Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
– Я буду в постели?
– Нет, – хором отвечают Ронни и Уэйд.
Ладно… Я наклоняюсь, беру халат с пола и прикрываюсь от подбородка до икр.
– Готова? – спрашивает Уэйд.
– Готова.
Он оборачивается и смеется.
– Бережемся до последнего момента, а?
Я чувствую себя глупо, но не двигаюсь.
На первом снимке я в перчатках. Длинных, оперных. Из мягкой черной кожи. С красными вырезами по всей длине. Декадентские, непрактичные. Сексуальные.
– Плотно скрести ноги и перекрутись в сторону, – инструктирует меня Уэйд. Я подчиняюсь.
Он берет халат за край.
– Готова?
Когда мои руки в перчатках закрывают грудь, я киваю. Халат скользит по коже и исчезает.
– Нужна другая музыка, – говорит Ронни.
Уэйд кивает.
– Я поставлю.
Сначала на обнаженной коже очень странное ощущение – только сначала. Через ролик-другой я расслабляюсь. Мои ноги по-прежнему скрещены и повернуты, но верхняя часть тела раскрепощается. Плечи разворачиваются. Я откидываюсь на спинку кровати. Провожу перчатками по лицу. Купаюсь в дивном голосе Шинейд О'Коннор. Уэйд был прав: я могу открыть то, что захочу. Это мое шоу.
– Ты откуда? – спрашивает Уэйд, пока Келли освежает мои черные тени.
– Из Висконсина.
Он смеется:
– Юная, невинная девушка из глубинки!
За перчатками следуют берет и шарф. За Шинейд – Элла и Билли. Когда я становлюсь на колени с жемчужными бусами, спадающими на спину, я окончательно вживаюсь в роль. He-Эмили, но женщина, которая делала многое – целовалась в кафе, танцевала на столе, одевалась в атлас в шато, плакала в бокал шампанского.
Плохая девочка.
– Повернись, – говорит Уэйд.
Я слушаюсь. Жемчуг скользит по плечу.
– Замечательно! – выдыхает он.
Мы начинаем с головы крупным планом; линза настолько близко, что я вижу, как открывается и закрывается крошечный ротик апертуры. Я выгибаюсь в форме буквы «S» и показываю левый профиль – мой лучший – под разными углами, медленно поднимая подбородок ввееееерх и опуская внииииииз, не отрывая глаз от объектива, потому что так мне кажется правильным.
Щелк.
– Красота! – Щелк. – Так! – Щелк. – Красота!
Уэйд становится на кровать на колени. Я поворачиваюсь прямо к фотоаппарату, слегка приподняв подбородок.
– Да! – Щелк. – Секси!
Да. Секси. Я пропускаю жемчуг сквозь пальцы и ввожу его в кадр, лаская свои щеки и губы, как могла бы рассеянно играть с прядью волос.
Я плохая девочка.
– Отлично! – Щелк. Щелк.
Сирена. Я приоткрываю рот.
– Да! – Щелк.
Такая сексуальная. Подношу жемчуг к губам.
– Да! Вот так!
И покусываю его.
– Да!
Уэйд делает еще несколько снимков, а потом неуклюже слезает с кровати. Он в нескольких футах от меня.
– Расслабь руку, – говорит он.
Щелчки прекратились. Команда молчит. Когда я опускаю руку, жемчужины стучат друг о друга, словно бильярдные шары, а потом успокаиваются на груди. Я сдвигаю лопатки и подаюсь вперед.
– Прекрасно! – кричит Уэйд. – Вот тот самый кадр!
В университете на семинаре по введению в психологию показывают на примерах, что если просишь больше, получаешь больше. Например, если попросишь у человека двадцать долларов, он даст тебе десять, а если бы ты попросил у него десять, то получил бы только семь. Ну вот, сейчас то же самое. Заходя в этот гостиничный номер, я и не думала обнажаться. Точка. Но отказывалась я лежать в постели, раскинув руки и ноги, в чем мать родила. В такой ситуации позирование топлесс кажется разумным компромиссом. И знаете, что? После всех этих купальников и топиков, бюстгальтеров и трусиков, переодеваний и приклеиваний груди перед стилистами и моделями, парикмахерами и визажистами я сделала всего лишь один маленький шажок. Новый акцент, новый поворот темы. Это приятно. Нет, вру: очень приятно. И с каждым щелчком фотоаппарата, с каждым восхищенным возгласом Уэйда мне все приятнее и приятнее. Я становлюсь настоящей сиреной. Я сексуальная. Сексуальная! Очень, очень сексуальная. Я кошка. Я женщина. Я сильная. Я сияю. Посмотрите на меня. ПОСМОТРИТЕ!
И вдруг Келли взвизгивает:
– Фу!!!
Мы смотрим, куда указывает ее палец. На балконе дома напротив стоит мужчина. Голый. И мастурбирует. Он видит, как мы кривимся, счастливо улыбается и кончает.
Джордан сует деньги в окошко.
– Это ж надо, билет в кино уже стоит семь долларов! – ворчит она.
– Разбой средь бела дня.
После этого съемки закончились. Я соскребла с лица грим, завязала волосы в хвост и убежала из номера.
Джордан берет сдачу и кладет ее в кошелек ядовитого оранжевого цвета, в тон ее гардеробу. «Такой труднее украсть», – всегда говорит она. «Потому что никто не позарится», – отвечаю я.
В лифте Уэйд спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить.
– Я несовершеннолетняя, – бросаю я, отворачиваюсь и ухожу вниз по Двадцать третьей, перекинув через плечо рюкзак. Обычная студентка, собравшаяся в кино.
Пока мы ждем газировку и попкорн, Джордан, с которой мы живем этим летом, рассказывает мне о работе. Хотя от карьеры в политике она не отказывается, в этот раз Джордан выбрала практику на торговом этаже. «Идеальная работа для настоящих леди вроде меня», – говорит она. Конечно, то, что Бен на лето остался здесь и проходит практику в Международном комитете спасения, тоже плюс.
– …нет, ты представляешь?
– Нет, – неуверенно отвечаю я.
Я прибежала к кинотеатру на несколько минут раньше и решила воспользоваться таксофоном на углу. «Отлично, – заявила Джастина, когда я рассказала ей обо всем, что случилось. – Значит, у тебя наконец получилось что-то сексуальное».
Мы входим в кинотеатр. Обычно мы долго спорим о том, куда садиться – Джордан нравится впереди, мне посередине, – но сегодня я говорю: «Где угодно» – и плюхаюсь на первое же предложенное место.
– От Пикси ничего? – спрашивает Джордан.
Пикси до августа учится в Венском университете на курсах искусства и немецкого языка.
– Нет… А тебе?
– Нет. Знаешь, для такой болтушки она ужасно редко пишет.
– Ага…
Джордан пододвигает ко мне попкорн.
– Что с тобой такое?
Я отстраняю кулек с попкорном.
– Ничего. Тяжелый день.
– Что делала?
– А, снималась в занюханном гостиничном номере в одном жемчужном ожерелье без одежды, в то время как на балконе напротив кто-то мастурбировал… А ты?
Во время моей тирады Джордан сначала широко раскрывает глаза, потом сощуривает, прикрывает рукой рот и старается не засмеяться. Она ищет, как бы подвести всему этому итог.
– Знаю, знаю: ты очень не любишь такие гадости.
Но дело не в этом.
– Нет, погоди… Ты что, серьезно была голая?
– Да, но ничего не было видно.
– Правда? – с сомнением протянула Джордан. – Тогда какой смысл сниматься?
– Ну, в одном кадре было видно, но только выше пояса.
– Значит, ты была топлесс?
– Ну да.
– И какой-то мужик напротив мастурбировал.
– Да, но это не вошло в кадр!
Мое сердце начинает биться сильнее, когда я вижу картину в собственном описании. Второсортная гостиница. Жемчужное ожерелье. Мастурбатор.
– Это просто случайность, – отмахиваюсь я с притворным равнодушием. – Сама знаешь, Нью-Йорк.
Джордан кивает. Часть истории с мастурбатором ее не беспокоит.
– Ты же говорила, что никогда не будешь позировать топлесс.
– Разве?
Вообще-то, да.
– Да.
– Ну, сейчас было по-другому. Это было… – я ищу подходящее слово, – художественно.
– Что именно?.. – начинает Джордан, но я не хочу продолжения.
– Все, – отрезаю я.
Приходят фотографии с двух проб. Из серии в бумажном бикини мы не берем ничего – я умоляю! – но Джастине понравилась несколько снимков, где я в костюме шоу-герл. Крупный план головы, черно-белая фотография, где я спокойно смотрю в объектив, а корона из перьев развевается ветерком. В пару к ней подбирается фотография в полный рост, где я иду прочь от камеры, блестки горят на солнце, а тонкая паутинка сетчатых чулок идет параллельно среднему ряду шоссе. Мимо несутся машины.
Я смотрю через плечо, сощурившись и стиснув зубы.
– Ты выглядишь такой злой… – одобрительно бормочет Джастина и смотрит на список моих встреч. – Злой и жесткой.
– Испуганной, – отвечаю я, вспоминая, как через несколько секунд какой-то водитель фургона бросил мне под ноги бутылку с мочой. Причем я уверена, не нарочно.
– Неважно. – Джастина берет карандаш и ставит на этих снимках жирные синие звезды. – Они сексуальные, они мощные. Они сработают.
Результаты действительно есть. От новых ли снимков, нет ли, но моя карьера идет в гору. Выходят страницы «Аллюр» и добавляются в мое портфолио. В «Л'Ореаль» решили заказать меня для печатной рекламы серии «Студио лайн». «Мадемуазель» подтверждает заказ. «Сакс» сменили гнев на милость. Звонят из журнала «Гламур». Да, всего три недели в Нью-Йорке, и я добилась этого, я вышла на более высокий уровень, в другой масштаб. Я известная модель, которая зарабатывает в год шестизначную сумму. Ощущение великолепное.
И все-таки… Я не девушка Байрона. Я все еще не звезда. И каждый раз, когда я захожу в агентство, до меня доносятся разговоры о тех, кто стали звездами. Фонья. Или семнадцатилетняя дочь вождя тайского племени. Или пятнадцатилетка из Минска с объемами 34-22-34.
– Господи, как ты всех их находишь! – шепчу я однажды, когда мы с Байроном сталкиваемся у стены трофеев, где стало еще больше обложек «Вог» и новых для меня лиц.
Байрон пожимает плечами.
– Легко. Неоткрытой красоты не существует. Уже давно.
Луи тоже так говорил. Я потупилась и задумалась об улицах города шестью этажами ниже. Там ходят не только всякие свистуны и извращенцы, но и скауты, агенты по поиску юных талантов. Некоторые работают на конкретные агентства, но большинство – фрилансеры, которые находят девушку, а потом бродят от агентства к агентству, пытаясь заключить сделку повыгоднее. Охотники за премиями, которые беспощадно прочесывают свою территорию. Наткнуться на одного из них нетрудно.
– Вудс… «Шик», – бормочет один такой с Таймс-сквер каждый раз, как я прохожу. Он стоит у станции метро и прочесывает глазами толпы туристов в поисках одной-единственной девушки, обнаружение которой покроет его квартплату за месяц.
Так что неоткрытой красоты нет – может, это и правда. Но как насчет открытой? Как насчет меня? Я снова смотрю на стену трофеев.
– Хочу еще одну обложку, – шепчу я.
Но Байрон уже ушел.
Неделю спустя я снова в «Шик», однако думаю о другом. Например, о том, почему Джастина оставила мне сообщение, чтобы я обязательно зашла, и еще о том, как бы забрать просроченный чек у Жавье, нашего бухгалтера.
О, нет! Я вижу темный офис.
– Только не говори мне…
– Здравствуйте, это «Шик». Пожалуйста, секунду… Да-Эмили-ты-упустила-Жавье-он-уехал-в-Хэмптон.
– Но еще два часа!
– Движение-очень-сильное… Чем могу вам…
Гррр… Мои кулаки еще не разжались, как тут мимо меня пробегает девушка, прикрыв лицо руками. Не поняла. Открытые кастинги проводят по вторникам. Сегодня пятница.
– Алистер, что происходит?
Алистер нажимает несколько кнопок, встает и наклоняется вперед, пока шарики, вышитые на его красном жилете, не приплюскиваются о столешницу.
– Плохие новости! – театрально шепчет он. – Байрон увольняет девушек!
У меня по позвоночнику пробегает холодок. Увольняет девушек – я о таком слышала. Периодически агентства подчищают свои ряды, отказываясь от части моделей, иногда от целых дюжин. Обычно это объясняют «низкой производительностью», но критерии еще никто точно не определил. Ходят слухи, что первыми всегда прогоняют «проблемных» девушек – конечно, если они не приносят самый большой доход. (Учтите, что категория «проблемности» включает в себя все: от чрезмерной настойчивости до игл в венах. Или кокаина. Я уже давно уяснила: если хоть увлечешься наркотиками, с работой можешь распрощаться). В профессии, где имидж – действительно все, если от тебя отказывается агентство, ни одно хорошее агентство с тобой не будет и разговаривать.
Вот почему меня вызвала Джастина!
Чтобы пройти по основному офису, мне требуется целая вечность. Я стою у стола заказов, все внутри застыло. Я угрюмо смотрю, как четыре агента говорят по телефонам, и жду неизбежного.
– Речь идет о двух сюжетах, каждая по шесть страниц, или одна на двенадцать?
– …Я полагаю, да, но разве Гавайи уже не готовы?
– …Конечно, она профессионал. Ее роман с Ральфом закончился тогда же, когда и контракт!
– …Послушайте, я вам уже говорила: парфюмерная кампания с Петрой будет стоить пятьсот тысяч долларов – будете платить или нет?
Джастина смотрит на меня, выдавливает слабую улыбку и указывает.
На дверь? На табличку «Выход»?
– Что?
– …Вы шутите? Рекламу по всему миру не покупают по цене билета в Диснейленд! Стойте… – Она прикрывает трубку. – Лайтбокс. Иди смотри.
Я обмякаю.
– Так меня не увольняют?
– Сегодня – нет, – говорит Джастина. – Нет, я не вам! Вам сегодня, даже сейчас, а иначе я отдам это время Донне. Уэйд завез негативы, – говорит она мне.
Уэйд?
– А я думала, эти съемки – работа.
– Он был должен Байрону услугу, – отвечает Джастина. – Он даже несколько отпечатал, прежде чем отсылать, так что поди, посмотри. Одна особенно хороша, в стиле Джеки… Да, пятьсот тысяч… Хорошо. Я очень рада. Так вам точно нужно пять дней, или вы могли бы снять за четыре?..
Мои негативы покрывают весь лайтбокс и стойку рядом. Не меньше дюжины роликов. Вскоре я обнаруживаю, что лишь на одном кадре стоят и кружок, и звезда, то есть его одобрили и Джастина, и Байрон. Я с жемчугом.
И причем тут Джеки?
На снимке я высокомерно, почти равнодушно смотрю в объектив. Это выражение лица в сочетании с жемчугом поразительно контрастирует с бледностью моих грудей, темными сосками, и убогим, полупустым гостиничным номером на заднем плане.
О боже… Сниматься – это одно: миг интимности в замкнутом пространстве с несколькими специалистами. Мгновение ока, моргание линзы. А потом – пшик! Через несколько часов мне уже казалось, что ничего не было. Теперь это реально. Очень реально. Я. Голая. В черно-белом.
Если я вставлю этот снимок в свое портфолио – а речь идет не об одном, их пять, дубликаты постоянно рассылают по всему городу, оставляют в приемных, раскрывают в конференц-залах, анализируют на собраниях и рассматривают на столах, – его увидят все. Одна и та же фотография, которую увидят снова, снова и снова.
Ни за что!
Я просматриваю негативы, методично продвигая пленку в поисках менее компрометирующего снимка. Вот, вот этот, с перчатками, где совсем чуть-чуть голой кожи. Почему на ней не поставили звездочку?
– Как насчет…
Я оборачиваюсь. Четыре агента сидят на телефонах.
– …Так, «Норт-Бич лезер» в понедельник, за двадцать тысяч долларов, записано.
– …Тогда вы ее не получите. «Элгорт» заказали ее на всю неделю.
– …Простите, откуда фан-клуб?
– …Обложка «Базар», совершенно верно. И она здесь всего месяц! Разве не прекрасный подарок к четырнадцатому дню рождения?
Четыре агента сидят на телефонах. А за ними – офис Байрона, где Байрон утирает щеки плачущей Диане.
Джастина кладет трубку.
– Как насчет чего?
– Ничего, – говорю я.
Мы вставляем фотографию в мое портфолио.
Через несколько дней – четвертое июля. Я должна поехать в Балзам, но мне предлагают трехдневный заказ для английского каталога, и я остаюсь. В Нью-Йорке тихо. Мои подруги уехали. Почти весь день рождения я провожу среди иностранных туристов в «Барниз». Придя домой, медленно снимаю упаковку со своих последних приобретений: «Лакруа», «Версаче», «Озбек», «Рём»… Я щупаю перья, провожу ладонями по подолам и вешаю богато украшенные наряды в шкаф.
Глава 25
ПОДМОЧЕННАЯ РЕПУТАЦИЯ
– Все, готово! – кричит фотограф.
Я делаю шаг с площадки.
– Стой, зацепилась! – Мэррон, стилист, открепляет мой шлейф, приклеенный на равных расстояниях, как щупальца осьминога, к бумажному заднику. – И еще нужна нижняя юбка.
– А мне вуаль, – добавляет Аарон, парикмахер.
– Как вы думаете, столько раз изображать невесту – плохая примета? – спрашиваю я; крутясь, – и выхожу из сооружения, похожего на юбку с обручами.
– Зависит от количества женихов, – говорит Мэррон.
– М-м-м… Пожалуй, дюжины три.
– Ты попала.
Аарон отворачивает мое лицо от стремянки, на которой стоит, и выдергивает, наверное, тридцатую шпильку из гребешка вуали. (Шпильки – они как клоуны в автомобиле: только подумаешь, что все уже вылезли…)
– Боже, – бормочет он при виде арт-директора. – Если она велит мне еще раз переделывать прическу, я закричу. – Аарон болтает руками как игрушечный солдатик. – Вверх, вниз! Вверх, вниз!
Но арт-директор по мою душу.
– Эмили, тебе звонят по линии два.
Я даже не спрашиваю, кто. Лишь один человек знает, что я провожу день на складе «Куинс» под видом невесты.
– Привет, Джастина!
Джастина не любительница светских бесед.
– На тебя подтвердили заказ.
– На что?
– На клип.
Я подпрыгиваю столько раз, что чуть не спотыкаюсь о собственный шлейф. Клип снимают для «Даун андер», австралийского поп-дуэта, которые в Америке известны, хотя не знамениты. Платить будут ужасно, одну-две сотни долларов максимум, однако попасть туда хотят все модели, ведь снимает сам Том Бреннер… И меня взяли! Невероятно! Собеседование проводили только по приглашению, но до меня приглашали четыреста тридцать пять человек, и после меня побывали дюжины. И к тому же последний раз, когда я просилась работать с Томом Бреннером, меня выгнали за то, что я не индианка. Даже не думала, что у меня есть шансы!
– Получить этот заказ было трудно, Эмили…
– Знаю! – Я кручу своим белым платьем. Обручальное кольцо с четырехкаратным цирконием в форме куба блестит на свету.
– Знаешь? Где тебе, – вздыхает она. – Но Том очень хотел заполучить Фонью, и Байрон уговорил его на сделку.
А… Так Фонья тоже будет сниматься. Моя рука падает на стойку.
– Сделку? То есть скидку «две по цене одной»?
– Ну, не совсем, – говорит Джастина, однако альтернативных интерпретаций не предлагает.
Я смотрю, как визажист обеспечивает другой невесте природный румянец. Помните детские шутки вроде: «Я вас люблю… как булку с маслом, вы мне дороже… двух котлет»? Ну, разговоры с моим агентом проходят приблизительно в том же ключе: сначала мне хорошо, а потом сразу же плохо.
А я хочу, чтобы мне было хорошо.
– Скидка – не скидка, какая разница? Я же получила заказ, так?
– Так, – говорит Джастина. – Только, Эмили… Это важно. Постарайся, чтобы наши усилия не пошли прахом. Постарайся, чтобы твое лицо почаще попадало в кадр.
Две ночи спустя я иду по адресу в Гармент-дистрикт, где стоит желтый школьный автобус. В нем дружески болтают. Я вижу пару знакомых лиц, не больше, поэтому сажусь на первое попавшееся свободное место и чувствую себя новой ученицей в школе для телегеничных. В автобус заходят новые люди, вскоре в автобусе уже шумно и тесно, все говорят о главном заводиле на школьном дворе.
– Том гений!
– Легенда!
– Видела последний рекламный щит?
– Классный пресс, чувак!
– Откуда они взяли этого парня… Как его там, Мар… Марко? Где он работает?
– Ш-ш-ш! Он прямо за тобой.
Я оборачиваюсь, небрежно ища взглядом последнего, кто прилюдно обнажился на Таймс-сквер, но, честно говоря, им мог быть любой. У каждого парня за мной накачанные и скульптурные формы, идеальные красавчики… Но меня это ничуть не трогает. Не трогает, потому что мужчины-модели тупые.
Нет, я понимаю, мы, девушки-модели, тоже не кандидаты на членство МЕНСА[84], и все-таки должна сказать, что мужчины-модели тупы, и причина тому проста – деньги. Очень немногие из них хорошо зарабатывают. Даже самые высокооплачиваемые, которых вы, возможно, знаете по именам, получают меньше средней модели-девушки. Кроме того, несмотря на рекламу белья, почти на всех съемках мужские модели должны надевать костюм, а значит, серьезная карьера у парня начинается лишь тогда, когда он уже выглядит достаточно солидно для костюма – обычно после тридцати. Сложите два этих момента вместе – низкая оплата и позднее начало карьеры – и получите полный автобус парней, которые толком не разобрались, что им делать в жизни, пока не сели в лужу прямо на свои скульптурные задницы.
Кроме того, есть что-то отталкивающее в мужчинах, которые постоянно обсуждают марки геля для волос.
И еще одно «кроме»: у меня уже был мужчина. Этот мужчина разбил мне сердце, и я потеряла контракт с «Вог». Я не повторяю своих ошибок.
Я поворачиваюсь вперед и ерзаю, пока не упираюсь коленями в сиденье передо мной. И поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как в автобус заходит «красотка класса».
Она садится рядом со мной.
– Я Фонья.
– Я Эмили, – отвечаю я.
Во всем автобусе притихли: видимо, явление супермодели производит впечатление даже на такую компанию.
– Рада познакомиться.
Фонья улыбается. Она оказалась красивее, чем я себе представляла. Карие глаза, миндалевидные, но широкие, как опахала. Волосы темные и шелковистые, кожа смуглая и теплая. При взгляде на нее на ум приходят пушистые меха, дорогие сорта дерева, мягкая замша: все утонченное, дорогое и роскошное. Я смотрю на свои колени, нервничаю, и это меня раздражает. В конце концов, я должна была быть на ее месте Я стискиваю зубы.
– Эмили, ты из «Шик», правда?
– Угу.
– Я так и думала! Я видела твою композитку в агентстве, – говорит Фонья и застенчиво улыбается. – Твоя обложка «Харперс & Куин» просто чудо.
– Спасибо. Мне тоже нравятся… твои обложки, – бормочу я.
Так она еще и вежливая? И веселая? Мне совсем плохо.
Она кладет на свою коричневую кожаную мини-юбку сумку «Шанель».
– Хочешь посмотреть на мою детку?
– У тебя есть ребенок? – лепечу я. Слава, богатство, шикарное тело и ребенок – как у нее на все времени хватает?
– Не ребенок – Фондар. Вот! – Она достает из сумки фотографию белого тигра.
– Симпатичный, – говорю я. – А в каком он зоопарке?
– В моем! Извини: в моем центре природы. Вечно забываю! Это на участке земли, который я купила во Флориде. – Фонья небрежно пожимает плечами, словно мы обсуждаем покупку гамака, барбекюшницы или еще какого-нибудь приспособления для заднего двора. – Хоть бы Фондар поладил с Дарией! Дария – наш львеночек. Вот этот. Разве не прелесть?
Она достает целую стопку фотографий. Настоящий Ноев ковчег.
– Все животные, конечно, живут в отдельных вольерах, но главное – правильно вольеры расставить. Кого куда. Понимаешь, я правда-правда очень хочу, чтобы между ними была духовная связь. Боже, как бы я хотела знать, кто Фондар по гороскопу! Он тебе кого больше напоминает, Стрельца или Козерога?
Да, есть Бог на свете. Фонья тупа как пробка.
– Трудно сказать, – радостно улыбаюсь я.
Оставшуюся часть поездки я наслаждаюсь каждой ее глупостью. Я получаю от этого столько удовольствия, что моя компаньонка перевела дыхание, лишь когда мы съехали с шоссе на извилистую заросшую дорогу.
Под шинами трещит гравий. Пассажиры зашевелились.
– О-о-о! Только не сюда!
– Я уже снималась здесь три раза!
– Тут вечно холодрыга!
– Да, холодрыга!
Ах, так это «постоянная натура»! «Постоянная натура» – места, которые постоянно используют для фото– и видеосъемок. Большей частью «постоянные натуры» – всего лишь пустые студии с парой архитектурных излишеств до кучи (колонна с каннелюрами, эркер, ванна на ножках), но есть и настоящие дома, из которых владельцы временно выехали за деньги. В Манхэттене много таких мест, и мы нет-нет да туда попадаем. Очень пафосные. Широченный городской особняк у Грамерси-парка, облицованный коричневым песчаником, с лифтом, гаражом и кованой оградой. Апартаменты на Пятой авеню с видом на водохранилище (миленько, хотя готова поклясться: эта квартирка так популярна лишь потому, что в лифте можно наткнуться на Пола Ньюмана). Белый «лофт» художника в Сохо. Сидеть в чужом доме странно: все кругом критикуют декор и рассматривают личные вещи, которые убирают, но всегда недостаточно тщательно, и рассуждают о том, как этот человек сделал состояние и – раз мы сюда попали – обанкротился.
Это интерьерная «постоянная натура». Есть и экстерьерная, где Нью-Йорк выступает в роли задника. Очевидно, таких мест не меньше, чем желтых такси, но даже в этой категории есть пара хитов. Натура номер один, такая популярная, что для съемочных фургонов на асфальте расчерчены парковочные места, – это фонтан «Бетесда» в Сентрал-парке. Зайдите туда в начале лета, и увидите целую кучу съемочных бригад, которые обмениваются обедами, оборудованием и профессиональными сплетнями, словно собрались на отдых в элитном трейлер-парке. К другим претендентам на первое место относятся фасад «Метрополитена» (фонтан, лестница – пафосный задник), перекресток к северу от района «Утюга» (здания, такси – урбанистический задник) и пекарня «Везувио» на Принс-стрит в Сохо (живописно, старомодно – миленький задник).
Еще несколько ярдов асфальта, и наш желтый автобус останавливается перед готическим особняком (полуразрушенный, оплетенный виноградом – задник померкшего величия). Нас встречают толпы народа, но приехавших тоже немало. Я совершаю тактическую ошибку и иду по-маленькому, а посему оказываюсь в самом хвосте линии сборки. Уходит почти четыре часа на то, чтобы меня причесали, накрасили и одели (один час сверху, потому что главный стилист решил: мне нужна очень пышная прическа). На площадку меня доставляют уже в час ночи (снимаем ночью, потому что так лучше выглядит обстановка). Я выпила три чашки кофе и довольно-таки сильно дергаюсь.
Нервничает и Генри, один из видеопродюсеров, правая рука Тома.
– Finalement![85] – ахает Генри, окидывая меня и мой наряд одним хищным взглядом. Его пальцы взлетают как колибри и опускаются на мой пояс. – Нет-нет, – цокает он языком. – Тьери Мюглер хотел не так.
– Вряд ли он узнает, – шепчу я театрально.
Генри широко распахивает глаза и рот. Мне кажется, сейчас он закричит «Sacrebleu![86] или «Zut Alors![87]». Но вместо этого я слышу:
– Ти-эр-риии!
Тиэрри?!
К нам рысью подбегает Тьери Мюглер.
– Oui?
Да, еще можно спросить самого дизайнера. Тоже неплохой вариант.
Генри с упреком теребит мой пояс.
– Это же неправильно, да?
Тьери приподнимает бровь и становится очень похож на свою фотографию в прошлом номере «Эль», где про него напечатали статью под заголовком «Vivre Le Sex!»[88].
– Ей нужен берет, – объявляет он и рысью убегает.
– А как же пояс!
Генри прикрывает глаза рукой. Наконец появляется черный берет, его закрепляют у меня на голове. Плакала моя прическа.
Парикмахер убирает локон над бровью, и тут в поле зрения появляется Том.
– Ты, – говорит он, указывая на меня.
– Эмили, – шепчет ассистент.
– Эмили! Пошли со мной.
Я буду работать с Томом Бреннером – Томом Бреннером! Я иду по пятам за режиссером, напуская на себя хладнокровный вид. Мы сейчас в самом центре дома. По холлу и лестнице расставлены роскошные мужчины и женщины в позах, выражающих напускное безразличие. Напряженные фигуры опираются о стены, обои, на которых давно потеряли товарный вид: края порвались и загнулись, лилейные узоры там, где когда-то висели картины, более темные. На толстом завитке перила примостился полуобнаженный Адонис, его кожа блестит, натертая маслом. На лестнице извивается в поцелуе парочка. Боже, передвиньте сюда камеры, и получится отличная порнушка.
Мы останавливаемся под лестницей, прямо перед парнем с прямой блондинистой стрижкой «паж», в матросской фуражке и брюках с двумя рядами блестящих пуговиц.
– Ты! – говорит Том. – Я хочу, чтобы ты целовалась с ним, лежа на полу.
А может, как раз порнушку мы и снимаем? Целоваться с ним?
Том поворачивается к камере.
– На места! Пожалуйста! – кричит он.
Целоваться с ним? Я смотрю на парня, которого должна целовать, и вдруг мне приходит в голову: да он же вылитый мальчик из рекламы краски «Дач бой», «Голландский мальчик». Я резко оборачиваюсь.
– Стойте!
– Attends![89] – Ко мне подбегает Тьери Мюглер и хлопает в ладоши. – Attends!
Exactement Thierry[90]. Я облегченно улыбаюсь. Знаменитый дизайнер будет моим рыцарем в черном спандексе и скажет Тому, что моей красоте (или хотя бы его наряду) не пристало валяться на полу.
– Думаю, это все-таки лишнее!
Тьери снимает с моей головы берет.
– На места! На места!
Том уже за объективом, его крупное тело почти скрывается за переплетением стали и ламп. Одной рукой он сжимает мегафон, другую кладет на ковбойскую шляпу, чем, как ни странно, напоминает ведущего родео.
– Мальчики и девочки, слушайте сюда! – гремит он. – Перед нами долгая ночь и много съемок, так что очень важно не уклоняться от расписания. Это значит – никаких репетиций. Я просто включу пленку. Я уже распределил роли. Осталась простая инструкция: не облажайтесь!
Холл отзывается смехом.
– Мы готовы?
– Готовы! – кричат все.
– Отлично. По местам! По местам!
Люди расходятся, включая Голландского Мальчика, который берет в рот мятную конфетку. Я просто стою на месте. Сказать вам честно? Когда мы подъехали к этому заброшенному поместью, я представила себе видео, полное лунного света, разросшихся садов и вымощенных булыжником дорожек. Черно-белое, возможно, немного зернистое, с красивой одеждой, а если и должен быть поцелуй девушки с моряком, то этот момент будет как в кино, истинно элегантным, как знаменитая фотография Дуазино, которая висит на каждом этаже общежития. Да, я бы не была этой девушкой. Целоваться с ним? Да меня не будет видно в кадре!
Я хочу – нет, мне необходимо – больше времени в кадре.
– Тооом!
На меня смотрят пятьдесят пар глаз, включая Тома.
– Что?
– Я не могу так сниматься, – ною я. – Мне обещали крупный план!
Все, буквально все, воспринимают это как классную шутку, причем не только присутствующие здесь. Из уоки-токи с опозданием доходит взрыв смеха, отчего по холлу разносится новая лавина хохота. Мои щеки заливаются краской. Что я наделала?
– Ну, а я хочу восемь бутылок пива. – Том подчеркивает свои слова, приподнимая рубашку и напрягая упругий живот, отчего вокруг свистят и смеются. – Не всегда получаешь, что хочешь, правда?
Взгляды. Хохот. Мои щеки горят. Я ложусь рядом с Голландским Мальчиком.
– У меня есть парень, – вру я.
– У меня тоже, – говорит он.
Сорок пять минут поцелуев взасос, и пора переходить к сцене номер два. Все происходит в бальном зале. Это помещение особняка больше всего пострадало от времени: от паркета отслаиваются полоски, желтые зубастые люстры покривились, обивка на мебели изношена до дыр; шторы драные, в разбитых окнах свистит ветер… Этот дом как будто потрясли, а потом бросили на произвол судьбы.
В сцене номер два только девушки. Том придумал, что все модели-девушки (кроме Фоньи, которую я не видела с тех пор, как мы приехали) медленно встают под музыку, а потом пускаются в пляс, пока не доведут себя до вакхического безумия. Он тыкает в меня большим пальцем:
– Кроме тебя! Я хочу, чтобы ты эту сцену пересидела.
Прекрасно. Я попросила крупный план, и теперь он меня ненавидит. Я опускаюсь на проваленный диван, стараясь сохранять спокойствие, и смотрю, как девушки танцуют. Музыка – конечно, песня для клипа «Даун андер». Она звучит с самого приезда. Пять часов назад она мне нравилась. Сейчас – слышать не могу.
