрона странная привычка никогда не говорить «Привет», «Здрасьте» или хотя бы «Эмили». Это не раз смущало Мохини, которая, подняв трубку, слышала: «Дорогая, ты отчаянно мне нужна!», «Что на тебе надето в эту самую секунду?» или «Пожалуйста, не забудь свои стринги!»
Я ахаю:
– Как они выглядят?
– Роскошно, дорогая, – мурлычет Байрон.
И никаких оговорок. Роскошно, и все тут. Роскошно! Я начинаю пританцовывать по комнате.
– Ну, как? Расскажи!
– Ладно, посмотрим… – Я слышу, как он перелистывает страницы. – Вот ты идешь по пляжу в красном купальнике. Ты смотришь на море и немного щуришься – в следующий раз постарайся чуть больше открывать глаза, милочка, – и все-таки отличный снимок в полный рост, можем его использовать. Вот еще одна, ты в синем, прыгаешь в прибое в профиль. Твой зад выглядит классно, можем это тоже использовать. Вот ты в черном. Выражение лица мне не очень, но грудь выглядит удивительно большой – у тебя были критические дни? В любом случае, эта пойдет. И вот еще одна, разворот – ты в прибое, очень красиво, в стиле фильма «Отсюда и в вечность», мой самый любимый снимок!
Разворот? Я уже не танцую, а прыгаю.
– А дальше?
– Дальше все.
Стоп.
– Пять? Только пять? Я думала, у меня будет восемь!
– Так всегда бывает, Эм, – легкомысленно заявляет Байрон. – Особенно с начинающими. Тедди говорил мне, что ты была немного напряжена перед объективом, помнишь? Кроме того, ты надевала только сплошные купальники, а им надо было больше раздельных – короче, остальное у Греты, в том числе обложка, которая просто великолепна! Ты видела, как они ее снимали? Она в белом бикини, таком прозрачном, сексуальном и просто чертовски великолепном! Ее представляет Эйлин, эта старая крыса – скажи мне, она довольна «Фордом»? Потому что мне кажется, я могу сделать для нее больше.
– Мы это не обсуждали, – говорю я, стараясь не обращать внимания на уколы ревности, пронзающие солнечное сплетение.
– Ну, если эта тема возникнет на следующих съемках или еще где, обязательно дай мне знать, я буду благодарен до гроба – и вообще, Эмили Вудс, у тебя появились журнальные вырезки!
Это верно. Вырезки. Наконец-то! Я снова начинаю пританцовывать.
– Так чего ты ждешь? Быстро давай сюда! – кричит Байрон.
– Что, сейчас?!
– Да, сейчас. Давай! Переделаем твое портфолио, закажем новые композитки – подготовим тебя к завтрашним кастингам.
Завтра… Как тогда, за день до экзаменов. Я вижу перед собой табель оценок за первый семестр… и лицо матери. Нет, хватит с меня таких проблем, никаких собеседований!
– Байрон, я сейчас не могу.
– Нет проблем, – говорит он. – Приходи завтра, с утра пораньше.
– Тоже не могу. У меня сессия. Нужно учиться.
– А… Ну тогда сделаем два или три кастинга. Только самые важные.
– Байрон, не могу!
Молчание длится так долго, что я уже хочу проверить, не отключился ли телефон.
Наконец Байрон говорит:
– О каком сроке идет речь?
– Две недели.
– Две недели?!
– Эмма-а-а!!!
Кто-то кричит и стучит в дверь.
– Эмма-а-а!!!
Дверь распахивается. Это Джордан.
– Боже правый, Эммили, что ты делаешь? Живо на танцы, мы уже уходим!
Ой-ой.
– Танцы?! – блеет Байрон. – Я не ослышался: танцы?
– Э-э…
Я прикладываю палец к губам. Кивая, Джордан зажимает рот рукой и на цыпочках выходит. Так, отлично. Я собираюсь закрыть дверь, как тут из ванной вырывается Пикси.
– Очуметь, Эмили! Где платье?! И туфли! И макияж! Мы должны быть на балу через пятнадцать минут!
Я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Так мне лучше слышны слова Байрона:
– Значит, ты собралась на бал, как мило…
– Сегодня вечером – да, – признаюсь я, – но у меня, правда, сессия.
От голоса на том конце провода замерзла бы джакузи.
– Я вижу, это для тебя главный приоритет. Я-то думал, ты рада быть в числе двадцати девушек, которых представляет «Шик». Очевидно, я ошибался. Приятного бала, Золушка!
Щелк.
Прелестно. Я соскальзываю вниз по стене, пока не сажусь на коврик. Байрон разозлился, очень разозлился. Я поступаю глупо. Нужно пойти на кастинги – не на все, только на самые важные. Два или три, как он сказал… Но когда он ограничивался двумя-тремя? А что, если меня закажут, как тогда отказаться? Нет, я все решила правильно… Я решила правильно?
– Эммили, да что ты вытворяешь?!
Я открываю дверь Джордан. На ней персиково-кремовое (необычно подходящие цвета) платье от Джессики Макклинток из тафты и кружев, все в жемчужинках, как у принцессы. На голове завитая высокая прическа с белой лентой и цветочками. И Пикси: в блестящем малиновом мини-платье, стеганом атласном болеро, на стилетах с ленточками, с вишнево-красными губами.
– Ого, ну вы расфуфырились! – говорю я и про себя добавляю: каждая по-своему.
Джордан поправляет прическу.
– Ну, все-таки весенний бал…
– И до начала десять минут! – Пикси протискивается мимо меня. – Ты что наденешь?
– Не знаю, еще не решила.
– Что?!
Как сумасшедшая белка, Пикси зарывается в мой шкаф. Джордан уже нашла мою косметичку и теперь подает мне разные баночки, кисточки и тюбики, которыми я увлажняю, рисую и закрепляю соответственно.
Раздается приглушенное аханье.
– О боже, Версаче! Дольче! Донна! Ральф! Эмили, когда ты все это купила? – кричит Пикси.
Я пожимаю плечами.
– В основном прошлым летом.
– Невероятно! Почти на всех еще ценники!
Джордан бросает кисточку и подбегает к ней.
– Покажи!
В ту же неделю, когда я устроилась в «Шик», я впервые сходила в «Барнис», и, боже мой, оно того стоило. Этот магазин – настоящая модная нирвана. Все, что я видела в журналах, висело прямо передо мной. Спелое и манящее. В пределах досягаемости. И прямо посреди европейских коллекций висело оно: темно-синее платье «Аззедин Алайя», которое Лейла мерила в Эл-Эй.
– Хотите померить? – спросила продавщица.
Я повертела в пальцах ценник.
– О, нет, я не смогу его купить.
Смогла.
– Ты заплатила тысячу двести долларов за платье?! – пищит Джордан.
– На него была скидка.
Она меня словно не слышит.
– Тысяча двести, и ты даже его не носила!
Пикси снимает платье с вешалки:
– Наденешь сейчас.
– А вам не кажется, что оно слишком понтовое?
– Поверь мне: тебе как раз это не помешает! – говорит Джордан, причем довольно эмоционально.
В этом семестре моя подруга опечалена «трагическим упадком» моего гардероба до такой степени, что в последнее время отпускает комментарии вроде «Того, кто сказал тебе, что спортивные штаны – главная деталь гардероба, следовало бы застрелить» или «Есть такое замечательное изобретение, которое я советую тебе опробовать – расческа». Но Джордан ошибается. Чем больше спортивных костюмов и бейсболок в моем гардеробе, тем лучше я вписываюсь. «Я была о тебе совершенно неправильного мнения – совершенно! – сказала мне одна девушка после занятий по искусству, одобрительно кивая при виде моих развязанных кроссовок, незаправленной рубашки и штанов с пятнами. – Ты такая… настоящая!»
Теперь я натягиваю через голову дизайнерское платье. Алайя редко использует молнии или пуговицы, полагаясь на большое количество лайкры и отличный покрой, чтобы одежда сидела «как перчатка», только – уф! – я застряла.
– Стоп! – Несколько сильных дерганий, и Пикси говорит: – Вот.
– Ура! – Я кручусь на месте и жду восторженных комплиментов.
Все жду и жду.
– Ого, действительно очень облегающее, – наконец говорит Джордан, – да, Пикc?
– Несомненно, – говорит Пикси.
– О боже, вы серьезно? – Я подскакиваю, пытаясь заглянуть в зеркало над своим письменным столом, самое большое, что у нас есть. – Плохо?
– Нет, не совсем! – торопливо заявляет Пикси. – Ты права, оно такое понтовое, просто очуметь.
– Слишком понтовое.
– Учитывая, что это для студенческого бала, – заканчивает Пикси.
– Э-э… Ладно, – говорю я и пытаюсь его снять – не хочу снова оказаться Пятницей. Не припомню, чтобы платье было так тесно в примерочной – с другой стороны, помню, что мне пришлось помогать Лейле одеваться. Наверное, я просто забыла, что такое высокая мода.
Чтобы вылезти из платья, мне понадобилась помощь трех человек.
– Я пропала! – подвываю я. Порозовевшие подружки, тяжело дыша, стоят вокруг. – У меня нет запасного варианта!
К счастью, у Пикси есть несколько платьев большего размера.
– Для непредвиденных случаев, – объясняет она. – А сейчас у нас как раз такой!
Я одеваюсь, и мы бежим – вниз по лестнице в ночь.
Проходят шесть дней, пять экзаменов и один перелет на самолете. Я беспокоюсь, что больше никогда не почувствую, что такое высокая мода.
Я стою в родительской ванной и наблюдаю, как металлическое грузило скользит по медицинским весам с легкостью конькобежца. В прошлый раз конькобежец остановился на отметке «120». Сегодня он на всех парах пробежал мимо, не выказывая малейших признаков усталости.
125. Я схожу с весов и снимаю часы «Таг Хёр», еще одну осеннюю покупку. Тяжеленные – ну, не меньше шестнадцати унций. Кладу их на полку и с опаской протягиваю руку к своему отражению. Да, я действительно выгляжу чуть полнее, но разве это не обычный отек? Ведь я только вчера сошла с самолета, а после такого долгого, чуть ли не трансатлантического перелета, домой из Нью-Йорка, обязательно раздуешься на несколько фунтов. Верно?
Верно. Я снова становлюсь на весы.
126.
127.
128. Пора снимать трусики. Стаскиваю их, покачивая бедрами. Я чуть было не встала на весы снова, но тут вздыхаю с облегчением: конечно! Мама и папа, этакие луддиты, даже не умеют пользоваться автоматической открывашкой, не говоря уж о том, чтобы откалибровать ве…
Ой.
129.
129.25
129.50
129.75. Стойте, стойте, я поняла, что происходит! И это не смешно. У меня что-то серьезное. Я больна. У меня проблемы с щитовидкой, опухоль или… киста. Да, точно. У меня киста размером с грейпфрут, такая, в которой растут волосы и зубы. А зубы, очевидно, тяжелые, вот моя киста и весит десять фунтов, а может, и все пятнадцать, то есть, я даже похудела, и надо будет меня просто разрезать, достать кисту и – вуаля! Как новенькая.
…Если не считать шрама, а значит, я не смогу фотографироваться в купальнике и нижнем белье, то есть стану меньше зарабатывать.
130.
130.25
130.5. Нет, это не киста, это щитовидка! У меня проблема с щитовидкой. Она медленная, отсталая, тормознутая – или еще какая-то. Потому что я весь семестр питалась идеально. Я совершенно уверена. Точно так же, как прошлой осенью.
130.75
Пина-колады…
131
Кофе латте с цельным молоком…
Птифуры… Слоеные пирожки с яблоками… В мозгу взрываются яркие блестящие картинки в «Текниколор», как рекламные фотографии над шведским столом. Воспоминания о поглощенной пище. Вишневый штрудель. Кому нужны мадленки – такие крошечные и полупустые, – если в венгерской кондитерской столько других вкусностей? Печенья, торты, пироги. Конечно, в основном я ела в студенческой столовой, обычно в салат-баре, где классные крутоны и вкуснющая заправка из голубого сыра, но, конечно, я время от времени заходила в местные кафе, а как же без этого? Разве не в этом заключается смысл учебы в университете – расширение горизонтов? Кружки пива… Вот я и расширяла – китайская кухня, индийская, тайская, а чтобы отойти, бутерброды с беконом и яйцом в «Томз»; греческая, французская, мексиканская – в конце концов, я же дитя хиппи, я люблю все этническое. Печенье с кремовой начинкой. Да, два или три раза в неделю я ходила в кафе-мороженое, но, скорее, просто для удобства. Оно прямо через дорогу, а ванильный молочный коктейль (с двойной порцией мороженого, или мороженое с горячей сливочной помадкой) – отличный перекус, особенно на ночь. А еще все эти праздники. Не надо недооценивать моральную травму (радость) празднования дня святого Валентина, дня Президента, дня Мартина Лютера Кинга впервые вдали от дома – и Пасхи тоже, особенно Пасхи. Да ведь это совершенно естественно, если я забегу в кондитерскую, чтобы купить подружкам (себе) дюжину яиц с кремом самых разных видов (шоколадных, ванильных и кокосовых – все очень вкусные). А что за яйца без шоколадного цыпленка (или четырех) из белого, молочного и темного шоколада, потому что ты против дискриминации? А эти кролики с карамельной начинкой – такая прелесть! Я даже не сомневалась, подружкам очень понравится, а если покупаешь один, можно купить и несколько фунтов – и еще несколько кроликов из чистого шоколада до кучи, и несколько кремовых яиц «Кэдбери», чтобы показать, что ты не гурманский сноб какой-то, только не надо их путать с яичным кремом «Кац», который очень хорошо сочетается с…
О боже! О боже! О боже!
Я заползаю в кровать. Чувствую себя… омерзительно. Я зла и разочарована. Как я могла допустить такое? Одеваться и учиться, как все – это одно, есть, как все – другое!
Дело в том, что я не только открыла, что в пижамных штанах очень приятно сидеть на твердых сиденьях аудиторий. Я действительно училась. Прилежно. Я училась и узнавала о многом: Платоне и Павлове, Вергилии и Вирджинии Вулф. В этом семестре я по-настоящему вошла в колею, заставляла себя учиться старательнее, понимать лучше, расширять и углублять интеллект, достигала уровня знаний, которого раньше себе и не представляла.
Глупо, да? Вся эта зубрежка по ночам с подружками – и с пиццей, – и я забыла, что по-настоящему важно: моя карьера, мои мечты, фотографии на стене… В прошлом семестре у меня были плохие оценки и хорошие снимки. В этом семестре у меня высшие баллы и большая жирная задница. Вопрос о том, что хуже, не стоит. Все знают, что оценки не имеют значения, и вообще, разве провалиться в более простом деле не хуже в сто раз? И вот я, студентка Лиги Плюща, позволяю мелочи вроде жировых клеток взять над собой верх. Как я могла до такого дойти? Какая же я дура, дура, дура!
– Эм?
Это Томми.
– Ты чего орешь? – кричит он. – Кто дура?
Прелестно. В довершение всего я начала разговаривать сама с собой.
– Никто.
– Эм!
– Э-э-м!
– Э-э-эм!
По опыту знаю: брат не зайдет ко мне в комнату. Однако вполне может орать до тех пор, пока я не капитулирую и не зайду к нему. Так я и делаю. Как обычно, он лежит на своей лавке и отжимает кусок железа.
– Что за проблемы? – выдыхает он.
– Нет проблем. – Я обхожу его и сажусь на водяной матрац, который тревожно колышется, потому что я такая толстая. – В универе набрала пару фунтов, вот и все.
– М-м-м. Сколько?
– Двенадцать.
– Двенадцать фунтов? – Томми задирает подбородок, чтобы лучше меня видеть. – Шутишь! Это хренова туча даже для меня, а я пытаюсь набрать вес!
Я бросаю на кровать все, что можно на нее бросить. Потом сворачиваюсь в позу зародыша, которая, учитывая, сколько всего на кровати, очень даже уютна. Стойте – я беременна! Нет, невозможно – у меня критические дни. У МЕНЯ КРИТИЧЕСКИЕ ДНИ!
Мне в голову попадает подушка.
– Эм, не дрейфь! Сбросить двенадцать фунтов проще простого. Футболисты сбрасывают столько за одну тренировку!
Я сажусь.
– Ты шутишь? За одну тренировку?
– Ну, большие ребята, – поправляется Томми. – Летом.
– А-а.
– Борцы тоже быстро сбрасывают вес. Не так много в течение дня – они маленькие, так что им нужно больше времени. Но через два-три дня могут. Легко. Чтобы добиться нужного веса перед матчем.
Если они это могут, значит, я тоже могу. Я встаю на ноги.
– Как?
Томми навинчивает блин на штангу.
– Точно не знаю.
Я начинаю ходить туда-сюда по комнате.
– Думай, Томми, думай!
– Мочегонное, – кряхтит он.
– Так.
– Долго сидеть в сауне.
– Так.
– Даже в одежде.
Я сглатываю.
– И долгие тренировки, – добавляет он. – Минимум два часа.
– В день?
– Да, в день.
– Фу!
– Ну, сама спросила, – говорит Томми. – Не нравится – не делай. Твое тело.
Мое жирное тело. Я поворачиваюсь на пятках.
– Можешь мне помочь, Ти? Можешь составить мне режим? Отвести в спортзал?
Его лицо вытягивается.
– Ну, Эм, не знаю… Я, вообще-то, занят.
Я могу ответить на это дюжиной колкостей, но не помаюсь порыву. Я схватила брата за плечи и мелко его трясу.
– Помоги мне, Томми! Пожалуйста!
– Господи! – Томми снимает мои руки, смотрит мне в глаза и вздыхает. – Ладно. Будь одета ровно в два часа.
Почти небывалый прецедент: я обнимаю брата. И отказываюсь его отпускать, пока он не выносит меня в коридор.
Два часа… Значит, я как раз успею сходить за покупками.
Декситрим, диурекс, метамуцил – бросаю все это в тележку, а еще диетическую колу, которой буду все это запивать. Конечно, я предпочла бы сейчас кокаин. Лучшее средство для легкой диеты, но я не знаю, где его купить в Балзаме, а спрашивать у всех подряд рискованно. Поэтому я покупаю пачку сигарет и закуриваю. Хоть что-то.
Глава 14
ГУБЫ, ГРУДЬ ИЛИ ЛОНДОН
Джон скашивает глаза и теребит бакенбарду, словно рассматривает картину Ботеро[59].
