Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
– Можем послать ее к каким-нибудь клиентам и узнать их мнение.
– М-м-м… – Джастина прикидывает. – В качестве пробы?
– Ага.
– Но к каким? Я хочу сказать, надо поосторожнее.
Агенты «Шик» просматривают список встреч, который Байрон составлял всю прошлую неделю, встреч, на которые я должна была пойти, пока они меня не увидели.
Несмотря на изнуряющие тренировки с Томми (семьдесят минут кардиотренировок в день, плюс час силовых тренировок, направленных на «определение и уничтожение» отдельных групп мышц), старательного поглощения таблеток и прилежного соблюдения щелочной диеты, не говоря о выкуривании полпачки сигарет в день, за неделю дома я сбросила только четыре фунта. Четыре из двенадцати. То есть когда я приехала в Нью-Йорк – Нью-Йорк, где все лето 89 года я должна была провести в качестве модели – я прибегла к плану Б: спрятаться за одеждой, которая стройнит. Но Байрон увидел все, что скрывалось за моей большей на размер блузкой «Норма Камали».
– Привет, краса… – воскликнул он и замолчал, уставившись на мою талию.
Теперь, пока Джастина и Джон пытаются решить, что со мной делать, Байрон ходит по коридору с сигаретой. Я даже не знала, что он курит.
– Как насчет «Лорд энд Тэйлор»? – спрашивает Джон. – У нее встреча с ними в три.
Джастина качает головой. Теперь ее волосы темно-бордовые, точно такого же оттенка, как топ и помада, отчего она вся похожа на переспелую сливу.
– «Мэйсиз»?
– Не-а.
– «А&С»?
– Нет, все не годится, – говорит Джастина. – Слишком многим рискуем.
– Согласен.
Байрон заходит в офис. Аура запятнана табачным дымом. И это не единственная перемена. Теперь его волосы коротко пострижены. В ухе блестит алмаз. Костюм из ярко-синего шелка мерцает под люстрами а-ля кафе, как плитка бассейна под жарким солнцем. Такой образ лучше подошел бы Арсенио Холлу[60], но что-то мне подсказывает: внешность Байрона не стоит критиковать.
Джон недоуменно воззрился на босса.
– Все не подходит? Так куда нам ее послать?
– Никуда. Никаких встреч, – отвечает Байрон. – Я уже все обдумал. Иначе у нее в этом городе будет плохая репутация.
Плохая репутация. Я смотрю вдаль, повторяя в уме эти слова. Когда была маленькой, я с завистью поглядывала на девчонок с плохой репутацией. По сравнению с остальными они казались свободнее, смелее, раскованнее. Когда они смеялись, смех исходил откуда-то из глубины, их шеи откидывались назад, рты широко открывались. Конечно, именно этому они и были изначально обязаны своей плохой репутацией, но им было все равно, совершенно все равно, и я им в этом завидовала – а теперь у меня будет плохая репутация, потому что я толстуха?
– А какой план Б? – спрашивает Джастина. – Заказать программу для похудения?
– Нет, нет…
Байрон хватает меня за руку и ведет через офис, мимо «стены трофеев». Я отвожу глаза. Прямо посредине – мой вид сзади из серии «Леи». Как обнаружила я сегодня утром, один только вид моей попы – такой упругой, такой маленькой, такой присыпанной песочком – вызывает волну ностальгии, за которой следует волна тошноты: это была я до атаки молочных продуктов.
Мы садимся рядом на диван. Перед нами горы модных журналов, обычно аккуратные стопки которых сегодня в легком беспорядке из-за Карменситы и Женевьевы, шестнадцатилетних близняшек из Испании – они только что выбежали отсюда вместе со всем кагалом родственников. Байрон вздыхает, бросает раздраженный взгляд на дверь и начинает искать журнал. Найдя майский номер американского «Эль», достает его, пролистывает и передает мне.
– Скажи мне, что ты видишь.
– Эшли Ричардсон и Рейчел Уильямс сидят на пляже, – быстро отвечаю я.
– Да и… нет.
М-м-м.
– Фотографию Жиля Бенсимона?
– Не думай как модель.
– Ладно… – Я не совсем понимаю, о чем он. – Две блондинки?
– Мысли абстрактно!
Абстрактно? Не вопрос. В прошлом семестре у меня была история искусств. Я сощуриваюсь и наклоняю голову.
– «Завтрак на траве» Мане – без мужчин в костюмах, конечно.
– Мане?!
– Сера? – неуверенно отвечаю я (семинар закончился на постимпрессионистах).
– Не искусство! – кричит Байрон. Потом приглаживает ладонью брюки. – Я вижу тебя.
Меня? Я подвигаю фотографию к себе и всматриваюсь внимательнее – правда, я ее и так видела. Я тщательно изучаю почти все модные журналы, особенно «Эль». Все теперь его читают («Вог» под руководством Грейс Мирабеллы какой-то усталый), и хотя в журнале есть мода для офиса – например, просторные блейзеры поверх прилегающих жилеток, гофрированные брюки, – «Эль» – это все-таки пляж. Купальники на пляже. Платья-футляры на пляже. Мини-юбки на пляже. И лайкра, лайкра, лайкра. Так что этот снимок двух моделей, полулежащих на каких-то песчаных дюнах в черной блестящей лайкре довольно стандартен.
Поняла! Я щелкаю пальцами.
– Ты хочешь, чтобы я носила больше лайкры.
– Нет.
– Купила это платье?
– Э-ми-ли.
– О боже, ты хочешь перекрасить меня в блондинку!
Мой агент закрывает глаза и вдыхает, расширив ноздри до максимума.
– Эмили, посмотри на этих девушек, – говорит он, придя в себя. Описывает рукой круг вокруг Эшли, Рейчел и всей стопки журналов. – Посмотри на их фигуры. Они спортивные, сексуальные…
– Я уже тебе сказала! Я сброшу вес. Обещаю!
– …с пышными формами.
Я послушно опускаю глаза, хотя в этом нет необходимости. Как я уже говорила, я видела эти журналы, видела их и внимательно изучала. И я знаю, что Байрон прав. Синди, Элль, Татьяна, Кэрри[61] и эта новая девушка, Клаудиа – все они спортивные, сексуальные и, да, с пышными формами. Но мы говорим о пышности в модельном бизнесе, что означает такое же ужасающе худое тело, но с большой грудью. И если мне дадут выбирать между модельными «выпуклостями» и «фигурой из палочек», я выберу второе. Ведь приобрести такие идеальные формы можно только благодаря вмешательству провидения или…
Ага.
– Ты хочешь, чтобы мне сделали импланты.
Кивок почти незаметен.
– Маленькие. Чтобы восстановить твои пропорции. Вот так…
Рука Байрона погружается в нагрудный карман и достает что-то темное. Две штуки чего-то. Два подплечника. Сжимая каждой ладонью по подплечнику, он поджимает губы и прищуривается.
Я скрещиваю руки.
– Ну, давай.
– Нет.
– Но ты будешь получать заказы на купальники и белье! – кричит Байрон.
– Я уже делаю купальники!
– Изредка.
Но меня склеивали скотчем. А, знаю!
– Я куплю эти силиконовые котлеты…
– Можешь…
Байрон не говорит «но», но оно повисает в воздухе, когда он кладет подплечники и листает «Леи». Он не говорит ни слова, когда находит мою фотографию, только ногтем большого пальца вырезает полумесяц в полдюйме от места, где кончается моя (приклеенная) грудь и начинается тропический рай. Он ничего не говорит, лишь открывает журнал на снимках Греты в очень открытом бикини, слишком открытых, чтобы прятать там «котлету». Говорить ничего и не нужно.
Он поднимает подплечники.
– Вот, Эмили… Давай примерим.
Я расстегиваю блузку.
У доктора Риксома зализанные волосы, хорошо увлажненная кожа и наманикюренные пальцы, которые в настоящий момент оценивают объем и эластичность моих грудных желез.
Я смотрю в потолок, моргая под ярким освещением, и думаю, не специально ли оно здесь такое антифотогеничное. В приемной была приглушенная смесь лаванды и серого с сорокаваттными лампочками, абажуры успокаивающе-розовато-лилового цвета. Было темно, но так, чтобы не заметить женщину с кровоподтеками и в бинтах. Я уже хотела повернуться и бежать, как из утопленной вглубь двери вышла медсестра и назвала мою фамилию.
– Мисс Вудс, – доктор Риксом отходит и снимает резиновые перчатки. – Да, я бы сказал, что определенно смогу добиться значительных улучшений. – Крышка мусорного бака резко открывается и закрывается. – Вы не скажете мне, какие у вас цели?
– Цели? То есть… цели по поводу моей груди?
– Да. – Доктор Риксом уже у стойки и открывает папку с моей фамилией. – Вы хотите достичь определенного внешнего вида? Конкретного размера? – спрашивает он, просматривая папку.
До такого я еще не дошла.
– Ну, увеличить, – говорю я.
Он смеется. Папка закрывается.
– В таком случае позвольте мне сказать мое мнение: размер «D». Поскольку вы модель, я склоняюсь в консервативную сторону, – говорит он, быстро останавливая возможные возражения ладонью. – Но если хотите больший размер, это возможно.
– Больше «D»… – медленно говорю я.
– В точку. Вы, конечно, высокая. У вас широкие плечи и хорошая грудная клетка, так что вы можете выдержать и больший размер.
– А это сложно?
– Я имею в виду, визуально. Всегда важно соблюсти пропорции, не нарушить равновесия и найти решение, которое удовлетворяло бы вас и отвечало вашим потребностям, – говорит доктор Риксом. – С моей профессиональной точки зрения, основанной на сотнях операций по увеличению груди, размер «D» идеален при ваших физических характеристиках – особенно с учетом коллагена.
– Стойте… Вы хотите и коллаген мне в грудь?
Он терпеливо улыбается.
– Нет, Эмили, коллаген для ваших губ.
– Моих губ?
Его губы опускаются вниз.
– Да. Байрон говорил и о ваших губах… Я думал… – Он заглядывает в папку. – Да, – говорит он через мгновение. – Да. Все здесь. Верхняя и нижняя. Ну, давайте-ка посмотрим…
Доктор Риксом берет новую пару перчаток. Я сжимаюсь.
– Вы говорили с Байроном? Когда?
– Вчера. Конечно, говорил. Я всегда говорю с Байроном перед тем, как провести консультацию с любой из его девушек.
– Но…
– Помолчите пока, мисс Вудс. Просто замрите. Так-так. Да, я понимаю, о чем он. Верхняя губа довольно тонкая. Нижняя, вообще-то, тоже. У вас есть какие-нибудь пожелания по поводу формы? Актриса, которой вы восхищаетесь? Потому что после осмотра я бы сказал, что у нас целый спектр возможностей…
Я уныло бреду по Сентрал-парку и пытаюсь разложить все по полочкам: а) я модель; б) я физически несовершенна; в) часть этих несовершенств можно исправить хирургическим путем. И если а), б) и в) верны, то надо выбирать размер «D» – или все-таки «С», я еще не решила. Почему бы и нет? И вообще, я далеко не первая модель, которая пойдет на пластическую операцию. Конечно, об этом не говорят – считается, что мы красавицы от природы, без всяких усилий – но очевидно, что так бывает часто. Иначе доктор Риксом не предложил бы мне скидку агентства «Шик» (10 процентов с одной, 15 процентов с двух или более услуг). Кроме того, как подчеркнул Байрон, изучая мою подкрепленную подплечниками грудь, импланты – это предпринимательские расходы, не облагаемые налогом, и я отработаю их многократно – небольшая цена за шикарную грудь и сексуальные губки.
Я добираюсь до восточного края Сентрал-парка, поднимаюсь по лестнице зоосада и пробираюсь между машинами. Мать Пикси каждое лето проводит в своем тридцатикомнатном «коттедже» с третьим мужем, и подруга пригласила меня пожить в одной из «свободных спален» у них в квартире. На Пятой авеню. С террасой. Днем Пикси будет проходить практику в аукционной фирме «Сотбис», а я буду работать моделью. А вечера будем проводить на танцполе в самых лучших клубах. Лето намечается просто шикарное.
– Привет! Как денек?
Пикси, распростертая на диване, в синей наглазной маске, с охлажденным шоколадным напитком на столике, выглядывает из-под маски и вяло машет мне рукой. Потом стонет и плотнее прижимает маску к вискам.
– Ужасно! Просто ужасно! – стонет она. – Я веду картотеку, Эмили. Представляешь? Кар-то-те-ку! Я умоляла и просила всех, кого знала, чтобы получить эту работу, а теперь я какая-то несчастная секретарша. Учитывая, что я знаю о Neue Sachlichkeit[62] больше своего босса, это просто преступление! С другой стороны, мне восемнадцать лет, а у них много желающих работать, так что нужно с чего-то начинать, верно? Верно! Как твой день? Что-нибудь интересненькое?
– Э-э, ну… – Я иду на кухню. – Байрон хочет, чтобы я сделала пластическую операцию, – кричу оттуда я.
– Пластическую операцию?!
– Да. Еще напитка налить?
– Да! То есть нет! Пластическую?! – кричит она. – Какую?
Я роюсь в холодильнике.
– Губы! Грудь!
– Ты смеешься!
– Не-а! – Я обнаруживаю диетическую колу и достаю ее. – А врач считает, что мне нужно сделать размер «D». Представляешь? «D»!
– Ты уже ходила к врачу?
– Ага!
Несколько секунд я занимаюсь тем, что достаю бокал и лед. Когда закрываю морозильник, за дверцей оказывается Пикси с ничего не выражающим лицом и синей маской на лбу.
Я чуть не роняю бокал:
– Ой, блин!
– Ты к кому ходила? – спрашивает она. – К какому врачу?
– Доктору Риксому.
– Кому-кому?
Я подробно рассказываю Пикси о своем визите к пластическому хирургу.
– «Бинго»? – бормочет она. – «D»?.. Губы?
Черт… Пикси засасывает щеки, мне эта гримаса знакома.
– Не одобряешь, да? Ладно, дай я угадаю: у тебя есть подруга, которой пять раз сделали плохую грудь. Но я же еще не сказала, что решила! Я только думаю! Думаю! Это мне нужно для работы! Это предпринимательские расходы – ты кому звонишь?!
– Маме. Надо навести справки.
Мать Пикси в светской рубрике называют Сэнди Смайс, а в миру – Силли Сэнди. «Силли» не от слова «глупая»[63], а от слова «силикон». Я бросаюсь вперед.
– Нет, Пикси! Нет!
– Нет?! – Пикси загораживает от меня телефон. – Эмили, если ты ложишься под нож, это, блин, будет не с хирургом, который сидит в Сентрал-парке и предлагает оптовые скидки! – кричит она и давит на телефонные кнопки.
– Пикси, пожалуйста, положи трубку и УСПОКОЙСЯ! Я же сказала, я думаю, я еще не решила!
После мучительной паузы Пикси кладет трубку.
– Спасибо.
– Пожалуйста. – Явно решив, что ей все-таки хочется пить, Пикси достает из холодильника бутылку. – Так сколько у тебя времени, чтобы решить?
Я молчу. В приемной доктора Риксома мне сказали, что у него как раз освободилось время из-за чьего-то отказа, а иначе придется ждать шесть недель.
– Тридцать шесть часов.
Меня покрыли шоколадные брызги.
– Очуметь! Что же мы тут стоим? Надо же бежать разузнавать!
Пикси тараторит:
– Купим порнографический журнал в киоске, нет, погоди, есть клуб под мостом Квинсборо…
У меня план получше; правда, его нужно претворять в жизнь в одиночку. Один телефонный звонок, и время пошло.
«Иль солеро» – итальянское кафе в районе «Утюга», неподалеку от «Шик». Кафе открылось недавно, симпатично обставлено, но не настолько, чтобы посетители очень уж засиживались. Во вторник в три часа дня я здесь одна. Через десять минут заходит Грета.
– Привет, крошка!
– Привет!
У Греты выходной, сказала она мне по телефону. Супермодель одета в белую кашемировую водолазку и выцветшие, рваные джинсы. Волосы собраны в хвостик. Лицо не накрашено. Конечно, она все равно красавица, но, обняв ее, я удивляюсь, какой она стала хрупкой. Когда я отстраняюсь, замечаю, что у Греты темные круги под глазами.
– Ужас! Я совсем не выспалась из-за этих перелетов, – говорит она, отодвигая свой стул.
А, понятно…
– Много летаешь?
– Только что вернулась с Анд.
Мы какое-то время обсуждаем Анды и другие экзотические места по всему миру. Мне почти нечего рассказать, а вот Грета, если ее послушать, последние два месяца побывала чуть ли не на всех горных хребтах Северной и Южной Америк. В горном сухом климате можно найти прекрасный фон для осенних коллекций, которые как раз сейчас снимают.
После этого мы ненадолго вспоминаем Доминиканскую Республику, в основном ограничиваясь восклицаниями вроде «Тедди был странный!» или «Меренга – это чудо!».
– Короче… – Грета отрезает крошечный кусочек курицы. – Хорошая была поездка.
– Да, точно.
– Я рада, что ты позвонила.
– Я тоже.
Грета отпивает воды. Я глубоко вдыхаю. Ну вот, все по верхам обсудили, обед почти закончился. Пора переходить к делу.
– Грета, с тех пор, как мы в последний раз виделись, я немного набрала в весе.
Грета сочувственно улыбается и ждет продолжения. Ну да, конечно, она заметила, как я – ее хрупкость и темные круги под глазами. Я смущенно оправляю рукава рубашки и придвигаю стул к столу, а потом продолжаю.
– И теперь я должна сбросить вес или… э-э… или…
О боже! Это сложнее, чем я думала. Сложнее и глупее. Что я вообще себе думала? Мы ведь об этом никогда не говорили! Грета не упоминала о них даже вскользь!
Я только знала, потому что видела… чувствовала… мне так показалось.
Грета внимательно смотрит на меня.
– Или мне придется ставить импланты, – заканчиваю я.
Она ерзает.
– И ты хочешь, чтобы я рассказала тебе, как это.
– Да…
Я хватаю свой стакан воды и пью залпом. Ужасная ошибка. Ужасная!
Но Грета меняется до неузнаваемости.
– Я их обожаю – обожаю! – выдыхает она. – О-бо-жа-ю!
Супермодель потряхивает бюстом. Официант, которому повезло это увидеть, держит кувшин с водой, которая после нескольких движений соска переливается через край стакана в тарелку и мне на колени.
– Allora, allora![64] Простите, умоляю, простите!
Грета смотрит, как зардевшийся официант бежит за полотенцами и салфетками.
– Видишь? Такого бы раньше никогда не было. У меня была такая, ну, знаешь, спортивная фигура.
– Да ну, серьезно? – Я снимаю с брюк лист эндивия.
Грета берет с тарелки нетронутую булочку и разрывает ее. Шмяк! Половинка булки ложится на скатерть жалким подобием блина.
– Вот такая.
Я опускаю глаза.
– Перестань, крошка, ты как минимум целая булочка!
Господи, спасибо и на этом.
– А теперь? У тебя размер…
– «С».
– Не «D»?
Моя спутница чуть не падает со стула.
– «D»?! Конечно, нет! «D»! Да я бы не влезла ни в один дизайнерский образец, значит, прощай показы, и редакционный материал тоже – а это сгубило бы мою карьеру.
Даже не говори мне, что хочешь «D»!
– Что ты!
Грета нарочито промокает лоб.
– Делай себе «С», максимум, вот мой совет – и даже не думай! Тебе дико понравится! Шикарное капиталовложение! Тогда я скажу про тебя Джули Бейкер, она возьмет тебя в «СИ», я точно знаю! И нас обязательно пошлют куда-нибудь вместе. Ура, будет так весело! Вот увидишь, когда познакомишься с Уолтером Йооссом. Он самый классный фотограф! Он будет снимать нас вдвоем! Супер!
– Да, да, – говорю я, хотя думаю совсем не о снимках вдвоем, а о собственном соло на обложке. С пышным бюстом, в белом открытом бикини – открытом, но не слишком, а в меру. Я буду улыбаться, слегка и понимающе. Мои волосы будут развеваться. Небо будет оранжево-розовым. В облаках будет написано «Спортс иллюстрейтед». А внизу надпись: «Дива на Мальдивах!».
– Конечно, после операции будет дикая боль, – продолжает Грета.
О-о…
– Правда?
– Еще какая. Грудь болела страшно – страшно! – Грета давит несчастную булочку. – Я больше недели пила болеутоляющее лошадиными дозами. Только через три недели перестала морщиться, через пять смогла махнуть рукой, чтобы вызвать такси. Это было ужасно!
Звучит и вправду ужасно.
– А теперь?
– Ну, теперь не болит.
– Нет… Я хочу спросить, как они теперь ощущаются.
– Ну, правая немножко онемела, что странно, потому что она как раз была более чувствительной. Врач говорит, что со временем чувствительность может вернуться, но если нет, ничего страшного. Все-таки что-то я еще чувствую.
Грета подкрепляет свои слова, стуча чайной ложкой по соску. На кухне что-то громко падает.
– А так ничего, – говорит она. – Только шрамы под мышками. Но они почти незаметны, и на фотографиях их все равно затирают.
Полезная информация, но все-таки мне еще многое неясно.
– Но какое ощущение у тебя в груди? Они тяжелее, чем раньше? Жестче?
– Плотнее.
– Намного?
– На чуть-чуть.
– Что значит «чуть-чуть»?
Грета закусывает губу и смотрит вдаль, явно пытаясь вспомнить Жизнь До Силикона (операция кажется мне важнейшим рубежом, почти как переход от эпохи до Рождества Христова к нашей эре). Потом она пожимает плечами.
– Не знаю, – говорит она. – Сама смотри.
Грета берет меня за руку, и я замечаю, что все официанты «Иль солеро» замирают. Простите, ребята, шоу закончилось! Я сама беру Грету за руку.
– Пошли!
Туалет – одна большая кабинка. Достаточно большая, чтобы двое человек могли сделать там все, что взбредет в голову. Например, чтобы Грета бросила на пол сумочку «Мод Фризон», вытащила руки из рукавов, расстегнула лифчик и сказала:
– Трогай.
Я погружаю палец в грудь Греты. Он отскакивает.
– Не так! Это же не желе! – упрекает меня она, хотя ее грудь действительно дрожит как желе. – Ты хочешь знать, как они на ощупь? Так щупай!
Я сжимаю пальцы. П-пяу! Грудь плотная и твердая; на секунду мне показалось, что я сжимаю один из этих мячиков для снятия напряжения, что обычно лежат на кассах в магазине. А потом грудь пропадает: Грета садится на корточки, раскрывает сумку и начинает яростно в ней копаться.
Коробочка серебряная и немного оцарапанная. Интересно, что же стало с золотой, но я не спрашиваю. Я просто смотрю, как обычно, и жду, пока она достанет ложечкой кокаин, соберет в кучки и разделит на длинные тонкие дорожки. Грета даже не замечает, что я молчу, – она ушла в себя, я ее вижу, но ее здесь нет. Или ушла я. Я стала соринкой. Мухой на стене. Я ничто. И лишь когда моя подруга втянула три дорожки из четырех с края белой керамической раковины, я возвращаюсь. Она протягивает мне серебряную соломинку.
– Вот, крошка! Это тебе.
«Изредка, – говорила мне Грета. – Я нюхаю его изредка». И я поверила. А теперь не верю. Почему? Что изменилось? Она похудела? Недоспала двадцать часов? Коробочка серебряная, а не золотая? Унции, дюймы, цвета. Ничто. Но этого достаточно. Достаточно, чтобы поверить: может, Грету и создал Бог, но она не ангел. Она всего лишь девушка с расширенными зрачками и сопливым носом. Похудевшая и осунувшаяся, слишком худая для своих имплантов. Девушка, которую не увидят в юбилейном номере «СИ» ни пять, ни десять, ни двадцать лет спустя. Потому что Грета исчезнет.
Грета встает и подходит ко мне, помахивая соломинкой. Ее голос дразнит и мурлыкает:
– Ну же, крошка, я знаю, ты этого хочешь! Он тебе раньше так нравился. Он… и я.
Я отказываюсь от кокаина. На поцелуй отвечаю – из жалости.
– Я не пойду на операцию.
Байрон морщит лоб. Открывает рот, чтобы возразить, но я не дожидаюсь звуков.
– Я лучше буду «человечком из палочек». Я мигом сброшу вес, – заявляю я. – «Оптифаст», диета «Беверли-Хиллс» – что хочешь.
Я смотрю на своего агента. От короткой стрижки его глаза кажутся больше, взгляд – пронзительнее.
– Лондон, – наконец произносит он.
Лондон? Почти все диеты называют местами, где можно носить бикини, а не теми, где на обед подают блюда с пугающими названиями вроде «Жаба в дыре» или «Пятнистый Дик» или в этом и есть смысл?
– Что за диета?
– Это не диета, а город, – отрезает Байрон. – Если не хочешь на операцию, тебе стоит поработать лето там. В Лондоне любят грушевидные формы: та же Ферджи[65], мадам Эдна[66] и так далее.
Джастина поднимает глаза от таблицы.
– Мадам Эдна из Австралии, – говорит она.
– Мадам Эдна – мужчина, – поправляю я. Мне кажется, это важнее.
– Кому какое дело? – кричит Байрон, выведенный из себя нашими мелкими придирками. – Главное, что в Лондоне ты добьешься успеха! Ты станешь звездой.
– Звездой?..
Дальше события развиваются быстро. Джастина и Джон звонят во все агентства и бюро путешествий. Я иду домой, чтобы поделиться новостью и собрать вещи.
Изменение планов всех устраивает. Пикси сперва огорчается, но потом заявляет: «Пожалуй, лучше, что ты не сделаешь себе грудь, пока учишься в универе. А то вместо Пятницы станешь Сиськой». Отец, вволю похваставшись беспроводным телефоном, который наконец поставил («Так, я уже на веранде. Так, я уже на пристани – ты представляешь, Эмма? На пристани!»), говорит: «Лондон? Прекрасно! Ты же все это проходила! Лондон – это Диккенс!» Афоризм кажется ему таким удачным, что он его повторяет. Даже мама – хотя я подозреваю, что она никак не оправится от моего высокого среднего балла – видит мою поездку в положительном свете: «Погружение в иностранную культуру всегда полезно».
Они не против, чтобы я провела лето в Лондоне. В самолете я решила, что я, пожалуй, тоже не против. Кто знает – может, это идеальное решение. Мало того, что Лондон – это круто: достаточно экзотическое место, чтобы ехать туда с паспортом, но не настолько экзотическое, чтобы пришлось освежать знание иностранных языков. Правда, там опасно для фигуры. Англия – страна пышек, жареного гуся и йоркширского пудинга – всевозможных пудингов. Пу-динг. Одно слово вызывает в воображении животы, нависающие над ремнями, жирные бока, ягодицы в складках целлюлита. Да, моя грушеобразная фигура придется в Лондоне как раз ко двору. А когда она исчезнет, исчезну и я. Я будто еду на курорт для худеющих, которые рекламируют на последних страницах журналов: «Сбрасывайте вес, наслаждаясь шикарными видами!» Итак, летом 1989 года я не была в восторге от подобной перспективы, но решила получить от поездки все, что смогу.
Глава 15
ЕВРОПЕЙСКИЕ СТАНДАРТЫ
– Здравствуйте!
Моя спортивная сумка громко шлепается на каменный пол.
– Эй!.. Есть кто дома?
Согласно инструкциям, я прибыла в дом 55 по улице Саут-Клэпхем-Коммон. Снаружи дом выглядел элегантным городским особняком, но внутри оказался самой что ни на есть типичной общагой. На крючке висит байка Майамского университета. На перилах сушится ярко-розовое пляжное полотенце. Поверх ряда практичной английской обуви – три пары роликовых коньков.
По лестнице спускается высокий мужчина с седоватой шевелюрой.
– Наконец-то брюнетка! – восклицает он.
– Рада сделать вашу жизнь ярче, – говорю я… Кому? Видалу Сассуну?
– Эдвард Джонс, – улыбается он и протягивает руку.
– Эмили Вудс.
У меня еще никогда не было квартирного хозяина. Я ожидала увидеть мистера Роупера из сериала «Трое сверху». Хотя Эдвард почти того же возраста, во время обхода дома обнаруживается, что он гораздо дружелюбнее и вообще ведет себя гораздо приличнее. Дом тоже симпатичный, даже очень: сочетание белых диванов в чехлах с эбеновой колониальной мебелью. Куда элегантнее, чем сулила прихожая, и гораздо лучше, чем обещанное Байроном (мол, моделей селят в настоящих трущобах). А мне, похоже, повезло.
– Это что? – спрашиваю я, указывая на гигантское сооружение у кухни, которое подозрительно напоминает телефон на последнем месяце беременности.
Эдвард кривится.
– Таксофон. После того как уехали прошлые девушки, мне пришлось оплачивать три страницы разговоров с Испанией. На две сотни фунтов.
Я присвистываю.
– Вот именно. Правда, этот новый ужасно неудобный. Знаешь что? Будешь вести себя хорошо – дам тебе пользоваться своим, – говорит Эдвард и подмигивает.
Я широко улыбаюсь.
– Спасибо!
Тур по дому включает холодильник – на полке моделей пусто, если не считать полутора бутылок шампанского и нескольких коробок какого-то английского варианта «Капитана Кранча», – и завершается в заднем холле. Эдвард открывает дверь, за которой обнаруживаются запущенный газон и две блондинки в шезлонгах.
– Эмили Вудс, познакомься с Вивьен Дю Шамп и Рут Фут.
Заслышав голос Эдварда, парочка подает слабые признаки жизни, как ящерицы, которым тучка перекрыла солнце.
– М-м-м-н-н, – мычит платиновая блондинка, лежа на животе.
Золотистая блондинка поднимает козырек и меряет меня взглядом.
– Рут, вот Эмили, она из…
– Америки, – объявляю я.
Эдвард со смешком отвечает:
– Да, милая, они тоже. Из какого штата?
Американки?! A-а. Почему-то – теперь совершенно неясно, почему, – мне казалось, что этим летом я буду в Лондоне единственной моделью из Америки. А значит, экзотичной и популярной. Я воображала себе, как прихожу на собеседование в наряде, слегка отдающем патриотизмом, – «Хэлстон» или «Боб Маки», – и меня сразу же узнают. С криками «США! США!» все кидаются ко мне, сопя носами и пытаясь уловить бодрящий аромат настоящего кофе. Если мне уж суждено делить кров с двумя блондинками, почему им было не оказаться шведками… Некрасивыми шведками?
– Висконсин, – бормочу я. – Привет.
– Привет.
Рут бросает сигарету на землю и поправляет чашечку бикини: самого что ни на есть бикинистого бикини – крошечного, тесного, желтого в горошек.
Эдвард напрягается.
– Рут, разве я не просил тебя пользоваться пепельницей?
– Ой, пра-а-асти, Эдвард, забыла! – Она эффектно надувает губки. – Пойду возьму.
– Ладно, дорогая, – смягчается Эдвард, – только в следующий раз не забудь, ладно? Итак, на чем я остановился? Наша мисс Фут из Скрэнтона, Пенсильвания, а мисс Дю Шамп…
– Уф-ф-ф!
Вивьен встает на четвереньки и перекатывается с живота на спину. Ее лифчик тянется следом, словно тоже обессилел от этой полуденной сиесты.
– Мисс Дю Шамп… Э-э, она… Она из…
– Оцеола, Флорида.
Вивьен протягивает жирно намазанную маслом руку к пачке «Мальборо лайтс», и ее лифчик соскальзывает наземь.
Я кошусь на Эдварда: тот покраснел, как вареная свекла.
– Что ж, уверен, вам есть о чем друг с другом поговорить, так что я вас оставлю, знакомьтесь! – бросает он.
Дверь закрывается с громким стуком. Вивьен провожает хозяина пристальным взглядом.
– Такой, блин, размазня!
Эдвард ошибается: мне совершенно нечего сказать Скрэнтону или Оцеоле. Хотя…
– Можно стрельнуть сигарету?
Рут резко протягивает мне пачку. Вивьен бросает тяжелую зажигалку «под золото». Несколько секунд мы молча дымим, изучающе глядя друг на друга. Со своими румяными щечками, веснушчатым носиком и пшеничными ресничками Рут похожа на куклу, только посексуальнее. Вивьен выглядит опытнее – гораздо опытнее. Ее волосы спадают темно-золотистыми кольцами, глаза скрываются за огромными очками в черепаховой оправе. Трусики ее бикини чисто черного цвета, как и соломенная шляпа, которую она осторожно располагает на голове с помощью тщательно отполированных ногтей. Вероника Лейк[67], голливудская старлетка.
– Рут, ты горишь! – замечает Вивьен.
Рут ахает и начинает мазаться кремом от загара с фактором 4. Вивьен поворачивается ко мне.
– Ты сюда надолго?
– Думаю, до августа.
– В августе застой, – ворчит она. – И сейчас застой.
– Я тут три недели, а поработала всего два раза, – тихо говорит Рут.
Вивьен кивает.
– Да, Рут совсем мало работает.
– Плохо дело.
– И я не одна такая, – снова вставляет Рут. Она уже намазалась и сердито теребит бантик на трусах от бикини. – Многие девушки сидят без работы.
– Это верно, – говорит Вивьен.
Прелестно. Буду толстой и безработной.
– Я вот, правда, много работаю, – продолжает Вивьен. – У меня куча всяких классных заказов.
– Здорово.
– Да, Лондон для меня – то, что надо.
– Угу.
Вивьен высовывает кончик языка, обнаруживает на губах крупинку табака и смахивает ее указательным пальцем.
– Любишь вечеринки?
– Э-э, да, – отвечаю я. – Конечно.
– Где?
– Ты про здесь?
– Ну да, – говорит она.
Тьфу.
– Я тут в первый раз.
Вивьен скрещивает ноги, потом снова кладет их ровно.
– A-а… Ну. А где ты была – в Токио?
– Не-а.
– В Париже?
– Нет.
– В Милане?
– Не-а.
– Ты никогда не была в Милане? – повторяет она. Конечно, я просто не расслышала вопроса.
