Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

39

Среда, 20.30,17 июня 199… квартира Луизы, Руа-Актор-Таборда.

Лиссабон.

Мы лежали в постели. Она положила голову мне на живот. Мы лежали голые, даже не прикрытые простыней. Окна были распахнуты, и в комнату дул легкий ветерок. Мы курили, стряхивая пепел в одну и ту же тяжелую стеклянную пепельницу на краю кровати, и попивали виски из стакана, стоявшего на другом ее краю. Мы лежали, глядя в потолок. Последние сорок минут я занимался тем, что рассказывал Луизе Мадругаде все, что мне было известно об убийстве Катарины Оливейры. Когда я закончил, минут пятнадцать мы молчали.

– Вот уже два месяца, как меня интересует «Банку де Осеану и Роша», – сказала она.

– Не открывай там счет.

– Я пытаюсь понять, есть ли связь между ним и нацистским золотом.

– Лучше держи деньги под матрасом, как это делают добропорядочные крестьянки.

– Послушай меня.

– Я слушаю. А почему тебя так заинтересовало нацистское золото?

– Потому что это сенсация. Все эти специальные комиссии заставляют банки по всему миру открывать свои архивы. Для моей докторской будет очень хорошо, если я сумею нарыть что-то и в Португалии. Так или иначе, изучать экономику периода Салазара без рассмотрения ее военного периода было бы серьезным упущением.

– Карлуш прочел мне в воскресенье газетную публикацию, где говорилось, что наш золотой запас за время войны увеличился в семь раз.

– В результате экспорта вольфрама, жести, сардин, оливкового масла, одеял и шкур. Ну, ты знаешь. Мы сбывали все это обеим сторонам конфликта.

– Кому-то это кажется предосудительным, других удивляет, – сказал я. – Ну а по мне – это нормальный бизнес. Деньги и мораль несовместимы.

– Мое предположение состоит в том, что все строительство Салазара – автомагистрали, коммуникации, мост Двадцать Пятого Апреля, стадион, все строительство в Лиссабоне и его пригородах – финансировалось не только за счет выгодной торговли во время войны, но и из денег, полученных Салазаром от нацистов в конце войны, когда они вывозили из Европы награбленное. И тут не обошлось без «Банку де Осеану и Роша».

– Опасное умозаключение, – сказал я. – Может быть, тебе стоит поделиться со мной, каким образом ты это выяснила.

– Совсем недалеко от «Банку де Осеану и Роша», возле станции метро «Анжуш» на Руа-Франсишку-Рибейру, высится безобразное здание «Банку де Португал». Туда стекаются и там хранятся архивные материалы всех банков и компаний, зарегистрированных в Португалии начиная с девятнадцатого века. Ты можешь наведаться туда и пролистать уставные документы «Банку де Осеану и Роша». Увидишь, что первыми директорами банка были Жоакин Абрантеш, Освальд Лерер и Клаус Фельзен.

– Когда это было?

– В войну, – сказала она, прихлебывая виски. – Но к тысяча девятьсот сорок шестому году директоров осталось двое: Жоакин Абрантеш и Клаус Фельзен с долями акций соответственно в пятьдесят один и сорок девять процентов.

– Я считал, что все германские активы в Португалии после войны были конфискованы.

– Правильно. Но Жоакин Абрантеш являлся владельцем, и банк считался португальским, – сказала она. – И еще одна интересная деталь: я ознакомилась с архивом одного бельгийского бизнесмена. Я дружу с его внучкой. Отгадай, чье имя там всплывает?

– Клауса Фельзена.

– Через него шел экспорт вольфрама.

– И ты, стало быть, считаешь, что вот-вот получишь в руки доказательства, – сказал я. – А что сталось с этим Клаусом Фельзеном после войны?

– Он значится во всех уставных документах вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят второго года, когда имя его оттуда исчезло. Я спросила отца, знакомо ли ему это имя. Он ответил, что с ним был связан один скандал, разразившийся в деловых кругах Лиссабона. Под Рождество тысяча девятьсот шестьдесят первого года Клаус Фельзен застрелил у себя дома немецкого туриста, после чего отбыл двадцатилетний срок за убийство в тюрьме Кашиаш.

– Интересно.

– А знаешь, кто был юристом компании?

– Думаю, что знаю, – сказал я. – Доктор Акилину Оливейра.

– Он переписал устав банка, исключив оттуда нашего друга Клауса Фельзена.

– И долго он оставался их юристом?

– До тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

– А потом что?

– Потом он перестал им быть. Должности не вечны, а к тому же это может быть как-то связано с тем, что Педру Абрантеш, унаследовавший банк после отца, погиб в автокатастрофе.

– Это помню даже я. Этих детей…

– И новым директором и главным акционером банка стал Мигел да Кошта Родригеш. После чего все поменялось. В том числе и юристы.

– Это, конечно, существенно, но все же я не могу нащупать тут связь и найти мотив убийства Катарины. Не понимаю, каким образом…

– Ты хочешь допросить Мигела да Кошта Родригеша?

– Я хочу оглушить его стремительным ударом, так, чтобы он не успел спрятаться за спинами своих влиятельных друзей и явился бы в полицию на допрос под магнитофонную запись.

– В таком случае тебе придется заручиться и общественным мнением.

– Через средства массовой информации, – сказал я. – Но увлекательной истории для прессы у меня не имеется. Видела бы ты этого Жорже Рапозу, бывшего агента МПЗГ! Второго такого ничтожества во всем Лиссабоне не сыщешь.

– Ну а как насчет Клауса Фельзена?

– Так ему, должно быть, лет сто, если не больше.

– Восемьдесят восемь, если быть точным.

– Он доступен?

– В уставных документах компании был указан его адрес. И я перво-наперво сделала простейшую вещь – заглянула в телефонный справочник и удостоверилась, что он до сих пор проживает по этому адресу: вилла «На краю света», Азола. И видишь этот листочек на тумбочке? Это его телефон.

– И ты ему позвонила?

– Я чувствовала, что еще не сформулировала вопросы, которые хочу ему задать, и решила еще поработать, прежде чем затевать с ним разговор.

– Ну а теперь?

– Думаю, нам обоим стоит выслушать его.

– Теперь понятно.

– Что именно?

– Что это и должно стать сенсацией, которая и обеспечит успех журналу.

– Может быть.

– Нет, нет и нет.

– Почему же «нет»?

– Ты говорила… дай-ка вспомню точно, как ты выразилась: никаких спущенных штанов в твоем журнале. Ведь так ты говорила, да?

– Спущенные штаны – это будет по твоей части, а моей сенсацией станет доказательство, что крупнейший международный банк Португалии был основан на деньги, награбленные нацистами. Давай работай, а формулировками займемся потом.

– Думаешь, Клаус Фельзен так тебе все и выложит с первой встречи?

– Проверим сначала, жив ли он, – сказала она, кивнув в сторону листочка бумаги на тумбочке.

Я взял телефон и набрал номер. Ответил по-немецки женский голос. Я попросил Клауса Фельзена.

– Он спит, – ответила женщина.

– В какое время ему было бы удобно со мной поговорить?

– На какую тему?

– По поводу «Банку де Осеану и Роша».

Молчание.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Я следователь. Работаю в Лиссабонской уголовной полиции. Веду дело об убийстве молодой девушки. Думаю, что сеньор Фельзен может помочь нам в расследовании.

– Я поговорю с ним. Но, видите ли, у него нет четкого распорядка дня – иногда он просыпается глубокой ночью, а иногда, наоборот, спит чуть ли не весь день. Если он согласится на встречу с вами, вам придется прийти, когда я вам назначу.

Я дал ей номер телефона Луизы и положил трубку. И стал голым шагать взад-вперед по комнате, покусывая большой палец. Луиза курила, пуская дым в потолок. Я позвонил Оливии и предупредил, что буду поздно, а может, вообще не приду ночевать, так что лучше будет, если она поужинает у моей сестры.

– Не волнуйся обо мне, – сказала она.

– Ты что, в машине? – спросил я, так как разговор прерывали помехи.

– Я с Софией и ее мамой. Мы едем в Кашкайш. Они пригласили меня поужинать там в ресторане и остаться у них на ночь. Хорошо?

– Нет.

– Что? Я плохо тебя слышу.

– Нет, это было бы вовсе не хорошо, – сказал я.

– Да почему… не могу… пожалуйста… чертов мобильник… делать…

– Я хочу, чтобы ты вернулась домой.

– Но ты же сам сказал, что тебя дома не будет.

– Что я сказал, я помню.

– Ну не глупи! Почему тебе вдруг вздумалось, чтобы я…

– Потому.

– Не слышу!

– Оливия!

– Разговаривать невозможно – не слышно ничего… Пока!

Разговор прервался.

– Неприятности? – спросила Луиза.

Телефон, который я все еще держал в руке, зазвонил. Я судорожно прижал его к уху.

– Оливия!

– Инспектор Коэлью? – осведомился говоривший с немецким акцентом голос.

– Да, это я.

– Герр Фельзен может сейчас поговорить с вами. Вы знаете дом?

– Нет.

– На самом краю полуострова. Возле маяка.

– Чтобы доехать, нам потребуется не меньше часа.

– Поторопитесь.

Мы приняли душ и оделись. Я попробовал еще раз позвонить на мобильник Оливии, но она его выключила. Луиза всячески меня успокаивала, говоря, что ничего случиться не может, но меня не оставляла тревога. Моя дочь собирается провести ночь в доме с предполагаемым убийцей молодых девушек!

Мы выехали из Лиссабона. Луиза села за руль, я держал ее ноутбук и фотокамеру и старался 4 не поддаваться панике. Но что мы могли сделать? Обойти все рестораны в Кашкайше? Я даже не знал, где дом этого Родригеша – в телефонном справочнике под его фамилией ничего не значилось – возможно, и дом, и телефон записаны на девичью фамилию жены.

Мы съехали с трассы и свернули на запад. Машина взбиралась вверх по извилистой дороге; за высокой часовней Пениньи догорал закат. В темной зелени то там, то здесь мелькали огоньки одиноких, далеко отстоявших друг от друга домов. Корабли плыли по темной воде к тоненькой серо-голубой полоске горизонта. На самой высокой точке дороги свернули на Азолу с ее ветряными мельницами и барами, деревенькой с лающими собаками; потом опять потянулась пустошь, заросли вереска и ракитника. Сгустилась темнота, прорезаемая лишь лучами маяка.

Мы съехали на грунтовую дорогу, ведущую к дому, обнесенному низкой стеной, с лоджией наверху, в которой горел неяркий свет.

На свет фар вышла женщина и открыла ворота. Во дворе злобно лаяла немецкая овчарка. При виде нас она стала рваться с цепи.

– Я фрау Юнге, – сказала женщина; голос у нее был мелодичный и переливчатый. Он успокоил собаку, и она села, склонив набок голову.

По наружной лестнице фрау Юнге провела нас на лоджию. Там в неярком свете лампы мы различили нахохлившуюся фигуру мужчины в инвалидном кресле. Фигура была неподвижна и больше напоминала ворох одежды.

Фрау Юнге, наклонившись, что-то сказала в самое ухо закутанному в одеяла мужчине в кресле. Тот поднял голову. Фрау Юнге придвинула к креслу два стула, стоявшие у стены. Из-под одеял выпросталась рука и сделала знак придвинуть стулья поближе. Фрау Юнге вздохнула, как от капризов надоедливого ребенка, и послушно передвинула стулья.

– Он хочет, чтобы девушка села рядом с ним. Берегитесь его руки. Она у него единственная, но цепкая и… довольно назойливая, – сказала она и вышла.

На лице Луизы отразилось смущение оттого, что юбка ее была коротка.

– Мне все время холодно, – проговорил Фельзен надтреснутым голосом.

Скулы и кости черепа у него были обтянуты кожей, на лбу четко проглядывали вены. Набрякшие веки свисали складками, что придавало лицу выражение безутешной скорби. Острый нос был красен и казался воспаленным.

Мы представились, и он удержал в своей руке руку Луизы.

– Вы знаете, почему мы здесь? – спросила она.

– Можете курить, если хотите. Дым мне не мешает.

– Фрау Юнге сказала вам, что привело нас сюда?

– Сказала, сказала, – подтвердил он. – Курите, пожалуйста. Мне нравится табачный дым.

Мы закурили.

– От меня теперь осталась ровно половина, – сказал он. – Я усыхаю, а от меня еще отрезают по кусочку. В тюрьме я потерял руку и пол-уха. Когда вышел на свободу, мне ампутировали до колена правую ногу. Почему – уж не помню. Слишком засиделся в тюрьме, что ли… а может, из-за курения? Да, похоже, виновато курение.

Луиза загасила свою сигарету и почесала ногу.

– Нет чтобы отнять больную ногу, – продолжал он. – Я с детства хромаю. Так надо же, ампутировали здоровую. Я сказал хирургу: «Ваша больница пожирает меня живьем». Но ему было наплевать!

Фельзен визгливо засмеялся.

– Банк, – сказал он. – Вот что вас интересует. Вы хотите поговорить со мной о банке. Я пятнадцать лет ждал, чтобы поговорить о банке, но вы первые, кто захотел меня выслушать. Сейчас никто не оглядывается на прошлое. Никому нет дела до того, откуда что идет.

– Мне понадобятся руки, чтобы записать то, что вы расскажете, – сказала Луиза, отнимая руку у старика и ставя на колени ноутбук.

– А на плечо вам руку положить можно? – осведомился Фельзен.

Рассказ Клауса Фельзена длился часа четыре. Дважды он замялся. В первый раз – когда рассказывал о засаде, которую устроили на английского уполномоченного. Тут он замолчал на несколько минут. Я подумал, что он обессилел и нуждается в отдыхе. Когда он вновь заговорил, тон его изменился, стал более доверительным. Он в подробностях описал, как убил водителя, рассказал, как поступил с уполномоченным Эдвардом Бертоном. Луиза прекратила печатать.

Во второй раз он запнулся, когда дошел до последнего своего свидания с Эвой Брюке. Он изложил как бы две версии событий. Первая была исполнена благородства – история любовников, раскиданных в разные стороны войной. Когда пальцы Луизы замерли на клавиатуре компьютера, он тоже, казалось, выдохся. Мы ждали. Собравшись с силами, он поведал нам подлинную версию.

История убийства обергруппенфюрера Лерера словно бы окончательно его доконала. Голова его упала на грудь, и он задремал. Мы подождали несколько минут – за это время маяк раз двадцать или тридцать повернулся вокруг своей оси. Луиза высвободилась из-под его руки, и мы спустились вниз.

Фрау Юнге еще не спала – она смотрела телевизор, попивая ромашковый чай и заедая его яблочным пирогом. Она посоветовала подождать – возможно, через час он проснется – и предложила нам пирога, который мы с удовольствием съели.

– Обычно эти его бесконечные рассказы приходится выслушивать мне, – сказала она. – Ах, война… как давно все это было. Мои родители никогда не вспоминали войну. Никогда. А он вот..» возвращается к ней все время, точно она была вчера. А что, руке он воли не давал?

– Нет, рука вела себя вполне пристойно, – сказала Луиза, еще не опомнившаяся от того, что услышала.

– В общем, если он начнет вас хватать, проявите твердость. Не разрешайте ему лезть куда ни попадя.

Я несколько раз пытался дозвониться Оливии, но ее мобильник был по-прежнему выключен. Луиза позвонила отцу и, коротко переговорив с ним, подключила к телефону компьютер и передала ему половину рассказанной истории. Через тридцать минут отец отзвонил ей, и Луиза передала ему подробности моего расследования убийства. После чего повесила трубку.

– Ему нужны документальные подтверждения. Он не может опубликовать что-то недоказанное.

Я взглянул на фрау Юнге. Та пожала плечами.

– У меня есть фотографии. Что же касается документов… вам придется спросить у него.

На стене над ее головой зажегся красный огонек, и послышалось негромкое жужжание.

– Проснулся, – сказала фрау Юнге.

Вторая часть рассказа Фельзена оказалась короче, но потребовала больше времени, так как он чаще останавливался. Иногда он забывался и начинал повторять уже сказанное. Несколько раз он возвращался к некой Марии Антонии Мединаш, которую, как он был уверен, убил Мануэл Абрантеш. Я сказал ему, что это не противоречит тому, что мне рассказал Жорже Рапозу, но мы никак не могли выяснить у него, кто она была и какое имела к нему отношение. Была ли она арестанткой и если была, то политической или уголовной? Знал ли он ее раньше?

Он не договаривал до конца, но намеренно или оттого, что память ему изменяла, сказать было трудно. Ближе к концу он огорошил нас сообщением, что был арестован сотрудниками МПЗГ, дружками Жоакина Абрантеша, и что на двадцать лет в тюрьму засадил его он и его сын Мануэл. Мы спросили его о матери Мануэла, но имени ее он не мог припомнить, сказал лишь, что, возможно, она еще жива и живет где-то в Бейре.

Наступивший рассвет был хмурым и ненастным. Маяк перестал пускать по небу свои лучи; по скалам расползалась пелена густого тумана, вскоре окутавшая и дом.

– Такие дни у нас не редкость, – сказал Фельзен. – Оно бы ничего, знай мы, что везде так. Но я уверен, что в сотне метров отсюда солнце жарит вовсю.

– И последнее, – сказала Луиза. – Чтобы рассказанное вами имело последствия, нам нужны какие-нибудь документы. Можете вы доказать документально существование этого золота?

Его рука нырнула под одеяло и потом появилась с нагретым на его теле ключом.

– Все, что вам требуется, вы найдете в сейфе в кабинете. Фрау Юнге проводит вас.

Мы встали. Он протянул руку, ища руку Луизы. Она позволила ему взять ее руку в свою, и он поднес ее к губам, отчего Луизу слегка передернуло.

– Вы прожили удивительную жизнь, сеньор Фельзен, – сказала она, чтобы скрыть замешательство.

– Мы все тогда жили великой жизнью, – сказал Фельзен, глядя в подернутую туманом даль. – Даже мелкий эсэсовский прихвостень тогда, сам того не ведая, был причастен к величию. Я двадцать лет размышлял над этим в Кашиаше и пришел к выводу, что предпочел бы жизнь попроще. Тогда и сожалений было бы меньше.

– О чем же вы жалеете больше всего? – спросила Луиза.

– Вы, наверно, не чужды романтики и можете подумать, что… – Он вдруг замолчал, ожидая каких-то слов от Луизы, но она молчала. – Может быть, после всего, что я вам рассказал, вы сами мне подскажете, о чем мне следует сожалеть больше всего?

Она не ответила. Похоже, это его огорчило.

– Это не Эва. Жаль, конечно, что под конец я вызывал в ней лишь презрение, но в этом виноват я сам, мое бездействие, инертность, – сказал он, ерзая под одеялами. – Но уж если говорить, о чем я сожалею больше всего, так это то, что я сделал с этим англичанином Эдвардом Бертоном. Не знаю, как это вышло. Многие годы я пытался это понять – винил Абрантеша, винил пьянство. Считал даже, что все произошло из-за той девушки-голландки, которая украла у меня запонки. Но и за двадцать лет в Кашиаше, когда у меня было время подумать, я так и не понял, в чем тут было дело. Решил, что меня тогда просто бес попутал. А теперь, сеньора Мадругада, – сказал он, – я человек конченый.

Голова его упала на грудь.

В сейфе мы отыскали копии документов, доказывавшие происхождение золота. Были там и фотографии – Фельзена с Абрантешем и членами семьи последнего, в том числе и молодым Мануэлом.

Луиза довезла меня в Пасу-де-Аркуш, а сама отправилась в Лиссабон. Я позавтракал в баре Антониу Боррегу. Кроме нас, в баре никого не было.

– Ты выглядишь утомленным, Зе, – сказал он, ставя передо мной кофе и тост с маслом.

– Я не спал ночь.

– И ешь ты плохо.

– Да.

– Приготовить тебе что-нибудь?

– Нет. И так вполне достаточно.

– А что помешало тебе выспаться?

– Работа… как всегда.

– Я слышал, что у тебя в доме был обыск и что Фауштинью арестован.

Я откусил тост, запил его кофе.

– И что ты вдобавок попал под трамвай, – сказал он.

– Попал?

– Ну, это я так выразился. Это что, твоя девушка тебя сейчас подвозила?

– Сидя здесь, ты все замечаешь, Антониу, верно? – сказал я. – И на улицу выходить не надо. Новости сами идут к тебе.

– Такая уж профессия, – сказал он. – Смысл ее ведь не только в том, чтобы разливать напитки.

Я налил себе еще кофе, добавил молока.

– Ты ведь был в Кашиаше до последнего, до тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?

– Да. А в семьдесят четвертом вышел, чтобы работать и наблюдать.

– Тебе что-нибудь говорит фамилия Фельзен? Клаус Фельзен?

– Слышал. Он сидел за убийство. Но политические и уголовники между собой не общались. Нас содержали отдельно.

– Ты знаешь что-нибудь о женщине по имени Мария Антония Мединаш?

Молчание. Я поднял взгляд. Прикрыв глаза, он пощипывал переносицу.

– Я просто пытаюсь припомнить, – сказал он. – Она что, уголовница?

– Не знаю. Я вообще ничего о ней не знаю. Знаю только имя.

– Среди политических ее не было… это точно.

– У тебя есть друзья, у которых ты мог бы расспросить о ней?

– Друзья?

– Ну, если хочешь, товарищи, – сказал я, и он усмехнулся.

Дома я застал Оливию в ванной. Она чистила зубы.

– Ну, что поделывала? – осведомился я по-английски.

– Делала то, что велел мне папа, – сказала она, досадливо отводя взгляд.

– Ты ночевала дома?

– Ты ведь так распорядился, – сказала она. – Я и повела себя как послушная девочка.

– Как же ты вернулась?

– Сеньор Родригеш после ужина отвез меня домой.

– Только тебя? Один? – спросил я, чувствуя, как у меня внезапно холодеют пальцы.

– Больше никто уезжать не захотел, – сказала она. – Ия чувствовала себя дура дурой!

– О чем же вы говорили по дороге с сеньором Родригешем?

– Не помню. О всяких пустяках.

– Постарайся припомнить, – сказал я.

Она выплюнула пасту и прополоскала рот.

– Ах да, вспомнила. Он расспрашивал меня о Smashing Pumpkins.

– О тыквах?

– Так называется группа, папа, – сказала она. – Вокально-инструментальный ансамбль.

После этого я, не объясняя причины, сказал ей, что общаться с семейством Родригеш она больше не должна.