Текст книги "Студентка с обложки"

Автор книги: Робин Хейзелвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Кип? – Шлеп. Шлеп. Пауза. – Ты хочешь сказать, что никогда с ним не работала? – говорит Марко. – Тогда как ты получила этот заказ?

– От магазина.

Марко кивает – мол, понятно – и наклоняется ко мне, всматриваясь в крылья моего носа. Драгоценности означают снимки крупным планом. Если показывают лицо, нужно выщипать каждый лишний волосок, закрыть каждую пору, замаскировать каждый сосудик. И не дай бог выскочит прыщ, тогда тебя с позором пошлют домой. А простуда на губах может обойтись тебе в сорок тысяч долларов.

– Если ты Кипу понравишься, с ним будет очень легко работать, – говорит Марко. – Он руководит, но не чересчур. Он не любит снимать больше трех-четырех пленок, даже для рекламы. Еще Кип устанавливает отличное освещение для крупных планов: очень красиво получается. Девушки его обожают.

Замечательно, но у меня возникает логичный вопрос:

– А что, если я ему не понравлюсь?

– Ну, тогда тебе не поздоровится.

У меня в желудке все сжимается, и не только потому, что последние два дня в нем был только зеленый салат. Фотографы иногда заходят в гримерную, и если девушка им не понравится, могут вполне отправить ее восвояси, особенно если речь о важной работе. Что, если Кип глянет на меня и решит, что не стоит тратить пленку? Мне, конечно, выплатят неустойку, но это слабая компенсация за такое унижение – а потом еще объясняться с Сигги!

В коридоре слышны шаги. Мое сердце пускается в пляс, но это всего лишь Пенни, представительница «Гархартс», дама внушительного вида в желтовато-зеленой юбке.

Она пришла, чтобы покомандовать Марко, Селестой (парикмахером) и Мириам (стилистом). Два часа спустя у меня бант из золотого ламе на голове (празднично; подчеркивает серьги), алые губы (на Рождество всегда красят губы ярко) и блузка из тафты с высоким воротником в эффектную шотландскую клетку (этого я объяснить не могу).

– Ого, чувствуешь, как пахнет Рождеством? – бормочет Мириам, поправляя мне воротник и расправляя рукава, которые торчат над моими руками с непередаваемым изяществом полиэтиленовых пакетов.

– Хо-хо-хо.

Мириам улыбается.

– Заколем тебя булавками на площадке, – говорит она и выходит.

– Эй, а брюки? – спрашиваю я.

Обычно на Рождество я прикрываюсь ниже пояса. Во всяком случае, не бегаю в прозрачных трусиках-бикини.

Мириам оборачивается.

– А они тебе нужны? – спрашивает она, хмуро глядя на мою промежность. – Снимать будут только выше пояса, а под лампами будет очень жарко.

Мне определенно нужно что-то более существенное, чем просвечивающий нейлон. После некоторых споров комбинирую блузку из тафты с собственной розовой мини-юбкой и стертыми теннисными туфлями, а потом рысью бегу на площадку.

Из стерео на полную громкость играет «Walking in а Winter Wonderland»^[76]. Площадка больше напоминает мастерскую Санта-Клауса. Один ассистент тщательно разбрызгивает фальшивый снег на оконное стекло, подвешенное на шестах и прищепках. Другой украшает елочку, точнее, сторону, повернутую к объективу, хрустальными сосульками и серебряными шарами. На коленях перед мраморным камином (настоящим) стоит третья ассистентка и, насвистывая, заполняет зеленый бархатный чулок сначала пенопластом, а потом серебристыми и красными «подарками». Четвертая зажигает свечи на камине. А чуть дальше, у самого края кадра, стоят архитектурная модель Тауэра, огромный шар из резиновых лент и стеклянный аквариум, где мечется золотая рыбка. Все это закутано в медвежью шкуру – личные вещи Кипа, освободившие дорогу Рождеству.

– Эмили готова, – говорит Мириам.

Пенни круто оборачивается.

– Славненько! – кричит она, постукивая поддельным подарком себя по подбородку и осматривая мою верхнюю половину. – Ты готова для изумрудов!

Рекламные клиенты всегда «очарованы» или «расстроены» – среднего не дано. Я очень довольна, что Пенни прониклась праздничным настроением, даже если для этого мне надо выглядеть как мешок подарков из магазина игрушек. Пока я рассеянно мну свой золотой бант, охранник кладет на ближайший стол дипломат, прикованный к его запястью. Пенни открывает замок, поднимает крышку и достает из одного из отделений в пенопласте мешочек. Ей в руку падают два предмета.

– Во-первых, у нас серьги в стиле жирандоль: двадцать грушевидных изумрудов, двести восемьдесят восемь круглых бриллиантов.

Пенни поднимает серьгу. Все ахают. Серьга впечатляет: перевернутый канделябр с мигающими зелеными огнями.

– И еще у нас есть кольцо. – Открывается другой мешочек. – Изумруд-кабошон тринадцати каратов между двумя грушевидными алмазами в платине.

– Великолепно! – восхищается Марко.

– Эти штуки стоят не одну тысячу, – бормочет Селеста, точнее, шепчет, как обычно делают рядом с очень дорогими вещами.

– Четыреста тысяч фунтов весь комплект, – отвечает Пенни.

Ну, за такие деньги меня вряд ли купят. Я надеваю кольцо и ловлю им свет. Красивое. Просто дух захватывает.

– Это не для тебя, дорогая. Кольцо для Флоры, – говорит Пенни.

Что-что?

– Флора – модель рук, дорогая, – продолжает Пенни, замечая мое замешательство. – Для нашей кампании руки очень важны, а мы не знали, годятся ли твои. Кроме того, нам просто необходимо иметь человека, который умеет работать с кабошоном – там внутренние дефекты, ты же понимаешь! Вот мы и заказали Флору.

Хочу сниматься с красивым колечком! С неохотой я отдаю его Пенни, и та надевает его на мизинец.

– Я так понимаю, ты уже работала с моделью рук, Эмили? – спрашивает она.

– Конечно, – говорю я.

Если честно, нет. Понятия не имею, что сейчас будет.

– Флора?

К нам подходит миниатюрная женщина, ничем не примечательная, если не считать белых хлопчатобумажных перчаток по локоть.

– Эмили, это Флора, – говорит Пенни.

– Рада познакомиться!

Я протягиваю руку. Флора приходит в такой ужас, словно я ее ударила. И впридачу оскорбила. Она отмахивается от моей руки, словно та воняет, и снимает перчатки, под которыми оказываются другие, короткие.

– Я думала, у меня съемки соло! – кричит она. – Мой агент сказал, пять соло!

Как это – соло, удивляюсь я.

– А, кадры рук!

– Ну, я же модель рук! – фыркает она.

Боже, не смешите меня.

– У тебя пять снимков, Флора, – ровным тоном говорит Пенни. – Два с Эмили, и еще три вместе.

– Вместе? – Перчатки исчезают под мышками, словно подпадают под программу защиты свидетелей. – Я не снимаюсь вместе. Я работала для «Кьютекс»! – Пауза. – Я снималась для «Овалтин»! – Долгая пауза, барабанная дробь и… – Я девушка «Палмолив»!

Я не могу устоять перед искушением.

– То есть, рука «Палмолив»?

Флора разворачивается на каблуках.

– Я ухожу!

Несмотря на обнадеживающее заявление, Флора уходит всего лишь звонить своему агенту. Тот, как видно, сказал ей соглашаться на все условия, потому что несколько секунд спустя мы уже сидим вдвоем у заснеженного окна. Для крупных планов освещение требует такой точности, что модель обычно сидит, как я. А я сижу на табуретке, широко расставив ноги; Флора скорчилась между ними; ее рука, уже без перчатки, но с кольцом, изящно покоится на белой отражающей доске, которая лежит на столе перед нами. Флора все еще злится. Крякает так, что даже Дональд Дак не поймет. Я думаю, надо разбить лед.

– Ваши руки – как вы сохраняете их в таком идеальном состоянии? – спрашиваю я.

Руки у Флоры действительно идеальные: меньше моих, пальцы длинные и тонкие, ногти – десять идеальных овалов праздничного красного цвета, на коже ни единого пятнышка. Флора как будто ни с кем не дралась и не царапалась, не расчесывала комариных укусов и брат не прищемлял ей руку автомобильной дверью.

– Я ношу перчатки двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Всю работу по дому и во дворе делает мой муж.

– Ух ты! – говорю я. Наверное, муж Флоры – «ручной» фетишист.

Ассистент вешает трубку.

– Кип будет через пять минут! – кричит он, и три остальных ассистента начинают еще больше суетиться.

Я с удивлением смотрю на часы. Очевидно, если вы ведущий модный фотограф Лондона младше сорока и ставите хорошее освещение на крупные планы, вы богаты, знамениты и можете являться на съемочную площадку к одиннадцати.

– Девушки, можно, мы сделаем поляроидный снимок? Руку на щеке? – спрашивает Пенни.

Пальцы Флоры ползут по моему лицу, пока ассистент не кричит: «Есть!»

Выстреливает вспышка.

– Вы, может быть, и модель ног? – спрашиваю я у Флоры.

Неловко вести светскую беседу с человеком, который с вами в такой интимной позе. Молчать еще более неловко.

Она ахает:

– Модель ног? О боже, ни за что!

Поляроидный снимок рассматривают. Мириам подходит к площадке, вооружившись ножницами.

– Нам нужен в кадре кусок манжеты, – объясняет она и срезает тафту с моего предплечья. Она уже прикрепляет рукав к руке Флоры, как вдруг хлопает дверь и раздается голос:

– Мать честная, да у нас Рождество в июле!

– Кип! – кричит Пенни.

Я поднимаю глаза, и все внутри меня вздрагивает – снаружи, видимо, тоже, потому что стул чуть не падает. Ведь Кип Максвейн – это Кэри Коннери!

– Осторожно, руки! – визжит Флора.

Я ухитряюсь поставить ноги устойчивей и распрямить руки, но я вся дрожу. Кип – Кэри? Невероятно!

– Кип!

Пенни обнимает его и добавляет:

– Флора и Эмили на площадке.

– Привет, Флора…

Кип машет рукой и небрежно подходит к нам.

– Здравствуйте, мисс Вудс, – шепчет он. Его губы трогает хитрая усмешка. – Или, лучше сказать, Фанни?

Я уже потеряла всякую надежду. Завтра я хотела отнести «Тома Джонса» в магазин и сказать Эдвине, что она меня не за ту принимает. Но вот он, Великий Шотландец, наклоняется ко мне, в черной водолазке и джинсах, загорелый и мужественный, гораздо красивее, чем мне казалось. Его темные волосы все так же мило взлохмачены. Карие глаза блестят в свете ламп. Губы маняще полные.

Я делаю глубокий вдох.

– З-здрав-ствуйте, – наконец с запинкой выговариваю я. – Спасибо за книгу. Мне очень понравилось.

Кип протягивает руку и легко касается моей щеки, которую я больше никогда не буду мыть! Его улыбка становится шире.

– Пожалуйста. Рад, что вам понравилось.

– Книга? Какая книга? – спрашивает Флора.

– Так ты все-таки знаешь Кипа! – говорит Марко.

– Фанни? – удивляется Селеста.

– Чудесно, Эмили! – Пенни хочет воспользоваться нашей игривой беседой для своей кампании. – Нам нужны энергичные и кокетливые снимки. Рождественское утро Рождества. Ты только что открыла свой подарок и довольна, как кошка!

Я смотрю в объектив и буквально сияю: нет ничего проще.

Вообще-то, весь день проходит ужасно. Через несколько кадров становится ясно: либо агент дал Флоре не ту информацию, либо «ручная дива» сама так решила, но она считает наши совместные съемки своим соло, а мое лицо – реквизитом. Она сдвигает мою щеку вправо, я тяну ее влево. Она толкает кожу вверх. Я – вниз. Наконец у меня начинает болеть шея, и для вида «смущения и восхищения» мне приходится игриво куснуть ее за палец. Несколько кадров спустя, когда мы переходим в позу «любовно погладить сережку», Флора мстит мне, «случайно» попадая мизинцем в ноздрю. Когда кровь из носа останавливается и приносят новую блузку, на площадке я остаюсь одна. Кип отослал Флору домой.

Но в мастерской Санты по-прежнему неурядицы. В районе полудня Пенни превращается в «расстроенного» клиента. Это положение маятника выражается в ее уверенности: все снимки «не совсем хороши». А значит, что мы снимаем каждый комплект украшений с тремя разными блузками и двумя разными прическами, только чтобы удостовериться, что мы все «покрыли». Весь остаток дня Марко вычищает у меня из носа запекшуюся кровь (визажисты то и дело играют роль «мамочки»: убирают всякие каки из глаз, достают пищу из зубов и утирают носы, но можете мне поверить, нет ничего унизительнее, когда вам ковыряют в носу в присутствии восьми человек, в одного из которых вы по уши влюблены). Что самое худшее, шесть часов подряд мы слушаем одну и ту же подборку рождественских песен.

Все плохо, но это совершенно неважно. Все равно я на седьмом небе, и каждый раз, когда Кип ухмыляется или подмигивает – нет, каждый раз, когда он просто на меня смотрит, – я воспаряю еще выше. Марко приходится чуть сбавить румянец, и глаза у меня блестят слишком сильно, потому что впервые за все время работы моделью я смотрю в объектив и чувствую то, что обычно притворное: я энергична. Кокетлива. Довольна, как кошка.

Когда съемки кончаются, я знаю, чего хочу, и готова ждать вечно. Я возвращаюсь в гримерку и звоню Сэм, чтобы отчитаться о своем дне. Я завариваю чай. Я медленно снимаю лак, хотя он обычного нейтрального тона. Я чищу зубы. Я полощу горло. К тому времени как я возвращаюсь на площадку в своей розовой мини (теперь с более подходящим белым топом), играет Луис Армстронг. Вокруг суетятся два ассистента: задувают свечи, снимают украшения, раскатывают медвежий коврик. Кип сидит за своим столом и просматривает стопку писем. Все остальные ушли.

Я подхожу к елке. Ее ветки за день расправились.

– Лучше ее не убирайте, – говорю я, вдыхая аромат мягких игл. – Так хорошо пахнет!

– Да неужели? – Кип подходит ко мне так близко, что я ловлю другой аромат: сандаловое дерево и чуть-чуть специй. Когда он касается ветки, его пальцы слегка задевают мои. – Может, и не стану, – говорит он и отворачивается, осматривая комнату. – Все равно ребят пора отпускать – пятница.

Я улыбаюсь: да, гони их всех домой!

– Рад был вас снова увидеть, Эмили.

Кип пожимает мне руку, возвращается к столу и с головой погружается в почту.

Рукопожатие? Я несусь к метро, топая так громко, насколько это возможно резиновыми подошвами. Рукопожатие? Он что, больной? Сначала флиртует в отделе поэзии. Потом дарит книгу. Потом заказывает меня на съемки. А потом… жмет руку? Джордан говорит, что ни один мужчина не будет покупать девушке дорогой подарок, если он не хочет с ней переспать. Пикси говорит, что мужчины постарше любят ухаживать долго. Кейт согласна и с той, и с другой. А он… пожал мне руку?..

Я смотрю не в ту сторону и осознаю свою ошибку, только когда мне сигналят. Я отпрыгиваю назад. Он. Пожал. Мне. Руку. Как жаль, что Кейт уехала! Жаль, что я не уехала в турне с «Транквилл». Может, еще успею? Позвоню ей в гостиницу и сяду на поезд.

Машина снова сигналит. Длинный гудок. Потом еще один. Я оборачиваюсь: что за…

Это Кип! За рулем винтажного «мерседеса» с откидным верхом. Он тормозит прямо передо мной.

– Я решил, что еще вас недоснимал, мисс Вудс! – говорит он. Его глаз не видно за темными очками, но он усмехается. На четком контуре скулы – ямочка. На шее висит 35-миллиметровый фотоаппарат. Он хлопает по сиденью, обитому красной кожей. – Не желаете ли запрыгнуть?

Желаю.

Он фотографирует меня по всему городу, иногда у крупных достопримечательностей – Вестминстерский дворец, Королевская конная гвардия, парк Святого Иакова – места, которые я давно хочу посетить, но все никак не соберусь. Иногда в более неприметных местах: скамейка, телефонная будка, фонарный столб. На закате Кип снимает меня на мосту с видом на Темзу.

А потом солнце заходит, загораются фонари, и он отнимает камеру от лица.

– Вот, – говорит он, – и все.

Мои руки остаются где были: за спиной. Ветерок на балюстраде треплет волосы. Кип подходит ближе. Я слегка приподнимаю подбородок. Ну же. Поцелуй меня, прямо сейчас.

– Проголодалась?

Мы проходим пару кварталов до крошечного итальянского ресторана, из тех, где скатерти в красно-белую клеточку, на старых бутылках из-под кьянти плачут восковые свечи, а на стенах висят косы чеснока.

– Закажи что-нибудь хорошее, – приказывает Кип. – И не в модельных пропорциях.

– Нет-нет, мне еще надо сбросить пару фунтов, – возражаю я. – Я возьму салат.

– Ни в коем случае!

Кип заказывает две пасты и два тирамису. Я таю. Когда он подливает мне вина, я задаю вопрос, который мучил меня не одну неделю.

– Как ты меня нашел?

– Когда ты открыла рюкзак, чтобы заплатить, я увидел твое портфолио.

– Так ты еще был в магазине!

– В отделе поэзии семнадцатого века.

– Хитро!

Кип улыбается:

– А что, нет?

– Очень даже. – Внезапно я очень смущаюсь и опускаю глаза в тарелку. – Я думала, уже никогда не смогу тебя поблагодарить…

– О, Эмили, прости, что так долго тянул, – прерывает меня Кип. – Правда, последние две недели я был в Танзании на сафари.

– Сафари?

– Не на охоте. Такой сюжет съемок.

– А, тогда ладно!

Кип обвивает ногой мою ногу и притягивает меня ближе к столу. К себе.

– Африка… Была там когда-нибудь?

Я мечтательно вздыхаю.

– Нет, но очень хотелось бы.

За едой Кип рассказывает мне о кратере Нгоронгоро, о палатках, где они спали, о зверях, которых видели. О лагере ночью. О звездах.

– Так много звезд! Небо ими просто усыпано, они такие огромные и тяжелые, – говорит он. – Чувствуешь, как они на тебя давят, словно ты часть неба.

Ого. Я на секунду закрываю глаза и все это вижу.

– А я почти нигде не была…

Кип переплетает свои пальцы с моими. Подносит мою руку к губам.

– О, ты много где побываешь, Эмили Вудс! Ты красивая и умная, а это убийственное сочетание, – шепчет он. И легонько-легонько проводит языком вдоль каждой фаланги, увлажняя кожу между пальцами.

Изумруды, звезды, Кип покусывает мои пальцы… Я совсем ослепла от счастья. Когда приносят десерт, Кип кормит меня тирамису, часто прерываясь, чтобы смахнуть с моего лица волосы и провести пальцем по шее.

И вот мы на улице. Внутри у меня тепло и звонко. Сейчас. Вот сейчас. Сейчас он меня поцелует! Рука Кипа скользит к моей талии, и он притягивает меня к себе.

– Пошли посмотрим на львов!

Туман и ветер. Перед колонной лорда Нельсона на Трафальгарской площади, как и перед четырьмя бронзовыми львами вокруг, людей почти нет. Мы подходим к одному из львов. Кип отдает мне фотоаппарат.

Я смеюсь.

– Ой, нет! Не шути так!

В ответ Кип запрыгивает на постамент и протягивает мне руку.

– Ты с ума сошел! – кричу я.

– Присоединяйся!

Спина льва мокрая и скользкая. Кип берет льва за хвост, а я передвигаюсь на середину. Обхватив ногами брюхо льва, задираю лицо к небу.

Кип взял в руки фотоаппарат и смотрит на меня в видоискатель.

– Прекрасно!

Щелк.

Через несколько кадров я откидываюсь назад, упираясь головой в львиную гриву, сжимая ногами бока. Туман переходит в дождь, капли бьют меня по лицу, рукам, ногам, падают на одежду, пока она не прилипает ко мне, как вторая кожа.

– Великолепно! – Щелк. Щелк. – То, что надо!

Надо мной Кип, небо и звезды.

– Эмили – укротительница львов, – шепчет он, и мы целуемся.

Медвежья шкура гораздо мягче.

Глава 19

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО О…

– И все-таки я не понимаю, – возмущаюсь я, – зачем столько шума вокруг потери девственности?

Сквозь слабый треск на международной телефонной линии я слышу, как Джордан прожевывает очередную ложку сухого завтрака.

– В смысле, в то время как настоящая веха – это оргазм? – спрашивает она без особой радости в голосе.

Кейт уехала на съемки, а мне просто необходимо с кем-то поговорить. Дожидаться утра в округе Колумбия – настоящая пытка. К несчастью Джордан, я позвонила ей в 7.50 утра. Субботы. И хочу поговорить об оргазмах.

Я не унимаюсь. Я топчусь в телефонной будке.

– Вот-вот! То есть да, мужчины кончают почти всегда, но разве мы, женщины, не должны уделять больше внимания своему первому оргазму с мужчиной? Оргазму… Своей оргазменности, – говорю я, пробуя на вкус новое словечко.

Джордан глотает, а потом вздыхает.

– Ладно, отставляя в сторону проблему беременности, оргазменность – это то, что ты приобретаешь, а не теряешь?

– Совершенно верно! Это нечто позитивное и гораздо ближе к правде! Я только что приобрела оргазменность! – объявляю я, причем не только Джордан: все лондонцы в округе замирают и наклоняют голову, словно услышали двенадцатичасовой свисток на обед. – Мне как будто открылся целый новый мир. Мир удовольствия, радости, удовольствия…

– Ты уже говорила: «удовольствия».

– …мир, где происходит только хорошее, снова и снова, каждый час!

– Боже, Эмма Ли, да сколько у тебя было оргазмов?

– Ты про вчера ночью или про сегодня утром?

Ложка Джордан с грохотом падает в миску. Что-то валится на пол.

– Хватит! Не забывай, с кем разговариваешь, умоляю! – кричит она, перекрывая шум.

Джордан встречается с Беном, парнем, которого она привела на весенний бал. Но этим летом Бен уехал в Эквадор, что очень далеко от офиса сенатора Ковелла, где Джордан проходит практику. По негласной договоренности они решили «ничего не спрашивать и не рассказывать». Джордан очень быстро нашла человека, о котором ей не захочется рассказывать, – Эвана, симпатичного ассистента сенатора. Увы, в постели ассистент оказался не на высоте. «Сказал мне, что секс вообще переоценивают, и что если ему дадут выбор, он лучше полежит с книгой Боба Вудварда – нет, ты представляешь?!» – гневно кричала Джордан на прошлой неделе. Очевидно, она представляла все несколько иначе. Так что этим летом в округе Колумбия совсем не было жарко.

– Не волнуйся, Джорд. Будет и тебе… счастье.

– Жалкая шутка! – фыркает она. – А твой шикарный шотландец… Можно не спрашивать, увидишь ли ты его сегодня вечером?

– Только в понедельник, – вздыхаю я. К сожалению, на уик-энд Кипу пришлось уехать из города. Я не против только потому, что мне нужно время, чтобы как-то оправиться. – А что ты будешь делать?

– Ну, ты меня знаешь. Вечеринка с Джорджем и Бэбсом… о, блин, пришло сообщение на пейджер! – восклицает Джордан. – Ты представляешь? В субботу утром!

– Разве ты не рада, что уже встала?

– Гр-р-р!

Когда приходит вечер понедельника, мы с Кипом даже не покидаем студии. Еще в коридоре Кип прижимает меня к стене.

– Эй ты, привет, – говорит он, приставляя свой нос к моему.

Я слишком взволнована и отвечаю поцелуем. Мы продолжаем целоваться, сначала нежно, потом сильнее, пока наши рты не смыкаются и руки не соприкасаются. Мы гладим и ласкаем друг друга, и одежда кажется бинтами – жгутами, – которые очень хочется снять. Я расстегиваю рубашку Кипа и останавливаюсь посредине, чтобы прижаться губами к его груди и вдохнуть такой теплый, пряный, его аромат.

Кип запускает пальцы мне в волосы и откидывает мою голову назад.

– Пошли со мной…

Что бы Кип ни прорычал своим низким шотландским басом, у меня слабеют коленки, особенно когда он ведет меня к постели. Но мы останавливаемся перед проявочной.

Я стону и кусаю его за ухо.

– Ты меня дразнишь!

– Терпение, дорогая! Все хорошее случается с теми, кто умеет ждать, – шепчет Кип, подкрепляя свои слова ласковым поглаживанием моих ягодиц. Он открывает ногой дверь. – Я просто подумал, тебя может заинтересовать, чем я сегодня занимался после обеда, вот и все.

Когда мои глаза привыкают к маленькому темному помещению, я вижу две дюжины черно-белых фотографий, которые сушатся на веревке: я в двух размерах, большом и очень большом.

– Для начала распечатал только эти. Было еще много хороших. – Кип обнимает меня. – Что думаешь? – шепчет он мне в волосы. – Тебе нравится?

На фотографиях на мне сохранился почти весь макияж со съемок для «Гархартс»: тяжелый, гламурный, на четыреста тысяч фунтов. Волосы, хоть их и треплет ветер, держат форму, которую могли придать им только руки опытного профессионала. И все-таки это я. Эмили. Эмили, какой я никогда раньше не видела – сексуальная, обольстительная, женственная Эмили. Нравятся ли они мне? Да, очень.

– Они такие… Настоящие, – шепчу я.

– Они такие красивые! Например, эта.

Кип тянет к себе за край одну из фотографий: я крупным планом на Трафальгарской площади. Мои волосы смешиваются с львиной гривой. Я вся лучусь ожиданием, я живая! Это было за пару секунд до нашего первого поцелуя.

– Эмили – укротительница львов, – шепчет он.

Кип выпускает фотографию из рук. Та качается, подпрыгивая на веревке. На мне сегодня сарафанчик. Он поднимает подол до талии и водит руками по бедрам, вверх-вниз, снова и снова, пока я не перестаю думать о чем-либо другом. Кроме этого чувства. Я выгибаюсь ему навстречу.

– Эмили, мы неплохая команда, как думаешь? – говорит Кип, прижимаясь губами к моей шее. Его рука проскальзывает в мои трусики.

Я издаю стон.

– Буду считать это положительным ответом… – Я только что звонил твоему агенту, – шепчет он. – Я заказал тебя на следующую неделю на обложку «Харперс & Куин».

– Ах, Кип!!!

После мы принимаем ванну, жарим пару яиц и разводим огонь в камине. На медвежьей шкуре Кип читает вслух Уоллеса Стивенса. Мне ведомы тайны созвучий и тайны гибких, властительных ритмов… Птицыны перья, вспылав, плавно гаснут…^[77] Слова льются на нас потоком. Мы прижимаемся друг к другу, тесно сплетая руки, отгораживаясь от всего мира.

Я влюблена.

Знаете, как говорят: одна удача тянет за собой другую? Так вот, это правда. Я влюблена. У меня все больше заказов. И еще: именно здесь, в Лондоне, я наконец научилась двигаться.

Когда моделей показывают в кино, они всегда двигаются крупно и размашисто: прыгают, вертятся, скачут, как в неудачных пробах на роль вампира. В реальности все не так драматично. Это я, конечно, знала, как и основные ракурсы, изученные у Конрада, и позы для съемки в купальнике, показанные Гретой, – но это лишь половина дела. Самое сложное – выглядеть естественно. Не научишься – будешь всегда похожа на вырезанную из картона девицу, что ставят у пивных холодильников в универсамах. И заказов много не получишь, даже если ты неземная красавица.

А если научишься – совсем другое дело. Ты уже не модель, демонстрирующая карман домашнего халата из лавсана, а Женщина. Женщина, на чьем белье не бывает морщин, Женщина в Маленьком Черном Платье. Женщина с Идеальным Оттенком Губной Помады. Она расслаблена, уверена в себе и красива. И все хотят быть такой, как она.

Я – эта женщина. Иногда. Фотосессия с Кипом стала для меня чем-то вроде катализатора, потому что теперь каждый раз, когда выхожу на площадку и принимаю позу, я чувствую себя именно такой – расслабленной, уверенной в себе и красивой. А когда смотрю в объектив и фотограф говорит: «Да, Эмили! Да!» и начинает щелкать затвором, я знаю, что у меня получается, и что это мое призвание.

Поэтому работы у меня много. Я еще не ходила по журналам («Скоро, скоро», – обещает Сэм), но они сами приходят ко мне. Всего через несколько дней после того как я узнала о предстоящих съемках на обложку «Харперс & Куин», я получила первый заказ на редакционный материал сезона: осенний сюжет верхней одежды для британского «Джи-Кью», который снимают в знаменитом парке Хампстед-Хит.

«Джи-Кью», конечно же, мужской журнал, а значит, я буду реквизитом. Это меня не удивляет. Мужские журналы используют девушек как реквизит гораздо чаще, чем женские – мужчин. Как я понимаю, на то есть две причины. Первая – у мужчин нет воображения. Им нужно видеть на снимке девушку, которая пожирает глазами пиджак, костюм или что там еще, чтобы представить, что это происходит с ними. Вторая – и более важная – причина в том, что мужчины любят смотреть на фотографии девушек.

Сюжет для «Джи-Кью» занимает шесть страниц. Я буду на двух. На первой я сижу на заборе в узеньком черном бархатном платье и на каблуках, в то время как Армин (супермодель-швейцарец) задумчиво смотрит вдаль, одной рукой обнимая мою ногу, а другую опустив в карман пиджака «Барбур», будто хочет достать трубку. На второй я в черном бархатном комбинезончике (похожем на тот, в котором снималась Кейт, но с большим декольте) смотрю на Армина (с обожанием? с восхищением? с удовлетворением? Мы пробуем самые разные варианты), а Армин улыбается, приподняв идеальную бровь под шерстяной кепкой в комплекте с толстым шерстяным пиджаком.

Когда я смотрю на поляроидные снимки, часть моего мозга, обученная в элитном университете, говорит, что использовать женщину как предмет неправильно. Но я не забываю про реальность: у меня появятся еще две журнальные вырезки в портфолио – целых две! А еще Кип Максвейн, обожаемый Кип, будет снимать меня на обложку – на обложку! Впервые с тех пор, как я приехала в Лондон, у меня появляется чувство, что я куда-то двигаюсь. Набираю ход. Мчусь вперед. Взмываю вверх.

Такими новостями нельзя не поделиться. Со съемки я бегу домой и заказываю международный звонок.

– Замечательно, Эмили! – говорит Байрон. – Сколько страниц?

– Д…

– ДЖОН, СКАЖИ МАРИО, У НЕГО ПЕРВАЯ ОЧЕРЕДЬ НА ЛИСКУЛУ!.. ЛИСКУЛА!.. ЛИСКУЛА!.. ПОНЯЛ? – кричит Байрон. Связь такая хорошая, что его наверняка слышат в Уэльсе. – Прости, Эм! Сколько… ПЕРВАЯ! ПЕРВАЯ!.. Прости – о чем это я…

– Количество страниц, – сухо отвечаю я, – равняется двум. Плюс обложка.

– Две? И все? Какие?

Я начинаю описывать.

– Прекрасно, – говорит Байрон, едва я успела сказать, где проходили съемки, – ты толстая?

– Н…

– СКАЖИ МАРИО ПОДОЖДАТЬ – О'КЕЙ? ЭМИЛИ, ТЫ ТОЛСТАЯ?.. Извини, ты толстая?

– Нет, я сбросила около десяти фунтов! – радостно заявляю я. – Почти все!

– НУ, Я ТОЖЕ ЗАНЯТ, ДЖАСТИНА СКАЖИ ЕМУ, ЧТО…

– Да, похоже на то, – многозначительно говорю я.

– О боже, еще как, у нас уже тридцать девушек, Эм, тридцать! Этим утром прибыло еще двое. Я так занят всей этой белибердой, что уже света белого не вижу! Значит, две страницы… И это все?

– Плюс обложка.

– Проба на обложку, Эмили, всегда говори «проба».

– Извини. Проба на обложку.

– Я просто на случай, если ты не получишь заказ. Обычно журналы снимают на каждую обложку несколько девушек – пять-шесть, – почти все уже были в прошлых номерах, и с первой попытки попасть на обложку практически невозможно. В любом случае, это все? Две страницы, проба на обложку – и это все, что у тебя есть?

– Ну, пока да, но я, правда, начала много работать, – говорю я ему. – Я набираю ход! Вот и Сэм скажет.

Пауза.

– Кто такой Сэм?

Стоп… Что?

– Сэм – это она. Мой агент.

– Она новичок?

– Нет, Байрон. Сэм – глава «Антракта». Неважно – я набираю хо…

– «Антракт»? Ты в «Антракте»?!

Господи…

– Две страницы и проба на обложку, а уже почти август, – бормочет Байрон. Кажется, он разговаривает сам с собой. – В августе в Лондоне все закрывается.

Мое сердце начинает биться часто-часто. Возможно, дело в никотине.

– Ты о чем, как это «закрывается»?

– Ну ты же знаешь, Эм, это Англия. Европа. Когда приходит август, весь континент буквально закрывается, особенно модная индустрия. Все, кто хоть что-то из себя представляют, будут на Капри или на мысе Антиб, или в Монако. Я сам буду в Монако. На яхте Валентино.

Нет, я не знала. Валентино?

– Я не буду! – выпаливаю я; меня охватывает паника. – Я буду в Лондоне!

– Но работать не будешь – ну, разве что первую неделю августа…

Теперь моя очередь кричать.

– НЕ РАБОТАТЬ?! Ты что такое ГОВОРИШЬ? НЕ РАБОТАТЬ! Почему ты мне НЕ СКАЗАЛ?

– Вот говорю.

– Но я еще даже не ходила в журналы!

– ЧТО? ОНИ ЗАКАЗАЛИ ЭСТЕЛЬ? А ОНИ ЕЕ ВИДЕЛИ? ОНА ЖЕ СТАЛА РАЗМЕРОМ С ДОМ! Ну, ты же была в «Джи-Кью» и «Харперс & Куин», так?..