Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Во мне вспыхивает злость. Я смотрю на своих друзей и мои глаза, словно лассо, связывают всех вместе. В конце концов, они же поддержали мою идею! И даже неплохо провели время. Так зачем все портить? Ну, с меня хватит!
– Если все здесь такие глупые и страшные, почему бы вам не уйти?
У них отваливаются челюсти. Потом начинаются протесты.
– Эй… нет, Эмили, мы просто шутили!
– Да, вечеринка классная!
Вымученные улыбки. Встревоженные взгляды. К чертям это все, я ухожу.
– Пока! – Я вскакиваю.
Бросаюсь прочь, но застреваю в толпе, которая спускается по лестнице. Я уже почти продвинулась вперед – все в порядке, – и тут меня трогают за плечо. Джордан хочет извиниться? Хини? Я оборачиваюсь. Это модный редактор Полли Меллен.
– Хорошая фотография, – говорит она. Дональд Трамп кивает.
– Да, шикарная и элегантная, мне нравится.
– Кто снимал? – спрашивает Марла Мейплз.
Я не имею понятия, о чем они говорят, пока Полли не указывает пальцем на лестницу, туда, где висит дюжина черно-белых фотографий над пролетом. Я уже видела их раньше: обычный ассортимент любого кафе: бульвар в дождливую ночь, натюрморт с грушами, обнаженная женщина с жемчугом…
Я вижу. И мои друзья тоже.
– Это… Эмили?
– Не может быть!
– Ш-ш!
Вот теперь я точно уйду. Я расталкиваю людей и бегу вниз по лестнице, мне нужен воздух. Время подумать. Прочистить голову. Выйдя на улицу, бегу. Потом – час спустя? Два? Кто знает? – я уже в парке у Вашингтон-сквер. Я опускаюсь на скамейку и роняю голову на руки.
Скамейку окружают продавцы наркотиков.
– Скажи, скажи, – шипят они, – что нужно хорошенькой девушке?
Здесь глупо покупать наркотики. Рискованно. Это парк, общественное место, у всех на виду, и кто знает, какого они качества? Скорее всего, поддельные или, еще хуже, смешаны с какой-нибудь отравой. И вообще, я уже давно их не принимала. И никогда сама не покупала.
Кокаин обжигает нос изнутри, но сейчас боль даже приятна. Я брожу по парку, обхожу его по периметру, как вырвавшееся из клетки животное, а потом спасаюсь в столовке неподалеку. Посетители – в основном студенты из Нью-Йоркского. Они все заходят и заходят, по двое и трое, у них налитые кровью глаза и покрасневшие лица, не от зубрежки – пока нет, – от вечеринок в честь начала осеннего семестра. Они веселые. Раскаты смеха заполняют зал.
Я больше не могу. Не могу жить в двух мирах.
Снова выйдя на улицу, я нюхаю кокаин. Я хожу. Несколько часов спустя – сколько, не знаю, не слежу за временем, – уже белый день. Я кое-как добираюсь до «Шик».
– Эмили, вот ты где! Я только что звони… – Байрон замечает мой размазанный макияж, все то же платье с металлическими пайетками, и прикрывает рот рукой. – Что с тобой? – ахает он. – Что происходит?
– Много чего, – говорю я. – Я бросаю учебу.
Глава «Шик» прижимает меня к груди. Улыбается. Я улыбаюсь в ответ. И если в следующие радостные минуты он и замечает, что мои зрачки великоваты, а ноздри немного опухли, он ничего об этом не говорит, совсем ничего.
Глава 27
ВСЕ БУДЕТ ДЖАЗ
Кофе «Да Винчи»: «Девушка его мечты». 30-секундный ролик. День 1 из 2. Место: Студии «Силверкап». Режиссер: Флавио Эспозито. Прическа: Ровена Джонс. Макияж: Винсент де Лонги. Снимаются: Эмили Вудс, Джастин Филдс. Вызов на площадку: Эмили Вудс – 8.00, Джастин Филдс – 11.00. Начало съемок: 12.00.
В семь утра я устраиваюсь на кожаном сиденье таун-кара, который везет меня в киностудию «Силверкап», и в очередной раз пролистываю заметки по съемкам. Сюжет ролика прост. Начинается с того, что Джастин Филдс видит во сне девушку. Вечером он идет в джаз-клуб и она там – девушка его мечты – поет на сцене. Потом они вдвоем в кадре, целуются на балконе нью-йоркского пентхауса, несколько кадров с рекламируемым товаром – как они обмениваются горячими взглядами над дымящимися чашечками эспрессо – и все! Съемка окончена. Никакой обнаженки. Мне даже не нужно открывать рот, только в сцене в кабаре я делаю вид, что пою. Как сказала вчера вечером Джастина: «Эта работа – легкие деньги».
И все-таки я нервничаю из-за Джастина Филдса. В детстве я стремилась посмотреть все фильмы с ним. Джастин был почти везде, как популярный актер новой волны, но всегда на втором плане: застенчивый и чувствительный, чья любовь к героине была обречена на отсутствие взаимности, потому что его проникновенные глаза и губки бантиком выглядели гораздо лучше страдающими. «Выбери меня, Джастин» – шептала я в темноте экрану. Мне хотелось его утешить, снять боль своими поцелуями. Это желание не покидало меня, даже когда фунты отжатого железа и значительное увеличение мышечной массы помогали Джастину наконец добиться благосклонности девушки. В «Пике интереса», где Джастин играл юного искателя приключений, который не убоялся кислородной недостаточности и обморожения ради последнего танго на вершине Эвереста, я стала тибеткой, умирающей у него на руках. В «Колодце добра», когда Джастин, полицейский-новичок, наткнулся на ангела, свалившегося прямо с небес в пятидесятифутовый колодец, это мое крыло он отказывался отпустить. А в «Дьявольских колоколах», когда Джастин женился на своей любви из старших классов и тут же обнаружил, что она исчадье Сатаны… ну, хорошо, может, с Демонеттой я себя отождествляла не с такой готовностью, и все же, когда он пронзил ее сердце колом, по моему лицу текли слезы. Да, Джастин Филдс всегда был для меня актером, ради которого я ходила в кино – а сейчас я вот-вот буду пить с ним кофе.
Я выхожу из лимузина перед студией, и меня тут же встречает Стив.
– Я третий ассистент режиссера, – информирует он меня, постучав по своему планшету и вытащив из брюк уоки-токи, сообщает кому-то, что прибыл «талант номер два». – Моя задача – отвести вас на площадку, к парикмахеру и визажисту, в столовую…
Стив открывает дверь.
– Вот и столовая!
Сначала мне в нос бьет запах бекона: жирного и жареного. Потом я вижу повара в колпаке, который разбивает яйца на шипящую сковороду.
– Такое у нас на студии обслуживание, – объясняет Стив и подводит меня ближе. – Чего твоей душеньке угодно? Яичницы? Вафель? Гренок? Блинчиков? Йогурта с фруктами? Или хочешь сосиску, яйцо и кусочек сыра на печенье с пахтой? Я как раз одно печеньице съел, между прочим, очень неплохо, особенно с гарниром из кашки. Гранолу? Жареную картошечку? Еще чего-нибудь? – Он разводит планшетом, указывая на дюжину стеклянных канистр, переполненных лакрицей, батончиками «Кит-Кат», вафлями, желатинками и прочими сладостями. – Или, если часик подождешь, будут свежие печенья с шоколадной крошкой.
– Полчаса, – говорит повар. – Есть и без крошки.
Столовая на студии – это сущий ад.
Я уношу оттуда ноги, захватив чашку эспрессо и два пакетика подсластителя, и клянусь никогда не возвращаться, несмотря на отчаянные вопли, доносящиеся из живота. К счастью, как только я попадаю в гримерку, меня есть кому отвлечь.
– Чао, мисс Гений!
– Чао, белла!
Это Ро и Винсент, моя любимая команда стилистов с тех самых пор, как мы летали в Доминиканскую Республику. Мы обнимаемся Винсент пока завтракает, так что начинаем с прически. Ро намочила мне волосы и втирает гель. Вдруг она замирает и наклоняется через мое плечо.
– Это что?
Я показываю ей обложку: «Неудобная женщина», Доминик Данн.
– Только не говори мне, что вам такое задают, – говорит она.
– Не буду.
Ро берется за прядь моих волос и роняет ее.
– У тебя хватает времени на чтение всякой белиберды и на домашние задания? Чему вас там вообще в этой Лиге Плюща учат?
– Ничему. Я бросила.
– Что-о-о?!
Я неловко ерзаю, вдруг вспоминая, что Ро отправила в институт двоих племянниц.
– Я бросила учебу.
Винсент ухмыляется.
– Давно пора!
– Винсент! – Ро шлепает его по плечу. – Как ты можешь? Эмили училась в Колумбийском!
– Вот именно. Ее карьера никуда не двигалась, – парирует Винсент. – Эм, не обижайся, но каталоги «Стивенс» и «Брук бразерс» – билет в одну сторону, причем совсем не в звездную.
– Вот именно, – говорю я.
– Вот именно что? – спрашивает Ро. – У девочки другие интересы, она же гений!
– Вот тут ты как раз ошибаешься, – говорю я и становлюсь на сторону Винсента, правда, неохотно. – В Колумбийском я училась ниже среднего, не выделялась – и уж точно я не гений.
– Но тебе нравилось учиться! – не успокаивается она. – Как же твои занятия! И подруги!
Подруги… В тот день, когда я поехала в университет за вещами, я села в общей комнате с Джордан, Мохини и Пикси и сообщила им о своем решении. Они как будто расстроились, но почти ничего не говорили: какой смысл? Я уже ходила к казначею: все подписано. Кроме того, как выразилась Пикси, «Письмена на стене уже проступили, а мы умеем читать». Мы просто обнялись и попрощались. «Мы ведь будем дружить, правда?» – спросила я. По моим щекам текли слезы, чего я не ожидала: ведь это был мой выбор.
«Даже очень», – заверила меня Мохини. «Я скоро вернусь, – поклялась я. – А пока мы будем завтракать каждую субботу в «Томз дайнер», правда?» «Правда», – сказала Джордан.
– Я вернусь, – говорю я стилистам. – Я бросила учебу, но не навсегда.
Ро поджимает губы.
– Конечно, – утешает меня Винсент. – А пока что поснимаешься в клипах, на обложках и в ролике с Джастином Филдсом. Ты на пути к успеху.
* * *
Трещит уоки-токи.
– Она идет?
Стив вопросительно смотрит на Джемисона, стилиста, который окидывает взглядом ряд пуговиц вдоль моего позвоночника.
– Пять минут, – говорит он.
Стив повторяет это в трубку.
– Хорошо, но не больше, – передает он и закрывает за собой дверь.
– Боже, ну и народ: скорей, скорей, скорей! – ворчит Джемисон, хотя на самом деле прошло почти четыре часа и мне уже больно сидеть. Гримировка для видеосъемок всегда занимает больше времени, чем для печати. Мощный свет и очень крупные планы требуют толстого слоя тональника, на несколько тонов темнее твоего природного тона (если он будет светлее, лицо покажется размытым), который накладывается очень ровно на каждый квадратный дюйм открытой кожи (схалтуришь, и будет «шея диктора» – комбинация из темного лица и бледной шеи, от которой любой профессиональный визажист приходит в ужас). Но сегодня надо мной стараются особенно долго. Ро и Винсент черпали свое вдохновение в образах из фильма Феллини «Сладкая жизнь», что как нельзя кстати, ведь мода шестидесятых снова актуальна. Однако на одни только черные широкие стрелки, накладные ресницы, подведенные брови и бледные губы потребовалось полтора часа. Столько же – на прическу. Сложная конструкция, которую начесали, подняли на макушке, а концы завили и просушили феном. Прическа красивая и мне идет, но, стоя перед зеркалом в гримерной, я не могу оторвать глаз от платья. Плотно облегающее, до пола, в черной сеточке с аппликациями виноградных лоз тон в тон в самых подходящих местах, такое платье не позволяет надеть трусики, набрать хоть грамм лишнего веса или стесняться.
Джемисон застегивает последнюю пуговицу, поправляет ворот и оценивающе заглядывает через мое плечо.
– Как? – шепчет он. – Нравится?
– А как это может не нравиться? Платье неописуемой красоты.
– Если оно на тебе. – Он улыбается и стискивает мои бедра. – Хочешь его? Могу позвонить Софи в «Голтье» и получить тебе скидку: скорее всего, тридцать процентов.
Я поворачиваюсь боком и изучаю себя в зеркале.
– Тридцать процентов с чего?
– С шести тысяч.
Я чуть не поперхнулась.
– Может, удастся выговорить сорок процентов. Позвонить?
Я смотрю на себя сзади. Потом снова сбоку. Потом спереди.
– Ага… на всякий случай.
Дверь открывается.
– Кхм-кхм! – говорит Стив.
Мы скользим по коридору, и мое сердце бьется все сильнее: Джастин. Джастин. Осталось всего несколько минут.
В студии размером с самолетный ангар тысячеваттовые лампы заливают очень похожий на настоящий джаз-клуб с темно-зелеными стенами, винтажными постерами великих джазистов, чуть потертыми банкетками и несколькими столиками со свечами, за которыми сидят статисты. Вокруг снуют стилисты, кому-то вручая бокал, кому-то меняя галстук. В углу два рабочих сцены проверяют оптимальный уровень «дыма»… и это перед камерой. А за ней толпится целая куча людей в костюмах. Я предполагала, что для съемок рекламного ролика нужно руководство, но сорок начальников?
– Кинозвезды умеют собирать толпы, – говорит Джемисон, замечая мое удивление.
Точно. Из толпы выходит мужчина – невысокий, щуплый, с массой темных кудряшек, в очках в тяжелой четырехугольной оправе и джинсах, поддернутых до самых ребер: Флавио, режиссер. Я встречалась с ним на втором собеседовании. Он сжимает в коротких пальцах сигарету.
– Наконец она соизволила к нам присоединиться! – говорит он, стряхивая пепел. – Ведем ее на сцену, быстро!
– Ого, настроеньице… – шепчу я.
– Ходят слухи, его только что бросила подруга, причем с ребенком, – шепчет Джемисон. – Он все утро чернее тучи.
Прелестно. Просто прелестно. Я следую за третьим ассистентом режиссера, а тот – за вторым. Джемисон приподнимает мой подол. Мы медленно поднимаемся по боковой лестнице, пока не доходим до моего места: в центре сцены. Когда свет отрегулирован и Джемисон меняет мои шлепки на туфли, я улыбаюсь и помахиваю статистам. Некоторые улыбаются, но большинство сидит с каменными лицами, особенно женщины. Ну да. Они же все актеры. Уверена, многие из них хотели бы походить в туфлях «Маноло», получить мой чек.
Под сценой толпа начальников разделилась и собралась вокруг двух мониторов. Флавио откашливается.
– Повернитесь вправо! – лает он.
Поворачиваюсь.
– Влево!
Поворачиваюсь. Между столиками пробегает женщина в темно-синем костюме в тонкую полоску, приседает, внимательно всматриваясь в меня, и так же быстро убегает.
– Берите микрофон и притворяйтесь, что поете!
Пока я это делаю, подбегает и убегает еще один начальник. У мониторов начался шепот. Мне становится немного не по себе.
Так проходит еще несколько минут, и Джемисон подставляет мне локоть.
– Ну-ка, куколка, пошли со мной.
– Что случилось? – спрашиваю я. – Что-то с платьем?
– Нет… – Мы идем довольно быстро. Мне с трудом удается не застрять каблуками в металлических ступеньках. – Им очень нравится твой образ, особенно платье, но они решили, что нужны другие серьги – ну, и еще кое-что… – Мы входим в гримерку. Джемисон закрывает дверь и подпирает ее. – Нужно разобраться вот с этим. – Он указывает на мой пах.
Поверьте: такие слова и жест – отнюдь не самая приятная комбинация. Отнюдь. Я краснею, подхожу к зеркалу и изучаю свой пах в поисках… чего? Выбившегося волоска? Но все закрыто цветком.
– Я ничего не вижу, – наконец признаюсь я.
– Расставь ноги, – говорит Джемисон.
Еще одна малоприятная фраза. Я расставляю ноги. Сначала ничего не видно, а потом… тоненькая линия. О боже…
– Джемисон, пожалуйста, не говори мне, что видно мой тампон!
– Только ниточку, – говорит он.
– Ну, я думала…
– …и только когда ты двигаешься. Все дело в свете, он слишком сильный, – быстро говорит он. – Понимаешь, часть рекламщиков думает, что это не проблема, что ты можешь просто сдвинуть ноги. Но другие решили, что это может слишком ограничить твои движения. Все сошлись на том, что нужно с этим что-то сделать.
Об упавших на пляже купальных трусиках, когда мне было десять лет, можно забыть. Целая студия рекламщиков, которые обсуждают мой тампон – вот самая неловкая ситуация из всех, в каких я когда-либо бывала.
– Но, Джемисон, – говорю я, когда ко мне возвращается дар речи, – если я достану тампон, у нас будут проблемы похуже, чем ниточка.
Стилист содрогается: тампоны, кровь – девушки такие… мерзкие!
– Я не говорил, что его надо достать! – поспешно говорит он, словно я уже собираюсь выстрелить своим тампоном прямо в него. – Я сказал, «разобраться с ним», имея в виду ниточку. Вот так. – Он достает ножницы.
– А… поняла. – Я протягиваю руку.
Джемисон отдергивает руку.
– Детка, если ты думаешь, что я позволю тебе наклониться и испортить эту идеальную фризуру, ты заблуждаешься. Потому что, бог мне судья, я видел гнев Ро и могу доказать это шрамами. Я пойду другим путем.
Теперь мой черед содрогнуться.
– Вот именно. – Джемисон раскрывает ножницы. Блеснула заостренная сталь. – Держись за стойку, – советует он. – А глаза, пожалуй, закрой.
«Послеоперационный период» я переживаю на сцене, отчаянно стараясь думать о чем угодно, кроме того, сколько людей сейчас рассматривает мой пах. Неожиданно громкость уменьшается, все подаются к дверям, и я понимаю: прибыл Джастин Филдс.
Джастин. Джастин. Моя рука скользит по ручке микрофона, неожиданно влажнея. Джастин. Джастин. Моя любовь старших классов. Джастин. Джастин. Кинозвезда.
Джастин проходит через толпу управленцев, которые пытаются пожать ему руку, и статистов, напускающих на себя безразличный вид, и от меня отрывается кусочек и улетает к стропилам, садится повыше, чтобы лучше видеть то, о чем потом буду рассказывать подругам. Джастин Филдс высокий. Джастин Филдс в темном костюме.
Джастин Филдс поднимается по лестнице. Я поворачиваюсь к нему. Актер появляется по кусочкам: рыжевато-каштановые волосы (довольно длинные и стильно нечесаные), сапфирово-голубые глаза (большие и пронзительные, его лучшая черта), озорная усмешка («секрет его успеха», если верить журналу «Премьер»), гибкая, красивая фигура (мышцы живота скрыты одеждой, но я могу себе представить). Наконец все шесть футов два дюйма улыбающегося Джастина Филдса оказываются передо мной.
– Эмили? – Он протягивает мне руку. – Джастин.
– Привет.
Джастин Филдс меня касается.
– Ого… – Он прижимает руку к груди. – У меня от тебя сердце остановилось.
Мое уже давно остановилось.
Он качает головой. Я ловлю проблеск фирменной усмешки.
– Прости. Надеюсь, я веду себя не слишком нагло.
– О, нет, я просто… – Умираю. – Спасибо. Спасибо, – с запинкой бормочу я. – Это очень мило.
Пронизывающий взгляд.
– Я просто говорю, что вижу, – говорит он.
Джастин Филдс со мной флиртует.
Джастин жестом указывает на микрофон:
– Хорошо поешь?
Я сжимаюсь.
– О, нет! Ужасно! Открываю рот!
– Правда? – Он кажется расстроенным. – Подо что?
– Под Уитни Хьюстон.
У него вырывается тихий стон.
– Уитни? Но почему?!
– Не знаю. Может, они подумали, что большинство моделей не знает джазовых песен, – пожимаю я плечами. – В общем, мне сказали потренироваться под Уитни, что я и сделала.
– Джастин! Эмили! Хватит болтать, нам нужно, чтобы вы заняли места! – одергивает нас Флавио.
– Пока!
Джастин уходит со сцены, и ко мне приближается Флавио, сопя почти как сумчатый дьявол. Я отхожу к краю сцены.
– Так, Эмили, начинаем! – говорит Флавио с легкой одышкой. – Сейчас будет очень сексуальная сцена. Очень сексуальная!
– Ладно.
– И я ее изменил. Я ее немного изменил по сравнению со сценарием.
Изменил? Я нервно глотаю. Когда изменения были к лучшему?
– Что изменили?
Он обводит рукой сцену, включая микрофон и Инструменты позади меня.
– Сегодня с нами лучшие джазмены города. Это, как вы понимаете, было очень недешево.
Флавио делает паузу, чтобы до меня дошло; я и так впечатлена. Лучшие джаз-музыканты Нью-Йорка? В этом ролике они просто дорогой реквизит. Какой в этом смысл?
– И вот я спрашиваю себя; зачем тратить такой талант зря? – продолжает Флавио. – Почему бы не дать вам, талантливым исполнителям, выступить?
Вам?
– Не мне, – нервно говорю я. – Я не талантливый исполнитель.
– Чепуха! Ты просто подстроишься под этих крутых парней и выдашь джайв.
На моей верхней губе сквозь пудру мгновенно проступает пот.
– Простите, вы не могли бы повторить?
– Джайв, Эмили, джайв! – кричит Флавио.
Он говорит «джайв» или «умирай»? Мой голос, когда он наконец ко мне возвращается, дрожит.
– А что с открыванием рта под Уитни Хьюстон?
– Можешь под Уитни… – Флавио делает рукой жест, словно взвешивает что-то на весах – так жестикулируют только иностранцы. – Только будешь петь джайвом.
Я худая и неловкая белая девушка, которой медведь на ухо наступил, – с чего этот парень решил, что я умею петь джайв?
– Петь джайв под Уитни? Это разве возможно?
Меня охватывает паника, и последние слова я уже кричу. Несколько «зрителей» кабаре хихикает. Флавио поднимает брови над очками. Я наклоняюсь к нему и пытаюсь шептать:
– Послушайте, Флавио…
– Осторожно, платье!!! – кричит Джемисон.
– Вы перепутали меня с настоящей певицей кабаре или еще с кем-нибудь, – говорю я, резко возвращаясь в вертикальное положение. – С кем-то, у кого есть талант. С кем-то другим. Я не умею петь джайв.
Флавио презрительно трясет головой и ищет в кармане сигареты.
– Ладно, джайва не надо – и скэта тоже, – добавляет он, словно я тешу себя мыслью о скэте.
Слава богу. Я испускаю такой вздох облегчения, что мои серьги звенят.
– Хорошо – вообще-то, прекрасно… потому что я практичес…
– Будешь просто петь под Уитни.
Пот уже не сочится, а льет ручьем.
– Нет, нет, Флавио, я не могу, я уже говорила на собеседовании, я ужасно пою, и я не думаю…
Он ударяет одной рукой по сцене, а другой, с зажигалкой, чуть меня не подпаливает.
– Слушай меня! Ты будешь петь, и сейчас же!
Клянусь, я не пытаюсь быть «проблемной», но я не умею петь. Правда. Спросите мисс Боузер, мою учительницу музыки в средних классах. Каждый год она смотрела на меня, вздыхала и махала рукой приблизительно в том направлении, где сидели мальчики, даже не утруждая себя выбором конкретного места. В результате я пою совершенно никак, а когда я закончила средние классы, думаю, и мне, и ей показалось, что мир зазвучал лучше. Менять эту ситуацию сегодня я не намерена.
К тому же пение меня просто приводит в ужас.
– Я не умею петь, Флавио, не умею! – шепчу я умоляюще.
Флавио сдергивает с себя очки. Его глаза как асфальт, жесткие и ничего не выражающие.
– Ерунда! Все могут петь, Эмили, это как ходить! А теперь перестань тратить наше время и работай!
Я не знаю, что делать. Я поднимаю глаза. Все молчат. На Меня пристально смотрят восемьдесят пар глаз, включая Джастина, который сидит за столиком впереди в свете прожекторов. Видимо, моя паника очевидна, потому что он ухмыляется своей озорной ухмылкой, посылает мне воздушный поцелуй и начинает хлопать и скандировать:
– Э-ми-ли! Э-ми-ли!
Другие, заключив по его поведению, что мне не хватает только ободрения, к нему присоединяются.
– Э-ми-ли! Э-ми-ли!
– Ладно, – говорю я. – Давайте.
Флавио направляется к камере.
– Отлично, поехали! Ребята, разогревайтесь.
– Мисс Вудс?
Я оборачиваюсь и вижу басиста.
– С какой песни вы бы хотели начать?
Я пою больше двух часов подряд. Пятнадцать минут «Fly Me to the Moon»[95], и Флавио ревет в уоки-токи: «забыть Фрэнка». Еще через пятнадцать минут мой джазовый репертуар истощился. Я перехожу к Арите и пою «Respect»[96], а потом «Lola»[97]. Это песни из моей любимой «сборки для Дивы», но я не чувствую себя дивой. Я чувствую себя омерзительно. В конце концов, трудно быть «секси, секси, секси», как кричит мне Флавио, когда ты мяукаешь как тонущая кошка.
– Сделай вид, что микрофон – гигантский член! – кричит Флавио. – Позабавься с ним!
Мне следовало бы накричать на него в ответ. Что-нибудь вроде: «Флавио, клянусь богом, если ты еще хоть раз скажешь слово «член», я запихну этот микрофон туда, где не светит солнце».
Но я не кричу. Я пою.
– Никогда не думал, что заскучаю по Уитни, – шутит Джастин, когда мы идем по коридору.
Я вяло улыбаюсь. Самое странное во всей этой истории было то, что, как бы плохо я ни пела, Джастин и статисты сияли и аплодировали в полном экстазе. (То есть пока камеры были включены. Между дублями я слышала хихиканья, а то и взрывы злорадного хохота.)
– Бедняжка! – говорю я Джастину, выпячивая нижнюю губу. – Как трудно тебе было играть!
– Нет, просто… – Он достает из кармана пиджака серебряную фляжку.
Неужели…
– Не может быть!
– Очень даже может, – говорит Джастин. – Я подлил себе в кофе виски.
Если вспомнить, вид у него был и вправду довольный.
– Не удивляюсь. Я и не думала, что ты настолько хороший актер, – поддеваю его я.
– Слышать такое от талантливой певицы особенно обидно, – парирует Джастин.
Мы пришли к моей гримерной. Я собираюсь ударить Джастина кулаком по руке, но он ловит меня за руку и держит, поворачивая так, чтобы я уперлась спиной в стену. Его синие глаза сверкают. И снова эта бесовская ухмылка. Он проводит пальцами по моей руке.
– К счастью, у тебя есть другие достоинства, – шепчет он.
– А у тебя, должно быть, глаза алкоголем залиты.
– Эмили… – Голос Стива доносится до нас через коридор. – Скоро подъедет машина.
Я отстраняюсь.
– Хорошо, спасибо!
Он переводит взгляд с меня на Джастина.
– Тебе еще что-нибудь нужно?
– Нет, спасибо! До завтра!
– До завтра!
Я смотрю на Джастина, и мне вдруг становится неловко.
– Ну, спасибо, что меня провел. Сегодня было весело, – говорю я, хотя весело не было. Сейчас лучше.
Джастин хмурится.
– Было весело? Было? Кто сказал, что все уже закончилось? Я выпил четыре чашки кофе и почти все… – Он трясет своей фляжкой, которая, судя по звуку, действительно почти пуста. – И я готов ехать, так что поторопись, переодевайся, и я свожу тебя куда-нибудь. Поужинаем, сходим по клубам…
Джастин Филдс приглашает меня на свидание.
Его синие глаза близко, еще ближе. Губы касаются моего уха.
– Или еще лучше. У меня номер-люкс в «Ройялтоне». Можем поехать прямо туда.
Ах! Я слабею и приникаю к стене, пока выключатель не врезается в поясницу, приводя меня в чувство.
– Сегодня? О, Джастин, я не могу!
– М-м-м? – Он отводит в сторону мои волосы. – Ты шутишь.
Я сжимаю пальцами его запястья.
– Вообще-то нет. Дело в Байроне – это мой агент, понимаешь? Он хочет, чтобы я пошла с ним на пару вечеринок.
– Я с тобой.
Пауза. Скоро сезон показов, и надо знакомиться с редакторами и дизайнерами – «продвижение карьеры», как говорит Байрон. Но если я приведу Джастина, он придет в такой экстаз, что обо мне совсем забудет. С другой стороны, со мной будет Джастин Филдс…
– Ладно. Звучит неплохо!
Тут Джастин натягивает поводья.
– Приумерь свой пыл! – холодно говорит он.
– Нет! Я серьезно! Поехали с нами! Тебе понравится!
Он отходит, выпускает меня.
– Не думаю.
– Ну, может, тогда завтра? Я свободна завтра. Увидимся, да? Ладно, увидимся! Ну, пока!
Я забегаю в гримерку и закрываю дверь. Боже, я все испортила – а он, как он разозлился! Только такой странный взгляд в конце… Джастин казался почему-то… удивленным. Не верится, что для него это так важно. С другой стороны, Джастин – кинозвезда, ему вряд ли часто говорят «нет».
– Вот ты где! – из гардеробной рысью выбегает Джемисон. – Отличные новости! Я только что говорил по телефону с Софи. Тебе дают сорок процентов… Эмили! Платье!
– А… да! – Я встряхиваю волосами, словно чтобы забыть последние три минуты, и быстро подхожу к зеркалу. – Правда? Такая большая скидка?
– Да, благодаря мне. И, Эмили, если хочешь знать мое мнение, надо брать. По такой цене оно как украдено! И выглядит потрясающе. Убийственно!
Я снова рассматриваю платье со всех сторон.
– Думаешь?
– Определенно.
Я провожу руками по узорам, отмечая, как невероятно здорово все сшито. Сорок процентов от шести тысяч – это много, но здесь я тоже получу много: тридцать три тысячи. Тридцать три тысячи долларов – сколько тогда будет платье, десять процентов? Десять процентов – это ничто! А еще в этом платье я встретилась с Джастином Филдсом.
– Ладно. Беру.
Джемисон обнимает меня и начинает расстегивать пуговицы.
– Отлично! Давай я быстренько перезвоню Софи – чтобы ты могла забрать его домой. Кто знает, может, сегодня захочешь надеть! У тебя есть кредитная карточка?
Ну, еще бы. Платье снято. Пока я роюсь в своей сумке «Шанель» и достаю такой же кошелек (купленный в качестве награды за этот ролик; ну и что, будет две награды), мельком замечаю свой «загар», потрескавшийся, в струйках пота.
– Фу! – ворчу я. – Скорей бы всю эту гадость смыть.
Джемисон пожимает плечами.
– Так смой. Прими душ.
– А тут есть?
Он показывает карточкой:
– Вон там. Хороший душ. Там есть шампунь, кондиционер, скраб для тела – все, что нужно.
– Круто.
Джемисон убегает, чтобы купить мне дизайнерскую шмотку, а я становлюсь под душ. Теплая вода струится по телу. Я впитываю ее, освежаюсь – но мне очень не по себе. Джастин. Джастин. Почему я заколебалась? Я что, с ума сошла? Наверное, да. Нужно было хотя бы успокоить его и настоять на завтрашнем вечере. Потому что завтра вечером я свободна – а если нет, освобожусь. Конечно, освобожусь. Это же Джастин Филдс. Я идиотка! Переоденусь и побегу его искать.
Джастин должен согласиться на завтрашний вечер.
А если не согласится?
Даже не думай.
Джастин. Джастин. Я выдавливаю на ладонь шампуни и намыливаю голову. Если я пойду на свидание с Джастином, значит, я встречаюсь с Джастином Филдсом. Джастин Филдс, кинозвезда. Джастин Филдс, моя любовь старших классов. Джастин. Джастин. Если мы с Джастином поженимся…
Скрипит дверь ванной.
– Эй, Джемисон, дозвонился? …Джемисон?
Я высовываю голову из-за занавески. Меня хватают за бедра и отбрасывают назад. Я так удивлена, что не кричу. Я молча подскакиваю, намыленное тело выскальзывает из рук – спасение, – но я наступаю на мыло и теряю равновесие. Шлеп! Я врезаюсь лбом в краны. И взвизгиваю от боли.
– Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! – Сильные руки поворачивают меня к себе.
Это Джастин.
– Ш-ш-ш! – Джастин прикрывает мне рот рукой. – Ш-ш-ш! – Он все так же улыбается своей бесовской ухмылкой, но большие голубые глаза безжизненны и холодны. Глаза дохлой рыбы. – Ш-ш-ш! – снова шепчет он и отталкивает меня к стене. Краны врезаются мне в спину, шампунь течет по голове и щиплет глаза, вода становится все горячее и горячее. Губы и язык Джастина бешено блуждают по моему лицу, шее, плечам, груди – злые поцелуи, которые сменяются укусами.
Джастин Филдс меня насилует!
И тут я нащупываю мыльницу на краю ванны, такую большую, замечательную керамическую мыльницу – она у меня в руке – в воздухе – у него на голове.
Трах!
Я в таун-каре. Джемисон стучит в окно.
– Вот ты где! – пыхтит он. – Я дозвонился Софи. Можешь забирать! – Он открывает дверь и отдает мне платье. Увидев мое лицо, хмурится: – Что-то случилось?
Я хочу рассказать Джемисону, правда, хочу, но, открыв рот, понимаю: если я расскажу, то завтра не буду сниматься, а если я не буду сниматься, мне не заплатят. Я не получу тридцать три тысячи. Поэтому я беру свою кредитку и новое платье и заставляю себя улыбнуться так широко, как только умею.
– Ничего. Я просто устала! Спасибо огромное! Увидимся завтра!
Наступает завтра: «День 2 из 2: пентхаус Джастина». Это сцена поцелуев, в которой Джастин соблазняет девушку своей мечты над кофе «Да Винчи». Каждый раз, когда актер прикасается ко мне, я вздрагиваю, но делаю вид, что все в порядке. Он тоже. Я не могу далеко уйти – я должна быть здесь, в нескольких дюймах от него. Я могу его только игнорировать. Джастин тоже меня игнорирует. Он не говорит ничего.
