Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

33

20 апреля 1975 года.

«Банку де Осеану и Роша».

Сан-Паулу, Бразилия.

Днем дождь прекратился. Включили свет, освещение мигало. Мануэл Абрантеш погладил себя по лысине и проверил телефон. Телефон работал. Он набрал городской номер. Откинулся в кресле, немного ослабил галстук и вызвал секретаршу.

– Кондиционер опять неисправен, – сказал он секретарше, двадцатипятилетней девушке, выпускнице университета.

– Но он работал…

– А сейчас неисправен, потому что после того, как вырубают свет… Подожди, – бросил он в трубку.

– Я вызову электрика.

– Хорошо. – Он отослал ее.

– Да, сеньор Мануэл, – сказал голос в трубке.

– Есть у тебя что-нибудь для меня?

Молчание.

– Ты слушаешь, Роберту?

– Да, сеньор Мануэл, но ведь в прошлый раз вы, кажется, не одобрили мой выбор, верно?

– Нет, прелестная девушка.

– Так я опять вам ее пришлю.

Раздался стук в дверь.

– Подожди, я занят! Это пришли кондиционер чинить… Войдите! Не вешай трубку!

Он повернулся к электрику и указал на кондиционер:

– После того как вырубают свет, он не включается.

– Это предохранитель, – сказал тот равнодушно. Слова Мануэла не произвели на него впечатления. – Когда дают свет, скачок энергии выводит предохранитель из строя.

Сменив предохранитель, он ушел.

– Роберту?

– Так я опять ее пришлю.

– А не найдется у тебя кто-нибудь в деловом костюме?

– Мужчина? – смутился Роберту.

– Женщина, идиот ты эдакий! Женщины тоже носят деловые костюмы. Хватит с меня девиц в оранжевых или лимонно-желтых мини-юбках. Я возглавляю серьезное учреждение!

– А, ну да, хорошо.

– Купи ей деловой костюм. А я оплачу его.

– Хотите, чтобы она сейчас пришла?

– Мне надо, чтобы комната охладилась.

– Так когда же?

– Минут через двадцать.

Мануэл положил трубку. И в ту же минуту раздался звонок.

– Ваш брат на проводе, – сказала секретарша. Мануэл нажал на кнопку.

– Ты в порядке? – спросил Педру.

– Да, просто занят очень. Передохнуть удается, только когда свет вырубают.

– Отцу опять хуже.

– Опухоль?

– Опухоль. Считают, что он подхватил инфекцию и рак добрался до лимфы.

– И что это значит?

– Думаю, тебе стоит вернуться.

Наступило молчание, пока Мануэл стряхивал с лица капли холодного пота.

– Неужели все так серьезно?

– Иначе я не советовал бы тебе вернуться.

– Ты же знаешь, как это сложно для меня.

– Ты полетишь в Швейцарию.

– Швейцария – тоже Европа, ты же понимаешь…

– О чем ты?

– Если даже Франко завтра помрет, мне в Испанию путь заказан.

– Ты же не нацистский военный преет…

– Не надо даже произносить такие слова! Ты знаешь, чей день рождения здесь празднуется. А мы постоянно читаем в газетах о том, что творится у тебя под боком.

– Что празднуется?

– День рождения Гитлера.

– А что у меня под боком?

– Коммунисты, вот что.

Молчание и лишь потрескивание телефонных помех из Лозанны.

– В Португалии национализировали банки, – сказал Педру.

– Вот видишь, – сказал Мануэл. – Нам крышка.

– Итак, возвращаться ты не собираешься.

– До поры до времени не хочу рисковать. Могу я поговорить с отцом?

– Он на искусственной вентиляции легких.

– Этого ты мне не говорил. Он что, сам дышать не может?

– Я не хотел волновать тебя. У него отказали легкие.

– Сколько ему осталось?

– Это может случиться каждую минуту. Доктора никаких гарантий не дают.

– Тогда попытаюсь вылететь немедленно.

Он положил трубку, и телефон тут же зазвонил опять. Мануэл закатил глаза и покачал головой.

– Дела… – сказал он сам себе.

– К вам сеньора Шуша Мендес, – сказала секретарша и, не скрывая иронии, добавила: – Говорит, по делу.

Вошла густо накрашенная мулатка в дешевом легком костюме синего цвета. В руке у нее был пластиковый портфель – дешевка под стать ей. От напора ее необъятной задницы шов на юбке слегка разошелся.

– Сеньора Мендес, – сказал он, пожимая руку девушке и прикрывая дверь перед носом секретарши, – что у вас в портфеле?

Вопрос смутил девушку, но портфель она открыла, вытащила оттуда кучу скомканных газет и протянула их ему. Он отодвинул кресло, жестом велел ей подойти и нагнуться.

34

Вторник, 16 июня 199…

Авенида-Алмиранте-Рейш, возле станции метро «Анжуш».

Лиссабон.

Я кое-как добрался до ближайшего к метро кафе. В нем были люди, но лица их казались размытыми. Я прошел в туалет и умылся. Потом попросил стакан воды и прополоскал рот. Заказал чашку чая из двух пакетиков «Липтон». Португалия теперь пьет «Липтон». Щедро сыпанув в чай сахару, сделал глоток. Потом заказал чего-нибудь покрепче, сел, обливаясь потом, тяжело дыша и отдуваясь. Бармен бросал на меня косые взгляды. Телевизор призывал всех махнуть на Мадейру.

Из глубины бара вышел кто-то и навис надо мной, загородив свет.

– Так вот, оказывается, где лечат свои раны старые сыщики! – сказал человек, усаживаясь за мой столик.

Он был мне знаком – этот крупный нос, эти старые слезящиеся глаза и черные блестящие, закрученные на концах усы.

– Со мной просто произошел несчастный случай, – сказал я. – Я чуть не попал под трамвай.

Переволновался, вот и все. Надо было где-то передохнуть.

– В таком городе, как этот, где полно трамваев, люди попадают под них еще на удивление редко.

– Не могу вспомнить ваше имя, хотя знаю, что мы знакомы.

– А вы Зе Коэлью, – сказал он. – Я тоже не сразу узнал вас. Раньше вы были с бородой. Жоан Жозе Силва… известный больше как Жожо. Припоминаете?

Я не припоминал.

– Три года назад я, как считается, вышел на пенсию, хотя, по существу, меня вышвырнули.

– Но вы не убийствами занимались?

– Нет. Полиция нравов.

– Вы, кажется, сказали, что здесь лечат свои раны старые сыщики?

– Лечили, еще три дня назад.

– А потом перестали? Что же произошло?

– Помните некоего Лоуренсу Гонсалвеша?

Опять это имя! Оно буквально преследовало меня!

– Я с ним не знаком, но слышал о нем, – сказал я.

– Он тоже… в отделе нравов служил, вместе со мной.

– Вы были с ним в паре?

– Временами, – уклончиво сказал он. – Так вот, он захаживал сюда… еще недавно.

– Я слышал, он бизнесом теперь занялся.

– Называет свою должность «секьюрити-консультант». Красиво, конечно, лучше, чем просто «частный детектив». Но занимается-то он всего-навсего тем, что выслеживает жен толстосумов.

Смотрит, не увлекаются ли они чем-нибудь похлеще, чем хождение по магазинам. Рассказать вам – так вы удивитесь.

– Правда?

– Он, во всяком случае, удивлялся… как, впрочем, и мужья этих бабенок, из-за чего ему часто и не платили обещанного.

– И почему же он перестал сюда захаживать?

Мужчина пожал плечами:

– Обычно он выпивал здесь, а летом после этого шел со мной в парк перекинуться в картишки.

– Он женат?

– Был. Жена от него обратно в Порту подалась. Не нравилось ей здесь засилье «черных». Ее послушать, так все мы «мавры». Свалила и детей с собой забрала.

Я прикончил свой чай. Собеседник действовал мне на нервы. Не знаю почему, может быть раздражали его слезящиеся глаза.

– Ну, мне пора, – сказал я. – Не хочу, чтобы и меня отправили на пенсию раньше времени.

– Так вам неинтересно, что сталось с Лоуренсу?

– Вы хотите сказать, что если он не приходит в кафе вот уже три дня, значит, он пропал?

– Обычно он каждый день сюда приходил.

– На работу к нему вы наведывались?

– А то нет! Работает он тут рядом, через дорогу. Третий этаж. Глухо.

– Может, уехал?

– Не было у него денег, чтоб уезжать.

– Позвоните мне, если он появится, – сказал я, давая ему визитку. – А если не появится, все равно позвоните в конце недели.

Ждать ответа я не стал – спешил поскорее выйти, чтобы голова перестала раскалываться от неонового света. Поднялся к Луизе. Дома ее не было. Пошел к себе в полицию. Карлуш тоже отсутствовал. Я принял аспирин. Полегчало. В дверь сунулся Абилиу Гомеш и сказал, что вид у меня ужасный. Подождав, я зашел в его комнату и открыл там лежавшую на его столе папку с делом Терезы Оливейры. И чуть ли не на первой же странице наткнулся на то, что меня интересовало: Тереза была найдена мертвой в черном «мерседесе» серии 250, дизель, регистрационный номер 1408 PR.

Я вышел, прогулялся, чтобы глотнуть воздуха. Но приятной прогулкой это нельзя было назвать: на улице было много машин, и от раскаленного асфальта несло бензиновой вонью. Я направился к пансиону «Нуну» и поднялся по старинной, чуть ли не двухсотлетней, лестнице, покрытой старым линолеумом. Жорже Рапозу был по-прежнему на месте и курил, уткнувшись в газету. Я положил руку на его конторку.

– А, инспектор, – равнодушно сказал он. – Это вы.

– Похоже, память на лица начинает к вам возвращаться.

Он подумал.

– Помню лишь тех, кто поневолезапоминается. К примеру, тех, от кого одни неприятности.

– Ну да, парней, что были здесь в пятницу днем.

– Вы меня понимаете, инспектор. – Он вздохнул, прикрыл веки.

– А следом за ними кто-нибудь вышел?

– Имеете в виду, поднялись втроем, а спускались уже вчетвером? Чтобы такое вспомнить, побольше времени требуется…

Я пристально посмотрел на него. Он выдержал взгляд не дрогнув.

– Сколько раз в год ты получал по шее, Жорже?

– За последние двадцать пять лет? Разок-другой.

– А раньше?

– Полиция есть полиция. Теперь только форма другая. Но раньше не так церемонились.

Метнувшись за конторку, я двинул его коленом в бок. Он грохнулся на ковер. Сигарета выпала у него из рук. Я поднял ее и раздавил.

– Это тебе сладкое воспоминание о прошлом, Жорже, – сказал я. – Теперь, просыпаясь утром, будешь думать: «Черт, инспектор Коэлью может прийти сегодня, так уж лучше мне вспомнить, как все это было с девушкой, которая наведалась сюда в обед в пятницу, потом вышла, а через четыре часа была убита». Получишь ты по шее или нет, будет зависеть от твоей памяти. И даже когда ты посчитаешь, что свободен, как птичка, я приду по твою душу, и мало тебе не покажется.

Я поднялся в номер и осмотрел его. Кровать была вновь придвинута к стене. Больше ничего не изменилось. Я сел на кровать, закурил, но в голове было пусто. Я глянул на себя в зеркало. Вид по-прежнему ужасный.

Жорже все еще лежал там, куда свалился. Пробормотав что-то, он взглянул на меня искоса и зажмурился.

– Давай-ка припоминай, Жорже, – сказал я и вышел.

Я позвонил Луизе. Она была дома. Я позвонил Оливии и сказал, что буду поздно. Доехал на автобусе до Салданьи, а оттуда пешком направился к Луизе. Лестница показалась мне нескончаемо длинной и крутой. Луиза усадила меня, налила стакан чая со льдом. Я рассказал ей о происшествии. Она сидела, поджав ноги и обхватив себя за щиколотки, слушала, глядела на меня во все глаза не мигая.

– А я вот какую записку получила, – сказала она, когда я закончил. – Под щетки на машине была подсунута.

Она взяла со стола бумагу и протянула мне. На листе формата A4 красным фломастером было написано: «Puta».

– Наглость какая, – довольно равнодушно заметил я и рассказал о своем разговоре с Нарсизу и о том, что он отстранил меня от дела.

– Так им известно и обо мне?

– Они видели меня входящим в твой дом, а теперь, оказывается, знают и твой автомобиль.

– Ты, кажется, сомневаешься, кто эти «они».

– Не думаю, что это с кем-нибудь согласовано, – сказал я. – Иначе меня бы вообще временно уволили. По-моему, просто кое-кому из полицейских чинов намекнули, что неким влиятельным людям не нравится тот оборот, которое приняло расследование.

– И все это из-за Катарины?

– В сексе она не новичок. Очень многие мужчины мечтают трахнуть молоденькую. Одни действуют уговорами, другие предлагают деньги, но есть и такие, которые просто насилуют. Перспектива предстать перед судом по такому обвинению, возможно, и толкнула кого-то на убийство.

В этом деле замешаны большие люди. Ее отец хорошо знаком с министром внутренних дел. Когда Катарину убили, он выпивал с министром, а когда Тереза Оливейра покончила с собой, он с ним ужинал.

– Тереза Оливейра покончила жизнь самоубийством?

– В воскресенье вечером.

Известие взволновало ее, и, встав, она заходила по комнате. Я продолжал пить чай. Разговор с Луизой ничего не прояснил. Кто оказывает давление на полицию? Кто инициатор моих неприятностей? Сам Нарсизу или он лишь исполнитель? Луиза поцеловала меня. Целоваться с ней было приятно. Потом она села обратно в кресло.

– Но у меня есть и хорошая новость.

– Ты закончила свою диссертацию?

– Ну, не до такой степени хорошая, – сказала она. – Отец разрешил мне начать выпускать журнал, против чего возражал последние два месяца.

– Ты же собиралась издавать книги…

– Я и собираюсь, но журнал сделает меня заметной в издательском бизнесе, что поможет мне и с выпуском книг. Новый журнал всегда привлекает внимание, и я этим воспользуюсь.

– Но как же?..

– Для начала мне требуется какой-то сенсационный материал. Это сразу выведет мой журнал на первый план.

– А отец твой в этом вопросе не может тебе помочь?

– Он говорит, что его помощью будет хорошая реклама, но остальное он предоставляет мне.

– Тебе требуется добрый старый скандал на сексуальной почве. Кто-нибудь, обнаруженный со спущенными штанами.

– Нет, Зе, никаких фривольностей. Это же будет серьезный журнал для деловых людей, а не бульварный листок для парикмахеров.

– Этого ты не говорила. А если б я знал…

– Что?

– Предложил бы тебе какого-нибудь бизнесмена со спущенными штанами.

– Я же тебе говорю, никаких спущенных штанов!

– Тогда у тебя могут возникнуть проблемы с распространением. Насколько я знаю, публику в наши дни интересует только это.

– Ты огорчаешь меня.

– Так выпьем за фривольность.

Было почти девять вечера и еще светло; дни удлинялись, однако я чувствовал, что время меня поджимает. Завыла сирена, люди шарахнулись к стенам домов, и спустя несколько секунд по улице промчались две пожарные машины.

Я топтался на углу, думая, не выпить ли пивка с Антониу Боррегу. Для ужина с Луизой я слишком устал. Первым делом мне следовало принять душ. Войдя в дом, я сразу понял, что там кто-то есть. Кошка сидела на стуле в полумраке кухни поджав хвост. Увидев меня, она прищурила свои желтые глазищи.

Я поднялся по лестнице и на площадке услышал какой-то очень тихий, сдавленный стон. Свет не горел. От комнаты Оливии меня отделяла лишь ковровая дорожка. Я распахнул дверь и увидел вытаращенные глаза Оливиии и рот, приоткрытый в ужасе. Я потряс головой и попятился, но видение не исчезало. Оливия лежала на спине, и ее голые ноги обвивали торс Карлуша. Ее щиколотки были скрещены на его ягодицах. Склонившись к ней, голый, на вытянутых руках, он резко обернулся. Я грохнул дверью и, пошатываясь, отступил, как будто мне дали пощечину.

От злости даже заломило в висках. Я решил войти к ним, но вдруг услышал, как кто-то барабанит во входную дверь. Пока я раздумывал, настойчивый стук снизу не прекращался. По странной ассоциации я подумал: уж не пожарные ли?

Я сбежал по лестнице, рванул входную дверь. Стоявшего в дверях я знал, но с ним было еще шесть человек и полицейский фургон сзади.

– Инасиу? – произнес я в совершенном замешательстве, протягивая руку.

– Простите, инспектор, – сказал он, не подавая мне руки, – но я по службе.

– Отряд по борьбе с наркотиками? Здесь? – сказал я, прислушиваясь к движению наверху.

– Да, именно, – сказал он. – Я все еще в отряде по борьбе с наркотиками.

– Но ты только что сказал, что ты по службе. Я не понима…

– Мы прибыли, чтобы произвести у вас в доме обыск, – сказал он, протягивая мне ордер, который я не стал читать. – Вы знакомы с местным рыбаком по имени Фауштинью Триндаде?

– Я знаю Фауштинью, – подтвердил я, все-таки проглядывая ордер. – Он был…

– Он известный поставщик наркотиков. И его видели входящим в этот дом. И видели, как вы вышли с ним и направились к лодочной станции.

– Обыщи дом, Инасиу. И не спеши, – сказал я.

Войдя, Инасиу отдал распоряжения помощникам. Двое из них вернулись в фургон и притащили оттуда коробки с необходимыми инструментами. Оливия и Карлуш, уже спускавшиеся вниз, столкнулись с ними на лестнице. Инасиу усадил нас в кухне. Мы втроем сидели за столом под присмотром аженте,в то время как остальные рыскали по дому. Оливия переглянулась со мной.

– Кто эти люди? – спросила она по-английски.

– Отряд по борьбе с наркотиками. Обыскивают дом. Если у тебя в комнате что-то есть, лучше скажи мне сейчас.

– Ничего у меня нет.

– Ты уверена?

– Я-тоуверена.

И тут я вспомнил. Желудок устремился куда-то вниз. Пакетик марихуаны на чердаке!

Вид у Карлуша был пришибленный, точь-в-точь собака, сожравшая хозяйское мясо. Сверху раздавался громкий треск. Я спросил аженте, что там происходит.

– Половицы отдирают, наверно, – отвечал он. – Освободите карманы, выложите все, что там находится, на стол.

Мы освободили карманы. У Карлуша в карманах, как я заметил, находилось лишь четыре тысячи эскудо, мелочь, четыре презерватива, авторучка, удостоверение личности и служебное удостоверение.

– Не знал, что вы коп, – сказал аженте, разглядывая служебное удостоверение Карлуша. – Вы бойфренд девушки?

Никто ему не ответил. Аженте пожал плечами. Потом взял в руки документ Оливии.

– А может, и нет, – сказал он, сравнив даты рождения ее и Карлуша.

Они пробыли в доме сорок минут. Ничего не нашли. Инасиу извинился и на этот раз, прощаясь, пожал мою мокрую от пота руку. Они выкатились из коридора. Я глядел в освещенную кухню. Оливия и Карлуш стояли рядом. Я упер палец в Карлуша.

– Можешь идти! – сказал я. – Пошевеливайся! Живо! Пошел вон отсюда!

Обойдя меня, он скользнул в дверь. Что сказать дочери, моей крошке, я не знал. Я медленно поднялся на чердак. Зажег лампу, сел за стол, отпер ящик. Пакетика с марихуаной не было. Не было и бумаги. Я вынул из ящика фотографию жены, лежавшую изображением вверх – не так, как я ее оставил, – и запер ящик. Поставил фотографию на стол. Я чувствовал себя обманутым, преданным, измазанным в грязи. Я был убит, мой мир уничтожен.

Через полчаса появилась Оливия: в темном стекле возникло ее отражение.

– Твой пакетик с марихуаной во дворе в бугенвиллее, – сказала она. – И бумага там тоже.

– Ты бывала здесь раньше, – сказал я устало, без всякой злости.

– После занятий… только для того, чтобы увидеть маму, – сказала она. – Но я не говорю с ней, как это делаешь ты.

– Считаешь, что год – срок долгий, но это вовсе не так, – сказал я.

– Позавчера я сидела здесь и думала, как бы все было, если бы она вернулась… и хочу ли я, чтобы она вернулась.

– Разве ты этого не хочешь?

– То и дело ловлю себя на мысли: «Маме это покажется интересным. Не забыть рассказать ей об этом». А потом приходишь домой, а ее нет и никогда не будет. Никогда. И вот тогда начийаешь скучать по ней и хотеть, чтобы она вернулась и чтобы все было как прежде. Этот год без нее все изменил.

Я усиленно кивал, как это делают пьяные. Потом закурил. Оливия забрала у меня сигарету. Я закурил другую и стал вертеть в руках мою пепельницу-раковину.

– Утрата – это как рана от осколка, – сказал я, – когда кусочек металла застревает в таком месте, куда хирурги не могут добраться. И они оставляют в тебе этот кусочек. Поначалу это настолько больно, что кажется, не выдержишь. А потом кусочек обрастает мясом и боль слабеет. Болит, но уже не так сильно. Но иногда, когда ты этого не ждешь, боль просыпается с новой силой, как бы говоря тебе: «Я здесь и буду здесь всегда». Боль срастается с тобой, становясь частью тебя.

Оливия поцеловала меня в макушку. Я обнял ее и сунул фотографию обратно в ящик.

– Я встретил одну женщину, – сказал я.

– Знаю.

– Знаешь?

– Вся эта суета с телефоном в воскресенье. А когда ты вернулся, ты пах по-другому… и… может быть, тебе самому это незаметно, но ты повеселел.

– Я очень неуверенно себя чувствую… знакомиться с кем-то, ходить на свидания…

– А какая она?

– Пока что не могу сказать. Все произошло так быстро… На маму она не похожа, но в чем-то сходство есть. Она хороший человек, надежный. Из тех, кому можно доверять.

Она погладила меня по голове.

– Как Карлуш, – сказала она.

Соглашаться не хотелось, но и возражать я не стал.

– Я зол на него. Зол. Другого слова не подберу. Если бы не приход Инасиу…

– Но почему?

– Он знал, что делает. Понимал, что ты беззащитна. Что он на десять лет старше тебя. Что это беззаконие. Но он знакомится с тобой в воскресенье утром, а во вторник вечером вы уже барахтаетесь в постели… Он совратил тебя…

– Вовсе он не понимал, что делает! Я рассказывала ему о маме! А насчет десяти лет разницы – подумаешь! И закон твой глуп! И вообще, мама говорила мне, что вы с ней очутились в постели после недельного знакомства. Я знала, что хочу этого, хочу его, как никого другого в жизни! Поэтому все так и произошло. Он меня не соблазнял и не совращал… просто… просто в нем есть что-то, чего нет у этих пижонов в классе.

– Что? Что такое в нем есть, чего нет?.. – Я осекся, чуть было не сказав «чего нет во мне».

– Это-то, папа, самое главное и есть, – сказала она, ероша мне волосы.

– Что же это? Ты говоришь загадками.

– Не знаю… Но мне хочется это узнать. Существует же родство душ, правда?