Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

42

Вторник, 24 ноября 199…

Управление полиции, Руа-Гомеш-Фрейри, Лиссабон.

Я сидел за столом и мучил компьютер. Ввел фамилию Лоуренсу Гонсалвеша, чтобы узнать, не отыскался ли его след, но фамилии его в памяти компьютера не было. Я взглянул в солнечную синеву за окном, и меня передернуло.

Найдя Карлуша, я прошелся с ним по Авенида-Алмиранте-Рейш. Было холодно, дул северный ветер. Дождей в этом ноябре не было. В последние три года ноябри были слякотными, что повергало меня в чисто английскую хандру. Но этот ноябрь был и вовсе отвратительным. День за днем светило солнце и голубело безоблачное небо, однако вместо радости я чувствовал тоску, все больше укрепляясь в безотрадном сознании, что на шарике нашем что-то не так и улучшения не предвидится.

Маленький тесный бар между станциями метро «Анжуш» и «Арройуш», тот самый, где я познакомился с Жожо Силвой, был полон любителями утреннего кофе. Мы сразу направились к дальним столикам. Сидевший там Жожо Силва так пристально разглядывал пустую кофейную чашечку, словно гуща на дне могла подсказать ему счастливые номера лотерейных билетов. Моя тень упала на столик, и он поднял голову.

– Что, вам уже разрешают самому отвечать на звонки?

– Да, со вчерашнего дня я перестал считаться полубогом.

– Добро пожаловать в мир простых смертных.

– Ну, как дела, Жожо?

– Да как всегда. Никак.

– Вы не посылали сообщений о разыскиваемых?

– Насчет Лоуренсу Гонсалвеша? – спросил он. – О, посылал, посылал. Уж эту-то малость я мог для него сделать! Зачем бы иначе я вам звонил? Но в течение трех месяцев с вами и поговорить-то было нельзя! Я и вчера пытался до вас дозвониться.

– Вчера? – удивился я, вспомнив, что в списке звонивших его не было.

– Хотите знать, почему я звонил именно вчера? – спросил он. – Плату за помещение, которое снимает Лоуренсу для офиса, увеличили, а чтобы продлить контракт, у него не хватает денег. Поэтому владелец собирается вышвырнуть его. А если это произойдет, инспектор, то тогда пиши пропало – мы его никогда не найдем.

Мы втроем перешли на другую сторону Авенида-Алмиранте-Рейш и очутились возле административного здания. Мы с Карлушей поднялись на третий этаж, предоставив Жожо самому разыскать хозяина и раздобыть ключ.

– Что ты вечером делаешь? – спросил я Карлуша.

– Я пригласил Оливию в кино.

– На что?

– На «Город ангелов».

–  Опять?

– Ей нравится. – Он пожал плечами.

– По-моему, это всего лишь романтическая дребедень.

– Ее привлекает не романтика, – возразил он. – Ей нравится подтекст. Будто за всем, что происходит на экране, стоит нечто, оказывающее на нас влияние, и каким оно будет, предсказать невозможно. Но Оливия говорит, что, зная это, тем не менее чувствуешь себя защищенной.

– Наверно, в это верят только юные.

– Вчера был плохой день, правда?

– А сейчас меня одолевает предчувствие, что нечто спрятано за этой дверью.

– Почему вам так кажется?

– Лоуренсу Гонсалвеш… это имя преследовало меня, буквально не давало покоя, но я не понимал почему. И вот теперь оно кем-то удалено из компьютера.

Владелец помещения открыл дверь и впустил нас. Жожо сел в кресло своего отсутствующего приятеля. Мебели в офисе было немного – стол, еще одно кресло и шкаф для документов. В шкафу находились четыре папки и три пустых ящика. Папки были старыми, с делами еще прошлого года. Карлуш изучал содержимое стола. Жожо с места не сдвинулся.

– Когда вы видели его в последний раз, у него была работа? – спросил я.

– Он говорил, что работа у него всегда имеется, – сказал Жожо. – Жаловался он лишь на то, что ему за нее не платят.

– Но здесь только старые дела.

– И стол совершенно пуст, – сказал Карлуш.

Я отодвинул шкаф от стены. За шкафом ничего не было. Я осмотрел заднюю стенку шкафа. Карлуш подошел к двери.

– Там за дверью что-то есть, – сказал он.

На двери, прикрывая почти всю ее, висела большая киноафиша – схватка человека с огромным медведем.

– Он был без ума от этого фильма, – сказал Жожо, – и все твердил фразу из него.

– Какую же? – поинтересовался Карлуш.

– «Этого медведя я одолею».

Мы засмеялись.

– Шутник он, Лоуренсу, – сказал Жожо.

– Простучи-ка в эту дверь, Карлуш, – сказал я.

По краям двери была пустота, но в середине она казалась плотной.

– Сними афишу!

За афишей обнаружилась панель. Карлуш снял ее. В дверь был вделан ящик.

– Похоже на потайной, – сказал Жожо.

– Вам лучше выйти, – сказал я ему. Выйти он не захотел. – Для вашей же безопасности, – добавил я.

– Если это и есть тот медведь, – сказал он, направляясь к двери, – то попробуйте вы его одолеть.

На стенке ящика Гонсалвешем было написано: «Оливейра – Родригеш». Без всяких разъяснений. Открыв ящик, мы поняли, в чем дело. Доктор Акилину Оливейра являлся заказчиком слежки за Мигелом Родригешем. В ящике находились три толстые папки, в которых были зафиксированы отчеты о каждом действии Мигела Родригеша начиная с 30 августа прошлого года и вплоть до 9 июня нынешнего. Девять месяцев плотной слежки. В последние три месяца сыщиком были пропущены лишь три дневных посещения пансиона «Нуну».

– Ну, что ты там нарыл? – спросил я.

– Фотографии. Снимки девушек на улице, а на обороте – даты. По всей вероятности, это девицы, которых покупал Родригеш. Взгляните-ка.

– Все они блондинки.

– Явное предпочтение.

– А эта последняя?

– Катарина Оливейра.

Меня пробрала дрожь. Карлуш посмотрел на меня.

– Остается только удивляться, – сказал я, – что за человек этот Оливейра, если он использует собственную дочь в качестве приманки.

– Не собственную.

Я закрыл руками лицо и безмолвно и неподвижно просидел так минут пять. Когда я отнял руки, все вокруг было как в тумане, словно осень неожиданно уступила место зиме.

– Со мной поделитесь? – спросил Карлуш. Он сидел напротив и выглядел очень молодым и беззаботным.

А я думал о том, что еще не поздно остановиться – уничтожить папки, уйти; еще не поздно принять версию суда, поверить в нее и заняться очередными делами. Но я не мог. Мне нужно было удостовериться, что Луиза не участвовала в интриге.

– И что нам теперь делать? – спросил Карлуш, чувствуя, что настало время принимать решение.

– Ты сохранил все свои записи по делу Катарины?

– Да, где-то валяются, но ведь все сохранилось в рапортах.

– Так должно быть, но мы-то оба знаем, что это не так. Там далеко не все, а мне сейчас требуется все – все без исключения материалы по делу Катарины. Я должен перечитать их заново – с начала и до конца. И завтра же мы отправимся в тюрьму Кашиаш повидаться с Мигелом да Кошта Родригешем.

– Ну и что он нам скажет?

– Поделится своими соображениями, кому и зачем понадобилось в течение девяти месяцев следить за ним.

Я рано ушел с работы с папкой и записями Карлуша, взяв все это домой. Я читал их и перечитывал допоздна, пока не стемнело и я не проголодался. Я наскоро съел бифштекс в «Красном знамени» и выпил два кофе. Вернулся домой и опять принялся за документы. Оливия вернулась около одиннадцати и сразу же легла спать. Я открыл новую пачку сигарет.

Около полуночи в голове начали вырисовываться три соображения. Первое касалось чисел и дат, но необходимыми сведениями я не располагал. Второе соображение было куда интереснее, но мне требовалась фотография, которая в деле Катарины отсутствовала. Чтобы развить третье соображение, мне нужны были помощь сеньоры Лурдеш Родригеш и еще одна фотография, которой у меня тоже не было. Я отправился в постель, но не заснул.

Когда я прибыл на службу, Карлуш был уже там. Я спал всего час – с шести до семи, отчего сейчас чувствовал ломоту во всем теле, словно меня пытали на дыбе. Отправив Карлуша выяснить дату свадьбы доктора и сеньоры Оливейры, я пошел в отдел кадров, где попросил старую фотографию из досье Лоуренсу Гонсалвеша. Я надеялся, что он не слишком постарел с тех пор.

Карлуш вернулся и сообщил мне дату – 12 мая 1982 года. Я послал его в картотеку за фотографией Шеты – убитого в Алькантаре юноши, занимавшегося проституцией, а также за еще какой-нибудь фотографией Терезы Оливейры, как можно более давней.

Я договорился с начальством тюрьмы Кашиаш о беседе с заключенным № 178493 в 11.30 и позвонил Инасиу в отдел наркотиков узнать, находится ли еще под стражей рыбак Фауштинью Триндаде. Оказалось, он выпущен.

Для начала мы направились в дом Родригешей в Лапе. Служанка говорила с нами через порог. Лурдеш Родригеш вышла к нам далеко не сразу. Вид у нее был крайне недружелюбный, и в дом она нас не пригласила.

– В чем дело, инспектор? – спросила она.

– У меня к вам один-единственный вопрос, сеньора Родригеш. Приходил ли в ваш дом между тринадцатым и девятнадцатым июня кто-нибудь незнакомый?

– Странный вопрос, инспектор! Неужели вы считаете, что я…

– Я имею в виду торговцев, рассыльных, слесарей-ремонтников, электриков, проверяющих счетчик…

– С этим вам лучше обратиться к служанке, – сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти. – О таких посетителях она не ставит меня в известность.

Служанка вернулась, не дожидаясь зова. Я задал ей свой вопрос. Она погрузилась в размышление, потом глаза ее внезапно расширились: она вспомнила.

– Единственным, кого я раньше не знала, был человек с телефонной станции. Но оттуда каждый раз приходит кто-нибудь новый.

– Почему же этого вы запомнили?

– Он был в шляпе и, войдя, не снял ее.

– А как он объяснил свой визит? Что было не так с телефоном?

– Соседи жаловались на треск, и он хотел проверить наши аппараты.

– У него была с собой аппаратура?

– Чемоданчик с инструментами и контрольный аппарат.

– Вы видели, что у него в чемоданчике?

– Он открывал его, но я не интересовалась, что там внутри.

– Где это все происходило?

– Аппаратов у нас три. Один в гостиной и два – в кабинете у сеньора Родригеша. Еще один – для факсов.

– Вы оставляли его одного?

– Конечно оставляла. Не могу же я тратить полчаса, наблюдая за работой телефониста!

– Полчаса?

– Ну, может быть, поменьше.

– Он приехал на фургоне?

– Нет, никакого фургона с ним не было.

– Вы на полчаса оставили его одного в кабинете?

– Нет. В кабинете – только минут на пятнадцать.

Я показал ей фотографию Лоуренсу Гонсалвеша.

– Взгляните, это он?

Она вгляделась в фотографию, и лицо ее выразило изумление.

– Он поседел, – сказала она, – но это он.

По Маржинал мы проехали к тюрьме Кашиаш и припарковались под пристальными и любопытными взглядами нескольких человек в тюремных робах, следивших за нами из-за решеток.

Мы расположились в комнате для свиданий, и охранник привел заключенного. Тюремный режим не слишком изменил внешность Мигела Родригеша. Правда, он сбросил килограммов пятнадцать, и лицо его было грустным, а взгляд тусклым. И конечно, он утратил лоск и элегантность.

– Если вы насчет той истории с генералом Машаду, – не садясь, предупредил он, – то говорить без адвоката я не буду.

– Это все дела испанские, – сказал я, – а мне нужна ваша помощь, чтобы разобраться с некоторыми датами.

– Теперь даты для меня значения уже не имеют, – отозвался он.

– Эта сможет вам помочь.

– Или не сможет, – сказал он.

– Было ли вам известно, что в течение девяти месяцев и до вашего ареста за вами велась слежка?

– Полицейскими?

– Нет, частным детективом.

– Кто его нанял?

– К этому мы еще вернемся.

– Ну, – задумчиво протянул он, – могу сказать, инспектор, что ни о какой слежке я не знал.

– У вас два офиса. Один над банком, на верхнем этаже здания на Ларгу-де-Дона-Эштефанья, а другой – на Руа-ду-Оуру.

– Да, верно.

– Пять месяцев назад вы обычно старались проводить послеобеденное время пятницы в Байше. По какой причине?

– К концу недели хотелось уединения.

– Означает ли это, что вы приглашали туда женщин?

– Я ожидал вопросов о датах.

– К ним мы вскоре подойдем.

– Жорже Ра позу посылал мне в офис девочек.

– А что заставило вас посещать пансион «Нуну»?

– Скука, – отвечал он. – А в пансионе дело было налажено.

– Вы приглашали женщин всегда исключительно на Руа-ду-Оуру?

– Это была моя личная контора. Без секретарей. Если требовалось подписать бумаги, секретарь доставляла мне их туда. По пятницам это было мое рабочее место.

– И оно всегда являлось таковым?

Последовала продолжительная пауза.

– С тех пор, как погиб мой брат, – сказал Родригеш. – Офис принадлежал ему. Я не захотел освобождать его. Занял офис сам и…

– Когда все это происходило?

– Он погиб в первый день тысяча девятьсот восемьдесят второго года, – сказал Родригеш, и лицо его, и без того печальное, посерело. – Вскоре после этого все и началось.

– Что именно?

– Девушки. При Педру ничего подобного я не делал.

– Кто был юристом компании в это время?

– Юристом? – переспросил он, по-видимому удивленный. – Юристом был Акилину Оливейра. Он еще у моего отца работал, до революции.

– И что с ним стало?

Мигел Родригеш недоуменно заморгал.

– Не знаю. Не понимаю, почему вы спрашиваете.

– Он ведь больше не работает у вас?

– Нет, он уволился уже давно.

– Уволился?

– Да, прекратил работать в компании. Тогда, помнится, мы переживали трудный период, и я просил его остаться. Но он не захотел. Сказал, что у него молодая жена и он не может позволить себе остаток дней прожить загруженным работой. Я вынужден был смириться.

– Вы были знакомы с его женой?

– Нет, никогда.

– Вы не присутствовали на их свадьбе?

– У нас были не те отношения.

– И вы ее ни разу не видели?

– Если и видел, то не помню.

– Итак, с начала тысяча девятьсот восемьдесят второго года вы стали приглашать девушек в ваш офис на Руа-ду-Оуру. Запомнился вам кто-нибудь из них в первые месяцы?

– В этом смысле я очень странный человек, инспектор. Возможно, это своего рода отклонение. Я очень возбуждаюсь в предвкушении акта, а потом сникаю. И происшедшее стирается из памяти. Если девушка приходит ко мне раза три-четыре, вот тогда я еще, может быть, ее запомню.

– Все девушки у вас были блондинками?

Он нахмурился, но не от усилия вспомнить, а словно оценивая новую информацию.

– В то время – да, похоже, что все они были светловолосые. Я никогда специально не оговаривал этого, но так получалось.

– В те первые месяцы тысяча девятьсот восемьдесят второго года, когда вы стали приглашать в офис девиц, запомнился ли вам случай, когда с кем-нибудь из них вы были грубы?

– Груб?

Я вынул фотографию Терезы Оливейры. Она была снята лежащей; крашеные светлые волосы, уже не очень молодая и, конечно, не такая свеженькая, какой была в двадцать один год. Она казалась спящей. Я подвинул фотографию поближе к Мигелу Родригешу. Он взглянул на нее, но в руки не взял.

– Я не подлавливаю вас, – сказал я. – Вам тут ничего не будет вменено. Эта женщина недавно умерла. Вспомните, бывала она у вас в вашем офисе в Байше и не были ли вы с ней грубы, принуждая к сексу?

– Не помню, – сказал он. – Ей-богу, не помню. Это было тяжелое время для меня. Я потерял брата и всю его семью. Это было ужасно.

– Ваша секретарша в банке – она все еще работает?

Он пожал плечами с некоторым раздражением.

– В тысяча девятьсот восемьдесят втором году она с вами работала?

– Да. Но послушайте, инспектор, кто эта женщина? – спросил он, постукивая по фотографии на столе.

– Это вас надо спросить, – ответил я.

Мы оставили Мигела Родригеша в полном смятении. Когда его уводили, он продолжал закидывать нас вопросами. Почему за ним была организована слежка, он знал еще меньше нашего. Вернувшись в Лиссабон, мы прямиком направились в «Банку де Осеану и Роша». В скоростном стеклянном лифте взлетели на верхний этаж. Там было пусто. Большинство сотрудников уже были уволены. Тех же, кто в банке занимал ключевые должности, ежедневно вызывали на допросы члены правительственной следственной группы. Чтобы побеседовать с секретаршей Мигела Родригеша, нам пришлось ждать полчаса. Ей было под пятьдесят, она носила очки и производила впечатление толкового работника. От переживаний последних дней вокруг рта у нее пролегли морщины, что придавало ей вид строгий и недовольный. По-видимому, о компании, в которой она работала, она знала все, что можно было знать. Мое лицо ей было знакомо из газет, и, увидев меня, она поджала губы.

Просмотрев документы, она вспомнила интересовавший нас период. Начало 1982 года было тяжелым. Обретались они тогда во временном помещении на Авенида-да-Либердаде, которое было просторнее офиса в Байше, но ненамного.

– Вы помните пятницу в апреле или в мае, – спросил я, – когда к вам заходила молодая женщина из юридической службы, которой требовалась подпись на документах? Дело было, по-видимому, срочное, и она пришла в обед.

– Обычно с документами я посылала кого-нибудь из наших сотрудниц.

– Она была блондинкой, не старше двадцати одного года.

– Да. Я ее помню, – сказала она. – Она вышла замуж за юриста, доктора Оливейру. Она была его секретаршей. Я вспоминала ее позавчера. Ее фотография мелькала в VIP. Она умерла, знаете?

– Приходила она в офис сеньора Родригеша в апреле-мае тысяча девятьсот восемьдесят второго года?

Глаза секретарши за стеклами в золотой оправе заморгали.

– Да, приходила. Это было за неделю до ее свадьбы. Тогда не нашлось человека, с которым можно было бы послать бумаги, и она сказала, что отнесет сама. А потом она у нас больше не появлялась.

Я показал ей фотографию Терезы Оливейры, и она медленно кивнула.

– Она не так хорошо здесь выглядит, – сказала она.

43

Вторник, 24 ноября 199…

«Банку де Осеану и Роша».

Лиссабон.

Пообедать мы выбрались поздно. Зашли в ресторанчик на Авенида-Алмиранте-Рейш. Я заказал жаренного на гриле кальмара. Карлуш выбрал каракатицу в собственном соку, блюдо, которое моей жене, как она говорила, напоминало измазанный ваксой башмак. Мы выпили белого вина и завершили обед кофе.

– Может быть, вам стоило сказать Мигелу Родригешу, кто была эта женщина на фотографии, – сказал Карлуш, имея в виду Терезу Оливейру.

– Тогда мне пришлось бы разъяснить ему все, – сказал я. – А в тюрьме и без того тоскливо и одиноко. Мигелу Родригешу предстоит провести в тюрьме минимум двадцать лет за преступление, которого он не совершал. Мне он неприятен. Я считаю его плохим человеком и, возможно, больным. Но не мне отягощать его совесть, сообщая ему, что он развратничал с собственной дочерью.

Последовала долгая пауза. Карлуш помешивал кофе.

– Если он изнасиловал ее, почему она не подала на него в суд? – спросил он.

– Она была молоденькой девушкой. Через неделю должна была состояться свадьба. А к тому же это был тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Правами женщин в Португалии тогда еще и не пахло. Тогда даже в Англии редкая женщина осмелилась бы привлечь к суду мужчину за изнасилование. Учти это. Это отразилось бы на ее браке, на делах ее мужа. Последовало бы долгое разбирательство, в результате которого, может быть, и состоялся бы процесс… А может быть, и нет. Она надеялась, что все это забудется, и, возможно, так бы и произошло, если б она не забеременела. Когда родился голубоглазый младенец… думаю, это был для нее тяжелый день.

Мы расплатились и, шурша сухой листвой под ногами, прошли к машине. Парк Арройуш был полон детворы. Дети с криками носились по дорожкам, вспугивая голубей, круживших над головами стариков, склонившихся над картами. Старики уже были в шапках.

– Таким образом, нам известен и мотив, – сказал Карлуш.

– Думаю, что не до конца, хотя нам и очевиден замысел этого человека: ему надо было во что бы то ни стало уничтожить Мигела Родригеша. Но есть и еще что-то, нам неизвестное.

– Убийца?

– Его мы должны найти.

– Вы думаете, доктор Оливейра заплатил кому-то за убийство?

– Кому-нибудь вроде Лоуренсу Гонсалвеша?

– Возможно.

– Нет, не думаю. По-моему, месть задумывалась более изощренная.

Мы остановились под магазинным навесом, пережидая порыв ледяного ветра на Ларгу-Дона-Эштефания.

– Ну, и что теперь? – спросил Карлуш.

– Поедем в Пасу-де-Аркуш и отыщем там Фауштинью Триндаде.

– Похоже, вы делаете это без большого удовольствия.

– Ты прав.

– Если вы считаете, что поделом ему, почему не оставите все как есть?

– А разве тебе не хотелось бы пригвоздить к позорному столбу доктора Оливейру? – спросил я, презирая себя за подобный вопрос.

– Но мы лезем куда не следует.

– Лезем.

– Так или иначе, они своего добились.

– Говоря «они», ты имеешь в виду и министра внутренних дел?

– Наверно.

– И всю эту влиятельную публику, так внимательно следившую за моими допросами Мигела Родригеша… Зрителей в зале суда, наслаждающихся запахом крови?

Он сглотнул.

– Едем в Пасу-де-Аркуш, – сказал я. – И будь что будет.

Дороги были забиты. На Маржинал произошла авария, в которой столкнулись четыре машины – заходящее солнце освещало свежую лужу крови. До Пасу-де-Аркуш мы добрались уже к вечеру. Море потемнело, но в сумерках отчетливо видны были белые барашки волн. В узкой полоске света на горизонте грустно висели серые перья облаков. Мы направились на автостоянку возле лодочной станции морского клуба.

У парапета маячили фигуры рыболовов. Уму непостижимо, что они надеялись поймать в такую погоду; впрочем, смысл этого занятия не сводится лишь к улову. В Эшториле от берега отходили три парохода – окна кают были освещены. Фауштинью мы нашли в лодочном сарае. Одетый в рабочий комбинезон и теплую куртку, он под тусклым светом лампочки чинил подвесной лодочный мотор. Обветренные руки его шелушились. Когда мы вошли, его собака, поднявшись, обнюхала нас.

– Когда вышел, Фауштинью? – спросил я.

– Еще недели не прошло, и не надо об этом, Зе. Простите, но говорить об этом я не буду. Было и сплыло.

– Тебе лучше в мастерскую мотор отдать.

– Слишком дорого выйдет.

– Помнишь того парня…

– Слушайте, Зе… Я же сказал… – Он осекся. – Какого парня?

– Парня, о котором ты мне говорил, того, который видел что-то вечером, перед тем как на берегу нашли тело девушки.

– Его и след простыл, – сказал Фауштинью. – Летом он обычно здесь околачивается, а на этот раз…

– Это он?

Карлуш показал ему фотографию Шеты.

– Он, – сказал Фауштинью, приближая фотографию к свету и вглядываясь. – Похоже, он мертв, да? Его ведь уже мертвого снимали, так?

Я кивнул. Карлуш убрал фотографию.

– И что это нам дает? – спросил он.

Я кинул взгляд на темные городские строения за парком.

– То, что нам, видимо, имеет смысл приглядеться к тому, что рядом с нами, – сказал я.

По подземному переходу мы прошли в парк. Там было пусто. Ветер трепал деревья. Дорожки ковром покрывала сухая листва и мусор. Я смахнул листья со скамейки, и мы сели. Бар Антониу был закрыт, и нам пришлось довольствоваться собственными запасами.

– Помните, что я сказал вам в первое утро насчет того, что тело найдено здесь, рядом с вашим домом?

– Мы кружили вокруг да около, – сказал я, – а это упустили. Я упустил.

К «Красному знамени» подъехала белая машина. Антониу Боррегу вылез и открыл багажник. Вынул из него ящик с овощами и фруктами и другой – с мясом. Открыл дверь в бар, зажег свет. И вернулся к багажнику.

– Приятно видеть старую машину, которая все еще на ходу, – сказал Карлуш.

– Вот и ты, кажется, о машинах заговорил.

– Эта машина – «Рено-12», с восьмидесятых годов бегает. У отца была такая… рухлядь страшная. Сколько, помнится, времени я угробил на ее ремонт, еще когда мальчишкой был…

– Пойдем, – сказал я.

Из парка мы прошли к бывшему кинотеатру, откуда начинался квартал офисных зданий.

Повернули налево, еще раз налево и очутились на задах бара Антониу.

– Помнишь записи, которые ты вел? Что говорил тот парень? Ну, тот единственный, кто описал «мерседес» Родригеша? Что еще он видел?

– Не помню.

– Он говорил, что перед «мерседесом» стоял новенький серебристый «фиат-пунто», а позади «мерседеса»…

– Был большой «Рено-12» с ржавым крылом.

– Задним.

В тусклом свете уличного фонаря и луче света, падавшего из открытой двери бара, было отлично видно проржавевшее крыло машины. Антониу вышел забрать из багажника то, что там оставалось. Увидев нас, он помахал рукой.

– Как дела? – спросил он.

– Прекрасно, – отвечал я.

– Хочешь закусить? У меня чудесные ребрышки. Уже замаринованные.

– Очень соблазнительно.

Забрав очередной ящик, Антониу скрылся с ним в баре.

– Когда Фауштинью повел меня на встречу с Шетой, а того не оказалось на месте, – сказал я, обращаясь в основном к самому себе, – мы завернули в «Красное знамя», и Фауштинью во всех подробностях описал мне внешность парня. Антониу это слышал.

Карлуш даже не повернул голову. Глаза его были устремлены в сторону бара. Я велел ему войти в бар и завести разговор с Антониу – на любые темы, я же тем временем позвоню и вызову наряд полиции. Если он убил Катарину и Шету, то у него есть причина оказать сопротивление.

Я зашел за угол, чтобы позвонить. Мне не сразу удалось растолковать им ситуацию и объяснить, что врываться в бар не следует, чтобы не спровоцировать подозреваемого. Я вернулся в бар усталый, замерзший, вовсе не готовый к тому, что приходилось делать, и не желавший этого делать.

Я ступил в полосу света, падавшего из двери. Лежа лицом вниз в луже крови, такой большой, что непонятно было, как успела она натечь за то время, что меня не было, лежал Карлуш. Воротники его рубашки и куртки были красными, затылок был разбит, рука подергивалась, размазывая пальцами кровь. Антониу стоял между раскинутых ног Карлуша с поднятым над головой молотком. Это был молоток, который висел над стойкой вместе с серпом. Пролетарский символ. Послуживший ему орудием.

Я ступил за порог. Он повернулся ко мне.

– Что ты наделал, Антониу? Что ты наделал, черт возьми?

Я не мог разглядеть его глаз. Они были словно темные дыры.

– Дай мне вызвать «скорую», – сказал я.

Он посмотрел на меня и, не опуская молотка, сделал шаг вперед.

– Что он сказал тебе, Антониу? Что он сказал такого, за что ты его ударил?

– Мария Антония Мединаш, – произнес Антониу очень четко и раздельно.

– Так это из-за нее все случилось? Поэтому ты и убил ту девушку?

– Он убил ее… Эта сволочь из МПЗГ… Он убил ее…

– Кем она была тебе, Мария Антония Мединаш?

– Она была моей женой, – яростно прошипел он. – А он убил ее! И нашего ребенка в ее утробе тоже убил!

– Дай мне вызвать «скорую», Антониу. Еще можно все исправить, только дай мне вызвать «скорую».

Я сделал шаг. Он сжал молоток в руке.

– Ты что, за девушками охотишься? Разве ты маньяк? Как тебя угораздило ее убить?

– Она была связана с ним!

– Но не она же убила твою жену!

– Она была связана с ним!

– Она невиновна!

– Но связана с ним!

– Только дай мне вызвать «скорую».

Он бросился на меня и замахнулся молотком, оскалив зубы. Глаза его остекленели – мертвые, черные, непроницаемые. Я загородился от него дверью, и удар молотка пришелся по стеклу. Стекло разбилось, и по его руке потекла кровь. Он рывком распахнул дверь. Я выскочил наружу и побежал, а он подскочил к своей машине.

Он сел в свой ржавый «рено», багажник которого был все еще открыт, помчался напролом по парку, прямо по клумбам и траве, и вылетел на Маржинал. Подрезав два ряда машин, «рено» взял направление на Лиссабон. Навстречу мне спешили полицейские. Я велел им вызвать «скорую» и предупредить в больнице, чтобы срочно приготовились к приему полицейского, получившего серьезную черепную травму. Через парк и подземный переход я добежал до своей машины. По дороге я не обращал внимания на светофоры.

Возле Кашиаша я нагнал «рено» – увидел перед собой болтающуюся дверцу незакрытого багажника. Я приблизился к машине вплотную и просигналил фарами. Он надавил на газ.

Наши две старушки-машины с ревом промчались под мостом Двадцать Пятого Апреля. Антониу свернул налево к Ларгу-ди-Алькантара, где был въезд на мост, но с нашей полосы на мост попасть было невозможно. Антониу пролетел на красный свет прямо в группу стоявших у светофора машин – двух легковых и грузовика. Легковым удалось увернуться, грузовик же задел его заднее крыло. «Рено» оторвался от меня на метр, я устремился за ним, отчаянно сигналя и маша рукой из открытого окошка. Из машин выскакивали люди. На подъеме на мост Антониу не мог увеличить скорость. Я ехал вплотную, но двигались мы все медленнее и медленнее.

Наконец «рено» забрался на мост. Скорость все падала, и я видел причину: задняя покрышка «рено» была пробита. Он ехал на диске, и искры летели в темноту. Потом он остановился, вылез, все еще не выпуская из рук молоток, и пустился бежать.

Машины с воем мчались по мосту, завывали сирены. Ледяной ветер, который здесь был еще сильнее, гудел в железных листах, сотрясая опоры. Я побежал за ним. Когда он оборачивался, лицо его было белым, а глаза в свете встречных фар совершенно черными. Внезапно он перемахнул через ограждение. Я закричал ему вслед, но моего голоса за адским грохотом машин не было слышно.

Я добежал до места, где он перепрыгнул через ограждение, и увидел его метрах в четырех ниже меня, топчущегося на маленькой платформе. Что я хотел от него? Хотел ли я его поймать? Это ли было мне нужно? Я понимал, что не долг полицейского заставил меня пуститься в погоню. Мне надо было с ним поговорить. Заставить его поверить. Ведь он был лишь звеном в цепи. Мы все были звеньями в цепи, колесиками замкнутого порочного круга.

Я перекинул ногу через перила, нащупывая первую перекладину. Платформа была остатком строительных лесов для рабочих, красивших пролет. Был здесь и подъемник, шедший вдоль опоры моста к докам внизу. Подъемник не работал, и Антониу, похоже, собирался спускаться вниз по перекладинам шахты. Вокруг все тряслось от проходивших по мосту грузовиков. Мост шатался. Ветер завывал, сотрясая железные листы обшивки. Я был высоко, и мне казалось, что я лечу, а при таком сильном ветре это и вправду могло произойти в любую минуту. Я опять окликнул его. В ответ он спустил ногу с платформы и ухватился за первую перекладину. Я спрыгнул на платформу. Доски настила спружинили, я упал на колени, подполз к подъемнику, свесился над ним. Антониу успел спуститься метра на три. Далеко внизу убегали во мрак огни Маржинал. Наступала ночь.

– Антониу!

Я кричал, чтобы он вернулся, поднялся назад, но ветер относил мой голос.

Антониу взглянул вверх. Лицо его было ужасно: это было лицо мученика или грешника. Он взглянул через плечо и увидел то, что видел я: цёпочку убегающих вдаль огней над черной планетой, необъятную пустоту небес, мрак морских глубин.

Первым мелькнул, падая вниз, молоток – серебристым проблеском в темноте. Потом другая его рука выпустила поручень, и он повис в воздухе. Нога его зацепила опору, но тут же сорвалась, и он полетел вниз, в темную пропасть, через несколько секунд бесследно поглотившую его.

Завыли сирены. Завертелись вокруг белесые огни. Я откатился от края, внезапно остро ощутив пустоту: имеешь, казалось бы, все – друзей, семью, любовь – и вдруг в одночасье все это теряешь.