Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– Ну и дрянная же девчонка эта Карвалью, – процедил сквозь зубы Карлуш, так, словно рот его был полон гвоздей. – Такие, как она, только зря небо коптят – ноль без палочки, а туда же! Строит из себя, а сама выросла на всех этих ублюдочных салазаровских лозунгах и ни шагу от них не отступит! Привыкла получать что хочет, а если не удается, пускай и другие не имеют. Доносит на всех, спасая собственную шкуру. Врет и не краснеет. И все время начеку, чтобы сказать то, что вам хочется услышать. Льет грязь на своего преподавателя, обливает помоями Катарину, а потом вдруг – здрасте пожалуйста! – и он пропищал: – «Чтобы понять Катарину, надо было слышать ее голос. В нем было столько боли». Можете быть уверены, что не сама она это придумала. Ха! Все они одним миром мазаны!

– Кто «все»?

– Эти буржуазные девчонки. Ничего своего – все заемное! Пустышки! Дырки от бублика!

– Что ж, и Катарина, по-вашему, дырка от бублика?

– Да нет, похоже, внутри у нее было побольше, чем у всех у них, вместе взятых, вот они и спешат полить ее грязью, расписывают, какая она была шлюха. Только пока что из всех ее знакомых мы ни одного хоть сколько-нибудь стоящего не видели.

– Что укрепляет вас в желании найти ее убийцу?

– Конечно. А что, это возбраняется?

– Нет, просто спросил.

– Если она была такой же пустышкой, как эта Тереза Карвалью…

– Вот интересно: как вы относитесь к чернокожим? – перебил я его.

Он бросил на меня взгляд, пытаясь понять подоплеку вопроса.

– Я не имею расовых предрассудков, если вы про это спрашиваете.

– А если бы у вас была дочь и она вдруг захотела выйти замуж за черного?

– Возможно, мне следует вам задать этот вопрос.

– Я не был бы в восторге, – сказал я. – Ну, вот вы меня и уличили.

– Да, добрый старый расист-полицейский.

– Что вовсе не означает, будто я считаю всех чернокожих преступниками, – сказал я. – Я жил в Африке, знаком с африканцами, и многие из них мне нравятся. Но дело в том, что у нас полно людей, зараженных расизмом. Я не хотел бы, чтобы моя дочь почувствовала это на себе, если этого можно избежать.

Мимо промелькнула темная зелень парка Жардин-да-Эштрела. Казалось, там царит сонная прохлада. Возле Базилики я круто взял вверх и стал подниматься в Лапу. Этот район, принадлежащий иностранным посольствам, – тихая гавань богатства над доками и причалами Алькантары, – возможно, был спроектирован так специально, чтобы богачи могли видеть, откуда плывут к ним денежки. Мы припарковались на центральной площади возле многоквартирного дома вблизи старого, полуразрушенного паласиу, обнесенного лесами и с табличкой разрешения на проведение строительных работ.

Мы позвонили. Никто не ответил. Садовник подстригал росшие по обеим сторонам ограды кусты.

– Это дворец Ду-Конде-душ-Оливайш, – сказал я Карлушу. – Сколько я себя помню, он заперт и в руинах.

– Но сейчас, похоже, его восстанавливают.

Я окликнул садовника, смуглого старика, похожего на старого мула. Он прервал работу и, привалившись к ограде, вынул изо рта давно погасшую сигарету.

– Здесь бордель будет, – сказал он.

– Серьезно?

– Знаете, что требуется для хорошего борделя?

– Наверно, хорошие девочки.

– Чтоб комнат было побольше. Это здание как раз подходящее, – сказал он и захохотал хрипло, как астматик. Потом вытер лицо грязным носовым платком. – Да нет, шучу. Это будет еще один закрытый клуб для богатеев, которые не очень-то знают, как по-другому потратить свои денежки, на что им раскошелиться, из-под матраса заначку вытащить!

Карлуш одобрительно хмыкнул и вновь дернул звонок. Ответа не было. Садовник прикурил свою сигарету.

– В войну здесь нацисты жили, – сказал он. – А потом, когда их разбили, здание перешло американцам.

– Слишком оно велико для клуба.

– Люди-то они серьезные, эти богатеи. Так, по крайней мере, они про себя говорят.

И тут на звонок ответили. Очень тихо. Женский голос звучал так слабо и прерывисто, что трудно было разобрать слова. После пятого нашего объяснения она нас впустила. Мы поднялись по лестнице на второй этаж. У двери нас встретила женщина в толстой зеленой кофте и твидовой юбке. Она уже успела забыть, кто мы такие, и после повторного объяснения сказала, что полицию не вызывала и в доме у нее все в порядке. И стала закрывать дверь трясущейся от болезни Паркинсона рукой.

– Ничего страшного, мама, – произнес голос из-за ее спины. – Они приехали поговорить со мной. Не надо волноваться.

– Я зачем-то отослала горничную… вот вечно все приходят в ее отсутствие, и мне надо вставать и отвечать на звонки, а я плохо слышу через этот…

– Ничего, мама. Горничная скоро вернется.

Мы прошли в гостиную вслед за женщиной, которая прошаркала туда, опираясь на руку сына. Стены от пола до потолка были в книжных полках, просветы же в основном заняты картинами – живописью, акварелями, карандашными рисунками. Парень усадил женщину у стола, на котором стояли большое зеркало и графин с чем-то, похожим на темный портвейн, и провел нас в другую комнату.

Одет он был в футболку и джинсы. У него были длинные прямые волосы с пробором посередине и унылое, невыразительное, как бы застывшее лицо. Говорил он, почти не открывая рта. В этой комнате на стенах висели рисунки и наброски, ни один из которых не был заключен в рамку.

– Кто ж тут у вас художник? – спросил Карлуш.

– У мамы была галерея… это все, что осталось от собрания.

– У нее больной вид.

– Она и больна.

– Вас предупредил Валентин?

– Он позвонил.

– Когда ты в последний раз трахался с Катариной? – спросил я, и Карлуш вздрогнул, как будто вопрос был обращен к нему.

Бруну отшатнулся и нервно поправил волосы.

– Что? – переспросил он, приоткрыв рот чуть пошире, наподобие щели в раковине моллюска.

– Ты слышал.

– Я вовсе не…

– Так утверждает Тереза Карвалью. Что с ней трахались ты, Валентин и половина университета.

Он выглядел как раздавленный паук. Если Валентин и подготовил его к чему-то, то явно не к этому. Парень проглотил комок в горле.

– Что там велел тебе сказать Валентин, мы слушать не собираемся, – предупредил я. – Речь идет об убийстве, и, если через две секунды я пойму, что ты врешь и чинишь препятствия следствию, я на все выходные запру тебя в обезьяннике. Тебе приходилось бывать там раньше?

– Нет.

– Знаешь, кто там сидит?

Ответа не было.

– Сутенеры, проститутки, наркоманы, алкоголики, карманники – словом, мразь всех мастей, которую слишком опасно оставлять на свободе. Дневной свет туда не проникает. Воздух спертый. Кормят помоями. Я это тебе устрою, Бруну. А за твоей матерью приглядит горничная, так что я не постесняюсь это сделать. Поэтому забудь про Валентина и выложи нам все как есть.

Стоя возле окна, он повернулся в сторону Тежу, видимой за деревьями. Похоже, долго размышлять он не собирался.

– В пятницу днем, – сказал он в стекло.

– Где?

– В пансионе «Нуну». Это возле Праса-да-Алегрия, в том районе.

– Когда?

– Между часом и двумя.

– Наркотики присутствовали?

Бруну отлепился от окна, сел на кровать. Он сидел согнувшись, уперев локти в колени, и говорил, глядя в пол:

– Мы приняли по таблетке экстези и выкурили косячок.

– Кто принес?

Он не ответил.

– За хранение и распространение мы никого привлекать не будем, – сказал я. – Мне просто надо составить полную картину. Я желаю знать все детали, представлять себе каждую минуту того дня так же ясно, как будто пережил это сам. Может, это была Тереза Карвалью?

– Валентин, – сказал он.

– Там был и Валентин? – спросил Карлуш.

Глядя в окно, парень кивнул.

– Так вы трахали ее вдвоем?

Бруну сжал рукой лоб, словно пытаясь выдавить оттуда воспоминание.

– Как это было?

– Валентин сказал, что с ней это можно.

– И так и оказалось?

Он развел руками, плечи его передернулись.

– Так кто же из вас трахнул ее сзади? – спросил я.

Он закашлялся, не то всхлипнув, не то рыгнув, обхватил голову руками и застыл, скрючившись, словно в ожидании авиакатастрофы.

15

Суббота, 13 июня 199…

Одивелаш, Лиссабон, Португалия.

Я высадил Карлуша с Бруну возле полицейского участка на Руа-Гомеш-Фрейре, чтобы Карлуш мог записать его показания, и поехал назад в Одивелаш за Валентином.

В доме и теперь гремели телевизоры и магнитофоны, стены так раскалились, как будто у здания поднялась температура.

Клещ открыл дверь и, ни слова не говоря, повернулся и пошел прочь. По пути он, также мимоходом, стукнул в комнату Валентина и удалился в кухню, где занялся бутылкой «сагреша».

– Полиция! – возгласил он поверх горлышка бутылки.

В дверях показалась мать Валентина. Я забарабанил в фанерную дверь и барабанил, пока Валентин рывком не распахнул ее.

– Собирайся, едем, – сказал я. – Вещи тебе не понадобятся.

– Куда это вы его увозите? – всполошилась мать.

– В город.

– Что он натворил? – Отскочив, как мячик, от дверного косяка, она ринулась за мной по коридору.

Клещ остался в кухне. Он прихлебывал пиво, покручивая свои жидкие усики, и, казалось, наслаждался происходящим.

– Он поможет нам в расследовании убийства одной девушки.

– Убийства? – воскликнула она, порываясь обнять сына, как если бы уже прозвучал приговор.

– Пошли, – сказал он и повернулся к ней спиной.

Мы сели в машину. Всю дорогу, пока мы по жуткому солнцепеку добирались до города, Валентин, высунув локоть, барабанил пальцами по кузову, – исполнял соло ударника.

– А где твой отец? – спросил я.

– Смылся давным-давно. Я и не помню его совсем.

– Сколько тебе тогда было?

– Слишком мало, чтобы запомнить.

– Ты, должно быть, хорошо учился, если поступил в университет.

– Видели бы вы, какие олухи туда поступают.

– Как ты относишься к матери?

– Она моя мать. Этим все сказано.

– Сколько ей лет?

– А сколько дадите?

– Не знаю. Трудно сказать.

– Из-за всей этой косметики, что ли?

– Ее сожитель выглядит моложе.

– Ей тридцать семь. Устраивает?

– А тебя он?

Он прекратил барабанить по крыше.

– Где это они вас откопали? – недоуменно спросил он. – Такое чудо-юдо?

– Просто в моем окружении редко кто проявляет интерес к людям. В этом смысле я один из немногих… Что не означает, что я всегда любезен со всеми. А теперь все-таки ответь, что ты думаешь о матери.

– Что за бред… – процедил он сквозь зубы.

– Ты же психологию изучаешь в университете.

Он вздохнул, как человек, испытывающий невыносимую скуку:

– Я думаю, что моя мать прекрасный человек с твердыми моральными устоями и этическими принципами, в основном направленными на…

– Спасибо, на этот вопрос ты ответил, – сказал я. – А теперь скажи: подружка на данный момент у тебя имеется?

– Нет.

– А были?

– Иногда. Временами.

– Что тебя в них привлекало?

– Вы что, в «Космополитен» подвизаетесь в свободное от работы время?

– Отвечай, или получишь локтем в ухо.

– Вообще-то это яих привлекал, а не они меня.

– Ты обладаешь таким магнетизмом?

– Я просто говорю что есть. Никогда не ухаживал за девушками, они сами ко мне липли.

– Какого рода девушки?

– Разные. Из среднего класса, из обеспеченных семей, желавшие попробовать что-то новенькое, те, что хотели парня покруче, чем эти их набитые дураки, педрилы с мобильниками, которые никогда не звонят.

– Но ты был им не по зубам – характер слишком многогранный. Нет, не то слово. Слишком причудливый.

– Да они и не люди вовсе, инспектор. Так, малые дети во взрослых костюмах.

– А Катарина… что она, тоже такая же?

Он кивнул и ухмыльнулся, словно заметил крючок, на который я собирался его поймать.

– Вы, похоже, забываете, что Катарина никогда не была моей подружкой.

– Но тебя она заинтересовала? – сказал я. – Ведь это ты нашел ее.

– Нашел?

– Услышал, как она поет. Привел в группу. Это ты ее преследовал, не она – тебя.

– Но это еще не значит, что она была…

– Что она была не такой, как все, правда ведь?

Он опять забарабанил по кузову.

У входа в полицейский участок у меня состоялась небольшая перепалка с дежурным, моим хорошим знакомым, отказывавшимся признать меня, пока я не показал ему удостоверение с фотографией, на которой я запечатлен с бородой. Похоже, меня перестают узнавать…

Оставив Валентина в приемной, я поднялся наверх к себе в кабинет, где молча сидели Бруну с Карлушем. Я прочел запись показаний и велел Бруну подписать их.

– Условились ли Валентин и Катарина встретиться в пятницу после занятий?

– Она по пятницам всегда уезжала в Кашкайш.

– Ты видел Валентина в пятницу вечером?

– Да. Мы встретились в Алькантаре часов около десяти.

– Что он делал между двумя и десятью часами?

– Не знаю.

– Чувствовалось ли в нем что-то необычное, когда вы встретились? Какое-то волнение?

– Нет.

– Тереза говорит, что Катарина переспала со всем университетом. Это правда?

– На то, что говорит Тереза, полагаться нельзя. Источник ненадежный.

– Она говорит, что в среду вечером, после ссоры в вашей группе, видела Катарину с ее преподавателем по химии.

– Вот уж не знаю.

– А куда ты сам отправился после той ссоры?

– Домой. И допоздна писал реферат, который надо было сдать в четверг утром.

– А Валентин с Катариной?

– Я оставил их в баре «Тока» в Байру-Алту.

Мы вышли на лестницу, и я сказал ему, что через пять минут он может отправляться домой. После чего мы с Карлушем повезли Валентина в пансион «Нуну» на Руа-да-Глория – узкой улочке, ведущей с Праса-да-Алегрия к фуникулеру от Рештаурадореш до Байру-Алту. В это время дня проституток на улице почти не было. А те, что постарше и поплоше, сидели по барам за кофе, поглядывая оттуда через стекло. В зеркальце заднего вида отражалось лицо Валентина – уверенное, с твердыми чертами.

Конторка портье находилась на третьем этаже четырехэтажного здания девятнадцатого века, с фасадом, облицованным плиткой, и балкончиком на втором этаже. Широкая деревянная лестница была грязной и обшарпанной. За конторкой стоял мужчина и читал газету. Лампа над его седой головой освещала на стене паутину и въевшуюся грязь. Мужчина был небрит и рассеянно курил. Судя по складкам обвисшей кожи в вырезе рубашки, некогда он был толстяком, но потом резко похудел.

По взгляду, который он бросил на нас, было видно, что он догадался, кто мы – двое полицейских и подозреваемый. Он выпрямился, потом почесал пальцем щетину под нижней губой; дым сигареты заставлял его прищуривать один глаз. Лицо у него было серым, как будто на нем оставила след какая-то прежняя грязная работа, возможно в шахте.

– Вы Нуну? – спросил я.

– Он умер.

– А вас как зовут?

– Жорже.

– Вы здесь заправляете?

Не вынимая изо рта сигареты, он кивнул.

– Я знаю, кто вы, – сказал он.

– Значит, предъявлять вам удостоверение нет нужды.

– И все же лишним не будет.

Мы достали наши документы, и он долго изучал их, не беря, однако, в руки.

– Вам без бороды лучше, – сказал он мне.

– Узнаете этого парня? – спросил я.

Взгляд у Жорже стал сонным, как у удава, заглотавшего лошадь, копыта которой застряли у него в желудке. Он затянулся несколько раз, поморщившись, раздавил окурок и выставил нам на обозрение ряд желтых зубов с кусочками застрявшей между ними пищи.

– Вы хотите сказать, что он бывал здесь раньше, и, видимо, мне надо согласиться с этим, но… – Он не докончил фразы и, достав регистрационный журнал, пролистал пустые страницы.

– Возможно, вам стоит вытащить журнал «Комнат на час».

– Но если они заняты…

– Мы хотим посмотреть комнату наверху. Они все свободны?

– Если заперты, значит, заняты.

– У вас что, дел невпроворот? – сказал я, и Жорже призадумался. – Я желаю осмотреть все комнаты, как запертые, так и незапертые.

Он подтянул брюки и вылез из-за конторки. На нем были шлепанцы. Я проследовал за его серыми заскорузлыми пятками на верхний этаж.

– Сколько у вас тут комнат?

– Четыре, – отвечал он, на этот раз коротко, потому что, поднимаясь по лестнице, запыхался.

Наверху он долго не мог откашляться, а откашлявшись наконец, сплюнул в платок.

– Ну и что теперь? – спросил он, тыча пальцем в Валентина.

– Это не ко мне, – сказал Валентин. – Я вообще не знаю, зачем я здесь.

– Помнишь, что я пообещал тебе заехать локтем в ухо? – спросил я.

– Слыхал? – сказал Валентин, обращаясь к Жорже. – Это он угрожает.

– Тебя я не вижу, его не слышу, – сказал Жорже. – У меня уж который год как все органы отказали.

Валентин покосился на одну из дверей, и Жорже распахнул ее широким жестом лакея старой выучки.

Войдя, Валентин занял позицию подальше от меня – на другом конце кровати. Карлуш устроился на табуретке возле двери, которую поспешил прикрыть. Я вымыл руки над раковиной, поглядывая в зеркало на Валентина, и похлопал влажными ладонями по щекам, чтобы было не так жарко. Потом потряс руками в воздухе, стряхивая капли, поправил галстук и снял пиджак. В комнате было жарко, несмотря на закрытые ставни.

– Ну, давай, Валентин, выкладывай.

– Да вы же знаете, как это было.

– Итак, теперь ты вдруг вспомнил, зачем ты здесь, – сказал я. – Но мне хочется услышать все от тебя самого. Ведь устроил все это ты. Ты сказал Бруну, что с Катариной это можно, так изложи же теперь свою версию.

– Она сказала, что хочет испробовать это, но только со знакомыми парнями.

– Так и сказала? То есть предложила это она. Пятнадцатилетняя девчонка делает интересное предложение парню, которому уже двадцать один?

– Двадцать два, – уточнил он и, выждав секунды две, добавил: – Наводит на размышления, инспектор, правда?

– О том, что и твоей матери было пятнадцать, когда она родила тебя? Ну и что из того? Это же вовсе не то же самое, что троим барахтаться в одной постели. Просто юная девушка оступилась, совершила ошибку.

От парня, чья жизнь возникла по ошибке, по комнате прокатились волны злобы. Он опустил голову, но, когда поднял ее, глаза его смеялись.

– Надо думать, в наши дни девушки взрослеют быстрее, инспектор.

– У меня есть дочь… Она немногим старше Катарины.

– И вы так уж точно знаете, что замышляет ее девственная головка?

– Во всяком случае, не барахтанье втроем в одной постели!

– Должно быть, вы обсуждали с ней это, если так уж уверены.

– Лучше заткнись, – сказал я, чувствуя, что закипаю.

– Вам, по крайней мере, должно быть известно, что современные девушки вполне откровенны в своих желаниях.

– А чего они раньше, по-твоему, желали? – поспешил мне на выручку Карлуш.

– Возвышенных чувств.

– Ну а теперь?

– Теперь они знают, что можно заниматься сексом и без любви, и хотят этого секса, – сказал Валентин. – Я не такой замшелый, как выросший до революции инспектор. Меня не пичкали католицизмом и салазаровскими проповедями: дескать, семья превыше всего, она краеугольный камень и прочее, место женщины – домашний очаг, а проституток и бродяжек долой, и так далее.

– Если это попытка самооправдания, то валяй, продолжай, – сказал Карлуш.

– Никакое это не самооправдание, просто взгляд на современных девушек типа Катарины, которая не была девственницей и предложила именно то, что предложила. А кроме того, объяснение причины, по которой инспектор в этом сомневается.

– Почему молодое поколение всегда считает, что секс изобрели именно они?

– Не изобрели, но привнесли в него революционные изменения!

Я почувствовал, как за ворот мне потекла струйка пота. Валентин начал уже вызывать у меня аллергию.

– Так что же такое ты расслышал в голосе Катарины, что стал обхаживать ее?

– Талант.

– Но должно было слышаться в нем и что-то другое, если сам великолепный Валентин, избалованный вниманием липнущих к нему девушек, стал обхаживать…

– Она была голубоглазой блондинкой. Для португалки необычно. Меня это и привлекло.

Наступившая пауза длилась несколько секунд, и Валентин удивленно поднял брови.

– Я хочу, чтобы ты немного подумал, прежде чем начнешь рассказывать о том, что здесь происходило. У тебя ведь хватит на это мозгов, не так ли?

– С чего начинать?

– Когда вы приняли наркотики?

– Как только поднялись сюда. У Бруну был косячок. Мы его выкурили. У меня были таблетки. Съели по одной. Предупреждая ваш вопрос, скажу, что это был экстези.

– Где вы его раздобыли?

– Купили на улице.

– Значит, не у Терезы, – сказал я.

– Ну, я думаю, Тереза немало помогла вам в расследовании. Так что и я вправе вам про нее рассказать. Да, экстези мы взяли у Терезы.

– И как он подействовал на вас? – спросил Карлуш.

– Экстези вообще раскрепощает. Как бы усиливает любовь к тем, кого уже и так любишь.

– Ну, значит, тебя это должно было толкать на онанизм, – радостно заключил Карлуш.

– Возможно, васэто и толкнуло бы, аженте, – отрезал Валентин.

– Комната выглядит так же, как вчера? – спросил я.

– Табуретка была правее сантиметров на десять, – сказал Валентин.

Я молча закатал рукав и показал ему локоть.

– Ладно, ладно, – сказал он, поднимая вверх руки. – Кровать мы подвинули.

– Покажи-ка.

Он передвинул кровать поближе к зеркалу.

– Твоя идея?

– Она сказала, что хочет себя видеть.

– И видела?

– Себя?

– Говорила она, что это именно то, Что она хочет увидеть?

– Я же сказал.

– Верится с трудом.

Он пожал плечами.

– Продолжай.

– Мы разделись.

– Как это происходило?

– Первым делом, как хорошие добропорядочные мальчики, мы разулись.

Последнее замечание заставило Карлуша вскочить с табуретки. От ярости у него побелели губы.

– Тихо, тихо, – сказал Валентин.

– Ты раздел ее? – осведомился я.

– Пока мы двигали кровать, она уже сама разделась.

– Самостоятельная девица, однако.

– Я же сказал, что это она все затеяла, – продолжал Валентин. – Она встала на колени на середине кровати и велела Бруну тоже встать на колени перед ней, а мне – пристроиться сзади и надеть презерватив. С Бруну ей пришлось повозиться – он слишком нервничал. Ну а я надел презерватив, вот и все.

– Ты кое-что опустил.

– Не думаю.

– Смазку.

– Она в этом не нуждалась.

– По-моему, при анальном сексе это делают всегда, а эксперт сказала, что в прямой кишке у нее обнаружены следы.

– Никакого анального секса у меня с ней не было. Это не для меня.

– Бруну говорил иначе.

– Что он сказал? Расскажите, что он говорил!

Я кивнул Карлушу, и тот перелистал странички записанных показаний. Потом прочел:

– «Она трогала и сосала мой пенис, в то время как Валентин имел ее сзади. У меня же секса с ней не было – ни вагинального, ни анального, и я так и не кончил».

– Но из этого не следует, что у нас с ней был анальный секс! Этого и не было! Бруну говорит истинную правду. Я поимел ее сзади, но секс был вагинальный! Можете сколько угодно бить меня локтем в ухо, но ничего другого вы из меня не выбьете.

– Но как тогда ты объяснишь заключение эксперта?

Молчание, во время которого Валентин теребил свою гриву и тер лоб. С его лба на пол капал пот.

– Должно быть, с ней был и кто-то другой, – сказал он.

– Когда вы ушли отсюда?

– Около двух часов дня.

– Бруну утверждает, что отправился домой, а вы с Катариной пошли к фуникулеру.

– Точно.

– Куда вы пошли?

– Спустились к Авенида-да-Либердаде [19]19
  Авенида – проспект.


[Закрыть]и сели на сорок пятый автобус. На Салданье она сошла, чтобы вернуться на занятия, а я доехал до Кампу-Гранде и пошел в Национальную библиотеку.

– И сколько же ты там пробыл?

– Я ушел оттуда уже после семи. Меня там видело много народу.

– У тебя есть машина?

– Шутите, инспектор!

– А чьей-нибудь машиной ты пользоваться можешь?

– У мамашиного сожителя есть машина. Но думаете, он мне ее даст?

– Давай вернемся к первому моему вопросу: что заставило тебя пригласить Катарину в вашу группу?

– Я же ответил.

– Что в ней такого особенного, Валентин? Что в ней так тебя привлекло?

Он облизнул пересохшие губы.

– Она не производила впечатления счастливой девушки, верно?

– Счастливой?.. – протянул он иронически, как бы удивляясь самой возможности такого определения.

– Так что же тебе в ней так понравилось, Валентин? Ее беззащитность? Страдальческий вид? Приятным показалось усилить это страдание?

– Вот сейчас, мне кажется, вам самое время начать расписывать, как я ненавижу свою мать! – воскликнул он с визгливым смехом. – Неужели там, где обучают полицейских, пользуется популярностью и учение Фрейда?

– Об этом спроси-ка лучше у аженте Пинту. Я мог и подзабыть, чему учат полицейских, – слишком много лет прошло с выпуска. Да и вообще Фрейд мне ни к чему – достаточно восемнадцати лет общения с тебе подобными.

Он перевел взгляд на Карлуша:

– Ну а вы, аженте, какую нелепицу для меня припасли?

– Ты поганый парень, – сказал Карлуш, спокойно выдержав его взгляд.

– Не будь ты тем, что ты есть, – сказал я, – не стал бы ты отвечать согласием, когда пятнадцатилетняя девчонка предложила тебе секс втроем, да к тому же в извращенной форме!

– Не было никакой извращенной формы! – выкрикнул он.

– Ты бы на это не пошел. Решил бы, что девочка не в себе. Ты же учишься на психолога, в конце-то концов! Ты бы понял, что такое поведение ненормально. Не будь ты таким подонком, ты бы помог девочке. Поговорил бы с ее родителями. Нашел бы ей врача. Но это все не для тебя, Валентин, да? Ведь человек-то ты дерьмовый. Глядишь на такую вот девчонку, а сам думаешь: попользуюсь-ка я ею, втопчу ее в грязь и словлю кайф!

– И только из-за того, что я не сказал, что обожаю свою мать, делать такие выводы! Смело мыслите, инспектор, очень смело!

– Но вчерашнюю встречу ты устроил именно ради этого, правда? Чтобы опустить Катарину до собственного уровня. Теперь остается только выяснить, не возникла ли у тебя мысль сделать и следующий шаг – убить девушку.

– Ну, для этого вам еще пахать и пахать!

– Ладно, пока что проведешь выходные в обезьяннике. Посмотрим, не освежит ли это твою память. А я тем временем получу разрешение на обыск в твоей комнате.

Двумя пальцами Валентин провел себе по носу, смахивая на пол капли пота. Он покачал головой, и я понял, что заботят его не те две ночи, которые ему предстоит провести в клетке.