Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

44

Среда 5.30, 25 ноября 199… больница Эгаш Мониш, Санту-Амару.

Лиссабон.

Карлуш лежал в отделении интенсивной терапии; его голову и шею поддерживала какая-то странная конструкция, не дававшая ему шевельнуться и оставлявшая затылок свободным. Организм работал нормально, но в сознание он не приходил, и никто из лиссабонских нейрохирургов не мог сказать, когда он выйдет из комы.

Мы не спускали с него глаз – его мать рука об руку с отцом, окаменевшие и безотрывно глядевшие на сына в безумной надежде передать ему частицу своей воли. Оливия, безумно волновавшаяся за Карлуша, но все еще оплакивавшая Антониу Боррегу, которого знала с пеленок. И я, раздавленный чувством вины. Ведь если бы Карлуш не довел расследование до логического конца, все зашло бы в тупик, и я тоже стал бы, по выражению Клауса Фельзена, «человеком конченым».

По прошествии нескольких часов, убедившись, что дыхание Карлуша восстановилось, его сняли с искусственной вентиляции легких. Теперь, после переливания крови, он лежал весь опутанный проводами и датчиками, под капельницей. Он лежал тихо и неподвижно. В тишине раздавался лишь гул мониторов. Ни один мускул его не подрагивал, сомкнутые веки не трепетали. Лицо и тело были расслаблены, пока его мозг спал.

Где, по каким неведомым просторам блуждают пребывающие в коме? Видят ли они там свет или только темную, без единого проблеска дыру?

В семь часов я оставил Оливию с родителями Карлуша, отправился на работу и сел за стол. Коллеги заходили ко мне, осведомляясь о здоровье Карлуша, хотя его и недолюбливали. Я обстоятельно отвечал на расспросы. В восемь тридцать я зашел к Нарсизу, встретившему меня глубокомысленным хмыканьем. Я поставил его в известность, что собираюсь расследовать исчезновение бывшего офицера полиции, следователя Лоуренсу Гонсалвеша. На это он ничего не ответил.

Я взял казенный автомобиль, подъехал в Одивелаш и засел возле дома Валентина. Как ни удивительно, он не заставил меня долго ждать – наверно, и ему не спалось по ночам. Когда рядом с машиной показалась его курчавая грива, я опустил стекло и велел ему сесть ко мне.

Мы влились в поток машин, шедших к южной окраине города.

– Тебе знаком некий Лоуренсу Гонсалвеш? – спросил я.

Пробормотав себе под нос это имя, он нахмурился. Я остановил машину. Впереди нас никого не было, сзади раздавались нетерпеливые сигналы. Я протянул ему фотографию.

– Это так называемый «секьюрити-консультант», иными словами частный сыщик. Занимается слежкой и всякое такое.

– Почему я должен его знать?

– Разве не по его наущению ты устроил это затейливое секс-шоу в пансионе «Нуну»? Помнишь, как интересно вы там проводили время – ты, Бруну и блондинка-малолетка? – сказал я. – А что с ней потом было, после секса с двумя парнями одновременно, которое ты устроил в пансионе, помнишь?

– Она… она… – Он запнулся, потому что водитель задней машины, выйдя, постучал мне в окно. – Она вернулась в школу.

Я сбросил с его плеча ремень, резко взял с места и тормознул. Он врезался головой в ветровое стекло. На лбу показалась кровь. Он тяжело откинулся на спинку кресла, ощупывая рану. Я вытащил фотографию и отвел его руки от лица.

– Скажи мне все, Валентин, и можешь убираться.

– Он предложил мне денег.

– О какой сумме речь?

– Первоначально это был миллион эскудо.

– Вот тебе и новый принтер.

– Но потом он предупредил, что мне может задать шороху полиция… и я запросил двойную цену.

– Хорошая сделка, Валентин, – сказал я. – А теперь скажи, что совесть твоя чиста.

– Я думал…

– Ты думал, что за такой подарок от тебя ничего не потребуют?

Подкатив к тротуару, я вышвырнул его из машины, пнув в тощий зад. Он скорчился на тротуаре, как побитая собака.

Я развернулся и по второму кольцу выехал на трассу, ведущую в Кашкайш. Я ехал в Кабу-да-Рока. Дорога шла в гору. Дом Фельзена четко вырисовывался в чистом морозном воздухе.

Фельзен сидел в своей лоджии, голова его свешивалась на грудь, как у подбитой птицы. Когда я сел рядом, он очнулся.

– А-а… – протянул он, но назвать меня, видимо, затруднился.

– Инспектор Коэлью, – напомнил я, дав ему несколько секунд на то, чтобы усвоить информацию. – Кто ваш адвокат, сеньор Фельзен?

– Меня в чем-то обвиняют? – спросил он после секундного замешательства. – По-моему, в услугах адвоката я не нуждаюсь.

– А в тюрьме у вас он был?

– В этом не было нужды. Дело было сделано. Туда стоит лишь попасть, и сам дьявол тебя не вытащит.

– Ну а когда вы вышли?

– Несколько лет адвоката у меня не было. А потом появился один. А может, это я сам его нашел? Звали его…

Он попытался вспомнить имя, но не преуспел.

– Доктор Акилину Оливейра?

– Да, верно. Он был моим адвокатом лет… десять, кажется. А может, и сейчас он мой адвокат.

– Вы рассказали ему всю вашу историю?

– Да. Он очень внимательно меня слушал… Не очень характерно для адвоката. Они ведь обычно склонны поучать, не правда ли? Разъясняют закон, говорят, как все сложно и запутанно и что тебе без них не обойтись…

– Вы не рассказывали ему, что общались в тюрьме с политическим по имени Антониу Боррегу?

– Какой-то политический несколько месяцев выносил парашу из моей камеры. Он расспрашивал меня об этой женщине. Раньше я помнил, как ее звали…

– Мария Антония Мединаш, – сказал я. – Во время последнего нашего разговора вы еще никак не могли вспомнить это имя. Не скажете ли, что хотел узнать о ней Антониу Боррегу?

– Он спрашивал, не видел ли я ее, не слышал ли о ней.

– А вы видели или слышали?

– Ну, я только знал, что она умерла.

– Каким образом?

– Ее убили… Или как там это называется у тюремщиков…

– Вы знали того, кто это сделал?

– Знал. Это Мануэл. Он же, видите ли, мой сын, незаконный сын. Но он не слышал меня, а на следующее утро ее вынесли из камеры, – сказал он и сморщился, словно готовый заплакать; но тут же я понял, что испытывает он не жалость, а отвращение. – Ее юбка вся промокла от крови… Когда ее волокли по коридору, за ней тянулся бурый след…

Он опять погрузился в дрему. Я немного подождал, глядя на сияющий ясный небосклон, на холодное зимнее солнце. Потом спросил про адвоката у фрау Юнге. Она ответила, что в восьмидесятых сеньор Фельзен пользовался его услугами, но недолго.

– Он сказал, что это длилось лет десять.

– Он старик, но все еще тщеславен.

Теперь я приготовился к драке. Кашкайшский дом адвоката был пуст и заколочен на зиму. Я позвонил в его лиссабонский дом, но и там никто не отозвался. Уже днем я заскочил в больницу. Оливия и родители Карлуша были все еще там, где я их оставил. Из новостей они мне сообщили только то, что меня разыскивают двое мужчин.

Столкнулся я с ними в коридоре возле туалетов. Двое в темно-синих плащах. На первый взгляд их можно было принять за клонов – возможно, сходство им придала общая школа, которую они прошли.

– Можно с вами поговорить? – осведомился один. – Удобнее будет выйти.

– Кто вы такие?

– Из министерства.

– Какого?

– Давайте выйдем.

Втроем мы вышли в больничный двор и сели на холодную как лед скамейку. Кругом светились больничные окна. Говорил только один из них. Другой лишь поглядывал по сторонам.

– Мы пришли сказать, что вам следует бросить ваше расследование обстоятельств исчезновения Лоуренсу Гонсалвеша.

– Он бывший полицейский детектив. Мой долг…

– У вас, несомненно, есть долг, инспектор Коэлью, – подтвердил мужчина, пока что соглашаясь со мной. – Это долг патриота, который на сей раз велит вам молчать. Следствие пришло к определенному выводу, выводу правильному, и потому оставьте все как есть.

– Вывод не очевиден, – сказал я. – Не понимаю, кому он на руку. Во всяком случае, не мне. Я чувствую себя проигравшим.

Подавшись вперед, они переглянулись.

– Мы нашли козла отпущения.

– «Банку де Осеану и Роша»?

Он кивнул, думая, возможно, этим ограничиться.

– Пострадал офицер полиции, – сказал я. – Он в коме, из которой может не выйти. Думаю, что его родителям захочется узнать, ради какого такого патриотического долга был принесен в жертву их сын.

– Вы ведь Золотой инспектор, – выделяя ключевое слово, проговорил мужчина. – Вы могли бы догадаться, из-за чего тут весь сыр-бор.

– Я начну, – сказал я. – Нацистское золото… А теперь доканчивайте!

Мужчина со вздохом окинул взглядом темную газонную лужайку.

– Всем нейтральным странам периода Второй мировой, – сказал он, – было предложено заплатить некую дань, вырезать у себя, так сказать, кусок мяса. Вы, может быть, обратили внимание на то, что несколько швейцарских банков выплатили один с четвертью миллиард долларов жертвам холокоста. «Банку де Осеану и Роша» располагает активами в два и три десятых миллиарда. Мы считаем, что можем теперь позволить себе проявить щедрость.

– Видно, у Мигела Родригеша, – сказал я, – теперь не стало друзей.

Мужчина расцепил руки, показывая, что в них ничего нет.

– Эти золотые бруски, – сказал он, – со штампом в виде маленькой свастики были подброшены следствию. Это не рекламный трюк. Они спасли нас от многих неприятностей. Они показали всему миру, что кусок мяса вырезан, и мы готовы им пожертвовать. Думаю, вы согласитесь, инспектор Коэлью, что в этом есть известная доля справедливости.

– Да, этим завершается круг – от золота нацистов, через Лepepa, через Фельзена, через Абрантеша и потом назад… если не к настоящим владельцам этого золота, то, по крайней мере, к их семьям, – сказал я. – Это, конечно, справедливо, но меня смущает метод.

– В нашей жизни все выглядит не так, как есть на самом деле, – сказал он, касаясь моего плеча и взглядом давая понять, что для него лично разговор окончен.

– А Лоуренсу Гонсалвеш? – спросил я, чтобы внести ясность, завершив историю с Жожо Силвой.

– Ему повезло, инспектор, но в Португалию он больше не вернется.

– Продал душу дьяволу… или, лучше сказать, Оливейре?

– Оставьте в покое доктора Оливейру, иначе все может обернуться очень плохо, – строго, со значением сказал он.

– Священная корова, – сказал я, и они взглянули на меня без тени улыбки, как смотрят люди, хорошо умеющие делать это «очень плохо».

– Мне хотелось бы с ним поговорить.

– Не думаю, что вам стоит это делать.

– Я не собираюсь ему ничего делать, – сказал я. – Я просто хочу с ним поговорить… кое-что выяснить.

– Мы, кажется, поняли друг друга?

– Поняли, если я смогу десять минут с ним поговорить.

Молчавший до этого встал, вынул из кармана мобильник и отошел с ним. Сделав два звонка, он убрал трубку.

Они привезли меня в черном «мерседесе» в офис адвоката в Шиаду. Припарковавшись, мы прошли несколько шагов по набережной в тени шелестящих сухой листвой деревьев. Позвонили в неприметную дверь, вошли. Поднялись на второй этаж. После тщательного обыска меня впустили.

Пройдя тускло освещенный вестибюль, я очутился в коридоре, в конце которого стоял улыбающийся, безукоризненно одетый доктор Оливейра. Он протянул мне руку и указал на дверь своего кабинета с таким радушием, словно был моим адвокатом и готовился получить от меня большой гонорар.

Кабинет был обшит деревом, на стенах висели английские гравюры со сценами охоты, изображавшие мужчин в красных камзолах, трубящих в рог. Я сел в глубокое кожаное кресло, а он за стол, так что моя позиция оказалась невыгодной.

– Между прочим, где сейчас Лоуренсу Гонсалвеш? – спросил я, чтобы с чего-то начать.

– В Калифорнии, – отвечал он. – На солнышко потянуло.

– А мог бы оказаться замешанным в аферу со строительством объектов Экспо, – сказал я, – вполне в его духе.

Доктор Оливейра вздохнул и прикрыл глаза, словно погружаясь в прекрасные мечтания.

– У вас ко мне, по-видимому, есть вопросы, – сказал он.

Я мучился, борясь с желанием задать один вопрос, который не мог выговорить. Я чувствовал себя карточным игроком, играющим с противником, у которого на руках крапленые карты. И я начал осторожно:

– Работая у сеньора Абрантеша, вы ведь знали о сеньоре Фельзене… но вы исключили его из уставных документов. Знали вы тогда, почему это делается?

– Он был осужден за убийство.

– А знали вы, по какой причине Абрантеш упрятал его за решетку?

– Тогда не знал.

– Это выяснилось, только когда вы пришли к сеньору Фельзену?

– Он сам пришел ко мне, выйдя из тюрьмы. Педру не хотел с ним разговаривать. Фельзен выяснил, что новые уставные документы составлял я. Он рассказал мне всю свою историю, которой я не поверил, сочтя выдумкой.

– Но после этого вы пришли к нему…

– Да, – коротко оборвал он меня.

– Когда вам стало известно, что Мануэл Абрантеш изнасиловал вашу жену?

–  Изнасиловал? – воскликнул он, крайне удивленный.

– Разве это не так, сеньор доктор?

– Если бы он изнасиловал ее, инспектор, она сказала бы об этом мне, не правда ли? Она не стала бы ждать, чтобы я, взглянув на ребенка, сразу же понял, что он не мой. Она поделилась бы с мужем, инспектор.

Я не мог понять его. Подумал, не тронулся ли он умом. Неужели он считал, что его жена вступила в связь с Абрантешем добровольно? А может, тут дело в извращенной психике рогоносца?

– Значит, ваша жена не говорила, что ее изнасиловали?

– Пф-ф! – фыркнул он, отвернувшись к стене и, видимо, не желая смотреть на меня и слышать новые вопросы.

– Что было известно сеньору Фельзену о вашем… плане?

– Он был его ключевой фигурой, – сказал он, опять глядя на меня и сосредоточиваясь. – Я многое знал, работая у Жоакина Абрантеша, но про золото не знал. Он молчал об этом, как молчал и Педру.

– Значит, о двух брусках золота вам также не было известно?

– Мне повезло, – сказал он.

– А еще он рассказал вам о Марии Антонии Мединаш.

Покусав ноготь на большом пальце, доктор Оливейра кивнул.

– Как вы вышли на Антониу Боррегу?

– Как и всегда… через Лоуренсу Гонсалвеша.

– Когда же вы решили использовать в качестве приманки вашу дочь?

–  Моюдочь?

– Катарину Оливейру, – добавил я.

– Гонсалвеш доложил, что она захаживает в один и тот же пансион. Потом он выяснил, что, когда она находится в пансионе, Абрантеш всегда занимает соседний номер. Позже он обследовал этот номер и обнаружил там зеркало. План был выстроен вокруг этого.

– Трудно было Гонсалвешу уговорить Антониу убить девушку?

– Думаю, что произошла какая-то осечка, может быть, она увидела его и он был вынужден как-то ее утихомирить. Не знаю в точности, какой план Гонсалвеш представил Антониу, но он сказал, что, едва тот узнал, кто такая эта девушка, узнал о ее связи с Мигелом Родригешем, удержать его было уже невозможно. Думаю, он был не в себе. Ведь Мануэл Абрантеш убил его жену и нерожденного ребенка.

– Кто-нибудь говорил с Боррегу после этого?

– Гонсалвеш… когда пришел за ее одеждой.

– Он расспросил Боррегу, как все это вышло?

– По словам Боррегу, он следовал за ними до парка Монсанту, увидел, как «мерседес» съехал с дороги. Тогда он припарковался и начал пробираться пешком по зарослям. Он видел машину, видел, как она раскачивается, слышал… – он откашлялся, – слышал крики девушки. Потом Абрантеш вылез из машины, выволок девушку и оставил ее лежать на земле. Боррегу выждал, пока машина уедет, и тогда…

– Что «тогда»? – спросил я, решив заставить его сказать все до конца.

– Тогда он ее ударил по голове.

– Чем?

– Молотком, инспектор. Вы же знаете. А теперь давайте…

– За пятнадцать лет, которые вы прожили под одним кровом с Катариной, неужели в вас не пробудилось ни капли отцовских чувств?

– Она была постоянным напоминанием, инспектор, – медленно выговорил он.

– Чего? Вашего разочарования, вашего…

– Давайте закругляться, инспектор. Я дал согласие на десять минут.

– Если вы не ожидали, что Антониу убьет Катарину, то чего же вы от него ждали?

Он постукивал пальцами по краю стола.

– Ну а министр внутренних дел? – спросил я. – В какой степени он знал… знает все это дело?

– Он политик, и политик очень успешный. Ему важны результаты. Например, победа на выборах. А чем достигаются эти результаты, его не так уж интересует. Все, что было ему нужно, – это получить опозоренного Мигела Родригеша.

– Да, думаю, что это было немаловажно.

– Мы не хотели дать ему возможность опять скрыться.

Мы сидели молча. Я все еще силился задать свой вопрос. Доктор Оливейра размышлял о чем-то своем.

– Вы спросили меня о Фельзене, – сказал он. – Был ли он причастен. Нет, к этому делу он отношения не имел. Он, конечно, сыграл важную роль, недаром вам требовалось его найти, заставить его все рассказать, но он… он теперь глубокий старик, только и способный вновь и вновь повторять историю своей жизни, варьируя ее то так, то эдак.

– Однако у него имелись документы, которые оказались важными.

– Да, я знал о них… он мне их показывал.

– Значит, он был важен и для этой вашей… интриги. Очень важен!

– Да, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Так в чем состоит ваш вопрос?

– Как вы могли быть уверены, что я выйду на него? – спросил я, чувствуя, как холодеют ладони и колотится сердце.

– Это вы мне скажите, – не сразу произнес он.

На этот раз я спросил прямо:

– Каким образом его отыскала Луиза Мадругада?

– А-а, – сказал он, наконец-то поняв суть дела. – Теперь ясно. Нет, инспектор, она тут ни при чем. На этот счет не беспокойтесь. Расспросите ее… что она откопала, работая в Национальной библиотеке, однако…

– Что, и здесь просто «повезло»? Повезло, что офицер полиции затеял роман с…

– Вы не обязаны мне верить. Хотите верьте, хотите нет, – сказал он. – Мне надо было знать наверняка, что Фельзена вы найдете – через постель Луизы Мадругады или нет, но найдете. И не надо винить ее за то, что она не посвятила вас во все эти… ходы. Я уверен, что она вас любит, а любовники, особенно поначалу, очень хотят друг перед другом выглядеть наилучшим образом.

– Это вы знаете и по собственному опыту, сеньор доктор, не так ли?

– Я?

– Женщина в день своей свадьбы всегда хочет выглядеть наилучшим образом. Тереза не была исключением.

Что-то замкнулось в нем. Глаза потухли.

– Легко забывается, инспектор, что история – это не то, что мы читаем в книгах. В ней много личного, а люди – существа мстительные, потому-то история нас никогда ничему и не учит.

– Вы свою месть осуществили, теперь я это вижу… И помогли в этом Антониу Боррегу, Клаусу Фельзену, даже Жорже Рапозу, когда он полчаса наслаждался местью…

– И евреям, – сказал он. – Не забудьте и их тоже. Они ведь в конце концов получат хорошую компенсацию.

– Если вы думаете, что вас это оправдывает, сеньор доктор, что вы можете удержаться на плаву, мстя вашей покойной жене, убив ее незаконную дочь, то одно из двух: вы либо дьявол, либо сумасшедший. Кто же вы на самом деле, в конце концов?

Он подался вперед над столом, выгнув шею и сверкая глазами.

– Мы все сумасшедшие, – сказал он.

– Я чувствую себя таковым только в вашем обществе, – сказал я и направился к двери.

– Мы все сумасшедшие, инспектор, по одной простой причине: потому что мы не знаем, для чего существуем, а это все… – он взмахнул рукой, – вся эта жизнь – только развлечение, данное нам, чтобы не думать о вещах, недоступных нашему пониманию.

– Но есть ведь и другие развлечения, доктор Оливейра.

– У некоторых из нас вкус, конечно, более изощренный.

– Да. Представляю себе дрожь восторга, которую испытали вы, узнав, что Мигел Родригеш извращенным способом трахнул собственную дочь, прежде чем Антониу Боррегу раскроил ей череп и задушил!

Он отвернулся от меня в кресле и уставился в окно, покачиваясь в своей кожаной люльке.

Я закрыл за собой дверь, прошел по освещенному коридору, спустился по деревянным ступенькам на промерзшую набережную. Вечер был пронзительно ясен, а воздух свеж и чист, как редко бывает в Лиссабоне. Тоненький серп месяца глядел с ветреного неба, на площади пахло жареными каштанами.

Карлуш Пинту вышел из комы двадцать седьмого ноября. Двумя неделями позже в затылочную кость ему вставили стальную пластину. В ясный день он уверяет, что слышит даже гул самолетов над Атлантикой, но я говорю ему, что это шумит у него в ушах. Ему посчастливилось, что у него оказался прочный череп, к тому же думаю, что роль свою сыграла и его непокорная густая шевелюра, смягчив удар.

Единственное, чего Карлуш так и не смог вспомнить, – это почему Антониу Боррегу его ударил. Я рассказал ему, что после того как Фельзен изложил мне свою историю, я пошел в «Красное знамя» и спросил там Антониу о Марии Антонии Мединаш, а он уклонился от ответа. И когда пять с половиной месяцев спустя возле белого, с поржавевшим крылом «рено-12» в бар явился Карлуш и задал ему вопрос о той же самой женщине – единственной, из-за которой он мог убить Катарину Оливейру, паранойя Антониу сделала свое дело. Он не знал, что мы с Карлушем никогда не говорили между собой о Марии Антонии Мединаш. Он не мог знать, что для нас она была только именем и нам лишь предстояло выяснить, кто она такая. Он решил, что пропал.

Дождей все еще нет. Погода все еще холодная и сухая. Листья шуршат на набережной. «Красное знамя» закрыто. Придется мне пить кофе где-нибудь в другом месте, и кто-нибудь другой будет делать мне тосты.

Оливия еще не воспитала вкус Карлуша. Он по-прежнему ходит в своем костюме, висящем на нем как на вешалке. Луиза Мадругада иногда отрывается от своей издательской деятельности, чтобы уделить мне четверть часа, и я поднимаю глаза от рукописи – от книги, которую по ее настоянию сейчас пишу. Никакого отношения к убийствам она не имеет – это детская книга.

Видел я и непотопляемого, неприкасаемого адвоката. Доктор Оливейра мчался по Маржинал в своем «моргане». Рядом с ним сидела блондинка, и вид у него был самый беззаботный.

Я переезжаю. Хозяин предложил продать мне квартиру по сходной цене, если я освобожу помещение, чтобы он мог реставрировать и обновить старый особняк. Я считал, что вряд ли решусь на переезд, однако, когда он предложил мне это, я сразу согласился – к своему и его удивлению.

А еще я купил новую машину. Старая так и не простила меня за то, что я бросил ее тогда на мосту. Новая машина – совершенно обычная, но продавец так расхваливал ее, так расписывал ее необыкновенные достоинства, что, поверь я ему, я бы мог махнуть на ней в космос для стыковки с «Дискавери». Он знал все, а я засыпал его вопросами, потому что вопросы – это моя стихия. Под конец я спросил его:

– Как это делается, что стекла в машине в тени светлые, а на солнце темнеют?

– Знаете, – без колебания ответил он, подняв кверху палец. – Это очень интересно! Знаете, что единственное в этой машине от Португалии?

– Пункт ее продажи?

– Нет. Особенности стекла, – сказал он, не обратив внимания на мою подковырку. – Стекло покрывают очень тонким, в долю микрона, слоем чистейшего португальского вольфрама.

Я задумался.

Над темными свойствами вольфрама.