Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Девушка в платке принесла и поставила на стол бутылку агуарденте и два стакана. Лицо португальца, освещенное светильником, казалось широким и открытым, зачесанные назад волосы были густыми, черными с проседью; у него был выпуклый лоб, запавшие глаза и щеки. Лицо огрубело и закалилось до черноты годами, прожитыми под холодным жестоким ветром. Определить его возраст не представлялось возможным: ему могло быть от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет. Возраст выдавали только зубы – гниловатые, стертые, черно-желтые. Некоторые просто отсутствовали. Жоакин Абрантеш разлил по стаканам бледную пахучую жидкость.

Выпили.

Девушка вернулась с хлебом, копченым окороком, сыром и шурисо и положила перед Абрантешем нож. Девушка была совсем юной, со светлыми не то голубыми, не то зелеными глазами – точный их цвет при таком неярком желтом освещении определить было трудно. Из-под платка выбилась прядь светлых волос. Она была хорошенькой, красивее всех тех женщин, которые встречались Фельзену с тех пор, как он покинул Лиссабон, но еще очень юной, лет пятнадцати, не больше. Однако тело ее имело округлые формы взрослой женщины.

Абрантеш заметил, что немец заглядывается на девушку, и, придвинув к нему окорок, передал хлеб и нож. Фельзен принялся за еду. Окорок был отменный.

– Bolotas, – сказал Абрантеш, – желуди. Они придают мясу особую нежность, согласны?

– Но я что-то не видел здесь дубов. Все больше ракитник и сосна.

– Они растут подальше, не там, где горы. Я привожу их сюда для свиней. У меня лучшие свиньи во всей Бейре.

Они поели и выпили еще. В шурисо были кусочки жира. Сыр был нежным, с остро-соленым вкусом.

– Я слыхал, вы приехали, чтобы повидаться со мной, – сказал Абрантеш.

– Не знаю, от кого вы это слышали.

– Новости и до нас доходят. Мы знаем даже и о войне, которую вы ведете.

– Значит, вы знаете, зачем я здесь.

– Чтобы расследовать убийства, – сказал Абрантеш. Плечи его затряслись. Он смеялся.

– Убийства интересуют меня, это правда.

– Не понимаю, что вам за дело до гибели нескольких португальских крестьян.

– И офицера португальской национальной гвардии.

– То был несчастный случай – он с лошади свалился. Местность-то сами видите какая, – сказал Абрантеш. – А у вас на войне мало, что ли, убивают, что вы аж в Бейру для расследования пожаловали?

– Убийства заинтересовали меня, потому что за ними стоит кто-то, кто заправляет здесь.

– А заправлять, как видно, хотите вы.

– Но это ваша земля, сеньор Абрантеш. И люди здесь – ваши люди.

Стаканы опять наполнились. Фельзен предложил Абрантешу папиросу, но тот отказался – видно, посчитав, что время принимать подношения еще не пришло. Такой взгляд на вещи Фельзен оценил.

– Сеньор Абрантеш, – сказал он, – я собираюсь превратить вас в очень состоятельного человека.

Жоакин Абрантеш со стуком перевернул свой стакан дном вверх, словно вдавливая его в дерево. И ничего не сказал в ответ. Возможно, не раз слышал подобное.

– Вы и я, сеньор Абрантеш, приберем к рукам весь рынок не охваченной контрактами вольфрамовой руды в этом районе.

– Зачем мне иметь дело с вами, когда я и сам могу… Если вы можете помочь мне разбогатеть, то разве британцы не в состоянии сделать то же самое? Что, если я хочу сам играть на этом рынке? А рынок, как я вижу, идет на повышение.

– Британцы не будут покупать столько, как мы.

– Но они покупают. И вытеснят вас.

– Как вам теперешняя цена на вольфрам? – спросил Фельзен.

– Высокая.

– Но вы играете на повышение?

Абрантеш слегка дернулся на стуле.

– У меня имеются акции, – сказал он. – А цена постоянно растет.

– Если, как вы сказали, рынок вольфрама идет на повышение, то вам приходится продавать дорого, а покупать еще дороже, чтобы удержаться на рынке.

– Что же вы предлагаете, сеньор Фельзен?

– Предлагаю расширить сделки с вольфрамом в партнерстве со мной.

– У вас есть деньги. В этом я не сомневаюсь. Но имеете ли вы план, как это сделать?

– Думаю, что вы лучше моего знаете страну и местные условия.

Абрантеш смял в пальцах кусочек хлеба с сыром и отправил его в рот, запив агуарденте.

– Руда, которую я получаю, чаще всего с примесью кварца и пирита, – сказал он. – Если бы основать производство по очистке вольфрама, мы увеличили бы количество продукции и гарантировали качество.

Фельзен кивнул.

– Мне требуется финансовая независимость, – сказал Абрантеш. – Я не желаю просить разрешения на каждую тонну породы, а кроме того, мне нужна доля в прибыли или гарантированный процент с оборота.

– Сколько?

– Пятнадцать процентов.

Фельзен встал и направился к двери.

– Вы могли бы иметь подобный процент с небольших продаж, но предложить вам такие условия на объемы, о которых идет речь, я не могу.

– А о каких объемах речь?

– Счет идет не на сотни, а на тысячи килограммов.

Португалец мысленно взвешивал информацию.

– Чтобы стать вашим партнером и уйти с рынка…

– Я не собираюсь препятствовать вашему собственному бизнесу.

– Но как долго вы будете здесь вести дела? У меня же нет гарантий, что вы не…

– Сеньор Абрантеш, эта война… война, для которой и требуется вольфрам, изменит все. Знаете ли вы о том, что происходит в Европе? Что под нашим контролем уже территория от Скандинавии до Северной Африки, от Франции до России? Песенка англичан спета. Германия овладеет экономикой всей Европы, а если вы станете работать со мной, вы станете другом и союзником Германии. Таким образом, отвечая на ваш вопрос, сеньор Абрантеш, наших дел здесь хватит на всю вашу жизнь, жизнь ваших детей, внуков и так далее.

– Десять процентов.

– Такой процент наш бизнес не потянет, – сказал Фельзен, делая движение к двери.

– Семь.

– Я думаю, вы не до конца понимаете масштаб мероприятия, сеньор Абрантеш. Если бы вы это поняли, вам стало бы ясно, что даже один процент сделал бы вас самым богатым в Бейре.

– Вернитесь и сядьте, – сказал Абрантеш. – Давайте обсудим это. И давайте поедим. Думаю, нам надо хорошенько подкрепиться.

– Согласен, – сказал Фельзен, усаживаясь.

Девушка внесла жаркое из свинины, печенки и кровяной колбасы. Поставила на стол хлеб и кувшин красного вина. Они ели вдвоем. Абрантеш сообщил Фельзену, что блюдо называется сарабульои что готовить эту вкуснятину девушка научилась у своей матери.

Если Жоакин Абрантеш и был некогда крестьянином, то давно уже перестал им быть. Что не означало, как выяснил Фельзен во время беседы, что Абрантеш был грамотным. Отец его жил крестьянским трудом, попутно скупая недвижимость. В этом смысле сын продолжил дело отца. У него был дом и пристроенные к нему два других. Был скот. Он знал толк в еде и выпивке. Имел молодую жену. Странный тип был этот мужлан. В тех редких случаях, когда взгляды их скрещивались, Фельзену казалось, что он глядит в глаза быку. В Абрантеше было что-то, вызывавшее мысль о неукротимых страстях и вселенских замыслах, вынашиваемых в мозгу этого животного. Он на удивление тонко разбирался в делах и хитрых арифметических расчетах, но в глаза не видел географических карт и путался в расстояниях, поскольку никуда не ездил. Он был прирожденным лидером, умевшим властвовать и побеждать. Он никого не любил, кроме своего старого полуслепого отца. Женщины чурались его.

После обеда он, извинившись, удалился. Фельзен встал, потянулся, размял члены. Сквозь щель двойной двери ему была видна гостиная, где вязала старуха мать, а дальше, за гостиной, кухня. Там, позади девушки, склонившейся над столом, на который она опиралась обеими руками, стоял Абрантеш. Задрав юбку девушки, он поглаживал ширинку, словно готовый без промедления и не сходя с места влезть на нее. Но, видно, передумал, вышел и спустился вниз.

11

3 июля 1941 года.

Гуарда, Бейра-Байша.

Португалия.

Сидя за маленьким столиком у закрытого жалюзи окна в душном зале ресторана, Фельзен обливался потом. В ресторане были вентиляторы, но ни один из них не работал. Жалюзи немного приглушали ужасный зной, от которого плавилась мостовая и фасады домов, но от духоты они не спасали.

В зале за двумя столами расположились пятнадцать мужчин, а на другом конце за отдельным столиком – он. Мужчины были вольфрамщикамии вели себя шумно, потому что за ними были богатые рудники, а в их желудках плескался коньяк. Головные уборы на них были того же фасона, что и у бедняков, но дорогие; у каждого из кармана торчала авторучка, хотя все до единого были неграмотными.

Атмосфера в зале была в достаточной мере чинной, пока не кончилось лучшее из имевшихся в ассортименте вин и вольфрамщики не перешли на коньяк. Поглощали они его в том же количестве, что и вино. За соседним столом не отставали, заказывая бутылку за бутылкой.

Слово за слово пошли взаимные оскорбления, все нараставшие, что грозило пролитием крови.

Войдя, Жоакин Абрантеш крикнул что-то сидевшим за ближним к двери столом. Те притихли. Другие все никак не могли угомониться, продолжая ругаться. Абрантеш медленно повернул голову в их сторону и улыбнулся во всю ширь новеньких протезов. Зрелище было устрашающим, более жутким, чем раньше, когда он обнажал свои гнилые пеньки. Скандалисты тут Же заткнулись.

Абрантеш, в новом костюме, уселся за столик Фельзена. Он уже начинал понимать значение улыбки при ведении деловых переговоров, но еще не вполне освоился с новыми протезами, за месяц до этого поставленными ему в Лиссабоне на деньги Фельзена.

Фельзен только что вернулся из Берлина, где имел случай узнать еще одну неприятную сторону характера группенфюрера Лерера. 20 июня Лерер ездил на встречу с министром вооружений Фрицем Тодтом, очень обеспокоенным недостатком продукции для вторжения в Россию, намеченного на 22 июня. Лерер сообщил Фельзену, что запасов вольфрама катастрофически не хватает, и в лицах изобразил другую аудиенцию, которую имел с рейхсфюрером СС Гиммлером, который, как он сказал, отрывал ему яйца и втаптывал их в ковер, в чем Фельзен усомнился. Рейхсфюрера он видел на предвоенном мюнхенском съезде. Тот был похож скорее на педанта-бухгалтера, чем на человека, способного оторвать кому-то яйца.

Однако результатом этой малоприятной беседы за обеденным столом стало требование добыть вольфрам во что бы то ни стало и любой ценой. Вдобавок ему надлежало ознакомиться с рынком жести и не пренебрегать прочими товарами, как то: сардинами, оливковым маслом, кожей или, к примеру, одеялами.

– Так мы что, собираемся воевать с русскими и русской зимой? – удивился Фельзен.

– Россия большая страна, – отвечал Лерер. – Наша неосмотрительность была бы… как бы это выразиться… не вполне уместна, что ли.

– Но завоевать Югославию, Грецию, Румынию, Болгарию нельзя в один момент.

– Видно, шампанское в отеле «Парковый» лилось рекой, – с яростью оборвал его Лерер.

– Вот уж не знаю, герр группенфюрер.

Вернувшись в Лиссабон, Фельзен обратился в абвер с просьбой найти управу на англичан, которых не испугали новые предложенные Фельзеном цены и которые смогли увести у него из-под носа еще один пятидесятитонный контракт. Однако абвер оказался бессилен.

Теперь Фельзен находился в Бейре и вынужден был сам выпутываться из сложного положения. Абрантеш втягивал суп через свои протезы. Фельзен, зная о предстоящих переменах, лениво ковырял кусок свинины.

– Там будет машина, – сказал Абрантеш, – на короткой дороге между Мелушем и Сейшу. Завтра днем будет. От двух до четырех.

– С английским уполномоченным?

Абрантеш кивнул.

– Что-нибудь еще известно?

– Нет. Кроме того, что дорога идет через сосновый бор.

– Кто вам сказал?

– Шофер.

– А он человек надежный?

– Запросил тысячу. Хочет работать. Но приглядывать за ним придется.

– Надежность нынче в цене.

Абрантеш мотнул головой, указывая подбородком туда, где сидели вольфрамщики.

– Жрать хлеб они больше не согласны. Дешевая еда им уже не по вкусу. Обзавелись часами, а время по ним определять не могут. Нацепили золотые коронки на гнилые зубы, а трахаются все еще с овцами. Бейра теперь настоящий сумасшедший дом. Вчера ко мне вся деревня заявилась. Все как один! И еще четыре сотни откуда-то из-под Каштелу-Бранку. Прознали про цены. Две сотни эскудо за кусочек породы – и заработаешь в пятьдесят раз больше того, что получаешь за день. Они называют это черным золотом.

– Долго это не продлится.

– Вот накупят себе машин, тогда посмотрите. Нам будет крышка.

– Я хочу сказать, что доктор Салазар не допустит, чтобы так продолжалось. Власти не позволят людям бросать свои дома, свои поля. Не позволят ценам выйти из-под контроля. Салазару известно, что такое инфляция.

– Инфляция?

– Эта чума опустошает карманы.

– Объясните-ка.

– Это болезнь, от которой гибнут деньги.

– Деньги – это бумажки, сеньор Фельзен, – отрезал Абрантеш.

– Вы знаете, что такое рак?

Абрантеш кивнул и перестал уплетать свою треску.

– Так вот, бывает, что он поражает и кровь. Кровь выглядит как обычно, такая же красная, но внутри у нее рак. Сегодня у тебя есть банкнота в десять эскудо, а назавтра – это уже сотня, а послезавтра она превратится в тысячу эскудо.

– Так разве это плохо?

– Деньги выглядят прежними, но ценности не имеют. Власти печатают их лишь для того, чтобы угнаться за ценами и ростом заработной платы. На свою банкноту в тысячу эскудо ты не купишь ничего. Мы-то в Германии знаем, что такое инфляция.

Нож и вилка Жоакина Абрантеша застыли в воздухе. Впервые Фельзен наблюдал его испуг.

4 июля 1941 года.

Серра-да-Эштрела, Бейра-Байша.

Португалия.

Стояла жара. Воздух был горяч и неподвижен. Даже в предгорьях, где можно было бы ожидать ветерка, стоял палящий, иссушающий зной, такой тяжкий, что у Фельзена саднило горло. Сидя на заднем сиденье «ситроена», он обливался потом и прикладывался к металлической фляжке, попивая тепловатую воду. На лице сидевшего с ним рядом Абрантеша не было ни капли пота.

В горы они стали подниматься от Белмонте, который, несмотря на жару, был запружен толпами народа. Людей было так много, что Фельзен даже подумал, уж не чудо ли какое-то они там узрели, наподобие явившейся в 1917 году в Фатиме Пресвятой Девы. Но нет, из домов на жару их выгнал вольфрам – блестящая черная магма, миллион лет назад вырвавшаяся из земных недр, застывшая и окаменевшая.

Он, Фельзен, стал прародителем нового культа, и это его восхищало и одновременно приводило в ужас. Люди круто изменили свою жизнь. Мэры мелких городков и чиновники, сапожники, каменщики, угольщики, портные – все они бросили свои занятия и двинулись в горы продираться сквозь заросли и щупать землю, пораженные вирусом вольфрамовой лихорадки. Случись кому-то здесь умереть, никто не станет и хоронить: некому будет даже сколотить гроб.

Светловолосому англичанину было нехорошо. Он распростерся на заднем сиденье, пытаясь ощутить хоть малейшее дуновение ветерка на своей белой коже и обгоревшем лице. Долгий путь из Визеу был сплошным кошмаром. Всё не задалось. После первого же прокола шины он выбросил из головы все мысли о вольфраме и предался сладким мечтам о браке с голубоглазой голландкой.

Неровности дороги отвлекали его от этих мечтаний – казалось, шофер каким-то врожденным чутьем умел отыскивать самые глубокие колдобины. В голове его возникали и быстро исчезали обрывки мыслей. И на кой ей сдалась эта Америка? А с той женщиной он так и не поговорил. Должен ли он винить себя? Возможно. Возможно, ему надо было, по крайней мере, зайти в американское консульство, хотя бы попробовать поговорить с этой женщиной в отделе виз. Но кому охота самому рубить сук, на котором сидишь, а потом ненавидеть себя за это? Господи, ну и жарища.

И свет какой-то странный… Это от песка, что летит из пустыни. Так сказал шофер. Кретин он, этот шофер. И к тому же наглец, каких мало. Что за народ в этой Бейре? Никак их не понять. И зачем было тащить его сюда из Минью? Там такой жары не бывает, да и люди там проще. Все этот чертов вольфрам. А он даже и не поцеловал ее ни разу.

Машина Фельзена спустилась с крутого склона, очутилась в сосновом бору, покрутилась немного по равнине и поднялась на противоположный склон. Грузовичок с четырьмя мужчинами на борту и шофером следовал за ним. Доехав до поворота, который уже обследовали накануне, они вышли. Легковая машина и грузовичок проехали дальше, немного поднялись по склону и остановились.

Двое подтащили заранее поваленную сосну и положили ее поперек дороги. Еще один с топором скрылся за поворотом, на тропинке, ведшей в гору. Фельзен, Абрантеш и остальные ступили в духоту соснового бора, уселись на подстилку из сосновых игл. С трудом вытянув ногу, Абрантеш снял с ремня «Вальтер Р-48». Фельзен закурил. Вчера он здорово набрался, а жара только усиливается, небосклон окрашен красным, и это тревожит, как будто предвещая нечто ужасное, вроде землетрясения. Мужчины почему-то шушукаются и ковыряют башмаками землю.

– Заткнитесь, вы, – не поднимая головы, сказал Фельзен.

Они замолчали.

Фельзен попытался одернуть на себе трусы – промежность ныла после вчерашнего блядства. С содроганием он вспомнил необъятную, в ямочках задницу той бабы, черную густую поросль на ее лобке и нечистое, пахнущее чесноком дыхание. К горлу подступила тошнота, и он с трудом сглотнул. На мокрую от пота рубашку садились мухи, он махал руками, пытаясь дотянуться через плечо до спины. Одну муху он убил на лету. Он хотел отвлечься и думать о другом, но мысли беспрестанно вращались все по тому же кругу: Эва, Лерер, золотые запонки, украденные той девкой. Мужчины опять начали перешептываться. Это взбесило его, и он, вскочив, выхватил из кармана ствол.

– А ну, всем заткнуться! – заорал он. – Заткнуться! Заткнуться!

И тут Абрантеш поднял руку.

Все одновременно услышали звук едущей по равнине машины. Потом она переключила скорость и начала подъем. Мужчины замерли, как совы на суку. Фельзен сел и сквозь ветви взглянул на того, с топором, расположившегося на склоне метрах в пятидесяти от поваленного дерева. Он поднял руку. Машина одолевала поворот. Пересохшую глотку Фельзена щекотал запах смолы.

– Ты сорвешь коробку передач, если не выжимать сцепление, – крикнул с заднего сиденья англичанин.

Шофер и бровью не повел. Он тронул рычаг переключения и дернул его с такой силой, как будто скрежет металла доставлял ему удовольствие. Англичанина отбросило на спинку кресла, в то время как машина, содрогаясь, одолевала очередной поворот. Что было бы, если бы он ее поцеловал? Однажды он лишь нечаянно коснулся ее губ, и ощущение было незабываемым – его точно прожгло насквозь. Столько месяцев прошло… Застанет ли он ее еще там? Он вытащил бумажник, взглянул на ее фотографию. И почувствовал, что машина замедляет ход.

– Что такое?

– Дерево упало, – ответил шофер, стараясь не заглушить мотор.

– Упало или срублено? – спросил англичанин, оглядывая сосновую чащу и засовывая бумажник назад.

– Упало. Корни видно.

– Как могло оно упасть в это время года?

Шофер пожал плечами. В этом он не разбирается. Да он и ни в чем не разбирается. Даже в том, как вести машину.

– Вылези и посмотри, – распорядился англичанин.

Шофер надавил на акселератор.

– Нет, подождем, – сказал он нервно, кое-что заподозрив.

Минуты две из машины никто не выходил. Шофер мучил мотор до тех пор, пока тот внезапно не заглох. Все погрузилось в тишину, прерываемую лишь звоном цикад.

Англичанин вылез из машины – высокий, в штанах цвета хаки и белой рубашке с закатанными рукавами. В правой руке он держал револьвер. Он смотрел поверх машины, вглядываясь в ветви. Потрогал корни упавшего дерева. Вернувшись к машине, положил револьвер на крышу машины, стянул с себя рубашку и через заднее стекло кинул ее в салон. Под рубашкой у него оказалась белая нижняя фуфайка, руки были красными до локтей, а дальше – белыми.

Фельзен опустил руку, и человек с топором двинулся по дороге к упавшему дереву.

– Boa tarde, [14]14
  Добрый день (португ.).


[Закрыть]– сказал он двум стоявшим там мужчинам.

Англичанин, схватив револьвер, мгновенно навел его на крестьянина, тут же вскинувшего вверх руки. Топор упал на землю. Уполномоченный, укрывшись за стволом, кивнул крестьянину. Крестьянин глядел на свой топор. Англичанин покачал головой.

– Não, não, anda cã, anda cã. [15]15
  Нет, нет, иди сюда, иди сюда (португ.).


[Закрыть]

Крестьянин пробормотал что-то нечленораздельное. Шофер повторил более членораздельно: нехорошо, дескать, оставлять топор лежащим на земле. Уполномоченный велел крестьянину поднять топор и дать его им. Крестьянин протянул топор гладкой деревянной рукоятью вперед. Уполномоченный взял топор и передал его шоферу, перепоручая работу ему.

– Пусть он сам это сделает, – сказал шофер.

– Нет, лучше ты. Его мы не знаем.

Покачав головой, шофер попятился.

Англичанин рассердился, но делать было нечего. Сунув револьвер за пояс, он сам принялся трудиться над деревом. Шофер присел на передний бампер и вытер пот со лба. Крестьянин глядел на уполномоченного с тем снисходительным выражением, с каким мастеровой глядит на того, кто не знает, как пользоваться инструментом. Уже через несколько секунд уполномоченный был весь в мыле. Поначалу он делал паузы, отирая пот с лица, но потом лишь дергал головой, чтобы пот не заливал глаза. У крестьянина руки, казалось, так и чесались.

– Пусть его, – негромко процедил Фельзен и спустился вниз к обочине дороги. – Пускай поработает.

Фельзен и Абрантеш обогнули с двух сторон машину, обойдя сидевшего на бампере шофера. Фельзен кивнул крестьянину.

– Posso? [16]16
  Можно мне? (португ.)


[Закрыть]– спросил тот у англичанина.

Тот передал ему топор и в ту же минуту почувствовал теплое дуло фельзеновского «вальтера» у себя за правым ухом. Абрантеш отобрал у англичанина револьвер. Ноги англичанина дрожали, он медленно обернулся и не смог скрыть узнавания, когда увидел того самого немца.

Так это он, подумал Фельзен, которого при виде англичанина ожгло точно огнем. Дружок Лоры ван Леннеп, тот самый, который не достал ей визы! Как его там? Эдвард Бертон.

Абрантеш велел шоферу англичанина помочь убрать дерево с дороги, но шоферу идея эта пришлась не по вкусу. Он был уже не простым работягой. Подобная работа не по нем, да и где обещанная тысяча эскудо? Абрантеш лишь надвинул шляпу ему на глаза, но Фельзен, который и так находился на грани, не выдержал. Выхватив из рук одного из мужчин какую-то деревянную дубину, он набросился на шофера. Шофер мгновенно одумался, но было уже поздно. Фельзен бил его дубиной со всей силой, наотмашь. Шофер упал под градом первых же сумасшедших ударов, но Фельзена это не отрезвило: в ярости он опустился на колени и все бил и бил, уже не соображая, кого или что он бьет.

Мужчины прекратили работу и глядели на него сквозь стекавшие по их лицам ручьи пота.

Фельзен вытер пот рукавом, протер глаза, но все было по-прежнему как в тумане. Он тяжело дышал и, все еще стоя на коленях, чувствовал, как пульсирует кровь в голове и все дрожит перед глазами. Он взглянул на окровавленное человеческое месиво перед собой, и его чуть не стошнило. Он поднялся, ноги его дрожали, дубина, которую он волочил за собой, была вся в крови. Англичанина рвало.

Мужчины вернулись к прерванной работе, и Фельзен думал, что сможет заняться англичанином, пока не увидел их лица. Мужчины были смущены и напуганы этим человеком, способным убить из-за пустяка. Фельзен уже наблюдал на их лицах подобное выражение, но тогда его вызывал Абрантеш.

– Вот теперь, – сказал он, наставляя на них дубину, – вы можете оценить необходимость дисциплины. Не правда ли, сеньор Бертон?

При упоминании его фамилии англичанин рывком поднял голову, но выговорить ничего не смог; губы на совершенно белом лице тряслись. Лоб был мокрым от пота, как у холерного больного.

– Закопайте его, – приказал Фельзен, бросив дубину к ногам мужчин.

Абрантеш повел Бертона к машине и усадил на заднее сиденье, в то время как Фельзен сел за руль. Остановившись возле дома Абрантеша, они принесли оттуда стул, моток веревки и из погреба бутылку холодного багасо.Затем подъехали к заброшенному вольфрамовому руднику в горах возле Амендуа, выработанному на глубину больше тридцати метров. В багажнике машины у них была жаровня, немного древесного угля и несколько шурисо. Абрантеш побрызгал багасо на угли и развел костер.

В портфеле у Бертона Фельзен обнаружил пачки банкнот на общую сумму пятьсот тысяч эскудо и неподписанный контракт на восемьдесят тонн вольфрама по концессии на рудник в Пенамакоре. В горле у него по-прежнему першило, но воды не было, и он стал тянуть холодное багасо, утираясь рукавом.

– Вы с Лорой-то потом виделись? – спросил Фельзен по-английски, прочитывая контракт.

– В «Медвежьей берлоге», – машинально ответил Бертон.

– Получила она свою драгоценную визу?

Бертон смотрел куда-то вдаль, где за горизонтом была его родная страна. Фельзен вновь приложился к бутылке, пытаясь заглушить пронизывающую, как иголка, головную боль. Холодная струя алкоголя обожгла пищевод.

– Так получила или нет? – спросил он опять.

Бертон поднял на него безумный взгляд, но на вопрос не ответил.

Фельзен порылся в карманах англичанина и извлек оттуда бумажник. Среди мелких денег он нащупал фотографию.

– Так получили, что хотели? – спросил Фельзен. – Хоть это-то скажите мне.

– Я не хотел, чтобы она получила визу.

– В таком случае весьма вероятно, что вы не получили, чего хотели.

– А чего я хотел?

– Вы хотели… – Фельзен сделал паузу. – Трахать ее хотели, мистер Бертон, разве не так?

– Лору? – переспросил англичанин.

– А-а, – произнес Фельзен. – Случай недопонимания…

– Я что-то не улавливаю.

– Расчета Лоры. Вы не поняли ее расчета? Вы добываете визу… Нет, не так. Судя по всему, ты способен добыть визу… значит, можешь и трахать меня. От самого слова «виза» глаза ее автоматически зажигались любовью. Каждый мог это наблюдать, мистер Бертон! Я был не первым, мистер Бертон, смею вас уверить, и уламывать ее тоже долго не пришлось.

Фельзен повертел фотографию в руках.

– «С любовью Эдварду», – прочел он, и почему-то слова эти вызвали у него новую вспышку злобы. – Знаете, Эдвард, не морочьте мне голову. Наверно, она вытворяла такое, на что и распоследнюю шлюху с Фридрихштрассе не уговоришь.

Бертон вскочил и, кинувшись на Фельзена, обхватил своей тощей рукой бычью шею германца. Детский кулачок ткнул Фельзена, угодив по почкам. Мощный локоть Фельзена ударил его в ответ, как поршень паровика. Англичанин упал. Абрантеш дул на угли.

Фельзен привязал Бертона к стулу и сделал еще глоток багасо. Голова у него теперь прояснилась, боль была не такой острой. Он потряс контрактом перед лицом англичанина:

– Ты влез на мою территорию, Эдвард. Ты крадешь мой вольфрам. Кого еще ты облапошил?

Бертон отключился. Он не слышал немца. Не чувствовал ни едкого дыма, поднимающегося от древесных углей, ни пыхтения Абрантеша, раздувавшего их. Не видел, как загораются странным красным светом облака на небе.

В багажнике Фельзен отыскал проволоку. Абрантеш начал жарить шурисо, вращая их над углями необычными для него деликатными движениями рук. Фельзен засыпал уполномоченного все новыми и новыми вопросами. Язык уже плохо слушался его – сказывалась выпивка. Алкоголь возвращал к мыслям о Лоре, украденных запонках, Эве, Лереру, той шлюхе из Гуарды, с которой он спал накануне. Бертон молчал, раздражая этим Фельзена.

– Та жирная румынская свинья из отдела виз говорила, что полиция Салазара прошла выучку в гестапо, – сказал Фельзен. – Мои коллеги называли Крамера. Крамер теперь в концлагере комендантом. Там в концлагере свое дело знают. Мы все слышали об этом, Эдвард, и знаем, что там делается, но одно дело просто знать и совсем другое – узнать на личном опыте. Сам я в концлагере не был и знаю все только из вторых рук, так что не удивляйся, если работа моя покажется тебе несколько грубоватой, что ли…

Фельзен сунул проволоку в раскаленные угли. Потом снял с англичанина ремень и, воспользовавшись ножом Абрантеша, разрезал на нем брюки и трусы. Нашел кожаную рукавицу, сунул в нее руку и вытащил проволоку из огня. Помедлил, почувствовав за спиной дуновение ветра, поглядел вверх на полыхавшее ярким заревом небо, а потом шагнул к англичанину.

Крестьяне, зарывшие в сосновом бору тело шофера, вернулись в Амендуа уже после пяти. Жарко было не на шутку. Глаза щипало, рты невольно наполнялись густой и горькой слюной. Пройдя к роднику, они долго пили и, намочив в воде платки, обтирали ими шею и лицо. Прекратили это, лишь заслышав крик какого-то животного. Крик был странный, такого они еще не слышали, и кричало животное, видимо, от дикой боли.

Они подошли уже к самой деревне, когда крик повторился. Шел он из ямы в горах, и внезапно они все поняли. Нахлобучив шляпы, подобрались и поспешили в прохладу своих домов, где улеглись на деревянные топчаны, заткнув руками уши.

Зной вылился в грозу. Тяжелая пьяная дремота Фельзена была прервана раскатами грома. Очнувшись, он не сразу понял, где находится. Голова раскалывалась. Он стал припоминать, не падал ли. Во рту был вкус прогорклого сыра. Повернувшись, он увидел тело англичанина, повисшее на стуле, и вид его поразил Фельзена. Он поднялся было, чтобы проверить, что с ним, но заметил окровавленную грудь и валяющийся рядом на земле пистолет. Как это могло произойти?

Дождь лил стеной. Фельзен, пошатываясь, вылез из ямы и подставил руки под дождь. Отпрянул назад, споткнувшись о распростертое тело спящего Абрантеша. У того руки и рубашка были испачканы красным, красные пятна были и на плечах. Дождь тоже был кроваво-красным. Фельзен стал расшвыривать камни, чтобы убраться подальше от входа в штольню. От его крика Абрантеш проснулся и тоже высунул руку под дождь.

– Такое и раньше бывало, – сказал он и вытер руку о штаны. – Мне отец рассказывал. Это пыль из пустыни. Ничего страшного.

Тело англичанина они запихнули в багажник и отправились домой к Абрантешу. Выгрузили тело во дворе. Фельзен отогнал машину назад в старый рудник, как можно глубже. Из-за грозы стемнело рано. Когда он выключил фары, вокруг стало черным-черно. Сжав руль, он прислонился к нему лбом. Ему припомнился звон разбитого стекла, когда бутылку багасо грохнули об стену штольни. Горлышко бутылки стало примитивным оружием. Как такое могло произойти?

Абрантеш стоял по пояс в яме во дворе. Девушка следила за ним. Она была грузной, беременной, видимо на середине срока. Налив Фельзену стакан прохладного белого вина, она удалилась в дом.

– Мои поздравления, – сказал Фельзен, возвращаясь к обычной жизни.

Абрантеш не понял, о чем это он. Фельзен кивком указал на дом.

– Хорошо бы это был мальчик, – сказал Абрантеш.

– А не слишком она молода, чтобы рожать?

– Тем вернее, что будет мальчик.

– Не знал такого.

– Так сеньора Сантуш говорит. Наша местная гадалка.

Абрантеш копал, не вынимая изо рта папиросы.

– А сколько ей?

– Да не знаю.