Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Байрон сияюще улыбается:
– Отличные новости, Эмили! Тебя приглашает Том Бреннер для «Франклин Парклин спорт». Рекламная кампания по всей стране. Щиты, газеты и все такое.
Том Бреннер?! Том Бреннер – легенда! Именно его серия фотографий в пустыне сделала имя Донне Каран. А теперь он работает с человеком, которого считают новой звездой американской моды, «следующим Кельвином», по словам журнала «Эль» – и со мной?!
– Ух ты! Класс!
Байрон, похоже, со мной согласен.
– Вот оно, Эмили! – восклицает он. – Вот то, чего мы ждали!
– Платят шестьдесят тысяч долларов, – добавляет Джастина.
Я медленно повторяю про себя эту цифру. Шестьдесят тысяч долларов – это почти три года учебы плюс карманные расходы. И к тому же я буду в журналах и на рекламных щитах. Я! На щитах. Я буду знаменитой. Я буду звездой.
Байрон снова берет мои волосы.
– Так приглушенный черный или шоколадный?
Я откидываю голову назад (она слегка кружится).
– А зачем красить мне волосы?
– Они думают, ты индианка, – говорит Байрон. – Неважно… так брюнет или шоколад?
Стоп…
– Индианка?
– Ну да, индианка. Дочь американских индейцев.
– Индианка… С чего бы им такое думать? – медленно произношу я. – Меня зовут Эмили Вудс.
– Только наполовину, – признается Байрон. – По материнской линии.
– А она может быть принцессой, если она только наполовину индианка? – спрашивает Джастина.
Я еще не переварила предыдущую реплику.
– Стоп, Байрон… Ты сказал им, что я наполовину индианка?
– Я пишу! – кричит Джон.
– Байрон!
Байрон подходит к окну. Я смотрю на Джона. Тот, наморщив лоб, вешает на стену мою новую композитку: проба в белой безрукавке, руки с вишневыми ногтями гладят по козырьку залихватски заломленную капитанскую фуражку. В дюймах от вышитого золотом якоря возникли элегантные буквы: «Падающая Вода». Закончив, Джон надувает губы:
– Без «принцессы» как-то простовато.
– Да, простовато!
Байрон пренебрежительно машет рукой, будто одна мысль о городе, кишащем девушками по имени Падающая Вода, вызывает у него отвращение.
– Но мы ведь не знаем, как по-индейски принцесса. Вот в чем дело. – Он смотрит на меня. – Эмили, разве у вас этого не проходят?
Я вздыхаю. С тех самых пор, как я начала учиться, сколько бы полезной информации я ни предоставила (например, как будет по-французски «ламе»), Байрон обнаружит еще больше примеров вопиющего невежества. Относительно истории шелка, количества калорий в семи с половиной орешках арахиса, половой принадлежности парикмахера Орибэ и визажистки Бобби Браун. А теперь добавился язык чероки.
– Нет, я не знаю, как будет «принцесса», – отвечаю я.
– Колумбийский университет!.. – бормочет Байрон и цокает языком: мол, тысячи долларов, и все коту под хвост.
– Ну, может, просто расскажешь им о своем благородном происхождении, – говорит Джон. – Мимоходом упомянешь.
– Отличная идея! – Байрон делает шаг вперед. – Очень эффективно!
– Какое благородное происхождение? – спрашиваю я. – Что рассказывать? Кому им?
Джастина зевает.
– Тому Бреннеру, людям компании «Франклин Парклин», рекламному агентству – все, как обычно.
Что-что?
– Вы хотите, чтобы я втирала целой толпе, что я наполовину чероки?
Пульс учащается. Поразительно: всего пяти минут хватило, чтобы взбить меня как молочный коктейль. Сейчас удар хватит. Апоплексический.
– Конечно, – Байрон пожимает плечами, – а почему бы нет?
Почему нет? Потому что… потому что это неправильно, Думаю я, но не хочу произносить вслух, чтобы не показаться слишком провинциальной. Ведь это для Байрона то же самое, что велосипедные шорты на целлюлитных бедрах. Но пока я сочиняю альтернативный вариант ответа, часть моего мозга становится на сторону Байрона. Почему бы и нет? Кто узнает? Мне же не придется давать письменную клятву или что-то в этом роде, и… я стану знаменитой.
– Послушай… – настаивает Байрон, – расскажи им о своей матери…
У которой действительно странные привычки.
– …о жизни в резервации…
У нас действительно есть каноэ.
– …об обычаях чероки, – добавляет Джон.
И ткацкий станок…
– Как актерская игра, – говорит Байрон.
– Да, актерское мастерство! – вторит Джон.
Это меня отрезвляет. Меня обвиняли во многих грехах, но никогда не приписывали дара драматической актрисы. Я не способна даже солгать во имя спасения, а уж тем более разыграть сложную шараду.
– Что-то мне эта идея не нравится, – наконец говорю я. – То есть я, конечно, схожу на собеседование, но лучше я буду просто Эмили.
Байрон дико расстраивается.
– Но выбор между тобой и итальянкой!
– А она похожа на индианку, – вставляет Джастина.
– Может, не будем говорить про принцессу? – предлагает Байрон.
– Слушайте, а как насчет четверти? Любой может оказаться на четверть чероки, – не унимается Джон.
Я смотрю на них: три агента, которые так не хотят расставаться со своей мечтой.
Я, в общем-то, тоже.
– Ладно, на четверть чероки, – говорю я, – но только если эту тему вообще поднимут.
Байрон подскакивает.
– Поднимут! – И стискивает мне плечо. – Уж я об этом позабочусь!
Джон начинает выписывать: «П… р… и…»
– Но не принцесса!
Байрон косится на Джона, и тот сминает бумагу.
– Заметано, – говорит он.
– Принцесса чероки? Не издевайся! – смеется Джордан по дороге из одного корпуса в другой.
– Просто чероки, – поправляю я. – Не принцесса.
– Им-то какая разница? Я думала, моделинг – это когда тебя наряжают во всякие смешные наряды. Если ты Франклину Парклину подходишь, пусть берет тебя настоящую, хоть ты чероки, хоть нет, – заявляет моя верная подруга.
– Обязательно ему передам, – отвечаю я.
Я еще пытаюсь шутить. А вообще меня подташнивает с тех самых пор, как я пришла на семинар по современным цивилизациям. Джордан глянула на меня и ахнула: «Что с твоими волосами?!»
Дело в том, что прошлым вечером их покрасили в темно-каштановый цвет, под соболя.
Волосы меньше всего меня беспокоят – мой натуральный цвет почти такой же. Нервирует меня то, что должно произойти потом. Встречу с «Франклин Парклин» откладывали дважды, уже успел пройти День Благодарения. А сегодня в четыре часа она наконец состоится. Согласно контракту кампанию снимают в начале января – как раз во время моих зимних каникул. Вот и говорите о карме! Я могла бы провести две недели на ранчо в солнечной Мексике, сняться в международной рекламной кампании у легендарного фотографа, получить шестьдесят тысяч долларов и не пропустить ни минуты занятий.
Я очень хочу получить этот заказ!
Задул сильный ветер. Джордан вздрагивает и по-птичьи ежится, надувает нарумяненные щеки.
– Боже, ну и холодрыга, – бормочет она сквозь стиснутые зубы, пока мы пробираемся сквозь толпу студентов у Батлеровской библиотеки. – Омерзительная погода!
Джордан приехала сюда из Демополиса, Алабама, где в колледжах почитают Иисуса и молятся на королев красоты, где самый популярный клуб – это «Ротари»[48]. Кстати, именно «Ротари» дал Джордан стипендию на учебу в Колумбийском. «Не за особые заслуги, – призналась она как-то вечером, – а чтобы от меня избавиться». Я не очень поверила, пока не услышала подробности. Во время выпускного года Джордан проводила ток-шоу для подростков на местном радио. Ток-шоу называлось «Любовь зла» и было посвящено свиданиям и взаимоотношениям, но «не сексу», как предупредили Джордан. Джордан свято соблюдала это правило, пока однажды вечером, «доооолгим»-предолгим вечером в студию не позвонила расстроенная девочка-подросток с вопросом, нужно ли надевать резиновые перчатки, делая руками мужчине «как та девушка в фильме «Бриолин». Первой фразы Джордан – «Обычно мужчины не в восторге от перчаток» – хватило, чтобы с треском вылететь из эфира.
Уж вылетела, так вылетела. Теперь наша изгнанница мерзнет в северном Манхэттене и спасается от холода желто-горчичным плащом, неоново-зелеными перчатками и ярко-синим шарфом. Впрочем, подобная эксцентричность даже идет девушке, которая несколько минут назад спрашивала преподавателя, рифмуется ли Аквинея с гонореей.
– Вообще-то, мне туда, – говорю я.
Джордан с прищуром смотрит на библиотеку.
– Сейчас? Зачем?
– Хочу почитать про чероки.
– Придуриваешься!
– Привет!
Мохини уклоняется от чьего-то рюкзака и протискивается мимо Джордан, которая тут же хватает ее за плечи и кричит:
– Хини! Выкладывай, что знаешь об индейцах чероки, живо!
– Чероки живут преимущественно в штате Оклахома. В свое время они перебрались на запад, и этот тяжелый путь был назван «Тропой слез». Еще они плетут корзины, – говорит Мохини без запинки, как человек, давно смирившийся с ролью кладезя информации из самых разных областей знаний.
Джордан торжествующе улыбается.
– А зачем тебе это? – спрашивает Мохини.
– Эмили нужно притворяться индианкой для «Франклин Парклин».
Мохини меряет меня взглядом, какой у нее бывает всякий раз, когда я говорю о Луи или Байроне: мол, странные вы люди.
– Прости, но… им нужна модель, так? Они что, будут тебя экзаменовать по истории твоего этноса?
Я хихикаю:
– Вряд ли.
Джордан берет нас под руки.
– Тогда пошли, перекусим!
– Эмили? Тебя вызывают.
В 16.10 я следую за женщиной по имени Энн в глубь здания «Софер Фитцджеральд», нового и очень крутого рекламного агентства у Юнион-сквер, которое занимается самой актуальной рекламой обуви, пива и машин. После нескольких кружений, поворотов и двойных дверей Энн останавливается, улыбается и говорит:
– Мы пришли. Готова?
– Готова, – отвечаю я.
Видно, неубедительно, потому что Энн пожимает мне локоть:
– Ты выглядишь прекрасно!
– Спасибо, – отвечаю я с благодарностью.
Едва я устроилась в «Шик», Байрон внушил мне, что я одевалась на собеседования совсем неправильно. «Ты как будто слишком стараешься – этого не нужно! – учил меня он. – А надо просто выглядеть хорошо! Неформально, но хорошо». Я так и не поняла, что он этим хочет сказать, и просто начала ходить в черном, как сейчас. Правда, сегодня Пикси настояла, чтобы я добавила пояс из бисера: мол, «индейцы любят яркое».
– Хорошо, пошли.
Почти все собеседования проводятся с фотографом, или с представителями рекламного агентства, или с ассистентом дизайнера. Даже если все проходит удачно, тебя представят максимум двоим-троим людям. Но участие в рекламной кампании – совсем другое. Я понимаю это, когда Энн открывает последние двери и заходит в небольшой конференц-зал, где за овальным стеклянным столиком сидит как минимум девять человек.
Я иду за ней по пятам. Во всю стену висит огромная доска с фотографиями индейцев в боевой раскраске, лоскутками ковров навахо и перьями. Несмотря на огромные окна, откуда открывается впечатляющий вид на центр города, зал кажется каким-то тесным.
Энн откашливается.
– Это Эмили Вудс, начинающая модель из нового агентства «Шик». Мы рассматриваем ее кандидатуру для серии чероки.
– Здравствуйте!
– Добрый день.
Отовсюду улыбки, включая Тома, которого я узнаю из недавней публикации в «Вог» по фирменной ковбойской шляпе. Хотя он и скрестил руки, выглядит Том довольно дружелюбно – как улыбающееся костлявое пугало.
– Присаживайтесь.
Я сажусь рядом с Энн и продолжаю осматриваться. Рядом с Энн сидит мужчина в свитере в черно-белую клеточку – вероятно, сотрудник рекламного агентства, как и две женщины рядом с ним. За ними женщина и мужчина в шерстяной одежде теплых землистых тонов, а потом женщина в черном дениме – два представителя «Франклин Парклин» и одна – «Франклин Парклин спорт». Дальше – Том, перед доской – женщина в больших красных очках, за ней – девушка, скорее всего, ее ассистентка, потом несколько пустых стульев и я. На столе много кофейных чашек из белого фарфора. Точно посередине блюдо с десертом, почти пустое, если не считать нескольких крошек от шоколадного печенья, двух тарталеток с киви и одной клубничины в шоколаде.
Энн поворачивается к трио из «Франклин Парклин».
– Что интересно, в жилах Эмили течет кровь чероки!
О боже… Присутствующие зашевелились, и мне кажется, что задрожали стены. Сердце бешено стучит.
– Индианка! – ахает Землистый.
– Поразительно! – охает Землистая.
Черная Джинса громко хлопает себя по груди:
– Простите!
Простите?
– От имени моих европейских предков я хочу извиниться перед вами, – говорит она. И ее глаза наполняются настоящими слезами.
Я глубоко вдыхаю. Все, приехали.
– От имени своих предков я принимаю извинение.
Черная Джинса снова хлопает себя по груди.
– Спасибо!
– Как вы ухитрились найти ее? – поражается Землистая.
Энн сияюще улыбается мне.
– Удача!
– Вы чероки на сколько процентов? – спрашивает Красные Очки.
– На четверть.
– На четверть индианка, боже!
– Это просто чудо!
– Я чувствую дух индейских предков!
– По линии отца или матери? – уточняет Красные Очки.
Я тренировала все ответы в метро.
– Матери. Ее отец был чероки.
– У Эмили есть и другое имя, – говорит Энн. Она улыбается не просто тепло, а чуть ли не с материнской гордостью. – Падающая Вода.
– Как прелестно!
– Как живописно!
– Я вижу ее на берегу Колорадо!
Может, лучше на берегу какой-нибудь мексиканской реки?
– Падающая Вода – разве это не название дома Фрэнка Ллойда Райта[49]? – спрашивает Красные Очки.
– О, точно!
– О, идеально!
– Еще одна американская икона!
– Откуда вы родом? – спрашивает Красные Очки.
Или я слишком нервничаю, или на меня так действует отражение города в ее очках, но готова поклясться: она настроена недружелюбно.
– Из Оклахомы. Мы переехали в Висконсин, когда мне было пять лет, из-за работы отца, – отвечаю я.
– Висконсин? Совсем как Райт!
– Может, ее предки были с ним знакомы!
– Может, ее предки его вдохновляли! Скажите нам, Падающая Вода, – кричит Черная Джинса, – он как-то связан с вашей семьей?
– Моя мама выросла возле Талисина[50], – признаюсь я.
– Значит, наверняка!
– Конечно!
Черная Джинса начинает бормотать, что в моем лице отражается американская прерия, и я прячу усмешку. Не умею врать, да? Теперь я не только чероки, но еще и связана с одним из самых знаменитых американских архитекторов, и все проглотили мое вранье как печенье с тарелочки!
Почти все.
– Скажите нам, Падающая Вода… – Красные Очки отодвигает свой стул и медленно подходит к кофейнику на буфете. – Как ты можешь жить в Висконсине, если ты УГВИЮ УВЕТСИАТИ?
Чего?
– Простите?
Красные Очки осторожно дует на свеженалитую чашку кофе и делает маленький глоток.
– Может, я неправильно произношу? У-ГВИ-Ю У-ВЕТ-СИ-А-ТИ.
Произнесла она медленно, но понятнее мне точно не стало. У меня защипало ладони, глаза невольно забегали.
Том вонзает нож в тарталетку с киви.
– На доске написано, – говорит он, перемещая тарталетку себе на блюдце.
Правда? Слава богу. Я шарю глазами по густо усеянной разными предметами доске в поисках слов… слов. Где они? Проходят секунды. Я ощущаю на себе взгляд девяти пар глаз. Стоп… Что там между краем пейзажа Адамса Анселя[51] и перьями из петушиного хвоста?
Я вижу надпись на совершенно неизвестном языке.
– Что за фигня? – бормочет Шахматный Свитер.
Энн наклоняется к его уху и шепчет. Не очень тихо.
– По-моему, Гвен сказала, это ее имя: принцесса Падающая Вода.
Да!
– Ну, мы с семьей часто ездим в Оклахому, но в наши дни роль принцессы племени церемониальная: ну, там, корзины плести, ходить на парады и тому подобное, – говорю я, надеясь, что мой небрежный тон показывает, как мне надоело ездить на платформах для парадов.
– Как принцесса Ди! – восхищается Черная Джинса.
– Да, точно.
Том проглатывает остатки тарталетки, запивает кофе и говорит:
– Эмили, мы снимаем нашу кампанию в январе. Тебе это подходит?
– Да. Я так и планирую. То есть надеюсь! – щебечу я.
Все снова улыбаются.
– Надеюсь, нам удастся ее заказать!
– Невероятно!
– Обязательно надо!
Красные Очки поднимает руку.
– Почему вас зовут не Мужеубийца?
Я издаю тихий смущенный смешок.
Она ждет.
– Э-э, спасибо за комплимент, – помолчав, говорю я.
Она отмахивается:
– Я к тому, что разве вас не должны звать Мужеубийца, как Вилму Мужеубийцу, нынешнего вождя чероки? Если, конечно, под титулом «принцесса» вы понимаете то, что вы из рода вождей, а не «мисс чероки», как чероки называют церемониальную роль, описанную вами?
У меня в голове стало пусто-пусто.
Красные Очки помешивает свой кофе.
– А я-то, глупая, вчера говорила с Вилмой. Которая слыхом не слыхивала о принцессе Падающая Вода.
Теплая, доброжелательная атмосфера в зале индевеет. Девять пар глаз переглядываются. Нет, восемь. Красные Очки буравит взглядом меня.
Первой заговаривает Энн. Она, сморщившись, поворачивает лицо ко мне.
– Эмили, ты ведь чероки? Скажи нам, что хотя бы это правда.
Красные Очки выжидающе смотрит на меня.
– …Ну?
– Нет… вообще-то… я просто… я просто Эмили. Эмили Вудс.
Том разражается хохотом и хлопает. На секунду мне кажется, что еще не все потеряно.
– Значит, ты нас обманула, – тихо говорит Энн.
Я смотрю на стол.
– Ясно! – отрезает Красные Очки. – Спасибо, Эмили. Можете идти.
Я еще сижу, боюсь не удержаться на ногах. Энн с оглушительным щелчком открывает папку.
Колесики моего стула жужжат по ковру. Я скриплю стулом и встаю.
– До свидания.
В ответ молчание. Я как можно тише закрываю за собой дверь.
Глава 10
АХ, КАРИБСКОЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПЕСОК…
Период «чтения»: официальный перерыв между занятиями и сессией. Увидев «чтение» в расписании в первый раз, я мечтательно улыбнулась и представила себе студентов, которые, удобно устроившись в кожаных креслах, медленно переворачивают страницы великих классиков перед огнем, потрескивающим в камине, а снаружи окна тихо заметает снег.
В Батлеровской библиотеке нет каминов, они пожароопасны. Снег есть – внутри, потому что все окна распахнуты так широко, как только позволяют металлические косяки: так студенты пытаются опустить температуру в читальном зале ниже внутриутробной жидкости. Кресла тоже есть, но окружены книгами, конспектами и маркерами, как место преступления – полицейской лентой. Хотите честно? «Чтение» – это просто длиннющая зубрежка.
– Уф-ф-ф! – пыхчу я, честно выполнив норму: просмотрела больше двухсот страниц «Королевы фей» Спенсера. Занятие, для меня сравнимое с восковой эпиляцией в зоне бикини на доске, утыканной острыми гвоздями.
Кстати, об острых предметах: Джордан барабанит своими алыми когтями по открытой странице.
– Послушай меня, милочка! Тебе надо поменять специальность. Мы на экономике таких книжек не читаем.
– А ты послушай меня, ми-илочка! – парирую я с лучшим южным прононсом, на какой только способна. – И не говори мне об этом предмете!
– Экономика, экономика, – заводит она речитативом.
На нас шикают.
– Черт! – Джордан переходит на шепот. – Когда уезжаешь?
– Завтра утром. Наверное.
Пикси поднимает глаза, хотя ее маркер продолжает двигаться.
– И куда это?
– В Доминиканскую Республику. Наверное, – подчеркиваю я, скрещивая пальцы, чтобы не сглазить. Нельзя говорить, что заказ на тебя есть, пока его не подтвердили. Хватит с меня невезения, особенно после этого ужаса с «Франклин Парклин» две недели назад.
Не прошло и пары секунд после моего возвращения из «Софер Фитцджеральд», как ко мне в комнату влетел Байрон.
– Что там, черт возьми, случилось?!
– Они поняли, что я не чероки, – ответила я.
Мои щеки еще пылали от унижения.
– Я понял, что они поняли! – оборвал меня Байрон. – Я спрашиваю, как это случилось?
Когда я устраивалась к Байрону, то боялась, что его йоговские повадки начнут меня раздражать. Больше не боюсь. Я сглотнула и подробно рассказала о встрече.
– И это все? Могла бы выкрутиться! Могла бы сказать, что Вилма Мужеубийца – твоя тетя, или что она вышла замуж повторно, или еще что-нибудь!
– Они говорили с Вилмой лично, – напомнила я.
– Ну сказала бы хоть что-нибудь! – не успокаивался Байрон.
– Слушай, Байрон, мне очень жаль! Но мы договаривались, что я не принцесса, а просто на четверть чероки, ты помнишь?
Байрон выдохнул. Ураганный порыв ветра прямо мне в ухо.
– Милочка, тут столько всего происходило, что это выскочило у меня из головы! В любом случае, ты только что опозорила меня, опозорила агентство, а главное – опозорила себя. Девять человек теперь считают тебя обманщицей, и, честно говоря, это повредит твоей репутации.
Это не просто унижение. Это катастрофа! Меньше чем за шестьдесят секунд я превратила рекламную кампанию стоимостью в шестьдесят тысяч долларов в угрозу собственной карьере.
– Мне очень жаль, – пробормотала я.
– Не жалей, а давай работать дальше, – продолжил Байрон неожиданно масляным тоном. – А что будет за работа, я уже знаю…
Пикси взволнованно ставит маркером желтые точки на моем плече.
– Очуметь! Ты летишь на Карибы завтра? Перед самой сессией?!
– Возможно.
– Это сумасшествие! Зачем?
– Ш-ш-ш! – Девушка, которая, как мы подозреваем, живет в библиотеке, стучит по одной из двадцати пустых банок из-под содовой, стоящих перед ней в ряд, и сердито смотрит на нас.
Самым тихим шепотом, на какой только способна, я выкладываю подругам все, что знаю. Работа – редакционный материал для итальянского журнала «Леи». Шестнадцать страниц купальников, снимает бывший австралиец по имени Тедди Макинтайр.
– Шестнадцать страниц – это много? – спрашивает Джордан.
– Для портфолио просто супер.
Пикси качает головой:
– Не понимаю! Как они могут быть не уверены? Вылет завтра утром. Разве им не нужно купить тебе билет?
– У них зарезервированы и билет, и гостиничный номер, но на Модель Икс или еще на какой-нибудь псевдоним. Когда они окончательно выберут девушку, перезвонят и изменят фамилию.
– Кошмар! – возмущается Пикси. – Когда ты вернешься?
– Через три дня.
– Когда у тебя первый экзамен?
– Через четыре.
– С ума сошла!
– По-моему, ты уже все сказала, Пикси-Палочка, – говорит Джордан.
– Не называй меня так!
– Ш-Ш-Ш!
Пикси и Джордан с возмущением таращатся друг на друга. У них теперь такое хобби.
В октябре с первыми осенними листьями разлетелись слухи о летней любовной трагедии Пикси. Выяснилось, что в конце августа Пикси умудрилась сделать минет Тору (бойфренду своей лучшей подруги, Александры) в туалете поместья его родителей. Все бы ничего, но в то утро Александра выпила два эспрессо с двумя стаканами свежевыжатого апельсинового сока и ей было просто необходимо посетить то же заведение. Последствия для Пикси были тяжелейшими: полный остракизм как со стороны Гротонов (Пикси), так и со стороны Эндоверов (Александра и Тор). Пикси часами выла под одеялом: «А Алекс три дня в неделю спала с эквадорским теннисистом, это что, фиг-ня-я?», пока я не заставила ее иногда вылезать на свет божий. Джордан, которая, несмотря на редкие случаи духовного единения, всегда считала Пикси «жеманной болтушкой, помешанной на искусстве», наконец нашла в ней качество, достойное восхищения: «Так она шлюха!». Пикси, которая раньше пренебрегала Джордан («эта девушка одевается как фейерверк и ругается как пьяный моряк») решила, что в ее положении не стоит крутить носом. Так они и подружились.
Джордан возвращается к экономике, Пикси – к истории искусств, а я смотрю на свою стопку книг и пытаюсь совладать с нарастающей паникой. Спенсер готов, но меня еще ждут Ньютон, Мильтон, Макиавелли и Августин, а еще куча французской грамматики и вокабуляра, добрую часть которого я увижу впервые. Как я умудрилась так отстать? Когда? Все из-за этих собеседований – не только по пятницам, но и в другие дни, между занятиями – и фотопроб по выходным. Они отняли больше времени, чем я думала.
Я берусь за Мильтона – и бросаю. Как-то же я получила на аттестации в середине семестра 98 баллов! Больше, чем у всех остальных. Как-нибудь сдам. Лучше поучу будущее время.
Je parlerai
Tu parleras… [52]
Кого я пытаюсь обмануть? Я тихонько выхожу из библиотеки.
Коридор пуст и тих, широкая полоса линолеума взрезана редкими лучами ламп, но, проходя мимо читальных залов, я вижу, что все места заняты, все носы уткнулись в книги. Вдруг мне становится тесно и душно, и тусклый свет давит на меня весом всего мира – многих миров – будущего. Зря это, думаю я. Зря я уезжаю. Подойдя к телефонной будке, я уже в этом уверена и мысленно молю: господи, пожалуйста, сделай так, чтобы все отменилось!
– Поздравляю! – кричит Байрон. – Тебя взяли!
Если раньше воздух казался мне душным, теперь он густой, как гороховый суп.
– Прекрасно, Грета! Прекрасно! Теперь чуть расставь ножки!
Я закладываю книгу пальцем и подаюсь вперед. Колени Греты скользят по мягкому песку.
– Хорошо! – кричит Тедди. Щелк. – Еще шире!
Ноги Греты продолжают движение. Торс опускается ниже. Руки прижимаются к слегка загорелым бедрам. Голова откидывается. Густые золотые пряди сверкают на солнце… и беспорядочно рассыпаются.
– Волосы! – кричит Тедди.
Волосы Греты укрощают, но следующий порыв ветра тут же растрепывает их.
– Ладно, сама работай!
Грета поворачивается к океану. Волосы сдувает назад. Тедди бежит к воде, не снимая пальца с кнопки затвора. Модель застенчиво улыбается в объектив и игриво проводит пальцем по шву купальника.
– Хорошо! – Щелк. – Да! – Щелк. – Вот оно! – Щелк. Щелк.
На встрече с Тедди Макинтайром я увидела, что стены студии оклеены обложками журналов с супермоделями семидесятых: Джиа, Иман, Дженис. Я засомневалась: динозавр какой-то! Но Байрон быстро меня переубедил. «Тедди сказал, ты свежее лицо, ты выделяешься, ты красивая и он должен с тобой работать!» И я поняла: даже если звезда Тедди закатилась – что с того? Моя и так застряла на уровне леса, если вообще поднималась. Тедди все равно может дать мне толчок. К тому же, как подчеркнул Байрон, в заказ входит шестнадцать страниц редакционного материала, а на съемки отведено всего семьдесят два часа. Готовиться к экзаменам можно в самолете.
– О'кей, Грета, поддай жару! Сейчас нужно больше экспрессии!
Пока что все мое внимание поглощают не учебники, а Грета. Зеленоглазая пышногрудая блондинка. Девушка, украсившая собой обложку «Спортс иллюстрейтед», посвященного купальникам («И Бог создал Грету!» – гласила надпись). Я чувствовала себя гимнасткой, которая приехала на первые в жизни соревнования и узнала, что выступает сразу после Мэри Лу Реттон.
Как быть лучше идеала?
– Пленку!
Тедди бросает фотоаппарат Лотару, второму ассистенту, тот ему – другой фотоаппарат. Грета щурится:
– Солнце яркое!
Тедди качает головой.
– Мы не можем поставить ширму. Слишком ветрено.
Она поворачивается к Джиллиане, редактору отдела моды «Леи» – в этой поездке она наш главный стилист.
– Тогда можно мне очки?
– Извини, в этом сюжете у нас нет очков, – отвечает та.
– А шляпу?
– Извини.
– А…
– О боже, Грета, сама справишься! – обрывает ее Тедди.
Девушка не строит из себя примадонну. Солнце действительно яркое. И еще ветер. На рассвете мы вышли из гостиницы и приплыли на рыбацкой лодке в эту пустынную бухту. Сначала все было здорово, но теперь солнце жарит как сумасшедшее, а ветер задувает мелкий белый песок в глаза и рот.
Тедди смотрит в видоискатель.
– Поехали!
Грета улыбается и откидывает голову назад. Раньше я думала, что эта поза значит: «О-о-о, какое приятное солнце!» Оказалось, «О-о-о, мои бедные глазки!» Полдюжины снимков в разных степенях восторга, и Грета переходит к другим хитростям, чтобы спасти сетчатку от солнца. Сначала надо посмотреть на какой-нибудь участок пляжа, а потом на свой купальник. Поза, которая, казалось бы, говорит: «Вы только гляньте, как я хороша!», на самом деле означает: «Ах, лифчик из темной лайкры, как приятно на тебя смотреть после противного белого песка!».
– Отлично! – Щелк. Щелк. – Отлично! Маневры супермодели на солнце действительно выглядят отлично. Причем она не прикрывает глаза рукой и не улыбается до ушей, как сделала я в первый и пока последний раз перед камерой Тедди.
– Ты что вытворяешь? – закричал на меня Тедди. – Где рука?
Ой. Я передвинула руку с бока на бедро.
– Не эта!
Ой-ой. Я передвинула вторую руку на другое бедро.
Тедди смотрел на эту позу молча, что с учетом всех обстоятельств я приняла за хороший знак – пока он не опустил фотоаппарат.
– Эмили, это не конкурс культуристок! – заорал он. – Ты модель, так двигайся КАК МОДЕЛЬ!
Да-да, Тедди Макинтайр – козел. К сожалению, этот козел тоже иногда прав. До сих пор я снималась только для каталогов или рекламных проспектов, где позирование сводится к следующему: правая стопа вперед, правое бедро смотрит в камеру, туловище чуть назад и в сторону, но не прямо, чтобы не казаться толще. Потом идет серия мелких вариаций: рука на бедре, рука у воротника или, что самое удобное, в кармане. Разные выражения лица – смотрим в объектив и в сторону, улыбаемся с зубами и без, – и поза меняется, т. е. вперед идет левая стопа. Если ты совсем разошлась, можно попробовать качающуюся походку.
– Эмили, зачем ты ХОДИШЬ НА МЕСТЕ, когда перед тобой ЦЕЛЫЙ ПЛЯЖ?
…Как я уже говорила, все это для каталогов. Позировать для редакционного материала – совсем другое. Насколько другое, я не имею понятия, потому так внимательно изучаю Грету.
– Готово! – Тедди бросает Лотару фотоаппарат и объявляет, что идет с Хьюго (первым ассистентом) и Джиллианой проверить ветер в соседней бухте. Остальные (Грета, Ровена – парикмахерша из Гарлема, которая курит травку, травит байки и шумно жует резинку – и Винсент – визажист, с которым я работала у Конрада) идут прямиком к пенопластовому холодильнику под брезентовым навесом, где сижу я.
Я открываю холодильник. С моих колен соскальзывает книга.
– О, это что? – говорит Ро, живо ее подхватывая. – Ух, какая клубничка!
У Ро в руках «Потерянный рай».
– Увы, нет.
Но Ро уже разобралась сама.
– «…Ты, кинувшись вдогон, кричал: «Вернись, Прекраснейшая Ева! От кого бежишь?..»[53]» Это не пляжное чтение! – объявляет она.
– Согласна.
– Тогда зачем читаешь?
– Задали.
– Эмили учится в Колумбийском университете, – объясняет Винсент.
– Колумбийском? Боже правый, да ты гений! – восхищается Ро.
Я смеюсь:
– Хорошо бы!
Грета, все еще в серебристом бикини «Клод Монтана», опускается на свободное местечко на полотенце Ро и берет мою книгу. Когда я перебирала словарные карточки по французскому, взгляд Греты (которая, как я узнала из статьи в «Спортс иллюстрейтед», родилась в Чехии, говорит на четырех языках и «немножко» на пятом – так европейцы говорят о языке, который они знают лучше, чем тот, с которым ты тщетно борешься с седьмого класса) был вежливым, но не очень заинтересованным. А 281-страничная эпическая поэма семнадцатого века на Грету производит впечатление. Я сразу поняла, что она не глупая, но не спрашиваю, где учится. Я еще не работала с моделью, которая проучилась в университете больше года.
Ро хлопает по своему полотенцу:
– Давай-ка, мисс Гениальность, добро пожаловать в мой салон. Тебя снимают следующей.
Мое лицо вытягивается.
Ро хмуро ворчит:
– А что печального?
– Нет, я… Я просто… Ну… Я просто не понимаю, что делать!
