Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
– Ну, поехали, девочки! – Том носит камеру на плече, словно снимает разбомбленные улицы Бейрута или частную жизнь знаменитостей. Девушки начинают прыгать, он снует между ними. – Ну, давайте! Быстрее, быстрее!
Модели скачут, как стая фламинго.
– Девушки! Раскрепоститесь!
– Раскрепоститесь! РАСКРЕПОСТИТЕСЬ!
Раскрепоститься? Если бы. Быть хорошей моделью значит, что в каждом кадре ты предельно собрана. Даже в «спонтанных» кадрах ты знаешь, как выглядит часть твоего тела, что акцентировано и что спрятано. Но камера Тома записывает десятки кадров в секунду – разве можно за ней уследить? Никак. Обязательно будут кадры, где тебя покажут под плохим углом или будет заметен шрам. Это ужасно и – сказать честно? – именно поэтому из моделей обычно выходят отвратные актрисы. Эмоции – грязное дело, эмоции – уродство, нам такого не надо.
Я, видимо, засыпаю, потому что вскоре мне снится, что Том срочно вызывает меня на крупный план… только это не сон и это не Том. Это Генри, который трясет меня за плечо.
– Эмили, вставай! Вставай! Том зовет тебя наверх!
– Что?..
Генри помогает мне встать. Мы проходим через анфиладу пустых комнат и оказываемся на кухне, где кучка людей тусуется между сценами. Одни пьют кофе, другие передают Друг другу фляжку. У холодильника Голландский Мальчик обжимается – вряд ли со своим парнем. С кухонного стола из жаропрочного пластика парень в кожаной моряцкой шинели втягивает дорожку кокаина. Генри напрягается. Я готовлюсь к неизбежному скандалу. Вместо этого он подскакивает к стойке и быстренько прикладывается сам.
А потом мы уходим. Быстро бежим вверх по лестнице, вниз по коридору и попадаем в комнату на третьем этаже, где Том с дюжиной помощников смотрят, как Фонья принимает пенную ванну.
– Вуаля! – говорит Генри.
Том поднимает глаза.
– А-а-а, мисс Десмонд…[91]
Команда сгибается от хохота.
– …готова к своему крупному плану?
Отвечает Генри:
– Нет. Ей нужна серьезная подкраска и украшения, как у Фоньи.
В ушах Фоньи цветы из фальшивых бриллиантов, волосы выпрямлены и высоко заколоты, в тонких пальцах сигаретный мундштук. Она голая Холли Голайтли из «Завтрака у Тиффани». Стилист прикрепляет к моим мочкам похожие сережки, с другой стороны выходит визажист с помадой на кисточке. Я отворачиваюсь.
– Что за сцена?
Том пожимает плечами: разве не очевидно?
– Ты в ванне с Фоньей.
– За Фоньей, – уточняет Генри.
– И что делаю?
Снова пожимает плечами.
– Все, что хочешь. На что будет настроение.
Я осматриваю Фонью. Они издеваются! Это невозможно. Она не готова к съемкам. Она голая и у нее видна грудь.
– За твоими руками не будет видна, – отвечает Том.
Стоп, вашу мать!
Генри снимает с меня пояс и начинает расстегивать тренч. Я смотрю на Фонью, чтобы понять, не возражает ли она, но она толкает по краю ванны кусок мыла, словно это ее резиновая уточка – стало быть, не возражает. Я кое-что прикидываю в уме. Уже четыре утра. Через четыре часа я должна быть на заказе – заказе, за который мне что-то заплатят, а, учитывая злобные взгляды, которые бросает на меня Том, он больше никогда меня не закажет.
Я отталкиваю руки Генри.
– Нет. Я не буду так сниматься. Извините.
Мыло с плеском падает в воду. Пока никто не заговорил, я бегу на кухню, где еще раньше заметила таксофон, из которого можно будет вызвать такси.
– Эмили! – Генри догоняет меня. – Эмили!
Без предупреждения меня сильно прижимают к стене, держат за руки. Я ахаю от неожиданности и боли.
Генри приближает свое лицо к моему. По его лбу катится пот. Воротник уже мокрый. Глаза дикие. Он трясет меня.
– Ты, сучонка! – шипит он со злостью, подпитываемой кокаином. – От Тома Бреннера так не уходят, поняла? Ты что себе вообразила?
Мне на лицо попадают брызги слюны. Я моргаю и выкручиваюсь.
– …Ты будешь сниматься!
Я, наконец, нахожу в себе силы что-то сказать.
– Нет, не буду.
– Нет, будешь! Прямо сейчас!
– Внизу куча других девушек, возьмите одну из них!
Генри выпаливает:
– Нам нужны близнецы или почти близнецы! Это значит, ты! Ты брюнетка. Ты похожа на Фонью. Здесь ты одна такая. Здесь, но не на кастинге. На кастинге было шесть девушек, похожих на Фонью. Шесть девушек, которые хотели получить эту работу. Но мы выбрали тебя. А знаешь, почему?
О боже…
– За самое шлюшное портфолио. Ты уже снималась топлесс, Эмили, так что можешь раздеться снова. Особенно для Тома Бреннера. Особенно для главной сцены. – Генри делает паузу и сглатывает. – Я не позволю тебе сорвать съемки, понятно? Понятно?! Или мне позвонить Байрону и сказать ему, что «Том Бреннер продакшнз» не будут в ближайшее время работать с моделями «Шик» потому, что они слишком проблемные?
Проблемные. Проблемная девушка… Байрон точно меня уволит.
Я оглядываюсь на ванную. Том стоит в дверях, зацепившись пальцами за лепнину над косяком, и ждет.
Я уже так снималась. Снимусь еще раз, невелика беда!
– Ладно, – говорю я.
В ванной я снимаю с себя все.
– Скажите, – обращаюсь я к Тому. – Скажите мне точно, что я должна делать.
Глава 26
ГОРИ, ГОРИ
Я кручу на пальце свои лиловые трусики.
– И вообще, почему их называют джи-стринги? Что обозначает буква «G»?
– Джентльмены предпочитают девушек в зубной нити вместо трусов.
– Ну, спасибо, Джорд!
– Сама начала.
Джордан отхлебывает светлого пива. Мы сидим за кухонным столом в нашем крошечном съемном жилище и обильно потеем, потому что вентилятор не успевает остудить влажный июльский воздух.
– Кстати, – Джордан допивает пиво и протирает лоб влажным полотенцем, – ты еще не рассказала мне о съемках клипа. Как это было?
Я начинаю с красочного описания поцелуев с Голландским Мальчиком.
– Очуметь! Фу-у! Было мерзко?
– Ужасно.
– Вы и рты открывали?
– Чуть-чуть.
– И это было…
– Похоже на засовывание языка в кучу сырого ливера.
– Боже! – кричит она. – Боже!!!
– Скорее всего, потому, что Голландский Мальчик постоянно строил глазки другим мальчикам.
Джордан еле дышит.
– Нет, нет! Это ужасно!
– По-твоему, это ужасно? – говорю я.
И сама не замечаю, как рассказываю Джордан о сцене в ванной.
– Стой… ты купалась с Фоньей?
– Ага.
– Перед камерой?
Глаза Джордан. Голос. Они изменились.
– Ага.
– Значит, ты опять была голая.
– Ну, обычно люди не принимают ванны в бальных платьях, разве нет? – огрызаюсь я.
– И что вы делали?
– Ну, ты же знаешь.
Джордан ерзает на стуле.
– Нет, не знаю. Последний раз, когда я сидела в ванне с другой девчонкой, мы скрутили себе волосы в рожки и пытались утопить наших игрушечных человечков. Так что просвети меня! Ты терла ей спину? Лапала ее? Целовала?
– Боже, Джордан, хватит на меня нападать!
– Я не нападаю, я просто спрашиваю.
– Фигня! Ты меня не одобряешь!
– Нет, я просто удивляюсь…
– Вот видишь!
– …потому что это на тебя не похоже.
– Ну, я постоянно делаю что-то, чего ты не ожидала, правда? Наверно, ты плохо меня знаешь! – говорю я. Точнее, кричу. – И вообще, иногда людям приходится делать то, чего они не хотят, ради работы. Это называется жить в реальном мире! Быть взрослой!
Джордан делает глубокий вдох и проводит руками по кухонной стойке. Когда в разговоре возникает напряжение, она становится этакой вялой южанкой под магнолией. Эта черта меня дико раздражает.
– Может, и так, – наконец цедит она, – но… голубой моряк? Съемки голой? Игры в ванне с женщиной? Что дальше, Эмма Ли? Минет на диване во время кастинга? Стриптиз на сцене, чтобы опробовать несколько новых поз?
Я фыркаю.
– Да перестань!
Джордан моргает.
– Знаешь, мне кажется, я сижу в первом ряду на шоу «Она катится по наклонной плоскости».
– Что ж, приятного просмотра!
Вот и все, на этом беседа закончилась. По наклонной плоскости? Да что за фигня! Одна фотосъемка плюс одно видео. Две съемки. Это еще не плоскость. И вообще, кто бы говорил! Джордан прошлым летом работала на Капитолийском холме с сенатором, который, по ее выражению, «тыкал в мои груди, словно это пресс-папье». Ну, это ей не нравилось, знаю, но она ведь не ушла? А этим летом она работает на торговом этаже на Уолл-стрит с ребятами, которые, по ее описаниям, тоже отнюдь не мальчики-хористы – да и она не фиалка-недотрога.
Да, Джордан порет полную чушь. И, конечно, меня не знает, потому что, если честно, мне понравилось фотографироваться топлесс. Это было сексуально. Это было весело.
Видеосъемки понравились меньше.
Ну, ладно – не было бы фотосессии, не было бы и клипа. Наверное, это тоже правда.
Несколько дней я все это пережевываю, а потом иду в «Шик», намереваясь поговорить с Джастиной о том, чтобы (может быть) удалить снимок топлесс из моего портфолио.
– Привет, Алистер!
– Здравствуйте, «Шик». Будьте добры, подождите… Эй, гори, гори, звездочка! – Алистер нажимает кнопку. – Она пришла!.. Чем могу вам помочь?
Э-э. Ладно… Я отбиваю ладонью протянутую ладонь Алистера и подпрыгиваю: Байрон барабанит по стеклу своим кнутовищем и яростно машет, несмотря на то, что у него в офисе четыре человека, а к уху прижат телефон. Я машу в ответ.
– Эмили!
– Привет, Эмили!
Модели-близняшки Карменсита и Женевьева одной парой рук вцепились в мои, другой суют мне блестящую пригласительную карточку.
– Это на вечеринку по поводу нашего семнадцатилетия! – говорит одна.
– Вустер, дом сто пятьдесят! – говорит вторая.
– Сможешь прийти?
– Пожалуйста, приходи!
– Ого! Ой, спасибо, с удовольствием. – Я перевожу удивленный взгляд с одной на другую. Я даже толком не знаю, кто есть кто. До сего момента мы едва обменялись парой слов – это учитывая, что нас трое.
– Здорово!
– Увидимся там!
Хм-м! Запихнув приглашение в свою новую сумочку «Шанель» – подарок самой себе за клип, – я ухитряюсь дойти без инцидентов до стола заказов, где, как обычно, все агенты сидят на телефонах и занимаются своим делом.
– …я вам уже сказал: не двадцать пятого или двадцать шестого – это занято! Могу дать вам третью очередь двадцать седьмого, но не больше. Вы уверены, что вам не подойдет середина августа? Потому что тогда у Эмили может найтись время…
– …честно говоря, я не уверен, что возможно перелететь с Сейшельских на Мауи за полдня. Мой совет вам: возьмите другую девушку, потому что план Эмили не вместит…
– …все верно: «Редкен» заказали ее для шампуня, «Л'Ореаль» – для краски, так что если Эмили нужна «П&Г», это будет для кожи, и лучше им поторопиться…
– Да, да, я записала вас, обещаю… простите, вы не можете подождать? Эмили! – Лайт вытягивает руку, словно пытается меня поймать. – Кто твой телевизионный агент?
– У меня нет телевизионного агента, – говорю я.
Телевидение? «П&Г»?
– Эмили в настоящее время еще не определилась с представлением себя на телевидении, – говорит Лайт. – Но, может быть, вы скажете мне, что вам нужно? Я буду рада помочь…
Я нагибаюсь к Джастине так близко, что чуть не сажусь на нее.
– Что происходит?!
– Так… – Джастина поднимает палец, потом проводит по моему расписанию несколько раз: все заказано. – Да, поняла. Мауи с пятого по восьмое… Да, естественно, люкс… Да… Поняла… Ладно, до свидания! – Кладет трубку. – Ты – вот что происходит.
– Ты горяченькая, горяченькая, горяченькая! – кричит Стивен.
– Аж дымишься! – кричит Джон.
Лайт забирает мое расписание у Джастины.
– Прекрасно, – говорю я. – Но почему?
Вокруг удивленные лица.
– Ты что, не знаешь?
– Это ты-то не знаешь?
– Эмили, как ты можешь не знать?
– Эмили! – блеет Алистер из интеркома. – Байрон срочно вызывает тебя в офис!
– Как – клип Тома Бреннера, конечно! – говорит Джастина.
– Видео?! Но как? Съемки были меньше недели назад! Клип еще даже не вышел!
– Эмили!
Глава «Шик» с удовольствием говорит по телефону.
– …Да, да, она все еще встает с постели меньше чем за десять тысяч. – Байрон разворачивает свой стул. – Ты! – одними губами шепчет он. – Знаю: она стерва, но правда я бы мог поклясться, что Линде платят гораздо больше, а ты? Я абсолютно уверен, что помог бы ей добиться большего. Ты ведь замолвишь за меня словечко? Ну, ладно, мне пора. Эмили!
Вдруг мне застилает глаза красная ткань жакета для верховой езды.
– Ты гений! Ты чудо! – Он целует меня по разу в каждую щеку. – Твое видео – самая горячая штучка! – По второму разу. – Ты звезда!
Я возвращаю себе свое личное пространство.
– Но клип еще даже не вышел!
– И не выйдет, – говорит Алистер, внося два бокала воды со льдом и кусочками лимона. – Во всяком случае, в США.
Байрон кивает.
– Я скажу тебе три слова, Эмили, милочка, три лучших словечка, какие ты когда-либо услышишь: «Эм-ти-ви» запретило клип. Видимо, некая сцена в ванне не подходит юному зрителю. Ну, лично я думаю, что там ничего такого. С другой стороны, доверь снимать клип команде гомосексуалистов, и что получишь? Две голые Голайтли! – Байрон делает паузу, чтобы расхохотаться над собственной шуткой, и продолжает: – Но я скажу: слава богу, что есть пуритане, потому что это лучшее, что могло произойти в твоей карьере, Эмили. Правда-правда! Потому что из-за запрета про клип начали писать в зарубежной прессе. Он занял первое место в Италии, в Австралии, а в Китае продается на черном рынке со свистом.
– Стой… Разве ты его видел?
– Конечно, видел! А ты нет? Ах нет, конечно: вот твоя копия. – Байрон поднимает со стола кассету. – Извини, я отдал Фонье ее копию, а о тебе забыл – и вообще, что мы столько болтаем? Давай откинемся на стулья и насладимся зрелищем! Алистер, свет! Мотор!
На стене напротив моргает синим двадцатидюймовый экран. Очевидно, что кассету уже смотрели, потому что показ начинается сразу со сцены в ванне. Фонья и я оживаем в мыльной воде.
– Ты посмотри на себя! – бормочет Байрон.
Я подхожу ближе. Из крошечных динамиков телевизора тихо играет до отвращения знакомая песня «Даун андер». На экране целый коллаж образов: длинный темный коридор. Потрескавшаяся плитка. Ванна на ножках. Пузыри, стекающие по мокрой спине. Камера приближается к руке – моей руке. Рука скользит по лопатке Фоньи, за ней – мои губы.
– Сексуальная кошечка! – кричит Алистер.
Мои губы постепенно поднимаются к затылку Фоньи, к ее уху. Язык задевает бриллианты.
– Суперэротично!
На такое я была согласна: спина, шея, ухо. Пока меня красили и украшали, Генри напоил меня шампанским (когда я согласилась на съемки, они с Томом разулыбались и стали носиться со мной как с писаной торбой). Пара бокалов – и я была готова.
– Сексуальная штучка!
Но дальше заходить я не собиралась. А Генри и Том хотели дальше: чтобы я ласкала грудь Фоньи, притягивала Фонью к себе, поворачивала ее губы к моим – стала, по их словам, «хищной соблазнительницей». Это мне уже не нравилось. И совсем не нравилась финальная поза в их описании: Фонья лежит в ванной, я на четвереньках над ней, и вода вытекает, вытекает, вытекает.
– О, камера идет кругом. Обожаю этот момент!
Генри и Том были настойчивы. Они уговаривали, подлизывались. Вылили мне в бокал все шампанское. «Ну, теперь поцелуй ее, позанимайся с ней любовью, давай!» – упрашивали меня. Я не могла, и все тут.
– Вот оно!
– Лучшая часть!
Нет, я так вела себя не специально. К тому времени я уже уяснила, что это действительно главная сцена всего клипа – да по самой длительности съемок было понятно. На экране будем только мы: я и звезда. Я буду купаться в ее лучах. Меня заметят.
Кроме того, я уже делала такое с Гретой на Карибских островах. Но тогда я приняла немало наркотика.
И до меня дошло, что я могу это сделать снова.
Я подозвала Генри. Он присел на корточки у ванны. «Мне нужен кокс». «Кока-кола?» «Нет, кокс».
Генри достал мне то, что я хотела, и кокаин довел меня до нужной кондиции.
– Вот этот кусок!
– Ага, где ты трогаешь ее руками!
– Вот здесь виден край ее соска. Видишь? Вот почему клип запретили!
– Или за этот кадр, где Эмили сверху!
Последний кадр клипа «Даун андер» – нас двое. Фонья лежит в ванне. Я больше не соблазнительница. Я выдохлась, я удовлетворена. Моя голова покоится на ее груди. Камера задерживается на Фонье (которая кажется такой же, как всегда: спокойной, тихой, покорной) и обзор расширяется. Последний кадр заполняют наши лица: Фоньи и мое.
Байрон ставит клип на паузу.
– Вот! Тебе нравится?
Я медленно киваю.
– Эмили, ты в норме?
– Обернись и посмотри на нас!
Когда я оборачиваюсь, Алистер ухмыляется, Байрон просто сияет, а прямо за ними, за стеклом, агенты лихорадочно отвечают на звонки.
Шесть человек работают на меня. Только на меня.
Байрон вытягивает руки.
– Я не думал, что ты на такое способна, – говорит он. Я подхожу к нему и даю себя обнять.
– Конечно, способна, – говорю я. – Раз плюнуть.
* * *
Очень быстро я получаю заказ на четыре страницы «Гламурных штучек» для «Гламур». Меня заказывают «Харперс базар» и «Вог» (да, американский «Вот» хочет, чтобы я и Фонья снимались в сюжете с бельем у Шелии Мецнер). Я работаю в каталогах в Мауи, Эл-Эй и Шотландии по новой расценке, две с половиной тысячи в день. Я снимаюсь в рекламе очков и линз, украшений, сумок и поясов. Мама хочет, чтобы я приехала в гости, но как успеть, если я лечу на Сейшелы? Съемки рекламы лосьона для загара. Правда, я бледная, как тротуары Нью-Йорка, но мне сделают темный глубокий загар ретушью.
Столько работы… а это только американские клиенты. Благодаря клипу я стала популярной и в Италии, поэтому снимаюсь в одном сюжете для «Леи» и в двух для «Амика» – и знакомлюсь с Альфредо.
– Он легенда! – ахает Байрон, узнав, что первый заказ от знаменитого фотографа подтвержден.
И он прав. Альфредо Робано уже больше трех десятилетий считается одним из лучших модных фотографов мира. Это впечатляет, если подумать, что к этому периоду относятся бурные семидесятые и наркотические восьмидесятые. Филиалы «Вог» по всему миру, «Ревлон» и «Ревеллион»; Энн и Кельвин Кляйн; Кристи Терлингтон и Кристи Бринкли – Альфредо работал со всеми и с многими другими. Его стена трофеев тянется вверх и вниз по лестнице и заворачивает. Альфредо приглашает меня на все съемки.
Спустя две недели, заработав уже сорок тысяч долларов, я иду в студию Альфредо на съемки другого сюжета для «Амика»: шесть страниц под названием «Ночь нежна» плюс проба на обложку.
Да, да: проба на обложку.
Мы снимаем обложку поздним утром, после того как отсняли два ролика на другой площадке. Время выбрано идеально: до того, как мой макияж начинает портиться, но после того, как я разогрелась и проснулась, так что все проходит без сучка, без задоринки. Да, я немного нервничаю, пока меня красят в гримерке, но как только выхожу на площадку, я расслабляюсь. Мне нравится Альфредо. Мне нравятся Кей-Ти, Ингрид и Эдуардо – его парикмахер, визажистка и стилист соответственно. Мне нравится Катарина, редактор «Амика». Даже жена Альфредо, Алессандра, топ-модель начала восьмидесятых, а также активный менеджер студии – активный, потому что хочет проследить, чтобы ее не поменяли на модель поновее – терпима. Нет перешептываний за спиной. Никаких «Я тебя люблю» или слез. Просто весело.
После пробы на обложку начинается сессия номер четыре: платье «Шанель» из бронзового ламе, с тоненькими лямками-спагетти, короткое, но с длинным, до пола, шлейфом, подбитым красным шелком.
Когда я выхожу на площадку, Альфредо присвистывает. Когда я становлюсь на платформу, он говорит:
– Делай сейчас, что тебе нравится. Просто двигайся, мне нужно много энергии.
– Ладно, тогда…
Я поворачиваюсь к Робу, ассистенту Альфредо.
Роб улыбается.
– «Сборка для Дивы» – включаю!
– Спасибо.
Я выхожу в свет прожекторов. Когда я только начинала работать моделью, я боялась сниматься в студии. На натуре всегда есть чем восхититься: ой, смотрите, щеночки! Вот это да! Продавец хот-догов! Но белый задник без швов – это ничто. Остаешься ты – и объектив.
А теперь именно за это я и люблю студию.
В колонках раздается треск, и студию заполняет мелодичный голос Бэрри Манилоу: «Her name is Lola, she was a showgirl…»[92]
Я начинаю раскачиваться, сначала медленно, стараясь почувствовать платье и что в нем хочется делать.
«With yellow feathers in her hair and a dress cut down to there…»[93]
Эдуардо машет кисточкой в такт песне. Ингрид и Кей-Ти шутливо стукаются бедрами. Фр-р, фр-р – вентилятор шуршит моим шлейфом. Я выбрасываю руку в сторону и склоняю голову набок.
– Идеально! – кричит Альфредо.
«She would…»[94]
И начинается. Студия исчезает, а может, это я улетаю за ее пределы, потому что освещение, вентилятор и музыка становятся не внешними факторами, а будто наполняют меня изнутри. Сумасшествие? Может быть. Не знаю. Знаю только, что с каждым щелчком камеры, в меня вливается энергия, пока я не загораюсь тысячей ваттов. Это самое прекрасное чувство на свете.
Весь день проходит так же. Я знаю, что двигаюсь, но не могу сказать как. Я на вершине чего-то большого, огромного, может, даже на луче звезды. Я чувствую себя сильной и уверенной, как рок-звезда, только вместо тысяч орущих фанов передо мной объектив. И все. Я отдаю ему все, что у меня есть.
Когда съемки кончаются, я чувствую приятную усталость, но этот волшебный день еще длится. Следующая остановка – престижный жилой квартал, вечеринка по поводу двадцатилетия Пикси, гавайский пир в пентхаусе.
Правда, есть и напряженные моменты – например, я увижу Джордан, с которой до сих пор почти не разговариваю. Кроме того, придется терпеть начинающих финансистов, уверенных, что лучшее дополнение к коктейлю – фразочки вроде «Сегодняшняя волатильность акций «Пакрим» вызвала небывалую арбитражную игру» или «О боже, что творится с йеной!». Но это на меня не действует, я просто выхожу на воздух, протискиваюсь между пальмами в горшках и свешиваюсь с балкона.
Темно. В Сентрал-парке горят фонари, подчеркивая чернильную темноту мягким фиолетовым цветом. Все тихо, если не считать нескольких запоздалых бегунов, и кажется иллюзией, миражом, посланным успокоить усталых жителей Манхэттена. Прекрасным, но далеким. Потому что я поднялась высоко, я среди звезд.
Это правда. Впервые за долгое время мне кажется, что я парю над землей, что я огромна, как весь мир. Моя жизнь совершенна.
Лос-Анджелес. Бермуды. Озеро Тахо.
«Приезжай домой», – говорит мама, но я не могу.
В конце августа я еще более занята, чем раньше, и мои усилия оправдываются еще двадцатью тысячами. Я не получаю заказ от «Вог» (неприятно, но не трагедия: они вернутся). Зато меня приглашают из «Мадемуазель» на сюжет «Операция «Стиль» – шесть страниц леггинсов, беретов и тренчей. А знаете, что самое чудесное? Я снимаюсь на второй журнальной обложке: «Амика», я в три четверти в белом платье «Москино». Мне нравится. Редакторам тоже. Они приглашают меня для съемки новых страниц, включая еще одну пробу на обложку.
– Получается две, – говорю я, усаживаясь на стул в офисе Байрона.
– Одна обложка и одна проба, – поправляет Байрон. – Надо подождать и посмотреть, что будет.
– Хорошо. Я подожду и посмотрю! – Я указываю своим кофе со льдом на офис бухгалтера – как обычно, пустой. Кубики льда колышутся в жидкости. – Но я устала ждать чека.
Байрон изо всех сил старается принять удивленный вид.
– Разве мы с тобой не в расчете?
– Ты должен мне четыре тысячи – не меньше, – информирую я его.
Было бы больше, но я уже научилась ловить Жавье между черным ходом и его «мазерати».
Байрон играется с кнопками телефона.
– Тут я не смогу тебе помочь. Не в моей компетенции.
– Но Жавье на мысе Ферра.
– Всего на две недели.
– Байрон, хватит придуриваться, гони деньги! Я твоя новая девушка с обложки – которую ты не хочешь потерять!
Я шучу, но не совсем. Я пробую роль вздорной дивы, стервы, как учила меня Айяна. И это срабатывает: через мгновение Байрон открывает ящик и отрезает мне чек. Его «Монблан» прорезает тонкие темные ленты в бледно-зеленой бумаге. Он пододвигает чек ко мне.
Ну, я думала, что сработало…
– Эй, Байрон, чек-то на две тысячи!
– Теперь мы в расчете, – отвечает он.
– В расчете – за что?
– За 50 самых «Шик'арных» девушек.
«50 самых «Шик'арных» девушек» – название маркетинговой кампании, которую Байрон придумал этим летом, чтобы «создать новый модный образ агентства». (Пятьдесят – это новое количество моделей «Шик». В тот день отказались от двадцати пяти девушек). Как выясняется, дать название кампании было еще легко. Байрон не смог выбрать формат. И вот на протяжении нескольких недель его ранее спартанский офис заполняется образцами календарей, настольных ежедневников, игральных карт, футболок и ручек, так что теперь кажется, будто Байрон подрабатывает продавцом канцелярских товаров и всякой мелочи.
Я кручу брелок-образец. Потом со звоном бросаю его на стол.
– Так ты выбрал дизайн?
– Да, слава богу. Наконец-то! – выдыхает Байрон. – Мы выбрали основной формат портфолио: мягкая обложка, в черно-белых тонах. Простота. Классика.
– Простота, которая обойдется мне в две тысячи?
Байрон кивает.
– Но почему платить должны мы? – говорю я раздраженно. – Ты ведь нас вынуждаешь. А это ради агентства!
– Это вам же на пользу – так или иначе. – Байрон наклоняется ко мне, и черты его неожиданно озаряются. – Что такое две тысячи, если ты получишь тридцать три, потому что, Эмили, милочка, твой ролик с Джастином Филдсом получил подтверждение!
Я обегаю стол и обнимаю Байрона, чуть не опрокидывая свой напиток, что было бы вполне уместно. Рекламный ролик – по поводу которого я неделю назад проходила собеседование, и два дня назад они звонили – посвящен кофе, итальянскому кофе. Я всего лишь реквизит, а настоящая звезда – Джастин Филдс. Джастин, известный киноактер и один из «самых горячих парней Голливуда младше тридцати», по заявлению журнала «Пипл». Да еще тридцать три тысячи?
– Отлично! – выдыхаю я.
– И я о том! Клиент хотел заплатить двадцать восемь, но мы настояли.
Дополнительные пять тысяч заслуживают еще одного объятия. Когда я наконец отпускаю Байрона, он не отходит, а сдвигает с края стола стопку футболок и садится.
– Знаешь, Эмили, я тут подумал: этот ролик, пробы на обложки, клип с Томом Бреннером – все это действует, потому что ты работаешь на разные средства массовой информации и разные демографические группы, что расширяет твою базу клиентов. Еще добавить весенние показы, которые будут в следующем месяце, тебя увидят редакторы журналов, а это значит, у нас будут зимние номера, и тогда…
Байрон строит планы и выдумывает стратегии, рассказывает подробности о ролике и других грядущих работах – уже существующих и тех, за которые я, как он считает, наконец могу взяться. Мы говорим и говорим – двадцать минут, пока до меня не доходит очевидное.
– Байрон, ролик будет сниматься в первую неделю сентября.
– Верно.
– На этой неделе у меня начинается учеба в Колумбийском.
– Это что-то меняет?
Я опускаю голову. Байрон постепенно приближает свои глаза к моим. Я встречаюсь с ними взглядом. Темными. Серьезными. Внимательными. Тридцать три тысячи долларов, Джастин Филдс, глава «Шик» впервые за долгое время работает моим агентом – как я могу возражать?
– Нет, – отвечаю я.
Он сжимает мне плечо.
– Прекрасно! Просто прекрасно! Послушай, Эмили, ты сегодня занята? Дело в том, что будет славная вечеринка…
Кафе «Табак», возможно, было названо так в честь заведений, густо покрывающих каждый парижский бульвар, но само кафе отнюдь не обычно. Вообще-то летом 1990 года «Табак» – самое злачное место Нью-Йорка, особенно среди модного народа, который обожает его посеребренные зеркала, стены из рафии в черно-белых узорах. Сегодня все это тонет в аромате дынь и «Плюмерии» – последней марки духов, о которой дают самые лестные отзывы.
Я привстаю с алой банкетки, нахожу свое отражение и поправляю бретельку серебристого платья от Марка Джейкобса.
– О боже, какая прелесть! – кричит Пикси.
Вообще-то, у меня были на сегодня планы. Мохини, которая все лето проработала на каком-то новом телескопе – она прозвала его «Хабба-Бабба» – сегодня вернулась в город. Мы хотели это отметить, только не знали, где собраться. Когда Байрон сказал мне, что я могу взять с собой друзей, мне показалось, что я нашла идеальное решение: шикарная атмосфера, напитки без ограничений, все красиво и ароматно.
– Туфли со шнурками вон на той девушке совсем перекрывают кровообращение!
– Какое кровообращение? Она слишком худая, в этих венах вообще нет крови!
Чем я думала? Мои подружки обменивались новостями приблизительно 2,2 секунды – и на этом все, ведь мы поддерживали связь все лето, – после чего сразу направили всю вычислительную мощь своих умных черепушек на куда более важные вопросы.
– У этой девушки глаза расставлены ужасно широко!
Я перевожу взгляд с Лискулы на Флер.
– Как у мухи!
– Честно, я думала, что они все красивее!
– Я тоже!
– Если не считать тебя, Эмили, конечно.
– Эй, этот парень – вылитый Белый Кролик!
Подходит Алистер, достает из кармана жилетки платок и промокает лоб.
– Вот ты где, котенок! Я тебя уже обыскался! – восклицает он. – Байрон тебя зовет. Пошли!
Слава богу, а то у меня уже начала болеть голова. Протискиваясь мимо подружек, я следую за ослепительно блондинистой головой Алистера по коридору, пока мы не находим Байрона, одетого в щегольское сочетание черного «Армани» и розового белья. Байрон целует меня, что-то лепечет по поводу общения в массах, хватает меня за руку, и меня представляют как «вторую девушку в видео Тома Бреннера». Похоже, все этот клип видели и получили удовольствие. «Браво! Браво!» – хлопает Айзек Мизрахи. «Очаровательно! Просто очаровательно!» – говорит Тодд Олдхэм. Джей Макинерней хочет записать мое впечатление, Грейс Коддингтон хочет поздороваться, Оливер Стоун – выпить. Пэтрик Макмаллен отщелкивает половину пленки: я анфас и в профиль.
Головокружительные приветствия. Сильные мира сего. Байрон стискивает мою руку. Водоворот. Я возвращаюсь к подругам через добрых два часа, когда народ уже начинает расходиться и тяжелый аромат тысячи тестеров парфюма тонет в сигаретном дыме. Мои подруги (за исключением Пикси, которая, судя по всему, вот-вот превратит Тимоти Хаттона в очередного Пикселя) уже повеселились и снова собрались вместе. Когда я проскальзываю к ним, речь держит Джордан. Она заявляет внимающей ей аудитории:
– И мне пришлось ему сказать: «Простите, но экзистенциализм никак не связан с длинными волосами!»
Господи…
Стол взрывается смехом. Бен охает и вытирает глаза рукавом.
– Он ведь так не думал, правда?
– Мне кажется, думал.
– А он еще здесь? – спрашивает Мохини.
Джордан оборачивается и указывает на Джона, одного из моих агентов.
– А с чего это тебе вообще взбрело в голову говорить об экзистенциализме?
Джордан меряет меня взглядом поверх своего коктейля.
– Просто возникла такая тема.
– Возникла?
– Пока, Эмили! Позвони!
Я махаю на прощание Рейчел Хантер, потом Эсме. Бен фыркает.
– Если эта девушка была бы еще худее, ей бы пришлось ставить капельницу!
Ха. Ха. Ха.
