Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

35

23 октября 1980 года.

«Банку де Осеану и Роша».

Сан-Паулу, Бразилия.

Секретарша Мануэла Абрантеша вошла к нему в кабинет с пухлым пакетом, доставленным курьером.

– Требуется ваша подпись, – сказала она.

Мануэл кивком велел курьеру зайти в кабинет и расписался. При этом взгляд его привычно скользнул по стройным ножкам секретарши. Ему было любопытно, какое белье она носит. Такое же строгое, как она сама, или нет? Он велел ей собрать с пола журналы, сложить у него на столе и приготовился. Но секретарша, собирая журналы, присела на корточки. После шести лет работы у Абрантеша она знала все его приемчики.

Недовольный, он отослал ее. Может быть, подумал он, до отъезда стоит пригласить ее поужинать, а там и на квартиру?.. Он раскрыл пакет. Внутри лежали паспорт, удостоверение личности, чеки Португальского банка и кредитные карточки «Виза» и «Амекс». Туда же была вложена и фотография тридцатидвухлетней женщины по имени Лурдеш Салвадор Сантуш. Вид у женщины был добродушный, несмотря на строгую прическу и усики над верхней губой. Все это сопровождалось посланием на четырех страницах от Педру с пояснениями относительно документов и фотографии.

Мануэл проверил удостоверение личности и паспорт; паспорт был старый, с большим количеством штампов. Он открыл конверт с чеками. Вынув три из них, остальные положил в бумажник. Потом заполнил эти три на несуществующие расходы. Он четыре раза перечитал письмо, запоминая каждую подробность, и сжег его.

Из верхнего ящика стола он вынул тысячу американских долларов, положил в карман и вышел из офиса. Пройдя шесть кварталов, он зашел в мастерскую по изготовлению печатей. Он уже пользовался их услугами, когда ему понадобился штамп в паспорте о прилете в Бразилию. Из мастерской он отправился в туристическое агентство, купил билеты на самолет из Сан-Паулу в Буэнос-Айрес и далее в Мадрид. Затем посетил посольство Аргентины, подождал, пока ему поставят визу, после чего вернулся в офис.

Вынув из карманов и из ящика стола все свои прежние документы, он сунул их в измельчитель бумаги. Потом, вытряхнув бумажную крошку, сжег ее в мусорном баке.

Выходя, он кинул взгляд на стол секретарши, помедлил, вернувшись, подошел к ней. Они обменялись взглядами. «Слишком хлопотно», – решил он. Кивнул ей и вышел.

Назавтра в два часа дня в аэропорте Сан-Паулу в его паспорте уже стояла отметка о вылете. Полицейский иммиграционной службы не задался вопросом и не удивился, почему португальцу Мигелу да Кошта Родригешу вздумалось покидать Бразилию через Аргентину.

25 октября Мигел да Кошта Родригеш уже сидел в офисе Педру Абрантеша, директора недавно приватизированного «Банку де Осеану и Роша», разместившегося в старом своем помещении на Руа-ду-Оуру на Байше.

– Просто невозможно поверить в то, что происходит в Португалии, – сказал Мигел, глядя на фотографию жены брата и его троих детей.

– Правительство твердо решило вступить в ЕЭС одновременно с Испанией. Странк должна идти по пути прогресса.

– Нет-нет, я имею в виду отношение к сексу. Куда ни глянь – всюду секс: в рекламе, на киноафишах. Ты видел этот киоск на Росиу? Сплошная обнаженка! Уму непостижимо! Раньше такое было невозможно.

– Ну да, конечно. При Салазаре к женщинам относились уважительнее, – сказал Педру и нахмурился. – Была церковная цензура, все-таки Португалия – католическая страна. Уж кто-кто, а ты должен это помнить.

– Почему это «кто-кто, а я»? – переспросил Мигел, напуганный обмолвкой брата.

– Простите, сеньор Родригеш, запамятовал, – сказал Педру. – Видишь ли, мы все это отбросили, забыли, оставили позади в прошлом.

– Португальцы ничего не забывают и не отбрасывают, разве только обеденные стулья. В стране есть люди, которые верят, что изгнанный король Себастьян спустя четыре столетия может вернуться и повести народ к великим свершениям. Как я это понимаю, грядущее может коснуться и меня.

На это Педру ничего не ответил. Брата он любил, но считал, что тот преувеличивает свою прежнюю роль и заслуги. Тот же, в свою очередь, считал Педру простаком – умным, милым человеком, талантливым уважаемым финансистом, но простаком.

– То золото я продал, – сказал Педру, чтобы сменить тему и вернуться к области, в которой он чувствовал себя уверенно, и к планам на будущее.

– Имея в виду прошлое, которое надо забыть?

– Нет. Ради того, чтобы укрепить банк.

– И кто его купил?

– Один колумбиец, осевший в Швейцарии.

– И сколько ты получил?

– Я рассчитал, что сейчас самое время для продажи. А вся эта паника, связанная с дефицитом бюджета США, – не в счет. Это всего лишь…

– За сколько продал?

– По шестьсот долларов за унцию.

– Разве цена не поднималась до восьмисот?

– Поднималась. Но уж больно подходящий покупатель попался. Не слишком любопытный, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Но ведь дефицит бюджета США вызывает сомнение и в реальной цене доллара, не так ли? – спросил Мигел, строя из себя знатока в области, в которой на самом деле ничего не смыслил, и излагая плохо понятую им статью в «Таймс», которую прочел в самолете.

– Вот почему я и делаю вложения в недвижимость.

– Если финансовая система США рухнет, тебе твои вложения в недвижимость не помогут.

– Она не рухнет. Но если и рухнет… – Он открыл сейф.

Внутри лежали два золотых бруска. Мигел подошел, погладил пальцем орла и свастику – бывший герб Германского Рейхсбанка.

– Надеюсь, что ценность их впредь будет исключительно антикварной, – сказал Педру.

– Лучше поговорим о работе, – сказал Мигел, вновь усаживаясь в кресло и вытирая выступившую на лбу испарину: его беспокоили эти «сувениры», он не был уверен, что такого рода вещи целесообразно хранить у себя.

– Мы купили недвижимость совсем рядом с Ларгу-де-Дона-Эштефанья. Большой дом. Развалина. Мы расширяемся. В старом здании нам тесно. Эту развалину мы собираемся снести и выстроить новое офисное здание. Три верхних этажа будут нашими, остальные будем сдавать. Я хочу, чтобы проектом занялся ты. Архитектор торопит меня, а у меня нет времени.

– Когда ты хочешь, чтобы я приступил? – нервно спросил Мигел. Взваливать на себя сразу столь ответственное дело ему не очень улыбалось.

– Как тебе удобней. Для тебя уже и кабинет приготовлен. Нам требуется новое помещение.

Мигел встал.

– Мне надо заново привыкать к Португалии, – сказал он. – Хочу съездить в Бейру, подышать ее воздухом, поесть рыбы в приморском ресторанчике в Гиншу, словом, всякое такое.

Педру, неожиданно для самого себя растроганный возвращением брата на родину, вышел из-за стола и обнял его.

– Прежде чем займешься всеми этими вещами, – сказал он, – нам надо будет завтра же съездить к нотариусу. Поскольку ты теперь Мигел да Кошта Родригеш, надо уладить ряд небольших формальностей. Первое и самое важное – это назначить тебя опекуном моих детей на тот случай, если что-нибудь случится со мной и Изабел. Доктор Акилину Оливейра уже все для этого подготовил.

– Конечно, конечно, – с готовностью согласился Мигел.

Они похлопали друг друга по плечам, и Мигел направился к двери.

– И еще одно, – сказал Педру. – Клаус Фельзен прошлым месяцем вышел из тюрьмы.

– На год раньше положенного срока?

– Не мне задаваться вопросом почему. Просто ставлю тебя в известность. И помни, что одним из пожеланий отца на смертном одре было: никогда не иметь с ним дела.

Мигела удивило крестное знамение, которым осенил себя брат.

– Сеньор Фельзен звонил тебе?

– Пытался дозвониться.

– Ну, вряд ли его заинтересует фигура Мигела да Кошта Родригеша.

– Я просто счел нужным предупредить тебя… ведь он имеет все основания сердиться, может быть, и не лично на нас, но…

– Надо бы все-таки предложить ему что-нибудь…

– Отец, умирая, взял с меня слово. Я не могу.

Мигел пожал плечами.

Педру проводил глазами широкую спину брата и посмотрел на фотографию на столе. Он не сказал ему о другом предсмертном пожелании отца: чтобы младшему сыну не досталось ничего из наследства – ни «Банку де Осеану и Роша», ни связанных с ним компаний. Это было единственное, чего он так и не понял, а отец не объяснил. Но теперь странным образом Педру освободился от груза этой проблемы: Мануэл Абрантеш перестал существовать, и ничто не мешает ввести в совет директоров Мигела да Кошта Родригеша. Это совершенно другой, новый человек. Мануэл же превратился просто в клочки паспорта, сгоревшие в Сан-Паулу. Его нет. А Мигел да Кошта Родригеш никогда не был тем, кто пытал, насиловал, убивал, осуществлял массовые репрессии. Это выпускник американского университета, имеющий ученую степень и семилетний опыт работы в бразильском банке. Это милый и любезный человек, любитель анекдотов и смешных историй, рассказываемых за ужином. Он любит детей, и дети любят его. На работе он пользуется всеобщей симпатией и уважением за особо тесные отношения с владельцем банка, а также за природную общительность, умение сходиться с людьми.

Второй раз в жизни ему повезло. Он добился успеха.

19 января 1981 года он женился на женщине, которую сосватал ему брат, – Лурдеш Салвадор Сантуш. Десять лет назад его с души бы воротило от ее набожности, но сейчас ему это даже нравилось. Он радовался если и не красоте жены, то ее добродушию и абсолютной ему преданности. Единственное, что омрачало их брак, были два выкидыша, последовавшие один за другим, и рекомендация доктора прекратить искушать судьбу.

Последний выкидыш случился в пору, когда, казалось, все складывалось чрезвычайно удачно. В июне он подписал бумаги на начало возведения двадцатиэтажного здания возле Ларгу-де-Дона-Эштефанья. Через неделю началась работа, и в деловых кругах Лиссабона он стал известен как генеральный директор по строительству «Банку де Осеану и Роша», член совета директоров с большим пакетом акций.

Неприятность с женой очень его огорчила, и он невольно стал больше внимания уделять работе. Он купил недвижимость в Салданье – про запас. Скупал старые фабрики на окраинах Лиссабона, чтобы развивать там предприятия легкой промышленности и малый бизнес. Скупал земли возле Кашкайша в районе Бока-ду-Инферну, собираясь строить там туристические базы. Купил многоквартирный дом в лиссабонском районе Граса, откуда открывался чудесный вид на город. Два верхних этажа он превратил в свою личную лиссабонскую резиденцию. Он перестроил принадлежавший жене дом в старой части Кашкайша. Он потолстел и повеселел.

В первый день нового, 1982 года Мигел и Лурдеш Родригеш пригласили Педру и Изабел Абрантеш с тремя их детьми к себе в Кашкайш на обед. День был очень солнечный, но холодный, а когда к вечеру зашло солнце, температура опустилась чуть ли не до нуля.

Жена Педру была на седьмом месяце беременности четвертым ребенком. Она очень раздалась, что было странно, потому что три прежние беременности почти не изменили ее фигуры. Поэтому на обратном пути она сидела в машине сзади с двумя дочерьми, а маленький Жоакин ехал на переднем сиденье рядом с отцом.

Они выезжали из Сан-Педру-де-Эшторила на своем новеньком, купленном всего полгода назад «мерседесе» на скоростную трассу Маржинал, когда одновременно произошли три случайности: маленький Жоакин встал на сиденье, встречная машина вильнула через разделительную полосу, а шедший сзади БМВ нагнал машину Педру. Педру протянул руку, чтобы усадить мальчика на место. Он рванул руль вправо, но БМВ ударил его в заднее крыло. «Мерседес» дважды крутануло и вынесло на обочину. Машина перевернулась, зависла на секунду над пропастью, потом рухнула на скалы. Троих детей вышвырнуло из салона. «Мерседес» перекатился через них и замер крышей вниз в холодных водах Атлантики.

Уже через десять минут пожарные были на месте катастрофы. Собравшаяся толпа рыдала над валявшимися на камнях обезображенными детскими телами. Пожарные мгновенно установили, что Педру мертв, а Изабел дышит, но зажата между передними и задними сиденьями. Потребовался час, чтобы извлечь ее и отправить в больницу в Лиссабон. Плод, девочка весом два семьсот, был извлечен путем кесарева сечения и помещен в инкубатор. Но сердце ее матери не выдержало операции и остановилось.

Спустя сутки в монастыре иеронимитов в Белене происходило отпевание. Всех хоронили в закрытых гробах. Собравшиеся с ужасом и состраданием глядели на детские гробики. Семья Абрантеш упокоилась на лиссабонском кладбище Душ-Празереш, где был похоронен и Жоакин Абрантеш, чье тело было доставлено сюда из Лозанны в 1979 году.

Мигел да Кошта Родригеш несколько недель не снимал темных очков, а когда снял, глаза его оказались больными, с припухшими, воспаленными веками. Смерть брата повергла его во мрак, подобный которому он испытывал в жизни всего однажды. Слабым утешением стал для него лишь ребенок, которого удалось спасти. Девочку назвали Софией, как того и хотели родители.

А с января 1982 года Мигел да Кошта Родригеш стал вспоминать Мануэла Абрантеша. «Банку де Осеану и Роша» перебрался из Байши в более вместительное помещение на Авенида-да-Либердаде на то время, пока не завершится строительство здания близ Ларгу-де-Дона-Эштефанья. Офис брата на Руа-ду-Оуру Мигел решил сохранить и использовать.

26 марта 1982 года он поднимался по лестнице старинного здания XVIII века на Руа-да-Глория, ведя за собой молоденькую проститутку. Верхние этажи здания занимал пансион «Нуну», где можно было получить номер на час. Он позвонил, услышал шелестенье газеты и в свете неоновой лампы над конторкой увидел портье – Жорже Рапозу, своего бывшего сослуживца по работе в тюрьме Кашиаш.

Больше Мигелу Родригешу не приходилось рыскать по улицам: Жорже Рапозу присылал к нему девушек прямо в офис.

Начиная с апреля каждую пятницу обеденное или послеобеденное время он проводил в этом офисе на Руа-ду-Оуру. Бумаги, которые требовали подписи, доставлялись ему из главного здания.

В пятницу 4 мая 1982 года его подпись понадобилась секретарше юрисконсульта банка. Дело было срочное и до понедельника ждать не могло. Все другие секретари банка были заняты, и документ на Руа-ду-Оуру пришлось отнести ей самой.

36

Среда, 17 июня 199….

Лиссабон

Я сел на утренний поезд в Каиш-ду-Содре. Там прошелся по набережной; то и дело меня толкали люди, спешившие с парома на работу. День опять обещал быть жарким, я снял пиджак и нес его на плече. На другом берегу реки из утренней дымки выплывала громада башенного крана. Я думал о Карлуше Пинту и о том, смогу ли вновь взглянуть ему в глаза, работать с ним бок о бок.

Бывает, считаешь, что знаешь себя, пока не случается нечто непредвиденное. Я тоже считал, что знаю себя, до той поры, пока не потерял жену. Люди вокруг, и в частности Нарсизу, глядя на меня, наверное, думали: «Зе Коэлью – человек, знающий себя и отвечающий за свои поступки». Но я, как и все другие, прячу свою сущность даже от самого себя.

Мой отец был хорошим человеком, искренне считавшим, что служит благу своей страны. Он умер от сердечного приступа, не успев поговорить со мной. Может быть, нам хватило бы короткого разговора, чтобы снять с души груз. Моя дочь, так переживающая мое разочарование в ней… И эта ужасная картина, то и дело возникающая перед глазами: она и Карлуш.

В памяти мелькнуло другое воспоминание – рассказ Люси Маркеш о том, что увидела Тереза Оливейра: дергающийся зад, ноги, закинутые на шею… и теперь ничего уже не поправить.

Я вспоминал это, глядя на сверкающую серебром Тежу, и чувствовал на себе новый груз – не то вины, не то прошлого, – груз, который мне нести до конца дней. Тем не менее нужно было кое-что обдумать и решить.

На метро я приехал в Управление. Без всяких проволочек нас с Карлушей пригласили в кабинет Нарсизу.

– Вчера я послал вас в Алькантару, – заговорил Нарсизу. За прошедшие сутки настроение его не изменилось.

– Мы были там, сеньор инжинейру.

– Были, но недолго, сеньор инспектор. Офицер службы охраны видел, как вы покинули место происшествия и сели на поезд, направлявшийся в Кашкайш. Мне хотелось бы знать, где вы находились в рабочее время.

– Я поехал повидаться с доктором Оливейрой, – сказал я, видя, как багровеет лицо Нарсизу, – чтобы выразить ему свое соболезнование.

– Это что, входит в обязанности инспектора, Зе Коэлью?

Я ничего не ответил. Взгляд Нарсизу был устремлен куда-то между мной и Карлушем.

– И что же вы можете сообщить мне по поводу убийства восемнадцатилетнего юноши в Алькантаре, сеньор инспектор? Тело найдено в мусорном контейнере. Как, кстати, его имя?

– Неизвестно, сеньор инжинейру. Кличка его – Шета.

– Шета? Производное от выражения «não tenho cheta»? [35]35
  У меня нет ни гроша (португ.).


[Закрыть]

– Нет, по-бразильски «шета» – это «поцелуй», сеньор инжинейру.

– Ах, опять эти «черные»… Объясните мне наконец, что происходит!

– Расследование… – начал Карлуш.

– Я жду доклада старшего офицера, – прервал его Нарсизу.

– Этот парень известен как проститутка мужского пола. Мы провели… – вступил я.

– Хватит россказней, инспектор. Ничего вы не знаете! И не провели никакого расследования! Довольствуетесь предположениями! А из предположений шубу не сошьешь! Что же касается вас, аженте Пинту…

– Да, сеньор инжинейру?

– Офицеры службы по борьбе с наркотиками, ведшие наблюдение за домом инспектора, обратили внимание на то, что в шесть тридцать вечера вы вошли в дом. Какого черта вам понадобилось в Пасу-де-Аркуше?

– Я хотел доложить инспектору о том, как развивались события.

– Они не развивались.

– И выработать план действий.

– С дочерью инспектора?

– Она впустила меня в дом, это правда. Мне пришлось пробыть там некоторое время в ожидании инспектора.

– Вы играете с огнем, аженте Пинту! Если вы не будете строго следовать приказам инспектора Коэлью, для вас все плохо кончится. Вы будете уволены и займетесь чем-нибудь другим. Вы поняли меня?

– Вполне, сеньор инжинейру.

– А теперь марш отсюда, вы, оба!

Карлуш вышел первым. Меня Нарсизу, окликнув, вернул. Я закрыл за собой дверь. Он сунул палец за воротник, расстегнул ворот.

– Ваш галстук, сеньор инспектор, – проговорил он. – Где вы его купили?

– Его сделала для меня моя дочь.

– Ясно. – Он как будто смутился. – А мне галстук она не сделает?

– Попросите ее, сеньор инжинейру… но ей надо будет взглянуть на вас, чтобы понять, что вам пойдет… вы же понимаете.

Он вытер рукой пот с лица и сделал знак, что я свободен. Я вышел из его кабинета и спустился к себе. Карлуш глядел в окно. Плюхнувшись в кресло, я закурил.

– Ну, кому кофе делать?

Карлуш безропотно вышел и вернулся с двумя пластиковыми чашечками.

– Так что? Поговорим? – сказал он, ставя передо мной мою bica.

– А с отцом ты поговорил?

– О чем?

– О том, что произошло вчера вечером.

– Нет.

– Я так и думал. Ты не мог бы выйти на работу со сломанными ногами, а ты бы их непременно переломал, когда отец сбросил бы тебя с балкона.

Он сел, зажав руки между коленями, косясь в приоткрытую дверь.

– Хочешь поговорить – давай поговорим, – сказал я. – Поговорим о том, как аженте Карлуш Пинту прошелся по моей жизни сапогами.

Он провел рукой по ежику волос и стал энергично тереть лицо большим и указательным пальцами.

– Ей шестнадцать. А тебе двадцать семь. – Вот черт, похоже, я заговорил голосом этого проклятого адвоката. – Отношения полов у нас регулируются законом, не так ли, аженте Пинту? Или в полицейской академии теперь это не проходят?

– Закон существует, и в академии это проходят. Но дело в том, что можно быть вполне искушенным и опытным в четырнадцать, а можно и до двадцати четырех сохранять невинность.

– До двадцати четырех? – Я вытаращил на него глаза.

– Да, инспектор. Я ведь живу с родителями. Так что мне очень непросто.

Ну да, вспомнил я, ведь и Оливия сказала, что он не знал, что делает.

Карлуш нервно улыбнулся.

– Вам повезло, аженте Пинту. Повезло, что явились эти парни из отдела по борьбе с наркотиками. Повезло, что я поговорил с Оливией. Что чуть ли не полжизни я прожил бок о бок с англичанкой. Вам повезло…

– Что я встретил ее, – сказал он, в упор глядя на меня. – Мне повезло, что я встретил вашу дочь.

– Она сказала мне то же самое, – невольно вырвалось у меня.

– Я люблю ее, – сказал он просто.

– Не знаю, достаточно ли взрослая она, чтобы понять разницу между тем, когда любят, и тем, когда пользуются случаем перепихнуться.

Лицо его вспыхнуло от гнева.

– Ну, по крайней мере, я не чернокожий! – съязвил он. Наверное, я это заслужил.

Я ткнул его пальцем в грудь:

– Я верю тебе, Карлуш Пинту, и это последнее, почему можно считать, что тебе повезло.

Он заморгал, отодвигаясь от меня на стуле. Гнев его сразу прошел. Он кивнул мне. Я кивнул ему в ответ. Минут пять я, морщась, прихлебывал кофе.

– Ну а теперь что? – спросил Карлуш, все еще обеспокоенно.

– Да зуб болит под новым мостом, когда пьешь горячее.

Я позвонил моему зубному врачу, и она пообещала днем выкроить для меня время.

– Что же будем делать с этим Шетой? – спросил Карлуш.

– Нарсизу прекрасно понимает, что это глухарь.

– В заключении медэкспертизы говорится, что в заднем проходе у него найдены следы семенной жидкости трех видов, в желудке – еще двух видов и что он был ВИЧ-инфицирован.

Я поднял руки.

– Не люблю бросать дела, но надо уметь вовремя сказать себе «стоп», когда ясно, что ничего не высидишь. Нарсизу это знает. И послал нас проветриться.

– Значит… – сказал он, взвешивая мои слова, – обедать будем в Алькантаре?

– Ты учишься, – сказал я. – И схватываешь быстро.

Мы сидели за столиком в ресторане «Мореплаватель», через два здания от ночного клуба на задах верфи № 1. Перед нами было большое блюдо сардин с вареной картошкой, жаренными на гриле перцами и салатом. Взяли мы и графин белого вина. Сардины были отменные – не слишком крупные, только что выловленные. Мы молча расправились с ними, умяв все блюдо. Подошедший официант убрал тарелки. Мы заказали кофе.

– Давай прикинем, что мы имеем, – сказал я.

Карлуш вытащил блокнот и, пролистав странички, начал подводить итоги:

– Имеем девушку не самого примерного поведения, Катарину Оливейру, которую в последний раз видели садящейся в черный «мерседес» серии С 200, с дизельным двигателем, с тонированными стеклами и регистрационным номером с буквами «NT». Было это примерно за час до того, как ее убили метрах в ста от ее школы на Дуке-де-Авила. Мы можем предполагать, что девушка любила отца, но презирала мать до такой степени, что вместе с отцом унижала и третировала ее. Возможно, пытаясь таким образом заслужить его одобрение. Но мы сомневаемся, – заключил он, – что адвокат является ее родным отцом.

– Ты проверил журнал родильного дома? – спросил я.

– Да, дона Оливейра – родная мать девушки. Это несомненно.

– Я под впечатлением от проделанной тобой работы.

– Вам вовсе нет необходимости диктовать мне каждый шаг, – сказал он. – Я справился даже в Национальной библиотеке, проверяя алиби.

– Продолжай.

– Жертва общалась с Валентином Алмейдой, гитаристом вокально-инструментального ансамбля, которого мы подозреваем в изготовлении порнофильмов и который имел на нее достаточное влияние, чтобы уговорить на нетрадиционный половой акт, имевший место в пансионе «Нуну» в день ее убийства.

Карлуш все листал свой блокнот.

– Доказательств, что убийца преследовал ее от пансиона до школы… вернее, до кафе, что рядом со школой, у нас пока не имеется.

– Теперь вернись к записям бесед с людьми на автобусных остановках. Четверо видели ее садящейся в машину. Откуда следовала машина, они не сказали?

– Этого вопроса мы им не задавали. Нас интересовало лишь описание машины, в которую она села.

– У тебя сохранились номера телефонов тех людей на автобусных остановках. Позвони им и задай этот вопрос, – сказал я. – Если это была просто проходившая мимо машина – это одно, но если человек за рулем поджидал ее возле школы, значит, он до этого уже следил за ней.

– Бармен в «Белла Италия» утверждал, что свою bica она пила в одиночестве.

– Третьего дня я хотел поговорить с ним, но его не оказалось на месте, – сказал я. – После зубного врача попытаюсь еще раз.

– А еще у нас есть этот Валентин, – сказал Карлуш. – Он что-то скрывает. Не знаю что, но скрывает.

– Было бы неплохо установить связь между ним и доктором Оливейрой.

– В какой-то степени она уже установлена. Через телефон. Ведь его номер дал нам адвокат.

– Я имею в виду их финансовые отношения.

– Возможно, аппаратура для видео.

– Не исключено. Мысль интересная. Он нам, конечно, ничего не расскажет, но можно попытаться взять его на пушку. Он все еще в камере?

– Я проверю.

Я оставил Карлуша обзванивать свидетелей, попросив также заняться заодно и делом Шеты из Алькантары, а сам отправился к зубному врачу. Автобус полз так медленно, что казалось, поездке не будет конца.

В приемной доктора я листал журнал «Караш», разглядывая фотографии сомнительных знаменитостей, вспоминая Луизу и то, как смутила ее идея оживить клубничкой серьезный журнал для бизнесменов. Я бросил «Караш» и VIP. Листая журнал с конца, я наткнулся на фотографии, сделанные на различных благотворительных акциях. На одной из них, состоявшейся в отеле «Ритц», наряду с другими известными лицами, был Мигел Родригеш с супругой. Сеньор Родригеш был в галстуке, сделанном Оливией, том самом, в котором он красовался в Пасу-де-Аркуше в пятницу вечером. Жена его была в костюме, над которым, как я знал, Оливия корпела целый месяц. Я вырвал фотографию и, сложив, сунул в карман, чтобы позже показать Оливии.

Зубной врач поставила временную пломбу между зубом и коронкой. Процедура заняла полминуты, после чего мне было велено прийти еще раз, чтобы поставить постоянную. Временная обошлась мне в восемь тысяч эскудо, постоянная грозила вылиться еще в двенадцать. Для того, кто не брезгует с утра до вечера смотреть гнилые зубы, – легкие деньги.

Выйдя от врача, я проверил свою залатанную челюсть, выпив кофе и неожиданно понял, что вижу перед собой здание Национальной библиотеки. Войдя и побродив между стеллажами, я добрался до отдела психологии. Валентина я увидел сначала со спины – в глаза бросилась кудрявая шевелюра. Значит, из камеры он вышел. Недолго же он там пробыл, подумал я. Я сел рядом с ним. Он бросил на меня рассеянный взгляд, но тут же подобрался насторожившись.

– Книжками интересуетесь, инспектор?

– Мне нравится Жозе Сарамагу.

– Серьезно? Вы не перестаете меня удивлять!

Он криво усмехнулся. Я кивком указал ему на дверь, и мы вышли из библиотеки. Сели на пластиковые стулья возле кафе. Он заказал bica. Я ограничился на этот раз стаканом воды. Он попросил у меня сигарету. Я угостил его.

– Ну, как подвигается расследование, инспектор?

– Меня сняли с этого дела.

– Так вам просто поболтать со мной захотелось?

– Эти несколько дней дались мне нелегко.

– Но вы-то не в клетке находились!

– Я не хочу сказать, что для вас это было сплошным удовольствием.

– Да уж.

– В моем доме учинили разгром.

– Не я же это сделал!

– Нет, служба по борьбе с наркотиками.

– Акулы жрут даже своих собратьев.

– Кто, по твоему мнению, тут подсуетился?

– Откуда мне знать? Сыщик-то вы.

– А как вышло, что последние три-четыре ночи ты провел в клетке?

– Вы меня туда сунули.

– Ну а кто дал мне твой телефон?

Он отпрянул, стукнувшись затылком о спинку пластикового стула:

– Вы умнее, чем кажетесь, инспектор.

– Я и бороду носил, чтобы не выглядеть слишком уж умным.

– Ну, теперь ясно.

– Не догадываешься, какое до тебя дело этому доктору Оливейре?

– Странно, если это так.

– До пожара в твоей студии я потрудился заглянуть в твои банковские счета, – соврал я.

– Любознательный вы, инспектор.

– Среди них я не обнаружил ни ссуды, ни выплат по кредиту.

– Ну и что вы этим хотите сказать? Что оборудование купил мне доктор Оливейра? Если вы так подумали, то вы сумасшедший.

– В самом деле? – только и сказал я, после чего ушел, оставив ему деньги за bica и бутылку воды.

Я позвонил Карлушу, занимавшемуся опросами людей на автобусной остановке.

– Две женщины видели эту машину возле школы. Она стояла с работающим двигателем минут пять-десять.

– Дожидалась выхода учеников из школы?

– Похоже на то.

– А теперь я собираюсь побеседовать с барменом «Белла Италия». Что нового насчет Шеты?

– Глухо, – сказал Карлуш. – С сержантом я больше насчет Валентина беседовал.

– Я только что виделся с ним.

– Ясно. Сержант, кстати, сказал, что вас разыскивал некий Жоан Жозе Силва.

– На службе разыскивал?

– Да.

– Он что-то просил передать?

– Силва говорит, что от Лоуренсу Гонсалвеша по-прежнему ни слуху ни духу. Кто это такой и что это значит?

– Не знаю. Но похоже, имя это меня начинает преследовать.