Текст книги "Смерть в Лиссабоне"
Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
В дверном проеме возникли двое в черных, длинных, по щиколотку, кожаных пальто, и первой мыслью Фельзена было: почему бы им просто не войти, открыв дверь?
Эва проснулась мгновенно, как от удара. Фельзен слез голый с кровати. Носком черного ботинка его ударили в висок, и он упал.
– Фельзен! – прогремело над самым его ухом.
Фельзен пробормотал что-то себе под нос – он ничего не соображал, мысли тонули в воплях Эвы, выкрикивающей ругательства.
– Ну, ты! Заткнись!
Он услышал глухой удар, и все стихло.
Фельзен сидел на полу, упираясь спиной в кровать; мошонка у него съежилась от холода.
– Одевайтесь!
Он кое-как натянул на себя одежду. Лицо было в крови, за ухом он ощущал теплую влагу. Мужчины взяли его под руки. Хрустя по битому стеклу, они открыли дверь и выволокли его наружу Зеленый фургон был единственным цветовым пятном на фоне серых зданий и арктически-белого снега.
Дверца фургона открылась, и Фельзен был брошен во тьму.
2
Фургон открылся после невнятной команды охранника. Фельзен почувствовал удар прикладом в плечо, вылез и, погрузив ноги по самую щиколотку в грязь, зашлепал по двору, а затем вверх по лестнице мрачного каменного здания гестапо. Он был в числе четырех задержанных.
Их согнали в подвал, затем повели по длинному узкому коридору с камерами по обе стороны. Свет в коридор проникал лишь из открытой двери, откуда неслись и глухие стоны. Двое задержанных, шедшие впереди Фельзена, взглянули туда и тут же, отпрянув, отвели взгляд: за дверью человек в рубашке с короткими рукавами и в фартуке с засохшими пятнами крови избивал другого, пристегнутого ремнями к стулу.
– Прикрой-ка дверь, Крюгер! – сказал человек устало, измученным голосом. Ему предстоял день весьма нелегкой работы.
Коридор закончился тускло освещенной вонючей камерой с тюфяком и грязным ведром в углу. Дверь захлопнулась. Опершись о холодную осклизлую стену, Фельзен старался отдышаться и выкашлять липкую сырость, переполнявшую, как ему казалось, легкие. Он и вправдузашел слишком далеко. Теперь это было очевидно.
Несколько часов спустя за ним пришли и, проведя мимо закрытой теперь двери пыточной, втолкнули в кабинет на первом этаже, где на фоне высоких окон за письменным столом сидел человек в темном костюме. Человек тщательно протирал очки и делал это бесконечно долго. Фельзен ждал. Человек велел ему сесть.
– Вам известно, почему вы здесь?
– Нет.
Человек надел очки и открыл папку, держа ее подальше от Фельзена и предоставляя ему любоваться своим безукоризненным пробором.
– Коммунизм.
– Вы, наверно, шутите.
Человек поднял взгляд от бумаг:
– Сочувствие евреям.
– Не смешите.
– А кроме того, знакомство с некой Мишель Дюшан.
– Вот последнее верно.
– Наши сотрудники целую неделю общались с ней в Лионе. Она сохранила воспоминания о времени, проведенном в Берлине в тридцатые годы.
– То есть о времени нашего с ней знакомства. К войне это отношения не имеет.
– Зато к политике имеет. Как вы знаете, она больше года была участницей французского Сопротивления.
– В политику я не лезу. И вообще, я этого не знал.
– Все мы лезем в политику. А ваше удостоверение члена Общества содействия СС имеет номер четыреста семьдесят девять тысяч триста восемьдесят один.
– Мы оба с вами отлично знаем, что без СС вести дела сейчас затруднительно.
– Потому вы и вступили в общество, герр Фельзен? Чтобы расширить дело? Использовать нас, пока это выгодно?
Откинувшись на стуле и взглянув в окно, в пасмурное берлинское небо, Фельзен подумал, что такое может случиться с каждым и случается ежедневно.
– Красивый пиджак, – сказал человек. – И сшил его портной…
– Исаак Вайншток, – подсказал Фельзен. – Фамилия еврейская, на случай если вы…
– Вам известно, что закупка тканей евреям запрещена?
– Я сам дал ему ткань.
Опять пошел снег. Сквозь грязное стекло Фельзен различал падающие белые хлопья на сумрачном сером фоне.
– Ольга Казарова, – сказал человек.
– Ну, и что с ней такое?
– Она ваша знакомая.
– Однажды я переспал с Ольгой.
– Она большевичка.
– Она русская. Это мне известно, – сказал Фельзен, – но я не знал, что возможно распознать коммуниста даже в постели.
Казалось, внутри у его собеседника что-то щелкнуло. Он встал и сунул папку под мышку.
– По-моему, вы не в достаточной мере понимаете серьезность положения, в котором вы оказались, герр Фельзен.
– Вы правы. Не в достаточной. Может, вы будете так любезны, что…
– Возможно, вам следует преподать урок.
Фельзен внезапно почувствовал себя как в потерявшем управление автомобиле, несущемся по склону вниз.
– Ваше расследование, – начал было он.
Но собеседник уже направился к двери.
– Господин… господин… подождите.
Человек распахнул дверь. Двое вошедших солдат подхватили Фельзена и выволокли наружу.
– Отправляем вас обратно в школу, герр Фельзен, – сказал человек в темном костюме.
Его отвели обратно в камеру, где продержали еще три дня. Никто больше с ним не разговаривал. Раз в день ему давали миску супа. Ведро его не опорожняли. Он сидел на своем тюфяке рядом с собственной мочой и фекалиями. Время от времени в темноте раздавались крики – иногда слабые, еле слышные, иногда громкие, пугающе близкие. За дверью в коридоре происходили избиения. Из дверной щели не раз и не два до него долетал вопль «мама!».
Часы и дни он готовился к неизбежному. Он старался приучить себя держаться робко и униженно. На четвертый день за ним пришли опять. От него дурно пахло, ноги его были ватными от страха. В комнату для допросов его не отвели; не было и новой встречи с мужчиной в темном костюме. На Фельзена надели наручники и вывели во двор, где все еще хлопьями падал снег; на земле он был уже утрамбован тяжелыми башмаками и колесами. Его затолкали в пустой фургон с каким-то большим липким пятном на полу и закрыли дверцы.
– Куда едем? – бросил он в темноту.
– В Заксенхаузен, – ответил снаружи охранник.
– А как насчет законности? – спросил Фельзен. – Разве есть судебное решение?
Охранник грохнул задвижкой. Водитель резко тронул, и Фельзена отбросило к стенке.
Эва Брюке сидела в «Красной кошке» в своем кабинете, куря папиросу за папиросой и беспрестанно подливая коньяк в чашку кофе. Отек на ее лице спал, остались только сине-желтые синяки, которые она скрывала под тоном и пудрой.
В открытую дверь кабинета была видна пустая кухня. Услышав легкий стук в заднюю дверь, она встала, но в этот момент раздался телефонный звонок – громкий, как будто на пол грохнулась посуда. Она не хотела подходить, но звон был таким оглушительным, что пришлось снять трубку.
– Эва? – услышала она.
– Да, – отозвалась она, узнав голос. – Это «Красная кошка».
– У тебя усталый голос.
– Работаю по целым дням, отдохнуть некогда.
– Ты должна дать себе передышку.
– Так сказать, «Сила через радость», – сказала она, и позвонивший засмеялся.
– У вас найдется еще кто-нибудь с чувством юмора?
– Смотря кто собирается пошутить.
– Я имею в виду кого-нибудь, кто оценит веселье необычного свойства.
– Я знаю тех, кто еще не утратил способность смеяться.
– Я ее не утратил. – Он хохотнул как бы в подтверждение сказанного.
– Вероятно, – отозвалась она серьезно.
– Не могли бы они навестить меня для необычных увеселений?
– Сколько их потребуется?
– Ну, думаю, для веселья подходит число «три». Это возможно?
– Может, заглянете ко мне и объясните поподробнее, что, собственно…
– Нет, сейчас мне это было бы некстати.
– Знаете, меня несколько беспокоит…
– О, волноваться не стоит. Тема – чисто гастрономическая. Что в наши дни по части удовольствия может сравниться с едой?
– Я подумаю, что можно сделать.
– Спасибо, Эва. Ценю твою предупредительность.
Повесив трубку, она поспешила к задней двери. На запорошенной снегом дорожке стоял невысокий, скромного вида человек, которого она и ожидала увидеть. Она пригласила его войти. Он стряхнул снег со шляпы и потопал, чтобы не наследить. Они прошли в кабинет. Эва вытащила провод из розетки.
– Выпьете, герр Кауфман?
– Если только чаю.
– У меня кофе.
– Спасибо, не надо.
– Чем могу быть полезна?
– Не приютите ли у себя двух гостей?
– Я же говорила…
– Знаю, но случай экстренный.
– Только не здесь.
– Хорошо.
– Надолго?
– На три дня.
– Мне, может быть, придется уехать, – сказала она наобум, вспомнив телефонный разговор.
– Они могут остаться одни.
– Я вам уже говорила, что это будет… что это было бы…
– Я знаю. – Он сложил руки на коленях. – Но тут обстоятельства совершенно особые.
– Разве они не всегда особые?
– Наверно, вы правы.
Она зажгла папиросу, затянулась и выпустила дым.
– Когда они прибудут?
Заксенхаузен был расположен к северо-западу от Берлина в Ораниенберге и находился в старых казармах СС, переделанных в концлагерь. Фельзену это место было известно лишь потому, что он когда-то взял оттуда трех заключенных – одного политического и двух евреев, – чтобы подметать в цехах. Заключенных выпустили в 1936 году, как раз перед Олимпиадой. Им не было нужды рассказывать об условиях содержания в лагере – об этом красноречиво свидетельствовала их истощенность: каждый потерял минимум пятнадцать килограммов.
Ехать из Берлина по заснеженной дороге было трудно. Фургон буксовал, скользил, его кидало от обочины к обочине.
Когда они прибыли, он услышал скрип открываемых ворот, за которым последовали громоподобные удары по кузову. От этого Фельзен окончательно пал духом. Затем все стихло – слышался лишь скрип колес по насту. Фургон остановился. Завывал ветер. Водитель кашлял в кабине. Дверцы отворились.
Фельзен поднялся. Руки у него были липкими от свежей крови на дне фургона. Сделав несколько неверных шагов, он пробрался к выходу. Снаружи раскинулось белое поле, которое прорезали лишь две колеи, оставленные их фургоном. Метрах в двухстах – точно определить расстояние было трудно из-за слепящей белизны снега – виднелись какие-то строения и деревья.
Фургон уехал, оставив его в глубоком, по щиколотку, снегу. Дверцы на ходу открылись и закрылись; он схватился за голову, испуганный внезапным грохотом. У края ровного заснеженного поля он заметил стоявшего в непринужденной позе человека. Фельзен упал лицом в снег и зажмурился. Серая, расплывчатая фигура не шевелилась. Фельзен вздрогнул всем телом от раздавшегося за спиной звука, обернулся и увидел троих мужчин в черных эсэсовских шинелях и касках. Полы их шинелей мели снег. В руках одного была деревянная дубинка, у другого лопата, которую он крутил над головой; она посвистывала в морозном воздухе. Третий сжимал в руке металлический трос примерно метровой длины, расщепленный на конце. Фельзен повернулся к серой фигуре, словно ища у нее защиты, но она уже исчезла. Он поднялся. Глаз этих троих не было видно под касками. Ноги у Фельзена дрожали.
– Sachsengruss, [2]2
Здесь:Заксенхаузенское ( буквсаксонское) приветствие (нем.).
[Закрыть]– произнес тот, что был с дубинкой.
Держа руки за головой, Фельзен стал делать приседания. Это и было «саксонским приветствием». Они заставили его приседать целый час, после чего приказали вытянуться в струнку, и он простоял так еще час, дрожа от холода, от свиста троса над головой и постукивания дубинки. Охранники протоптали круг, оставив его в центре.
Они сняли с него наручники и швырнули ему лопату. Он поймал ее. Руки у него так окоченели, что он бы не удивился, если бы пальцы его при этом отвалились.
– Расчищай дорогу вон к тому зданию.
Они шли за ним по пятам, пока он раскидывал снег, расчищая сотни метров дороги. По лицу его текли слезы, из носа текло, сопли застывали на морозе; от него шел пар, как от быка. Опять пошел снег, и ему велели чистить заново то, что он уже очистил.
Так они измывались над ним шесть часов, пока тьма не стала непроглядной. Впрочем, это не сделало их добрее. Последовал еще час Sachseng-russ’a, после чего они порадовали его, объявив, что утром ему придется расчищать дорогу заново. В последние десять минут он дважды падал на землю, и они пинками заставляли его подняться на ноги. Он был рад этим пинкам – они свидетельствовали, что его не собираются забить насмерть.
Затем он стоял навытяжку до тех пор, пока в кромешную тьму не полилась музыка. Ему велели идти в здание. Он упал. Его втащили туда волоком. Его ноги оставляли за собой мокрые полосы на паркете.
В тепле он словно оттаял, из глаз полились слезы, потекло из носа и ушей. Музыка стала слышнее. Он узнал ее. Моцарт… Скорее всего. Очень похоже. Музыку перекрывали голоса, смех. Знакомый запах. Стук каблуков охранников по натертому паркету. Застывшие ноги Фельзена ожили и начали нестерпимо болеть, но он улыбался. Улыбался потому, что окончательно убедился: он не в Заксенхаузене.
Его затащили в комнату; на полу лежал ковер и стояли кресла; на столе были пепельницы и газеты – обстановка, после Принц-Альбрехт-штрассе показавшаяся ему роскошной. Охранники подняли его и втолкнули спиной в какую-то дверь. Раздалось женское хихиканье. Потом голоса смолкли, слышалась только музыка.
– Задержанному нравится музыка? – спросил кто-то; голос был ему незнаком.
Фельзен проглотил комок в горле. Ноги дрожали, ныла согнутая шея.
– Не знаю, как мне следует к ней относиться.
– Вы не имеете определенного мнения?
– Нет, не имею.
– Это Моцарт. «Дон Жуан». Наша партия эту оперу запретила. Знаете почему?
– Нет.
– Либретто было написано евреем.
Музыка прервалась.
– Ну, а теперь что вы скажете об этой музыке?
– Что она мне не нравится.
– Вам известно, почему вы здесь?
– Меня хотели проучить.
Фельзен почувствовал пульсацию в ногах, в дырах его ботинок показалась кровь.
– Так почему же вы здесь? – спросил другой голос.
Секунду Фельзен медлил с ответом.
– Потому что мне повезло в картах. – Слова эти чуть ослабили царившее в комнате напряжение, опять раздался женский смешок. – Простите, я хотел сказать, что смошенничалв картах.
– Повернитесь, задержанный. Вольно!
Поначалу он никого не разглядел. Слезящиеся глаза видели лишь стол, заставленный блюдами с едой. Затем он увидел Вольфа, Ханке, Фишера, Лерера, еще двоих незнакомых ему мужчин и молодую женщину с папиросой во рту.
Лерер улыбался. Бригаденфюреров тоже, верно, забавляла эта сцена. Первым, не выдержав, захохотал Фишер, топая ногами. Вслед за ним захохотали другие; неизвестно чему смеялась и женщина.
– А задержанному смеяться разрешено? – спросил Ханке.
И они опять загоготали.
– Задержанный Фельзен! Смейтесь! – крикнул Фишер.
Фельзен заулыбался и заморгал, силясь изобразить веселье и облегчение. Наконец плечи его затряслись, диафрагма заходила ходуном, и он закашлялся. Он смеялся над собой, смеялся безудержно, чуть ли не до рвоты. Эсэсовцы даже примолкли.
– Задержанному прекратить смеяться, – произнес Лерер.
Фельзен быстро прикрыл рот. И вернулся к позе «вольно».
– Здесь для вас приготовлена одежда. Переоденьтесь.
Пройдя в подсобку, он переоделся в темный костюм, который висел на нем. И присоединился к компании за столом.
– Ешьте, – сказал Лерер.
Он принялся есть стоявшую на столе еду, жадно и неразборчиво. В общей беседе за столом участвовали все офицеры, кроме Лерера.
– Не считайте меня проигравшим, – сказал Лерер.
– Я и не считаю.
– Кемже вы меня считаете?
– Учителем… соответственно вашей фамилии.
– Мы поручаем вам задание, которого вы так хотели избежать, по ряду причин. Вы хороший организатор. Вы человек жесткий. Однако имейте в виду: если в делах невыполнение приказа может обернуться потерей выручки, то на войне потери могут исчисляться тысячами жизней. Индивидуалистам здесь не место. Основное – это дисциплина, а за дисциплину отвечаю я. – Он плеснул себе коньяку. – Итак, почему вы не хотите получить это задание?
– Я не хочу покидать Берлин. У меня здесь предприятие.
– По крайней мере, причина не в девушке.
– Я произвожу качественную продукцию и уже предъявлял отзывы о ней.
– Не увиливайте. Что, кроме собственного предприятия, может удерживать в Берлине простого швабца вроде вас? Это же не Париж, не Рим. Не такой это город, чтобы влюбиться в него. И это не родной мой Нюрнберг. А эти берлинцы? Они, кажется, всерьез считают себя пупом земли.
– Наверно, я ценю их юмор.
– Да, в Швабии с этим у вас было негусто.
– Я не совсем понимаю вас, – с некоторой обидой произнес Фельзен.
– Задавлен свиньей. Каково?
Фельзен молчал.
– Думаете, я не знаю о вашем отце?
– Ну, это пример швабского юмора.
Лерер склонился над столом. Он раскраснелся от выпитого. От него пахло табаком и вином.
– Это задание – ваш шанс… отличный шанс. Вы еще будете мне благодарны за него. Уверен, что будете благодарны.
– В таком случае почему бы вам не рассказать мне, в чем оно заключается?
– Пока рано. Завтра вы явитесь в Лихтерфельде. Я приму от вас присягу.
– Присягу СС?
– Конечно, – сказал Лерер. Потом, заметив, как вытянулось лицо Фельзена, добавил: – Вы отправитесь не на Восток, на Запад.
Они вновь медленно ехали сквозь снегопад, направляясь к северу в сторону Берлина. Знакомым запахом был, как оказалось, запах казарм в Лихтерфельде. Несколько раз на поворотах Фельзен мог различить машину впереди, а в ней офицеров, тискающих девушку. Лерер молчал. У самого Берлина передняя машина свернула к Тиргартену и Моабиту. Лерер велел шоферу сделать небольшой крюк, проехавшись по городу. Фельзен глядел в окно на черневшие в темноте парки, погруженные во мрак дома, безмолвный автовокзал.
– Таково уж свойство войны, – помолчав, заговорил Лерер. – На ней много происходит такого, о чем в мирное время даже помыслить невозможно. В этом смысле война очень увлекательна. Вот, скажем, ты управляешь заводом, зарабатывая столько, сколько даже не снилось простому швабскому крестьянину. Ты пляшешь с девушками в «Золотой подкове», смотришь представления во «Фраските», разгуливаешь по Куфу с денежными тузами. А через секунду…
– Ты уже на Принц-Альбрехтштрассе.
– Новый порядок должен себя защищать. На страх врагам.
– А еще через секунду… И так далее.
– Надо мыслить глобально. Германия – это теперь не просто Германия. Она распространила свою власть на всю Европу, стала мировой державой. И в политике, и в экономике. Отбросьте ваши узколобые представления.
– У меня взгляды крестьянина. Делать деньги полезно.
– Согласен, но надо иметь в виду и перспективу. Рейхсфюрер Гиммлер желает усиления влияния СС и в сфере экономики. Надо это учитывать.
Наконец машина выехала на Нюрнбергер-штрассе и остановилась возле дома Фельзена. Он вылез, поднялся к себе на этаж и обнаружил, что входную дверь починили. Вошел, закурил папиросу. Потом, заглянув за темную штору в окно, увидел, что машина ушла.
Курфюрстендамм была в двух шагах. Он пошел пешком. На улице было пусто. Резко похолодало.
Фельзен подошел к дому Эвы сбоку, со стороны узкого проулка. Прошел в ворота. Кучи земли и мусора прикрыл снежный ковер.
Дверь была заперта. Побарабанив в нее, он отступил и влез на одну из мусорных куч, чтобы посмотреть, не горит ли свет где-нибудь в окне. Потом громко позвал Эву. Через несколько секунд открылось какое-то окно и ему посоветовали не орать, а лучше проспаться.
Он побрел обратно домой. Там, полежав в ванной, наконец лег в постель. Было уже половина третьего. «Позвоню ей утром», – решил он, и провалился в глубокий сон. Но за ночь он просыпался четыре раза, каждый раз в страхе и словно от удара. В носу стоял какой-то мерзкий запах, а перед глазами будто кадры из дурного сна – белое поле и дорога, длящаяся без конца. Ему пришлось зажечь лампу и спать уже при свете.
3
26 февраля 1941 года, казармы СС, Унтер-ден-Айхен.
Берлин, Лихтерфельде.
Фельзен сидел в вычищенном до блеска коридоре возле кабинета Лерера и глядел, как двое солдат в гимнастерках подметали пол. Дважды за последние пятнадцать минут к ним подходил сержант, давал им пинок в зад и салютовал Фельзену, чувствовавшему себя весьма неловко в мундире гауптштурмфюрера СС.
Вышедший из кабинета Лерера адъютант сделал ему знак войти. Войдя, фельзен отсалютовал группенфюреру, и тот кивком указал ему на кресло с высокой спинкой, стоявшее по другую сторону стола. Фельзен вытащил портсигар, но Лерер напомнил ему, что курить в присутствии старшего по званию можно только с его разрешения.
– Вы привыкнете, – обронил Лерер. – Вам это даже понравится.
– Не вижу, каким образом.
– Самое тяжелое, – сказал Лерер уверенно, – я имею в виду тяжесть настоящую, которая постоянно грузом лежит на плечах, в частности на моих, – это ответственность. А с вашим заданием моя ответственность еще увеличивается. Вы же, напротив, имеете то преимущество, что избавлены от этого ярма.
– Повинуясь лишь приказам.
– Вы увидите, что свободны в своих действиях более, нежели другие.
– Но, став полноправным членом СС, я…
– Оформление ваше займет месяц, за который вы не получите жалованья, но сможете обратиться за не облагаемой налогом ссудой в…
– Отсутствие жалованья меня не смущает. За что именно мне будут платить? Не мог бы я узнать это уже сейчас?
– Я и не собирался скрывать это от вас, гауптштурмфюрер Фельзен. Я просто хотел раскрыть перед вами практическую сторону того, о чем говорил… и что упоминал по дороге в машине.
– Насчет экономического влияния СС в новом германском государстве, распространившемся от скандинавского Нордкапа до Пиренеев и от оконечности Брестского полуострова до Люблина.
– Не забудьте Великобританию, Пиренейский полуостров, страны Причерноморья и прочее, и прочее, – сказал Лерер. – Надо мыслить глобально.
– В данный момент я хотел бы получить хотя бы краткую информацию. Снизойдите к моей крестьянской ограниченности.
– Возможно, вы знаете, что СС владеет рядом производств.
– Я поставлял только железнодорожные сцепки, а насчет прочих деловых интересов СС мне ничего не известно.
– У нас есть кирпичные заводы, каменоломни, производства керамики и цемента, строительных материалов, заводы прохладительных напитков, предприятия мясоперерабатывающей промышленности, хлебобулочные комбинаты и, разумеется, оружейные заводы. Можно перечислить и множество других, но общая картина вам ясна.
– Не вижу, какое это имеет отношение к делу, которым занимаюсь я.
– Остановимся на боеприпасах. Чем отличается эта война от прошлой?
– Тем, что ее основная ударная сила – авиация. Широко применяются бомбардировщики.
– Берлинцы только и думают что о бомбардировках, – вздохнул Лерер. – Я говорю о войне в целом. О ее наступательном характере.
– Отсутствует постоянная линия фронтов. Это мобильная война. Блицкриг.
– Именно. Это мобильная война. И для ведения ее требуются моторизованные средства и артиллерия. А еще это танковая война. А у танков имеется броня. Чтобы подбить танк, надо пробить его толстую стальную броню, а для этого нужны особые снаряды.
– Боеголовки снарядов изготовляют из особого сверхтвердого сплава; кажется, он используется еще в станкостроении, для ружейных ударников и для танковой брони.
– Сплав с применением вольфрама, иначе говоря, вольфрамит, – сказал Лерер. – Вам известно, где добывают вольфрам?
– Главным образом в Китае… а еще в России. Некоторое количество его есть и в Швеции, но немного, хотя само название шведское, и… – Фельзен запнулся, внезапно осененный догадкой, – на Пиренейском полуострове.
– Вы хорошо разбираетесь в металлургии.
– Меня просветил Вендт.
– Вендт?
– Мой главный управляющий. Он металлург. Ранее вы упомянули Украину и страны Причерноморья.
– Ну да. – Откинувшись на спинку кресла, Лерер сложил пальцы домиком и пожевал губами. – Глобальное мышление.
– Мне казалось, что заключенный в тридцать девятом году со Сталиным пакт о ненападении исключает вероятность того, что пакт этот будет нарушен. Хотя берлинцы обратили внимание на увеличение выпуска вооружения и на то, что продукция эта уходит в одном направлении.
– Остается лишь надеяться, что Сталин уступает берлинцам в проницательности.
– Ему бы побродить по пивным и кабачкам Кройцберга и Нойкёльна, поставить там парням по паре-другой пива, и все требуемые разведданные были бы у него в кармане.
– Заключение весьма тревожное, – совершенно невозмутимо заметил Лерер. – Говорите, говорите, гауптштурмфюрер, вы так красноречивы.
– Вольфрам, который мы получаем из Китая, везется через Россию, не так ли?
– Правильно.
– И когда мы разорвем пакт, мы окажемся отрезанными от крупнейшего источника вольфрама.
– Теперь вы понимаете, почему я хотел видеть вас в мундире, прежде чем объяснить суть задания.
– Сузана Лопес, – кивнув, сказал Фельзен. – Вы хотите, чтобы я использовал знание португальского, которому меня обучила любовница, для закупки вольфрама.
– У Португалии крупнейшие запасы в Европе, но не из-за одного же знания португальского мы поручаем вам это задание.
– Чем не подошел вам Кох?
Лерер лишь отмахнулся, как от неприятного запаха.
– Этот слишком прост, – сказал он. – Такая работа требует хитрости, ловкости, знания людей, таланта игрока, знаете ли, умения блефовать. А всеми этими качествами обладаете вы, мы уже могли убедиться в этом на деле. А кроме того, Сузана никогда не назвала бы Коха simpãtico. [3]3
Обаятельный, привлекательный (португ.).
[Закрыть]Согласны?
– Так что, мне предстоит закупать вольфрам для СС?
– Нет-нет, для Германии. Отдел вооружений в военном министерстве возглавляет Вальтер Шайбер, который, будучи крупным химиком, в то же самое время много лет состоит в нашей партии и, как известно, всецело ей предан. Рейхсфюрер Гиммлер хочет быть уверен в возможности наращивать выпуск вооружения. Но к вам это все отношения не имеет. Ваша задача – прибрать к рукам каждый килограмм вольфрама, на который еще не подписан контракт.
– Не подписан контракт? А на что он уже подписан?
– Самый крупный рудник – Бералт – принадлежит британцам. В Бералте добывают две тысячи тонн в год. Французы владеют рудником Буралья, где добыча составляет шестьсот тонн. В прошлом году Британский торговый союз подписал контракт с Буральей, но через вишистское правительство нам удалось добиться отмены его. Мы контролируем лишь небольшой рудник, называемый Силвикола, где добывается максимум несколько сот тонн. Остальное – в открытой продаже.
– А сколько нам требуется?
– На этот год – три тысячи тонн.
За спиной Фельзена тикали часы. Снег заметал крышу и снежными вихрями за окном устремлялся вниз.
– Можно мне теперь закурить? – спросил Фельзен. Лерер кивнул. – Вы сказали, что крупнейший из рудников вырабатывает в год лишь две тысячи?
– Верно. И это еще не самая большая из ваших проблем. Торговая палата Соединенного Королевства собирается организовывать предварительные закупки. Вам придется задействовать большое количество так называемой свободной рабочей силы, а также собственных ваших людей и связанных с нами португальских агентов. Вам надо будет наладить доставку, прибегнув к… как бы это выразиться… нетрадиционным методам.
– Контрабанда?
Лерер вытянул толстую шею, выпростав ее из воротничка.
– Вам придется отслеживать действия ваших соперников и координировать действия агентов-иностранцев.
– А этот их португальский вождь, доктор Салазар, как он?..
– Занимается политической эквилибристикой. У него старые связи с британцами, которые они мечтают оживить. Но скоро он поймет, что находится между двух огней, и тогда мы возьмем его в оборот.
– И когда я отбываю в Португалию?
– В Португалию вы не отбываете. Пока. Сначала будет Швейцария. Сегодня днем.
– Сегодня днем? А как же завод? Я же никому не передал дела! Это абсолютно невозможно! Исключено!
– Это приказ, герр гауптштурмфюрер! – ледяным тоном проговорил Лерер. – А невыполнимых приказов не бывает. В час дня за вами прибудет машина. И не опаздывайте.
Ровно в час дня Фельзен стоял возле своего дома. Он был в форме, но в собственном пальто поверх нее и хмуро следил, как рабочий в комбинезоне клеит на стену соседней аптеки красно-черный плакат с надписью «Спасибо фюреру».
Эве он звонил все утро, но так и не дозвонился. Наконец, собрав вещи и обговорив с Вендтом все необходимые дела, он добежал до ее дома, где принялся колотить в дверь и орать под окнами, пока тот же самый жилец, который накануне велел ему заткнуться, не выглянул с намерением продолжить скандал. Но, увидев под его пальто мундир, он осекся и тут же стал сама любезность. С приторной вежливостью он объяснил, что Эва Брюке уехала – он сам видел, как накануне утром она садилась в такси с чемоданами, герр гауптштурмфюрер.
Ковылявшая по обледенелой Нюрнбергер-штрассе старуха, поравнявшись с закутанной в пальто съежившейся фигурой Фельзена и заметив его недовольное лицо, быстро окинула взглядом улицу и ткнула палкой в сторону аптеки.
– За что это емуспасибо? – сказала она, тяжело дыша и сопровождая пыхтение выразительным взмахом свободной руки в меховой перчатке. – За их дрянной нацистский кофе? А как прикажете печь пироги без яиц? Вот за что его стоит поблагодарить, так это за «Фёлькишер беобахтер» – газета мягче их туалетной бумаги!
Внезапно она замолкла, увидев в распахнувшемся пальто черный мундир Фельзена. И со спринтерской скоростью бросилась прочь по обледенелому тротуару.
Подъехал Лерер в «мерседесе» с шофером. Шофер загрузил в багажник вещи. Они миновали старуху, все еще не одолевшую поворота на Гогенцоллернштрассе, и Фельзен рассказал о ней Лереру.
– Ее счастье, что не наткнулась на кого-нибудь более жесткого, – заметил Лерер. – Наверно, и вам следовало проявить жесткость. Жесткость вам еще понадобится.
– Не со старухами же на улице, герр группенфюрер!
– Выборочность тут – признак слабости, – возразил Лерер и потер стекло толстым пальцем в черной перчатке.
Выехав из Берлина, они направились на юго-запад на Лейпциг, затем по заснеженным просторам в сторону Веймара, Айзенаха и Франкфурта. Лерер всю дорогу не отрывался от бумаг – читал и делал пометки корявым, неразборчивым почерком.
Предоставленный самому себе, Фельзен думал об Эве и не мог припомнить в ней какого-нибудь заметного изменения – все те же долгие вечера с выпивкой, веселым смехом, джазом, любовь, в которой она была ненасытна, ссоры, когда она швыряла в него всем, что попадалось ей под руку.
Казалось бы, ничто не предвещало разрыва, за исключением того случая с еврейскими девушками. После этого она долго была как пришибленная – бледная, робкая, рассеянная. Но это прошло, да и какое это могло иметь к нему отношение?
Фельзен покосился на Лерера – тот напевал что-то, глядя в окно.
В гостиницу на окраине Карлсруэ они прибыли уже в сумерки. Фельзен прилег у себя в номере, а Лерер, заняв кабинет управляющего, принялся кому-то названивать. Ужинали они вдвоем. Лерер казался рассеянным, пока его не позвали к телефону. Вернулся он в приподнятом настроении и заказал коньяк в гостиную к камину.
– И кофе! – громогласно добавил он. – Настоящий, а не эти негритосские выжимки!
