Текст книги "Студентка с обложки"
Автор книги: Робин Хейзелвуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Мне вдруг хочется перенестись куда-нибудь подальше. Туда, где я знаю правила игры.
– Нравится? – спрашивает Винсент через несколько минут сильнейшей боли. – Ты теперь выглядишь гораздо взрослее. Уже не милое дитя!
Я открываю глаза. Ну, на Брук я теперь точно не похожа. Брови стали вполовину уже, вокруг красные пятна. Нравится ли мне? Поди разберись. Ощущения такие, будто засунула голову в пчелиный улей.
Тереза выходит из ванной с пакетиком, застегивающимся на молнию, и кладет его к себе в сумку.
Я сочувственно улыбаюсь: у нее «эти дела». У меня тоже.
Айяна хмурится:
– Ты что, совсем? Нашла время!
– Или сейчас, или никогда! – Тереза несколько раз переворачивается вокруг своей оси, замирает и резко указывает пальцем на мои брови: – О-о-о, гораздо лучше!
Я удивлена, но улыбаюсь, на сей раз с благодарностью. Тереза уже в первом комплекте для съемок: кремовый кожаный жакет с пышными узорчатыми рукавами и кремово-золотистая мини-юбка. Платиновый «боб» высоко зачесан и ореолом венчает ее лицо-сердечко. И все-таки самая привлекательная черта Терезы – это глаза. Два сияющих аквамарина, ярких, как глазурь на роскошном многоярусном торте. Тереза еще не совсем готова: губы не накрашены, нос чуть красноват, особенно ноздри, – но я никогда не видела такой красоты! Честно.
– Какая вы красивая! – выпаливаю я.
– Красивая? – фыркает Тереза. – Шутишь? Да этот жакет отвратный – просто отвратный!
Айяна хмыкает. Я заливаюсь краской. Тереза с любопытством меряет меня взглядом.
– Ты вообще откуда?
– Милуоки.
– А, Миннесота! Я так и подумала.
Сейчас меня будут красить. Я приехала сюда в режиме «чисто/чисто», то есть ничего на лице и ничего на волосах. Винсент живенько делает мне хвостик, протирает лицо тоником и увлажняющим кремом. Убедившись, что холст загрунтован, мой художник начинает, как ни странно, с глаз.
– Ага, вот и первый урок! – говорит Винсент, замечая мое удивление. – Глаза перед основой, детка. Через секундочку поймешь, почему.
«Секундочка» превратилась в двадцать минут. Я наблюдаю, сначала зачарованно, потом с нарастающим ужасом, как кисть Винсента снова и снова обмакивается в стальные тени. Вскоре мои веки так потемнели, будто я долго дралась – и меня побили. Винсент усиливает эффект черным мазком по верхним и нижним ресницам и сводит его в стрелку. После этого визажист проводит намоченной в лосьоне ватной палочкой под глазом и демонстрирует мне:
– Смотри!
– Черная, – говорю я.
– Не просто черная! Грязная! Только представь, что она смешается под глазами с консилером! Получатся отвратительные круги! – восклицает Винсент, слегка содрогаясь (предположительно от мысли, что миллионы женщин так и ходят).
Я беру листок бумаги и достаю из рюкзака ручку. Если не запишу, никогда не повторю. «Шаг 1: глаза (20 минут). Сначала в складку века – стальные тени».
Айяна, уже с макияжем, от нечего делать листает какой-то журнал.
– Надо же, ее выбрали на эту кампанию!
– Да ты что, блин! – Тереза тянется за журналом, что неразумно, потому что она как раз достает руки из рукавов жакета. – Уэйн взял ее? Вместо меня?! Ну почему-у-у?!
«Накладывать тупой круглой кисточкой. Тени еще темнее на линию ресниц, более короткой кисточкой».
– Почему он взял Рэйчел? Да она звезда месяца! – Айяна щелкает ногтем по лицу блондинки-амазонки, которая в разных позах украшает мою комнату. – И вообще… – Супермодель кривится. – Говорят, она играет в чужие ворота.
«Покупать кисточки с подставкой в магазине художественных принадлежностей – гораздо дешевле (соболь и т. п., синтетика – ни в коем случае)».
Тереза ахает:
– Да что ты!
– Я тебе говорю! Вместе с одной нашей общей знакомой!
«Черные тени класть у ресниц, но под глазами чуть-чуть, а то глаза на фото будут маленькие».
– С кем?
«И кремовые тени, чтобы высветлить бровную дугу».
– С Клео.
– Клео – лесбиянка?
– Нет! Ее муж тоже был. Карло. Они втроем.
– Ничего себе!
– А потом Карло и Рэйчел спали с третьей, но не с Клео.
– Так вот почему они разводятся!
«Шаг 2: основа. 30–40 мин минимум (Винсент: «Половина всего времени отводится на основу»)».
– Стеф пошла в гору, – бросает Айяна и встает, чтобы надеть свой комплект: короткий кожаный жакет с бахромой и отделкой «под леопарда» и брюки в тон.
«Начать с густого консилера – не слишком светлого! Точками нанести на покраснения и под глаза».
Тереза фыркает:
– Подумаешь! Если спишь с директором агентства, еще не такое бывает.
«Нанести жидкую основу – для фотосъемок хороши «Шу Уемура», «Шисейдо», «Диор». Использовать влажную губку. Хорошенько растереть. Важно: закрепить рассыпчатой пудрой».
– С Касабланкасом[22]? Ты что! Она уже с шестнадцати с ним не спит, а то и больше!
«Последний штрих – промокнуть салфеткой, но не пудрить. Слишком много пудры = лицо шелушится».
– Джон просто свинья! Если бы я у него столько не зарабатывала, клянусь тебе, я бы ушла в знак протеста!
«Шаг 3: губы».
– Айяна! – Морис засовывает голову в гримерку и махает щеткой. – О боже, надевай скорее свои краги! Сейчас ты, и поскорее, потом два двойных, потом… – Он с сомнением смотрит сначала на меня, потом на Винсента. – Потом Эмили будет готова?
– Да, да, конечно!
Едва Морис уходит, Винсент хлопает в ладоши:
– Детка, все! Уроки – после обеда, а сейчас за работу! – И выдергивает из ушей Лауры наушники. – Живо!
Визажист и парикмахер с рвением набрасываются на меня. Я записываю все, что только можно. Лаура спрыскивает мне голову водой и вчесывает немного геля. Подсушив волосы овальной щеткой, она накручивает их на бигуди с липучками и досушивает, надев на меня золотистый колпак, соединенный с соплом фена. Только потом (во время сушки мое лицо нагрелось как чугунная сковорода на плите) мне завивают ресницы (купить щипчики для завивки ресниц), покрывают их двумя слоями густой черной туши («Мэйбелин грейт лэш» дешевая и хорошая) и расчесывают (купить металлическую расческу). После этого мне румянят щеки (на висок и самую выдающуюся часть скулы. Под ней светло-коричневый контур). Лаура снимает бигуди, делает мне легкий начес и укладывает. Морис дает желтоватые чулки («для пастельных тонов самое то»), лифчик с подушечками («я подумал, тебе не помешает») и платье-футляр из бледно-розовой замши с такими же туфлями на каблуках («твой стиль!»). Винсент обводит мне контур губ, смешивает помаду и…
– Стоп, стоп! – Морис расстегивает молнию на платье. – Нам надо… – Открывает ящичек, перебирает целую кучу подушечек для лифчика. – Нам надо… – Сует руку мне в лифчик, кладет туда еще одну подушечку и поправляет грудь. – Нам надо… – Проделывает ту же процедуру с другой грудью. – Увеличить бюст! Вот! – И застегивает молнию. – Ты только посмотри! Супер-секси!
Я не сразу оправилась от ощущения холодной руки у себя в бюстгальтере, так что доходит до меня где-то через минуту. Секси?!
– Я на секунду! – Морис рысцой убегает на съемки другого комплекта.
Секси… сексуальная?
Все куда-то убежали. Я поворачиваюсь к зеркалам и рассматриваю свое отражение. Я часто казалась себе симпатичной, иногда даже красивой, но сексуальной? Никогда! И вообще, разве можно быть сексуальной, если ни разу не занималась сексом? То есть занималась, но всего дважды: один раз – с Кевином, на заднем сиденье его машины, стоявшей (по неясным причинам) у Милуокского зоопарка, второй – совершенно по-другому (не с Кевином, а с Мэттом, не в машине, а на диване). Оба раза не запомнились совершенно, потому что я не кончила, даже толком не возбудилась – а что еще делает секс сексуальным?
И все же… на меня из зеркала смотрит совсем незнакомая девушка. He-Эмили. Я кручусь на месте. Не-Эмили взрослая. Поворот. Не-Эмили симпатичная. Поворот. Не-Эмили… Я взмахиваю волосами. С ними возились полтора часа, а они все равно прямые, только объема и блеска добавилось. Поворот. Я посылаю себе воздушный поцелуй губами цвета ежевики. Поворот. Игриво подмигиваю. Улыбаюсь во весь рот. Поворот. Не-Эмили сексуальная. Это точно!
Я уже хотела повторить все сначала, как вдруг замираю. Что-то не так!
Тихо…
Боже мой! До этой секунды я и не замечала, как меня успокаивает треск строба, щелчки затвором, одобрительные хмыканья Конрада. Ведь это значило, что все происходит где-то там, без меня. А теперь стало тихо – пришла моя очередь.
Словно услышав мои мысли, в дверях появляется Морис.
– Теперь ты!
Я сглатываю.
Из-под его руки высовывается голова Терезы:
– Дай жару! Дай жару! ДАЙ ЖАРУ!
За ней стоит Айяна.
– Только ногу не сломай на этих шпильках.
Морис ведет меня по коридору в студию. О боже! Сердце стучит как сумасшедшее. Я не готова! Вот она, съемочная площадка – люцитовая платформа в белом бумажном море. В тот раз мне показалось, что студия гораздо меньше. Я чувствую себя Алисой в Стране чудес. А еще меня тошнит.
– Ага! Вот и наша новая красавица! – говорит Конрад. – Ребята, познакомьтесь с Эмили.
Свет бьет в глаза, и я почти вслепую машу в ответ на чьи-то приветствия.
– О'кей, поднимайте ее сюда!
От расплывчатой толпы отделяется чья-то фигура.
– Осторожно, бумага! – упрекает Конрад, перегибается через штатив и хищным взглядом окидывает девственно чистый фон в поисках прорех.
– Бумага цела, – говорит фигура. Вообще-то, это парень и очень симпатичный. Остановился в паре дюймов от меня и смотрит. – Ты Эмили, да?
Я киваю и тоже его рассматриваю. Глаза такого мягкого, приглушенно-зеленого цвета, почти серого – как мой любимый свитер. Замечательно! Чего мне не хватало, так это еще одной причины понервничать.
Он сходит с площадки и одаривает меня теплой улыбкой.
– Я Майк. Давай сюда, к нам.
Майк… Он старше меня: на вид лет двадцать. Не парень, мужчина. Майк протягивает мне руку, я чуть было не даю ему свою и вдруг осознаю, что она мокрая. И вытираю ладонь о платье.
– Э-ми-ли!!! – пищит Морис.
Я опускаю глаза. И вижу влажный отпечаток. Ой.
Морис, озабоченно цокая языком, сбегает с площадки.
– Ну, даешь, – ухмыляется Майк, но руку не убирает.
– Пора начинать! – говорит Конрад.
Я хватаю Майка за руку. Он тянет меня наверх, и я залетаю на платформу.
– Ищите метку, – приказывает Конрад.
Посреди платформы скотчем изображен знак «X». Я становлюсь на него и осматриваюсь.
Вот она, огромная и черная, в пятнадцати футах от меня. Камера. Обычно фотоаппарат кажется мне безвредным, даже приятным. Но не сегодня. Эта камера черная и страшная, как гигантское хищное насекомое, поджидающее добычу. Меня. Я откидываю голову назад и вдыхаю, прижав ладони к бедрам. Так делает мой брат, Томми, перед футбольным матчем, чтобы успокоить нервы, не обращать внимания на болельщиков и соперников, сосредоточиться на одном: забить гол. А что значит для меня «забить гол»? Принять правильную позу? Хорошо выглядеть? Если честно, я уже «забила гол», попала в эту студию – ну, а теперь надо просто не опозориться. «Не опозорься! – отдается эхом у меня в голове. – Не опозорься». Я делаю еще один вдох, опускаю подбородок и опять смотрю на камеру. Камера ждет – все ждут, – когда я начну что-то делать.
Не опозорься…
– Цифры! – кричит Конрад.
– Сто двадцать на шестьдесят! – откликается Майк.
Конрад регулирует объектив. Его голова выныривает из-за камеры.
– Так, – тянет он успокаивающе, словно пытается поймать что-то пушистое и напуганное, – сейчас я сделаю два поляроидных снимка, чтобы проверить, как мы стоим. Хорошо, Эмили?
Я киваю.
– Так, первый…
Говорит со мной как с второклашкой, которую снимают для школьного альбома. Месяцы моделинга коту под хвост. Хотя так даже легче.
Фотоаппарат дважды щелкает.
– Хорошо, теперь чуть расслабься.
Я размыкаю стиснутые челюсти и начинаю рассматривать собственные ногти. Это лучше, чем таращиться на камеру или на Майка, который снова идет сюда.
– Волнуешься?
Я с усилием перевожу дух.
– Угу.
– И зря. – Майк наклоняется ко мне. Пахнуло лесом. – Во-первых, ты выглядишь очень мило, – шепчет он. Мило? Все внутри превращается в манную кашу. – А во-вторых, тебе нечего волноваться, потому что Конрад любит все всем указывать. Он будет говорить тебе, что делать, очень-очень подробно.
– Правда?
Майк кивает.
– С головы до пяток. Абсурд, конечно.
Не абсурд, а просто супер! Напряжение в животе уходит; впервые с тех пор, как я очутилась на площадке, я могу более или менее нормально дышать. Все будет хорошо! Я улыбаюсь, наконец-то искренне.
Но недолго.
Конрад несется к площадке, сжимая в руке свежепроявленный «поляроид».
– Что вы натворили? – рявкает он и возмущенно тычет в меня пальцем.
– Вижу! Сейчас надену аксессуары и высушу! – Морис махает сумкой с замочком «язычком».
– Да нет, я не о том! Тащите стремянку! – кричит фотограф. Через минуту он стоит на перекладине и всматривается мне в лицо холодными, осуждающими глазами. А был такой теплый и доброжелательный… Потом щелкает ногтем по моим бровям. – Что вы здесь натворили?
Ой. Я переступаю с ноги на ногу.
– Винсент меня немножко подчистил.
– Немножко?! – Конрад мотает головой, словно вытряхивая мой идиотский ответ. – Морис, Винсента сюда, быстро!
Стилист разевает рот, закрывает его и бежит в гримерную, не выпуская из рук кучу пастельных сумочек всех форм, размеров и материалов.
– Ви-и-н-се-ент! – кричит он, волоча за собой золотистые ремешки.
Как такое может быть? Неужели Конрад так разозлился из-за бровей? Я гляжу на фотографа: а вдруг это все шутка, спектакль, разыгранный, чтобы визажист не расслаблялся? Может, и так, но я вижу только застывшие сердитые глаза.
– Я пришел, – говорит Винсент с видом, не выражающим никакой радости. – В чем дело?
– Вот это я и хочу узнать! – Конрад тычет пальцем мне в бровь. – Это что?
Щеки Винсента розовеют.
– Они выглядели очень старомодно, и я просто…
– Ты просто что?
– Подправил их, и все! – Визажист повышает тон, хотя его голос звучит не зло, а скорее испуганно. – Там не было формы!
Морис вставляет в розетку удлинитель.
– Эмили! Лицо сюда! – рычит Конрад.
Я вытягиваюсь по стойке смирно.
– Я знаю, что там не было формы! – продолжает он. – А здесь и здесь мне нравилось!
Винсент встает на стремянку и хватается за перекладину над ногами фотографа.
– А вам не кажется, что здесь теперь лучше? – указывает он тупым концом помадной кисточки.
Конрад сосредоточенно хмурится.
Морис становится на самую нижнюю ступеньку и включает фен. Мне в живот ударяет струя теплого воздуха.
– Ну, там же был Дикий Запад! – оправдывается Винсент.
Дикий Запад? Хочется потереть глаза, но меня за это убьют. Передо мной трое мужчин – один большой и взъерошенный, два маленьких и аккуратненьких, – все стоят на стремянке и смотрят на меня широко распахнутыми глазенками, какие бывают у котят на пошлых рождественских открытках или календариках с рекламой кошачьего корма. А я – птичка. Такое внимание было бы лестным, да только интересуют их мои кожные волоски и пятна на платье.
В мою бровь снова упирается палец.
– А здесь слишком тонко.
– Тут? – Пальцу вторит карандаш. – А разве здесь это не выравнивается? И здесь? И здесь?
– НЕСИ ИНСТРУМЕНТЫ!
Инструменты приносят. Под пристальным наблюдением фотографа Винсент выдергивает еще два волоска и чуть закрашивает середину моей левой брови.
– Гораздо лучше! – объявляет Конрад и слезает со стремянки. – Все, Винсент, теперь припудри ее. Морис, поправь пояс. Будем снимать сразу на пленку.
Ума не приложу, как два волоска и один карандашный штрих что-то поменяли. И все-таки я рада, что Карибский кризис вокруг моих бровей разрешился. И еще один плюс: я уже не нервничаю, а просто жду, когда сессия закончится, чтобы снять наконец чертовы туфли и сходить в туалет.
У объектива Конрад опять растягивает губы в ласковой улыбке.
– Сейчас мы будем играть. Повторяйте за мной!
Он ставит правую пятку к левому носку и скашивает бедра.
Я копирую его позу.
– Бедро чуть вперед!
Я двигаю тазом и выпячиваю правое бедро.
– Хорошо! Теперь руку на бедро!
Кладу левую руку на бедро. Ощущение странное.
– Нет, другую!
Все равно странное.
– Отклонитесь назад!
– Больше!
– Меньше!
– Подбородок вниз!
– Прекрасно! Первые несколько кадров так и стойте.
Это только начало. Майк оказался прав: все оставшееся время Конрад дает мне исчерпывающие указания, что и как делать. Для него все мелочи важны: как согнуты пальцы рук, как развернуты стопы, и чем поза неудобнее и неестественнее, тем ему больше нравится.
Между прочим, именно так я себя здесь и чувствую: неудобно и неестественно.
За обедом Айяна травит модельные байки. Например, о том, как она прилетела в Париж, а ее тринадцать сумок «Луи Виттон» – нет. Смеяться надо после фразы: «А когда я уехала, хотите верьте – хотите нет, во всем городе не осталось ни одной дизайнерской сумки!» Что все и делают. Очень громко. Я вожу вилкой по зеленому соусу на куске отварной семги, пытаясь подсчитать, во сколько сумок влезет все, что у меня есть в шкафу, включая довольно обширную коллекцию футболок.
Когда я прошу добавки зеленой фасоли, Морис говорит:
– Надо же, какой у нас аппетитик!
Все смотрят мне в тарелку, включая усмехающуюся Айяну. Я замечаю, что ее тарелка, полная еды, почти не тронута, а Терезы за столом вообще нет.
После еды нам освежают макияж, а значит, обучение продолжается. Я сажусь на стул перед зеркалом. Хихикающая Тереза выскакивает из туалета с пакетиком на замочке. Винсент роется в своих сумках.
– Черт!
– Что?
– Модный контур для губ! – Я гляжу на целый букет карандашей – на вид все «модные».
При ближайшем рассмотрении на них обнаруживаются надписи: «Карандаш для губ № 1», «Нэйкед»[23], «Ньюд» – почему-то сплошная обнаженка. – Все равно запиши. – Он продолжает рыться в сумке. – «Фэшнбл», модный. Серия «Спайс» фирмы «МАК». Точно в тон твоих губ. Другого тебе и не надо.
Фэшнбл, фирма «МАК» (другого не надо).
– Они продаются только в Лондоне, – замечает Айяна.
– Ах, да! – спохватывается Винсент. – Ну, тогда ладно.
Мне срочно нужно достать такой карандаш.
– А бургунди разве не нужен? – кричит Тереза.
– Да, да, нужен хороший карандаш цвета бургундского вина… О боже, ты что вытворяешь?!
Тереза в буквальном смысле отскакивает от стен как мячик. Зеркала создают впечатление, что она прыгает везде и сразу.
– Вот вам, берите! – кричит она и достает из карманов горсти конфет и желатинок. Через пару секунд в конфетах вся гримерка. Тереза так мотает руками, что задевает себя за губы и размазывает помаду по подбородку. Когда зеленая желатинка рикошетом отлетает от макушки Винсента прямо ему в стакан с водой, он хватает тоник, ватные шарики и силком усаживает модель на перекраску.
Ко мне подходит Лаура.
– Ну-ка, кукла, давай поправлю тебе прическу!
Я сажусь к ней. Пока парикмахер горланит что-то из Стиви Винвуда, я времени не теряю.
Контурный карандаш для губ цвета бургундского вина.
– Винсент, а бургунди какой фирмы?
– Сиди смирно! – одергивает Винсент Терезу. – Сейчас подумаю, – обращается он ко мне.
Передо мной лежит стопка журналов, бывшая пища для сплетен Терезы и Айяны. На обложке «Вог» – Синди Кроуфорд в блестящих серьгах и с темно-красными губами.
– А этот цвет? – Я листаю страницы в поисках подписи. Про контур ничего не написано, только помада: «Айсд роузис». И все-таки… Я закрываю журнал и всматриваюсь в губы Синди внимательнее.
– Может, такая помада пригодится?
Тереза хихикает.
– Не думаю, детка, – вздыхает Винсент. – Тереза, я же сказал сидеть спокойно!
– Почему?
Айяна покачивает головой, что при ее лебединой шее выглядит еще обиднее.
– Все эти подписи не соответствуют действительности, – наконец говорит она. – Привет рекламодателям.
Я с сомнением смотрю на нее.
– Она права. – Винсент стирает алые разводы, берет с полки тональник Терезы и начинает накладывать. – Деньги правят миром, детка. Двенадцать обложек – двенадцать довольных производителей.
– И вообще. – Айяна выхватывает у меня «Вог» и читает подписи. – Я знаю этого визажиста. Уверяю тебя, Кевин Окойн скорее возьмет детские мелки, чем косметику «Кларион».
О-о! Теперь и я замечаю, что губы Синди совсем не похожи на «Айсд роузис». С другой стороны, эта помада бывает разных оттенков – откуда мне было знать?
– Так нечестно! – говорю я, вспоминая, сколько раз ходила по магазинам, пытаясь повторить улыбку девушки с обложки. Неудивительно, что ничего не получалось. Я бросаю журнал на полку. – Обманная реклама!
Я смотрю, как Винсент работает над губами Терезы. Сначала он точит светло-красный карандаш. Потом, аккуратно увеличив контур верхней губы, начиная с середины, перебирает целую батарею баночек из-под витаминов с днями недели. Баночки до краев заполнены не менее важным компонентом – помадой. Винсент находит красную серию и смешивает на ладони «вторник», «пятницу» и немного «субботы».
– Слушайте! – Я пытаюсь перекричать фен Лауры и показываю на баночку. – Как вы туда запихнули помаду?
– Поставил в микроволновку! – кричит в ответ Винсент. – Вырежи помаду из футляра и расплавь – только держи всего пару секунд.
– А то взорвется! – вставляет Тереза, которая решила, что можно опять побросаться конфетами.
Айяна берет розового желатинового медведя и кидает себе в рот. Винсент настроен менее благосклонно.
– Слушай сюда, Тереза. Я крашу тебе губы – ГУБЫ! – сиди ровно!
Тереза сдувается, как проколотый пляжный мяч.
– Ай, ну тебя, Винс…
– Хватит!
Похоже, сейчас не время для вопросов. Я смотрю молча. Винсент берет помадную кисточку и красит губы до самого контура, так что карандашная черта практически исчезает. Потом заполняет впадинку губы красным на тон светлее, чтобы губы казались более полными и сочными. То отойдет, то подправит, то отойдет, то подправит… Наконец он промакивает губы салфеткой и чуть припудривает рассыпчатой пудрой.
– Вуаля! Совершенство!
Тереза сияюще улыбается своему отражению в зеркале:
– Чудесно! Спасибо, радость моя!
…И тут происходит неожиданное. Губы Терезы ярко отпечатываются у Винсента на щеке. Рука Винсента ударяет Терезу по лицу.
Лаура роняет фен. Я роняю «Вог». Айяна ахает.
– Ты испортила двадцать минут труда! – кричит Винсент.
Тереза смотрит на него, как ребенок, который упал и теперь не знает, смеяться или плакать.
– О боже, только без слез! БЕЗ СЛЕЗ! Глаза испортишь!
– Вот, возьми. – Айяна протягивает салфетку. – Промокни еще раз, и все будет нормально.
Глаза Терезы засияли. А могла и заплакать.
Является Морис.
– Народ, вы что?! Почему никто не готов?
Айяна встает и выходит вперед.
– Я готова. Что надевать?
Здесь я учусь, еще и наблюдая, как; работают другие девушки. В перерывах между моими фотосессиями я надеваю халат, сажусь на белый диван и превращаюсь в зрителя. У каждой модели свой ярко выраженный стиль. Айяна идет к площадке устало, словно до сих пор не поняла, что приехала в Америку и снимается для каталога. Однако стоит ей повернуться к объективу лицом, она меняется. Становится выше и тоньше, превращается в элегантную линию на фоне белой стены. Она грациозно и точно двигается, покачиваясь, словно нарцисс жонкиль на ветерке.
Тереза совсем другая. Абсолютно. Затянутая в черное кожаное бюстье и узенькую юбку, в туфлях на высоченных каблуках (в этом году Санта-Клаус явно фанатеет по коже), она катапультируется на платформу одним прыжком. А потом скачет не переставая, легко и… шумно: не просто улыбается, а еще визжит, пищит или хохочет.
– Чудно, Тереза! Чудно! – кричит Конрад. Тереза принимает очередную идеальную позу и сияет. Фотограф управляет и Терезой, и Айяной, но по-другому. – Повыше! Пониже! Ползком!
Это уже не указания, а условные знаки, которые девушки, в отличие от меня, знают и прекрасно умеют исполнять.
Я подхожу к Лауре, которая запыхалась не меньше Терезы, потому что постоянно вынуждена поправлять разметавшиеся локоны модели.
– Она как пружинка! – шепчу я.
Лаура пожимает плечами.
– Кокаин всегда веселит.
Без пяти пять я без сил плюхаюсь на стул. Все съемки по плану закончены, всего пятнадцать (как я потом узнала, это много – Конрад работает быстро). Я участвовала в шести сессиях: трех одиночных, двух двойных и одной тройной – и устала как черт. Причем не физически, хотя это тоже есть, – принимать позы сложнее, чем я думала, – а психологически. Весь день я была как на иголках: наблюдала, слушала, старалась не путаться под ногами. И это еще не конец.
– Поедешь сейчас в «Нейманс», купишь все по списку Винсента, – приказывает Фроуки. – Дома смоешь пол-лица и будешь краситься, пока не получится, как надо.
Я переодеваюсь, несу книжку квитанций к свободному столу и начинаю заполнять, сколько часов я отработала.
Меня хлопает по спине холодная рука.
Я вздрагиваю.
– Что ты делаешь?
– Заполняю квитанцию.
Фроуки хмуро переспрашивает:
– Что-что?
Я неразборчиво сказала? Откашливаюсь.
– Заполняю квитанцию… – показываю ей, – …за сегодня.
Лицо Фроуки становится еще более хищным.
– Разве Луи тебе не сказал? Твоя сегодняшняя зарплата переходит к Винсенту за обучение. – Она выдвигает подбородок вперед. – Ведь мы выписали его из Нью-Йорка!
Я смотрю в квитанцию и пытаюсь сообразить, что же это такое. Да, я новичок, но даже в захолустном Милуоки я зарабатываю семьсот двадцать долларов в день. Неужели мне не собираются ничего платить?
Холодная рука ущипнула меня за бок.
– И сбрось этот щенячий жир!
В первый день я столкнулась сразу со всем: с наркотиками, диетами, придирками к мельчайшим недостаткам. В меня тыкали пальцем, щипали, кому-то дали пощечину. Но все это за долгую дорогу домой растворяется. Бесследно исчезает. Остаются лишь два образа: Айяна и Тереза, танцующие на фоне белой-белой стены. Грациозные. Прекрасные…
– Я так тоже могу, – шепчу я дороге. – Я научусь!
Глава 3
СЫВОРОТКА
– Ш-ш-ш! Тише!
Мама, осторожно ступая, идет по набережной и несет торт, горящие свечи придают всему некую торжественность, хотя торт слегка кособок. У края стола для пикника она останавливается, бросает взгляд на других хористов, размыкает губы и заводит:
– Наша Янки Дудль-герл,
Эм у нас настоящая янки,
Нашего дяди Боба племяшка,
Пятого июля родилась…
Я улыбаюсь, глядя в стол. Потом поднимаю глаза на мать, отца, Томми и Кристину. Мы собрались всей компанией, чтобы отметить мой день рождения, как отмечали его последние десять лет. С тех самых пор, как родители устали от городской жизни и переехали из Милуоки к озеру Балзам, Висконсин, и к восьми тысячам тремстам семи жителям поселка Балзам (в десяти минутах от Окономовока, в тридцати пяти минутах от Милуоки и в двух часах езды от Чикаго) добавилось еще четверо.
– Янки Дудль в Балзам пришел,
Чтоб поздравить нашу Эм,
Нашу Янки Дудль-герл!
– Эм, загадывай желание! – кричит отец. Как всегда: будто я забыла, что делать. Набираю воздуха и дую. Свечи моргают и тают. Капельки воска тихо падают на глазурь, как ягоды в снег.
– Вот умничка! – Отец глотает пива прямо из бутылки и заводит: – «She was just seventeen, you know what I mean»…
О, нет!
– «And the way she looked was way beyond compare»[24]…
Только не это!
Папа вышел на середину набережной, раскачиваясь как моряк на палубе. Уже порядком надрался. И выглядит как шут. Длинные седые патлы свисают с лысеющей макушки. Джинсы выцвели и заштопаны разноцветными лоскутками. На ногах старые резиновые шлепки, изношенные, как сдутые шины. Комик какой-то.
– Пап, погоди! – ухитряюсь вставить я. – Мне восемнадцать!
– Да ну? – Он качается так сильно, что чуть не падает. – Уже?
– Уже, – киваю я. Уже… – Ты это пел в прошлом году, помнишь?
Папа ухмыляется.
– Неудивительно, что у меня так здорово выходит! – Он потирает ладони. – Ладненько, что поем про восемнадцать?
Все молчат.
– А, знаю! – подскочил Томми. – Как насчет «У каждой розы есть шип»[25]?
– Эй! – обрываю его я. – Не грубить имениннице!
Томми начинает напевать. Я пихаю его в грудь.
– Вот, Томми! – Мама быстро кладет на тарелку кусище торта и ставит перед братом. – Это хоть ненадолго тебя займет.
– Сомневаюсь, – бурчу я. – Уж больно его много!
Это правда. Каждый раз, когда я вижу старшего брата, он еще массивнее и выше: синие глаза над горой мышц. Но сколько бы говядины, мороженого и пива он ни поглотил, все впрок, все идет в твердые бицепсы, трицепсы и пресс, потому что он целыми днями занимается спортом. Видите ли, в детстве Томми бросал бейсбольный мяч, в старших классах – футбольный, на газоне – фрисби, через озеро – бумеранг… Бросал, бросал и добросался до футбольной команды Висконсинского университета. Теперь он может есть все, что захочет. Нечестно.
На тарелку падает комок глазури. Мама цепляет его пальцем и кладет в рот.
– М-м! Нашла новый гватемальский кэроб, такой ореховый вкус! С бататом просто прелесть! Кристина, будешь?
– Конечно.
Кристина косится на меня, пряча улыбку. Мы подруги с того дня, как я перешла в Балзамскую школу. Мне очень нравилась смелость Кристины, которая часто выражалась в необычных поступках на спор. Кристина прыгнула в озеро в январе! Кристина съела целую банку суперострого соуса! Думаю, дружба со мной оказалась для нее очередным испытанием, причем сложнее, чем она предполагала. Сколько бы моя подружка ни общалась с моими родителями, ко всем их причудам привыкнуть невозможно.
Если оглядеться, сегодня вокруг нас немало странностей: самодельные оранжево-малиновые подставки для тарелок; тарелки ручной работы, цветом и формой напоминающие лужи; недоеденное горячее – фальшивая «курица», одно из тех блюд из маминого кулинарного репертуара, что подаются с набором мудрых изречений; вместо нормальных столовых приборов – «ложковилки»; неухоженный газон с гигантским участком, засеянным лекарственными травами; каноэ, украшенное бамперной наклейкой «Власть народу»; дом в форме буквы «А», где все работает на солнечных батареях.
Как я вам уже сказала, Вуды-старшие – хиппи.
Мои родители познакомились в 1962 году в Висконсинском университете, когда учились на первом курсе. Оба вступили в группу левых активистов под названием «Студенты за демократическое общество». На митинге в поддержку бастующих автомехаников они подружились. На митинге «Женщины говорят «да» мужчинам, которые говорят «нет»», дружба плавно перешла во влюбленность. Ну, а настоящая любовь пришла к ним на недельной сидячей забастовке.
После окончания университета мама с папой решили, что «хватит клеймить зло, пора творить добро», по выражению мамы. Так они попали в Корпус мира в Нигерии. Два года мои родители помогали новой африканской нации строить будущее, а потом вернулись в Висконсин, поженились и произвели на свет Томми.
Был 1969 год. Когда выяснилось, что денег, которые папа зарабатывал в местном джаз-клубе чтением стихов «как битник битникам», для троих недостаточно, он начал искать работу попрактичнее и остановился на рекламе. Мама до 1970 года работала полный рабочий день в женском приюте, который сама же основала, а когда родилась я, перешла на неполный.
