Текст книги "Смерть в Лиссабоне"

Автор книги: Роберт Чарльз Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

30

Понедельник, 15 июня 199… Авенида-Дуке-де-Авила.

Салданья, Лиссабон.

К семи утра я стоял возле лицея Д. Диниша, вдыхая прохладу раннего утра. Проснулся я в пять с намерением устроить себе выходной и думал о том, какую бы книгу почитать, какой пляж предпочесть и где бы пообедать. Но фотографии Катарины Оливейры в кармане моментально вернули меня к реальности. Я решил побродить возле школы, порасспрашивать людей на близлежащих улицах и проверить, есть ли хоть частица правды в рассказанной Джейми Галлахером истории насчет подхватившей девушку машины.

Сидя за чашечкой кофе в кондитерской напротив здания школы, я раздумывал, повезет ли мне. После выходных я вправе был считать себя везунчиком, но мои надежды моментально развеяла первая осечка: служащим кондитерской Катарина оказалась незнакома. Я перешел в кафе «Белла Италия», бармен которого видел ее, когда она пила кофе после пребывания в пансионе «Нуну». За стойкой стоял не тот бармен, что был в субботу, однако он указал мне на старушку, сидевшую возле окна.

– Вот она тут постоянный посетитель. С утра и до вечера торчит. Все, что происходит на улице, примечает.

Я поговорил со старушкой. Кожа у нее была как пергамент, на руках красовались белые перчатки с пуговкой. Взглянув на фотографию, старушка кивнула. Да, она видела эту девушку с мужчиной, по ее описанию похожим на Джейми Галлахера.

– Они казались расстроенными, – сказала старушка, возвращая мне фотографию.

В пятидесяти метрах от «Белла Италия» на перекрестке был светофор, возле которого, по словам Галлахера, Катарина села в машину. Перекресток окружали многоквартирные дома и административные здания. Это был деловой район. Ближе к вечеру здесь, по-видимому, толпится масса людей, спешащих с работы. Я подошел к автобусной остановке. К восьми часам народ начал прибывать. Если Галлахер ударил девушку, наверняка здесь найдется кто-нибудь, кто это вспомнит.

Спокойно ходить вообще не в характере португальцев, даже когда они отправляются на семейный обед, но когда они спрыгивают с автобуса, спеша на работу, то превращаются в стадо диких слонов. Однако в этот день мне повезло: попалась двадцатипятилетняя женщина, работающая в международной компьютерной фирме на улице Пятого Октября. Она видела, как мужчина, ударив девушку, пошел по Дуке-де-Авила. Потом на светофоре остановились три машины. Первая была маленькая серебристая, вторая – большая темная, третья – белая. Водителя второй машины она не разглядела сквозь тонированные окна, видела только, что человек за рулем перегнулся через сиденье и крикнул что-то в окошко. Девушка сошла с тротуара и, быстро поговорив с водителем, села на пассажирское место. Машина двинулась в сторону музея Гульбенкяна и Центра современного искусства.

– Вы обратили внимание на марку машины?

– Я смотрела главным образом на девушку, – сказала она. – Видела, как мужчина дал ей пощечину. Если бы он погнался за девушкой, мне пришлось бы вмешаться, но он наткнулся на заднюю машину, и сработала сигнализация.

– Машина, в которую она села, выглядела дорогой?

– Новой. С темными стеклами… А больше про нее ничего сказать не могу. Можете поговорить с моим сослуживцем, который был со мной и тоже это видел. Мужчины, знаете ли, лучше разбираются в машинах.

Сослуживец машину вспомнил. Он уверенно сказал, что это был черный «мерседес».

– Если я пришлю вам каталог «мерседесов», сможете назвать мне серию и номер модели?

В ответ он лишь пожал плечами.

Я записал их телефоны и отправился в отделение. По пути сделал небольшой крюк, чтобы пройти по Руа-Актор-Таборда и взглянуть на окно Луизы. Я знал, что ее там не было, но хотелось вновь ощутить себя молодым и глупо влюбленным.

На службе я завернул в отдел кадров, чтобы попробовать разыскать того частного сыщика, который расспрашивал о Катарине в пансионе «Нуну». Я спросил одного из старых работников, не знает ли он каких-либо вышедших на пенсию полисменов, занявшихся потом частным сыском. Он назвал мне целых шесть таких.

– Описать кого-нибудь из них можете?

– Почти всех. Если и не видел их лично, то видел фотографии.

– Маленький, коренастый, седоватый, глаза карие, никогда не снимает черную шляпу с полями.

– Лоуренсу Гонсалвеш. Он лысый и с красным родимым пятном на затылке, поэтому и ходит постоянно в шляпе.

– У вас есть его телефон?

Он дал мне его полное имя и фамилию и посоветовал поискать в телефонном справочнике.

Я поднялся к себе в кабинет. Карлуш получил ордер на обыск гаража. Я послал его разыскать каталог «мерседесов», а сам велел привести Джейми Галлахера. Пока суд да дело, позвонил Лоуренсу Гонсалвешу по его домашнему телефону в Бенфике. Никто не ответил.

У Джейми Галлахера я попытался выудить подробности насчет машины. Поначалу он был в скверном настроении, но потом, приободрившись, преисполнился желания сотрудничать. Когда я понял, что он начинает фантазировать, я отослал его обратно в камеру.

Просидев полтора часа за столом, я составил шестистраничный рапорт о ходе расследования. Прибывший Карлуш сообщил мне, что определена серия машины – С. Я быстро закончил рапорт, написал заключение и отослал все это Нарсизу. Попробовал опять дозвониться Гонсалвешу. По-прежнему никто не отзывался. Наверно, имело смысл отыскать его рабочий телефон, но сейчас было не до этого.

В одиннадцать тридцать я уже сидел напротив Нарсизу, глядя, как он курит и внимательно читает мой рапорт. Потом он подошел к окну. Этот невысокий сорокалетний мужчина так заботился о своей внешности, словно в любую минуту ожидал приглашения выступить по телевидению. Даже в самый жаркий день рубашка его оставалась свежей, а брюки отутюженными. Никто в отделении не мог сравниться с ним в решительности и хладнокровии.

– Ну, как вы ладите с аженте Пинту? – спросил он, коснувшись темы, о которой я уже и думать забыл.

– С аженте Пинту все в порядке, из него выйдет отличный детектив.

– Будьте так любезны ответить на вопрос, инспектор.

– Я знаю, что многим он не по душе.

– А вам?

– Никаких трений у нас не возникает.

– А я вот слышал, что в субботу в баре между вами произошла драка, в которой вы повредили руку.

– А что, это не первая его драка?

– Просто я удивлен, что вы утверждаете, будто ладите с ним.

– У него трудный характер, но мне это не слишком мешает.

Красивое, гладко выбритое лицо Нарсизу повернулось ко мне. Он, как всегда, был сдержан и холоден.

– Единственное, что вызывает сомнения в вашем рапорте, – это утверждение сеньоры Оливейры о якобы имевших место развратных действиях ее мужа в отношении несовершеннолетней дочери.

– Полагаю, что формальной жалобы от нее не поступило.

– Нет, не поступило. Вчера она умерла.

Меня пробрало холодом.

– Вы сказали об этом как о естественной смерти.

Он покачал головой.

– Передозировка, – сказал он. – Ее обнаружили в машине, в трехстах метрах от дома ее подруги, где она провела ночь.

– Предусмотрительная женщина, – сказал я, чувствуя свою вину.

– Сейчас мы расследуем это дело.

– Кто этим занимается?

– Инспектор Абилиу Гомеш.

– Попросите его представить рассказ доктора Акилину Диаш Оливейры о каждой минуте его субботнего вечера.

– Что возвращает вас к вашему рапорту.

– К ее утверждению, хотите вы сказать?

– Утверждению, сделанному в неформальной обстановке. К тому же неуравновешенной особой, известной своей зависимостью от барбитуратов.

– Не давала ли какие-либо показания служанка?

– Мне об этом неизвестно.

– Вы не считаете, что это следует включить в рапорт, не так ли?

– Для одного дня работы вы хорошо продвинулись, инспектор. Теперь посмотрим, что нам даст гараж Валентина Алмейды. Днем я жду от вас результатов обыска и беседы с ним.

Я взял с собой Карлуша, и мы на машине направились в Одивелаш. На Кампу-Гранде полчаса стояли в пробке. Я сообщил ему о Терезе Оливейре, после чего на несколько минут наступило молчание. Слышались только безнадежные автомобильные гудки и громкая музыка техно, доносившаяся из затемненных окон соседней машины.

– Вы правильно сказали об Оливии, – проронил он, когда мы двинулись.

– Разве мы о дочери моей сейчас говорили?

– Она не такая, как другие.

– Наполовину португалка, на три четверти англичанка, – сказал я. – О чем она говорила с тобой?

– О каком-то пареньке из ее школы, у которого есть собственный «рейнджровер».

– Вряд ли «рейнджровером» можно произвести на нее впечатление.

– Он и не произвел. В том-то и дело. Она не такая, как другие. Спросила, к чему, по моему мнению, может стремиться семнадцатилетний парень, у которого в его возрасте уже есть «рейнджровер».

– И что ты ей ответил?

– Ответил, что, имея «рейнджровер», он может стремиться к чему-то большему, чем просто материальное благополучие.

– Она согласилась с таким ответом?

– Нет, – сказал он. – Она утверждает, что «рейнджровером» он уже непоправимо испорчен. Мы поспорили. Это было увлекательно.

– Спорить – это ее конек, – сказал я, покосившись на Карлуша, который упорно прятал от меня глаза. – Идеи… В девчонках, ее ровесницах, ей не хватает именно этого. Ну и как бы ты ее охарактеризовал?

Он насторожился.

Пробка двинулась с места. Музыка за окнами соседней машины смолкла. Мысли Карлуша переключились на другое.

– Вы долго пробыли там, – заметил он.

– О чем это ты?

– О Нарсизу. Вы только это и обсуждали… самоубийство сеньоры Оливейры?

– И то, что она утверждала относительно мужа.

– А вообще о том, как идет расследование, говорили? – после некоторого колебания спросил он.

– Он интересовался, как мы с тобой ладим.

Карлуш напрягся.

– Наверное, ему стало известно о драке.

– Судя по всему, она у тебя не первая.

– Я подрался с Фернандешем из полиции нравов.

– Я не знаю Фернандеша, – сказал я. – А в чем было дело?

– Свинья он, этот Фернандеш, – сказал Карлуш, глядя в ветровое стекло. – Якшался с сутенерами и проститутками. И меня хотел втянуть в эту компанию. Я отказался. Тогда он спросил, уж не мальчиков ли я предпочитаю. И я ему врезал.

– Надо было постараться сдержаться.

– А я не только не сдержался, но так двинул его в живот, что он минут пятнадцать на ноги подняться не мог. На следующий же день меня от него и перевели.

– Я рад, что у нас дело не зашло так далеко.

– Не должен я был поднимать на вас руку. Вы имели полное право рассердиться на меня. Когда я рассказал отцу о том, что сказал вам, он сам чуть не прибил меня.

– Судя по всему, он человек правильный.

– Он стойкий и гордый алентежанец, все еще любящий отведать на Рождество поросячьи ушки и хвостик.

– Вареные?

– Нет, жаренные на вертеле.

– Да уж, правильный человек.

К гаражам мы подъехали в обеденное время. Они были заперты, открыта была только мастерская. Через маленькую дверцу мы проникли внутрь, где стояла страшная вонь. Свет не горел. Мы достали фонарики, протиснувшись мимо стоявшей стремянки. Карлуш нырнул за какую-то черную занавеску. Я поднялся на стремянку. Карлуш боролся с тошнотой, потому что запах был нестерпимым. Я влез на настил под самой крышей. Электрического щитка я по-прежнему не мог обнаружить, зато увидел вокруг дорогое компьютерное оборудование, видеокамеру и телевизор. Вдоль стены разместились пластиковые головы с надетыми на них париками; глаза голов были выжжены вдавленными окурками.

– Pогrа! [32]32
  Черт возьми! (португ.)


[Закрыть]– сказал Карлуш.

– Ты про что?

– Про вонь. Я понял, откуда она. Тут внизу дохлые цыплята.

– Цыплята?

– Ну да, именно… и еще змея.

– Терпеть не могу змей. Она хотя бы в клетке?

– Думаете, я так спокойно сообщил бы вам о ней, будь она на свободе?

Я спустился к нему и очутился как бы на сцене. В глубине этой сцены находилось семь пар стилетов, три прорезиненных плаща, кровать, сундук, мопед, пустая канистра и набор рабочих инструментов.

– Видите, чего из инструментов не хватает? – спросил Карлуш.

Судя по всему, отсутствовал тяжелый молоток.

– Давай-ка все-таки поищем, где включается свет.

– Там, над мопедом, есть щиток.

– Включи, и полюбуемся, чего он тут наворотил.

Карлуш вспрыгнул на сундук, открыл дверцу щитка, потянул рубильник. Раздался громкий треск, и наверху зажглись четыре мощных прожектора.

– Черт! – вскрикнул Карлуш. – Это же… Бежим! Быстро!

Прожекторы в студии внезапно погасли, погрузив все во мрак; вокруг щитка вспыхнули желтые языки пламени. Карлуш с грохотом перелетел через мопед, я наткнулся на перегородку, больно ударившись о нее плечом, и стянул вниз занавеску. Карлуш уже был за моей спиной, когда я услыхал хлопок – это вспыхнула канистра с бензином. Мы вывалились наружу, сопровождаемые пламенем и дымом. Я влез в машину и быстро отогнал ее от гаражей. Карлуш вызвал пожарных. Прислонившись к капоту машины, стоявшей теперь у противоположного ряда гаражей, я глядел, как полыхает «секция 7 Д». Карлуш еще не пришел в себя – он метался возле машины, взмокший и злой как черт.

– Он установил растяжку!

– Ты уверен?

– Нет, не уверен. У меня не было времени разобраться в этой чертовой проводке!

– Calma pã, calma… [33]33
  Успокойся же, успокойся (португ.).


[Закрыть]

– Но вы же видели, что произошло!

– Надеюсь, ты мне объяснишь.

– Я врубил свет, и тут все зашипело, посыпались искры… Там, должно быть, был бензин, запах был бензиновый.

– От чего? От мопеда или от растяжки?

– Вот поедем и спросим его, тогда и узнаем!

В три часа мы уже сидели в комнате для допросов с Валентином, наигрывавшим на гитаре. Глаза парня были закрыты: он имитировал экстаз. Я вставил новую кассету в магнитофон и попросил Валентина назвать свое полное имя, фамилию и адрес. Он сообщил все это, не прерывая своих музыкальных упражнений.

– Ты любишь фильмы? – спросил я.

– Кино?

– Или ты предпочитаешь видео?

– Я люблю кино.

– Но в твоей студии никакой киноаппаратуры я не обнаружил, только видео. Снимать видео, конечно, дешевле. Но тут есть одна загвоздка: надо хорошо освещать площадку, иначе пропадает весь эффект. Кино в этом плане – штука более совершенная.

– Но это дорого.

– Есть и другие сложности, не так ли?

Валентин перестал перебирать струны и принялся барабанить пальцами по столу.

– Какие сложности?

– Монтаж, печать. Печать должна быть качественной. Потом перевод фильма на видеопленку и изготовление копий.

– Ну, как я и сказал, это дорого, – кивнул он.

– И к тому же невозможно соблюдать конфиденциальность.

– Верно.

– Однако и для видео требуются большие затраты. На сколько это потянет? Миллионов на тридцать?

– Вы не очень-то разбираетесь в компьютерном оборудовании, инспектор, правда?

– Ну так просвети меня.

– Печатное устройство обошлось мне в миллион эскудо, – сказал он. – Недорого, верно?

– Немало пришлось бы попотеть в «Макдоналдсе», чтобы скопить такую сумму.

– Если больше взять денег неоткуда.

– А откуда взял их ты?

– Как и все нормальные люди – в банке.

– И они с готовностью предоставили кредит студенту?

– Я ведь не полицейский, инспектор Коэлью, и не присягал говорить правду о том, кто я и что я. Банки заинтересованы в кредитах и охотно их предоставляют. А с тех пор как мы вошли в зону евро, проценты снизклись. Свой долг я выплачу. А остальное их не касается.

– Сколько фильмов ты снял с Катариной?

Молчание.

– Не заставляй нас просматривать всю твою коллекцию.

– Вам она не понравится.

– Откуда ты знаешь?

– Мне кажется, в вас нет артистической жилки.

– Сколько фильмов с ней снял?

– Три. Немых. И это не порнография. Простите, аженте Пинту, если разочаровываю вас.

– Так по-твоему, это искусство – фильмы с цыплятами, змеей, прорезиненными плащами?

– Ознакомьтесь. Мне будет интересно узнать ваше мнение.

– А в тех трех фильмах что было?

– Ее лицо… Просто ее лицо, обращенное к камере.

– Звучит интригующе.

– У нее был очень необычный взгляд.

– Чем же?

– Тем, что она смотрела вот так, – сказал Валентин и поглядел на меня в упор.

– О чем же говорил тебе этот взгляд?

– По-моему, мы от допроса перешли к сеансу психотерапии.

Карлуш вспыхнул.

– Да я тебя упрячу за убийство, щенок вонючий! – рявкнул он.

– Для этого вам придется немало потрудиться, аженте Пинту, потому что я ее не убивал!

– Где молоток?

– Молоток?

– Из набора рабочих инструментов. Его нет на месте.

– Ну, где-нибудь там, в гараже. Поищите получше.

Валентин молча барабанил по столу.

– Где ты был в пятницу вечером? – спросил Карлуш.

– Я уже говорил.

– Скажи еще раз.

– Я пошел в Национальную библиотеку. Просидел там до самого закрытия в семь тридцать. Пойдите и проверьте это у дежурной библиотекарши. Мы еще поругались с ней, потому что она не разрешала мне пользоваться компьютером после семи.

– Тебе знаком кто-нибудь, у кого есть черный «мерседес» серии С?

Валентин хмуро усмехнулся:

– На такие знакомства моего банковского кредита не хватит.

– Каким образом выплачиваешь ссуду?

– Работаю. Продаю мои видео. Зарабатываю, одним словом.

– Порнографией?

– Вот говорил же я, что в вас совсем нет артистической жилки. Возможно, это из-за вашей работы. Скучная она, должно быть.

Я заметил, что Карлуш уже сжимает кулаки.

– На вашем месте я бы выключил магнитофон, инспектор Коэлью. Аженте Пинту, судя по всему, готовится применить более традиционные методы допроса.

Допрос я завершил через нескольких минут, и мы с Карлушем направились на Дуке-де-Авила.

– Без него тут не обошлось, – сказал Карлуш, все еще не остывший после допроса. – Наверняка не обошлось! Я это чувствую! Надо было спросить его, подключил ли он растяжку к щитку, и посмотреть, как вытянется у него физиономия.

– По-моему, он и без этого достаточно поиздевался над нами. А все, что нас интересует в этой истории с гаражом, мы узнаем от пожарных.

К четырем двадцати пяти мы уже опрашивали людей, толкавшихся в очередях на автобусы по обе стороны Дуке-де-Авила, показывая им фотографию Катарины. Такой метод – лучший способ предотвращать преступления, – показать потенциальному преступнику, что всегда найдется кто-то, кто тебя видит. Четверо, как оказалось, видели Катарину садящейся в черный «мерседес». Один из них описывал эту сцену с таким смаком и подробностями, словно это был эпизод особо полюбившегося ему кинофильма. Машина, стоявшая перед «мерседесом», был «фиат-пунто» стального цвета. Черный «мерседес» был серии С 200 с буквами NT на регистрационном номере. Задняя машина, которую задел Джейми Галлахер, была белым «Рено-12» с ржавым задним крылом.

После этого я поблагодарил его, сказав, что он рассказал более чем достаточно, и записал его фамилию. Я отослал Карлуша обратно в полицию, поручив передать полученные сведения в дорожную полицию. Заодно попросил узнать место работы Лоуренсу Гонсалвеша и его рабочий телефон. Сам же сделал то, к чему стремился весь этот день, – отправился на Руа-Актор-Таборда.

31

24 апреля 1974 года, Руа-ду-Оуру, Лиссабон.

Жоакин Абрантеш стоял в темноте перед открытым окном. Время было позднее, около полуночи. Его жена Пика лежала в шезлонге, крутя диск радиоприемника – она пыталась разогнать скуку, при этом не слишком раздражая мужа. Она уже как-то чуть было не лишилась приемника, когда Абрантеш хотел выбросить его в окно, из-за того что она слушала на полной громкости «Роллинг Стоунз».

– Выключи сейчас же! – закричал он. – Когда слышишь такую музыку, кажется, что наступил конец света!

– Почему мы киснем здесь? – досадливо спросила она. – Почему бы не отправиться отдохнуть в Лапу? Ты всегда так нервничаешь из-за работы…

– Я беспокоюсь, – сказал он, но в чем дело, объяснять не стал.

Она нашла местную радиостанцию, называвшуюся «Радио Ренасшенса» и узнала голос Жозе Вашконселуша, с которым встречалась несколько раз, когда еще работала. Абрантеш опять недовольно заворчал. Он вообще не любил музыки. Она действовала ему на нервы. Он закурил.

– А теперь, – сказал тихий радиоголос, – Зека Афонсу споет Grãndola, vila morena. [34]34
  «Грандола, мавританский городок» (португ.).


[Закрыть]

– Не понимаю, о чем тебе беспокоиться.

– Я беспокоюсь, – сказал Абрантеш, раздавив окурок в пепельнице и взяв другую сигарету, – потому что что-то происходит.

– Разве что-то происходит? Да ничего у нас не происходит! Никогда и ничего!

– Мануэл предупредил меня, что что-то назревает.

– Да что он знает, этот Мануэл! – воскликнула Пика, недолюбливавшая Мануэла.

– Он инспектор МПЗГ. Кто же тогда знает, если не он? Я позвоню ему.

– Но сейчас первый час, Жоакин.

– Выключи радио, – распорядился Абрантеш, услышав пение. – Этот Зека Афонсу – коммунист!

Пока он набирал номер Мануэла, Пика приглушила звук.

– Он коммунист, – сказал Абрантеш, глядя в потолок, – и я не потерплю его в доме. Выключи немедленно!

Он ждал ответа. В трубке раздавались гудки. Пика выключила радио.

– Он спит, и я тоже иду спать, – сказала она.

Абрантеш промолчал. С трубкой в руках он подошел к окну. Дав отбой, набрал другой номер, но соединения не было.

В машине, стоявшей возле парка Эдуарду VII в центре Лиссабона, сидели четверо – майор, два капитана и лейтенант. Сидевший на переднем сиденье капитан держал на коленях радиоприемник, с которого все четверо не спускали глаз, хотя и не слушали. Майор откинулся в кресле, ловя свет уличного фонаря, чтобы взглянуть на часы. Лейтенант нервно зевнул.

– А теперь, – произнес тихий голос Жозе Вашконселуша, – Зека Афонсу споет Grãndola, vila morena.

На секунду четверо мужчин в машине затаили дыхание. Зека Афонсу запел. Капитан повернулся к майору.

– Началось, – сказал он, и майор кивнул.

Они проехали два квартала и припарковались у четырехэтажного здания. Все четверо вылезли из машины, достали из карманов пистолеты и прошли в здание с табличкой на двери: «Радиоклуб «Португалия»».

Мануэл Абрантеш клевал носом, сидя за рулем «Пежо-504». Правое переднее колесо угодило в выбоину, и он, очнувшись, увидел, что машина скачет по траве. Он крутанул руль влево, выехал обратно на дорогу. Остановился, отдуваясь, пока не утих страх. Опустив стекло, он вдохнул холодный воздух. Ощупав сиденье рядом, нашел портфель. Раскрыл его и вытащил папку – свое личное дело, забранное из канцелярии МПЗГ на Руа-Антониу-Мария-Кардозу, и опять сунул его в портфель. Все в порядке. То, что ему только что показалось, было только кошмарным сном. Он расслабил ремень на животе и громко пукнул. Потом завел двигатель и продолжил путь, на этот раз медленнее.

Вдали на шоссе показался дорожный знак. До Мадрида оставалось 120 километров.

В это же время восемнадцатилетний Зе Коэлью пил дешевый багасу в обложенном кафелем подвальчике в Байру-Алту в компании трех школьных приятелей, когда к ним, громыхая по ступенькам, поспешно спустился из своей квартиры наверху хозяин заведения.

– Что-то происходит! – запыхавшись, взволнованно заговорил он. – Я радио слушал… и какие-то военные вклинились в передачу. А сейчас там только музыка.

– Если вам хочется закрыть заведение и отправиться спать, – сказал Зе, – то незачем выдумывать переворот.

– Я серьезно!

Семеро людей в баре несколько секунд вглядывались в лицо хозяина, пока не уверились, что он на самом деле говорит серьезно. Они дружно, как один, встали, вышли на улицу и побежали по мощенному булыжником проулку к площади.

Бежали не только они. На Праса-де-Луиш-де-Камоэш собирался народ, у памятника в центре площади слышались слова «переворот» и «революция». Спустя четверть часа волнение толпы достигло предела, и раздался призыв идти на Главное управление МПЗГ. Выйдя на эту улицу, люди сошлись с другой толпой, направлявшейся туда же с Руа-Витор-Кордон. Входная арка и фасад здания были погружены во тьму, все двери заперты, но слабое мерцание в окнах говорило о том, что где-то горит свет. Люди принялись барабанить в двери, нестройно выкрикивая что-то, вздымая в воздух сжатые кулаки. Слышалось слово «Революция!», а самые рьяные кричали: «Казнить их!»

Окна верхнего этажа раскрылись, и оттуда свесились темные силуэты. Воздух разорвали четыре выстрела. Толпа шарахнулась и рассыпалась – с воплями люди бросились прочь. Вслед им неслись новые выстрелы. Толпа подхватила Зе и понесла куда-то вверх по улице. Потом он упал и оказался в мешанине человеческих ног. Кое-как выкарабкавшись на мостовую, он побежал вдоль фасада. Неподалеку услышал чей-то хрип. Пригнувшись, он вернулся на несколько шагов назад, ухватил за воротник пальто хрипевшего мужчину и, взвалив его на себя, потащил по улице. Выбравшись на безопасное место, он наклонился к мужчине. Пальцы его нащупали что-то скользкое и теплое: мужчина был ранен в шею.

Спал Жоакин Абрантеш плохо и проснулся в шесть часов с тяжелой головой и в отвратительном настроении, как если б перепил накануне. Он попытался позвонить сыновьям, но связи по-прежнему не было. Открыв окно, он выглянул на улицу. Что-то было не так. Улица не должна была быть такой пустой. Он принюхался. И пахло как-то по-другому, будто весной после долгой зимней спячки. А ведь весна давно уже в разгаре. Со стороны подъемника на Шиаду выбежал какой-то юноша. Вытаращив глаза и вздымая в воздух кулак, он выкрикнул в пустоту: «Кончено!»– и побежал по направлению к Росиу.

Послышался вой сирен, приглушенный гул голосов, пение. Абрантеш дальше высунулся из окна. Он не ошибся. Люди на улице пели.

«Плохо дело», – сказал он себе под нос и направился к телефону.

– Что плохо? – спросила Пика, возникшая в дверях спальни в красном шелковом халате.

– Не знаю что, но, по-моему, плохо. На улице поют.

– Поют? – переспросила Пика, заинтересованная и в то же время довольная тем, что что-то наконец происходит. – Ну и ладно. Даже если произошел переворот…

–  Переворот! – рявкнул Абрантеш. – Ты что, не понимаешь? Переворот! Это революция! Пришли коммунисты!

– Ну и что такого? Чего ты так разволновался? Половина твоих денег в Цюрихе. Другая – в Сан-Паулу. Даже золото вывезено из страны.

– Не смей говорить о золоте! – зарычал Абрантеш. – Забудь это слово! Нет никакого золота и не было! Слышишь? Никогда! Поняла?

– Прекрасно поняла, – сказала она и, хлопнув дверью, вернулась в спальню.

Абрантеш надел пальто и вышел на улицу. На Праса-ду-Комерсиу было полно военных, но они перебрасывались шутками и смеялись. Абрантеш изумленно бродил среди солдат.

Около восьми утра от казарм 7-го кавалерийского полка двинулась колонна танков. Абрантеш встал в арке в северной части площади.

– Вот сейчас посмотрим! – сказал он солдату, таращившему на него глаза, как на неандертальца.

Танковая колонна остановилась. Открылась башня головной машины. Какой-то капитан выступил вперед, к танку. Находившийся в танке лейтенант что-то крикнул ему. В свежем утреннем воздухе крик далеко разнесся по площади, и наступила тишина.

– У меня приказ открыть по вас огонь, – сказал лейтенант, и ряды солдат на площади, дрогнув, зашевелились, – но единственное мое желание – это смеяться.

Движение в рядах прекратилось, послышался сдержанный ропот.

– Валяйте, за чем же дело стало? – сказал капитан.

В рядах засмеялись. Лейтенант поднял руку, подавая знак колонне. Капитан приказал взводу солдат подойти к танку, и четверо солдат взобрались на броню. Башня открылась, и на выглянувшего наружу полковника сразу были наставлены четыре ружейных дула.

В реку Тежу вошел и встал на якорь военный корабль «Алмиранту Гагу Коутинью». Пушки его были повернуты в центр города. Солдаты и танки на площади молча ждали залпа. Минуты шли, но пушки молчали. Потом медленно, одна за другой, пушки повернулись и нацелились на южный берег Тежу. Площадь Праса-ду-Комерсиу отозвалась мощным ревом, и тысячи шапок взметнулись в воздух над восторженной толпой. Жоакин Абрантеш повернулся и пошел обратно по Руа-ду-Оуру.

Домой Зе Коэлью вернулся лишь к десяти утра. Он с приятелями отвез раненого в больницу, и там сестры отделения скорой помощи, увидев запачканную кровью одежду Зе, отказались отпустить его, пока его не осмотрел доктор. Они тщательно вымыли его и оттерли пятна крови, но плащ его был безнадежно испорчен кровью незнакомца.

Когда мать открыла ему дверь, она вскрикнула, и на ее крик из спальни выглянул отец. Сестра взяла плащ и пошла наливать ванну для брата. Зазвонил телефон. Отец взял трубку. Зе с матерью молча смотрели, как тихо и серьезно говорит по телефону полковник, глядя в пол и избегая смотреть им в глаза. Отец положил тяжелую трубку. В дверях появилась сестра.

– Генерал Спинола, – сказал отец негромко, с важностью, дабы донести всю значимость события, – попросил меня отправиться в казармы на Ларгу-ду-Карму. Там находятся премьер-министр Каэтану и весь его кабинет, и он поручил мне попробовать убедить правительство без всяких условий сдаться и сложить полномочия.

– Ты знал обо всем этом? – спросила жена голосом, дрожащим от страха за себя и детей. Что будет, если переворот обернется поражением?

– Нет, я не знал, как не знал и генерал. Очевидно, организаторами переворота выступили младшие офицеры. Но генерал знает, что Каэтану не захочет сдаться. Премьер-министр не желает, чтобы власть захватила чернь.

– То есть коммунисты, – сказал Зе.

– А чем занимался ты? – Полковник зорко оглядел испачканного в крови сына.

– Я находился возле Управления МПЗГ, когда они открыли огонь по людям. Были пострадавшие. Одного мы отвезли в больницу.

Мать опустилась на стул.

– Но генерал сказал, что жертв нет.

– Ну, можешь передать ему, когда увидишь, что на Руа-Антониу-Мария-Кардозу жертвы были, и не одна.

– В больницу, когда ты там был, привозили еще раненых?

– Меня заперли, чтобы я не мог уйти.

Полковник кивнул; он хмурился, но с улыбкой глядел на сына.

– Ты останешься здесь и позаботишься о матери, – сказал он. Притянул к себе дочь и поцеловал ее в голову. – Не покидайте квартиры, пока я не скажу, что опасность миновала.

– Ты это увидишь, – сказал Зе. – Народ танцует на улицах.

– Мой сын… коммунист, – сказал полковник и покачал головой.

В двенадцать тридцать в камеру Фельзена в тюрьме Кашиаш вошел охранник с едой. Поднос он поставил на койку. Все утро тюрьма гудела. Политические вновь и вновь запевали антифашистские песни, и охрана давно уже оставила попытки их утихомирить.

– Ничего мне не расскажете? – спросил Фельзен.

– Ничего для вас интересного, – ответил охранник.

– Я спросил, потому что атмосфера в тюрьме сегодня какая-то другая.

– Некоторые наши друзья, возможно, скоро покинут эти стены.

– Да? Почему это?

– Просто маленькая революция… Но, как я и сказал, ничего для вас интересного.

– Спасибо, – сказал Фельзен.

– Nada, – ответил охранник. – Не стоит.

Шагая по коридору родильного отделения вслед за медицинской сестрой больницы Сан-Жозе, сеньор Акилину Оливейра имел все основания чувствовать себя счастливым. Ему сообщили, что четвертый его ребенок – мальчик, весом три семьсот и совершенно здоровый. Протискиваясь во вращающиеся двери, сестра сыпала словами и, казалось, вовсе не ждала его ответа:

– …четверо убитых и трое раненых. Вот что они говорят в «скорой», всего четверо. Невероятно! Я поверить не могу. На Террейру-ду-Пасу и Ларгу-ду-Карму танки, но они не стреляют. Просто стоят. Солдаты взяли под стражу агентов МПЗГ, но не для того, чтобы их судить, а для их же безопасности. А еще солдаты… сама я этого не видела, но так говорят, сунули в ружейные дула красные гвоздики, чтобы всем было ясно, что стрелять в народ они не будут, а хотят лишь дать людям свободу. Только четверо убиты за всю ночь, хотя танки на улицах и военные корабли на реке. Согласитесь, это невероятно! Вы знаете, сеньор доктор, я никогда и не мечтала, что настанет время, когда я смогу гордиться, что я португалка, и вот оно настало!