Текст книги "Гладиатрикс"
Автор книги: Рассел Уитфилд
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
XXIX
В стенах комнатки металось эхо воплей толпы зрителей, бушевавшей снаружи. Ритмичные выкрики достигали глубочайших подземелий в недрах амфитеатра, проникая сквозь камень словно бы отзвуками яростной, бьющейся музыки. Лисандра хлопотала вокруг Эйрианвен, умащивая ее тело маслом.
– Это для меня прежде всегда делала Сорина, – едва слышно прошептала британка.
– Не думай о ней так, – посоветовала Лисандра. – Она просто враг. Без имени, без лица.
– У нас так не принято, – ответила Эйрианвен. – Пусть мы и сходимся в поединке, но должны почтить одна другую.
– Ты ее почтишь, – не без колкости проговорила Лисандра. – У тебя будет для этого вполне достаточно времени, когда она свалится мертвой. Знаешь, я не очень долго была с ней знакома, но успела понять, что рука у нее сегодня не дрогнет. Если у тебя будет возможность ее поразить, то бей, не испытывая сомнений!
Эйрианвен ослепительно улыбнулась.
– Лисандра, а ты не думала о том, чтобы сделаться наставницей?
Та легонько ущипнула ее за нос, отчего Гладиатрикс Секунда рассмеялась и на какое-то время отвлеклась от мрачных раздумий.
– Уж верно, – сказала Лисандра. – Я справлялась бы с этим получше тех недоумков, с которыми нам приходится иметь дело сейчас.
Она отступила назад, придирчиво оглядела свою работу и удовлетворенно кивнула.
– Кажется, я ни пятнышка не пропустила… Слушай, а ты точно уверена, что не наденешь даже и сублигакулум? Никто ведь не приказывал тебе драться совсем нагишом. – Эйрианвен открыла было рот, но Лисандра вскинула руку. – Дай угадаю. Опять обычай ваших племен?
– Да, – кивнула силурийка. – Одна из нас уйдет из этого мира – голая, как и пришла. Нагота подчеркивает, что мы бьемся как равные. Доспехи не отведут ни единого удара. Тело против тела, меч против меча…
– Жаль, что спорить вы будете не о том, кто красивее! – Лисандра принудила себя улыбнуться, хотя ее сердце порывалось выскочить из груди от тоски и тревоги.
«Не годится показывать этого Эйрианвен. Пусть любимая видит мою нерушимую уверенность и черпает в ней силы».
– Ты о чем?..
Эйрианвен завертела головой, повела плечами, разминая мышцы.
– Жаль, что исход поединка определит не красота, – перефразировала Лисандра, сообразив, что некоторые тонкости латыни так и остались недостижимыми для силурийки. – На жилистую старую клячу никто бы даже не посмотрел!
– Нехорошо так ее называть, – пристыдила подругу Эйрианвен, глаза которой смеялись. – Не волнуйся за меня, Лисандра. Я буду упорно биться и вернусь с победой, если боги пожелают!
Лисандра кивнула. А что ей еще оставалось?
* * *
Вблизи арены можно было оглохнуть.
Лисандра успела привыкнуть к грому здравиц в свою честь, но такого неистовства ей еще не доводилось слышать. Публика не просто ревела, приветствуя выход на арену лучших воительниц. От издаваемых ею звуков по-настоящему содрогалась земля. Лисандра стиснула пальцами прутья решетки, перегораживавшей ворота жизни, и почувствовала, что даже они дрожали.
Потом она нашла взглядом Сорину. Ее загорелое тело сплошь состояло из твердых, четко обозначенных мышц, перекатывавшихся под сухой кожей. По сравнению с амазонкой Эйрианвен была сама женственность. Лисандра отдавала себе отчет в том, что жилистая угловатость делает ее саму схожей с Сориной. Тело Эйрианвен являло нежные округлости и изгибы, но спартанка знала, что это была в основном видимость. Бархатные ножны, скрывавшие упругую сталь.
Вот они встали одна против другой и приветственным движением вскинули мечи. Сквозь немыслимый шум Лисандра еле расслышала пронзительный голос эдитора, толстяка Эсхила, возвещавшего начало поединка.
Воительницы не торопились двигаться с места. Несколько бесконечных мгновений они стояли, словно две статуи, изваянные скульптором, запечатлевшим воинскую готовность, которая никогда не завершится ударом. Публика постепенно притихла, словно поняв, что на арене должно было произойти нечто величественное. Тела обеих гладиатрикс блестели от пота, но двигались только плечи. Соперницы успокаивали дыхание, претворяя волнение в управляемую и смертоносную силу.
– Начинайте же! – тонко прозвучал голос Эсхила, раздраженного задержкой, но две женщины стояли по-прежнему недвижимо.
В тылах арены понемногу задвигались харенарии – рабы, подгонявшие нерадивых бойцов. Их руки были защищены кожаными перчатками, на жаровнях загодя калилось железо. Зрители хранили молчание, но сила, с которой двадцать тысяч человек желали начала схватки, была почти ощутимой.
В глаза Лисандре ударил солнечный луч, и лишь через миг она поняла, что отбросил его меч Сорины. Клинок амазонки с визгом рассек воздух, устремившись к Эйрианвен. Звон, с которым отвел удар меч силурийки, словно прорвал плотину, и трибуны взорвались неистовым ревом.
* * *
– Разве женщины из твоей школы сегодня не дерутся? – спросила Дорис.
Они с Катувольком сидели в маленьком садике лупанария. Девушка грызла яблоко, которое принес ей молодой галл.
– Дерутся.
Катувольк невольно повернул голову в сторону амфитеатра. Было отчетливо слышно, как бесновалась толпа.
– Судя по крику, как раз их и приветствуют.
– Может, тебе стоило бы остаться там?
– Нет уж, я с тобой лучше побуду, – сказал Катувольк.
Это была правда, хотя и не вся. Смотреть, как Эйрианвен и Сорина станут грызть одна другой глотки, он не хотел и не мог. С законом не поспоришь, но все равно это был неправильный бой. То, что он все-таки состоялся, было несправедливостью, оказавшейся превыше закона. Чем бы ни кончилось дело, кто бы из соперниц ни погиб, выжившая уже никогда не будет прежней. Исторгнув из противницы душу, победительница вместе с нею утратит частицу себя.
– А хозяин тебя не хватится? – спросила Дорис, нарушив цепь его размышлений.
Он вскинул глаза, и она пояснила:
– Я просто к тому, что не слишком ли часто ты отлучаешься… для раба?
«Вот она, цивилизованность», – с горечью подумал Катувольк.
Блудница, зарабатывавшая под стонущими незнакомцами, не постеснялась упомянуть о его подневольном положении. Лицо галла на миг потемнело от гнева, но Дорис, похоже, и в мыслях не держала его оскорбить. На ее милом, густо накрашенном личике отражалась лишь забота о нем.
Катувольк тяжело перевел дух и хотел что-то сказать, но Дорис опередила его.
– Я просто знаю, что ты любишь меня такую, какая я есть. Тебе не важно, чем я занимаюсь. Боюсь, вдруг ты ушел из дома без разрешения и попадешь в беду из-за меня?!
– Мне разрешено выходить, когда захочу, – ответил Катувольк.
Он понял, что побудило ее задать такой вопрос, и почувствовал облегчение.
– Мой ланиста в этом смысле человек неплохой. Мы ему принадлежим, но обращается он с нами уважительно. Не всем рабам достаются такие хозяева.
– Хорошо, что он такой добрый. – Дорис улыбнулась, обхватила руками колени и уперлась в них подбородком. – Мне так нравится, когда ты приходишь. Ты меня как будто спасаешь, увозишь куда-то, хотя бы на время. Глупость, правда? Скоро игры завершатся, и тебе придется уехать.
– Верно, но мой луд находится всего в нескольких сутках пути. Я буду приезжать так часто, как только смогу!
Катувольк произнес это совершенно не думая и только потом осознал, что действительно намеревался именно так поступить.
– Если ты не сможешь, то я не обижусь, – сказала Дорис очень серьезно. – Только, пожалуйста, не обещай мне ничего, если не намерен сдержать слово. Вот это будет для меня горе.
– Слово чести. – Галл прижал правую ладонь к сердцу. – Клянусь при любой возможности тебя навещать!
– Катувольк!.. – как-то придушенно пискнула Дорис. – Какое это чудо!
Зашуршал шелк. Дорис обдала его запахом духов, обняла за шею и прильнула к груди.
– Никто еще так не поступал со мной!
Могучий галл гладил ее по голове. Ему очень хотелось немедленно поцеловать девушку, но он боялся, не оттолкнет ли ее такая попытка сближения. Ведь их дружба во многом основывалась на его мужской сдержанности. Естественно, ему хотелось бы большего, но он не отваживался на такой шаг. Эта девчонка и так слишком многого натерпелась. Катувольк успел достаточно изучить ее. Он понимал, что ее временами нагловатая повадка была лишь броней. Слишком тяжкая жизнь, слишком горькие обстоятельства…
Так что, когда она вдруг потянулась губами к его губам, удивление галла было безмерно.
* * *
Сердце Лисандры колотилось в горле, порываясь выскочить изо рта, костяшки пальцев, сжавших решетку, мертвенно побелели.
Клинки Эйрианвен и Сорины свистели и мелькали в стремительном танце смерти. Они яростно сталкивались снова и снова. Длинные мечи не слишком-то позволяли наносить резкие уколы, так что поединок происходил почти без отступления от варварских правил. Широкие размахи, режущие выпады, летящие снопы искр…
Эйрианвен затеяла внезапную атаку. Ее меч готов был упасть на голову Сорине, но та встретила его и отбила. Меч силурийки возвратным движением устремился к ее шее, но амазонка снова отбилась. Движения британки были невероятно быстры и наполнены свирепой энергией. Блестящий меч рассек воздух, метя в голову предводительнице. Сорина едва не распласталась по земле, рука с клинком рванулась вперед.
Зрители ахнули. Кровь Эйрианвен брызнула, окрасив песок. Силурийка отшатнулась, зажимая рану на животе.
Сорина, охваченная боевой яростью, взревела и устремилась в атаку. Она действовала мечом, как дубиной, понимала, что соперница теряет кровь, силы ее с каждым мгновением убывают.
Эйрианвен пришлось припасть на колено. Она еле сумела отбить удар, который мог бы раскроить ей череп. Два меча на какой-то миг сцепились. Амазонка налегла в полную силу, стремясь вдавить Эйрианвен в землю.
Лисандра закричала, не помня себя, и ей показалось, будто подруга услышала ее крик. Во всяком случае, Эйрианвен взметнулась с колен и отбросила противницу. При этом ее меч чиркнул Сорину поперек груди. Порез оказался не слишком глубоким, но кровоточил очень обильно. Кожа амазонки, и без того мокрая от пота, багрово залоснилась.
Толпа зрителей буквально зашлась от восторга, наблюдая, как две противницы, обе раненные, обе в крови, заново сошлись грудь на грудь. Лица воительниц напоминали бледные маски непреклонного мужества.
Поединок развивался в стремительном темпе. Ни та ни другая не желала уступать, невзирая на раны. Между выпадами они уже не пытались отскакивать на безопасное расстояние, полагаясь не на увертки, а на свое искусство.
Клинок Сорины вновь достиг цели, на сей раз резанув по выпуклой окружности левой груди противницы. Зрители испустили что-то похожее на шипение. По торсу Эйрианвен пролегла кровавая полоса. Силурийка вскрикнула от боли. Сорина же тотчас повторила удар. На сей раз британка отразила его, вписалась в движение, крутанулась и эфесом шарахнула амазонку в лицо.
Сорина тяжело рухнула на песок, но Эйрианвен не сумела использовать свое преимущество. Раны постепенно делали свое дело, лишая ее быстроты. В следующее мгновение Сорина уже оправилась и вскочила. Ее нос был расплющен, рот и подбородок заливала густая красная юшка.
На сей раз поединщицы сошлись уже медленнее, однако мечи сверкали беспрерывно. Какие приемы, какие тонкости, какое искусство?.. Забылось все, осталась только решимость вконец измотать соперницу, лишить ее сил. Клинки раз за разом находили живую плоть, но и Сорина, и Эйрианвен выдохлись уже настолько, что не могли нанести настоящий смертоносный удар.
Лисандра не могла на это смотреть, но и оторваться от жуткого зрелища – две женщины на арене попросту рубили друг дружку в куски – тоже не сумела. Каждый раз, когда Сорина доставала соперницу, спартанка чувствовала рану едва ли не острей, чем сама Эйрианвен. Когда от боли вскрикивала амазонка, Лисандра вместе с подругой исполнялась яростного восторга.
Соперницы уже шатались вовсю. Их все трудней делалось различить, сплошь окровавленных, вывалянных в песке.
При очередной сшибке меч Сорины поднялся как-то совсем уже вяло. Должно быть, это наконец начали сказываться ее годы. Тогда Эйрианвен ударила. Ее клинок тяжело обрушился на меч амазонки и выбил его у нее из ладони. Британка тотчас метнулась вперед, ее клинок полетел к горлу Сорины.
Та, изогнулась, подалась в сторону, перехватила оба запястья Эйрианвен, развернулась и завладела мечом. Еще несколько мгновений они раскачивались, потом амазонка из последних сил напряглась так, что вздулись все мышцы, и налегла.
Эйрианвен громко, отчаянно закричала. Собственный клинок торчал у нее в животе. Лезвие в туче кровавых брызг высунулось из спины. Сорина отступила. Ее лицо было чудовищно исковеркано ужасом. Силурийка еще стояла, шатаясь, ее пальцы незряче шарили, силясь вытащить из тела металл, пронзивший его. Губы женщины двигались, но вместо звука из горла хлынула струя кровавой желчи. Рвота жутко и непристойно потекла с подбородка. Эйрианвен опустилась на колени, потом медленно завалилась набок.
Она приподняла голову, нашла глазами ворота жизни. Ее рука умоляюще тянулась к Лисандре.
«Помоги!»
Спартанка с безумным воплем бросилась на решетку, силясь проломить прутья своим телом и скорее бежать к Эйрианвен. Слезы застилали ей глаза, но все-таки девушка увидела, как упала на песок рука подруги, как перекатилась ее голова, и поняла, что Эйрианвен больше нет.
Лисандра завыла, смутно ощущая на себе множество рук, пытавшихся отодрать ее от решетки и оттащить прочь. С пеной у рта она отшвыривала эти руки и что-то кричала. Ей на голову обрушилось нечто тяжелое, но эллинка не утихла, даже вырвалась и опять бросилась на решетку.
Еще удар и еще. Потом наконец Лисандру поглотила тьма.
XXX
Пока раб-прислужник должным образом охорашивал и укладывал многочисленными складочками его тогу – это был длительный и нешуточно сложный процесс! – Луций Бальб тихонько мурлыкал что-то себе под нос, хотя, правду сказать, настроение у ланисты было не такое уж и безоблачное. Как ни крути, он безвозвратно лишился Эйрианвен, да и состояние Сорины внушало определенные опасения. Раны амазонки, полученные в этом бою, оказались очень серьезными. В данный момент она пластом лежала в лечебнице и, как говорили лекари, была близка к смерти.
При этом затраты и утраты Бальба окупились с лихвой! На этих играх он заработал такое количество денег, особенно принимая во внимание отчисления от ставок, совершавшихся на трибунах, что вполне мог позволить себе прикупить новых отменных девушек-воительниц и восполнить ряды воспитанниц луда. Кроме того, у него оставалась Лисандра!
Палка рассказал ланисте, что со спартанкой тоже произошло что-то скверное, когда пала Эйрианвен. Эти девушки были очень близки. Понятное дело, Лисандра очень тяжело восприняла гибель подруги. Увы, тут уж от Бальба ничего не зависело.
Так размышлял ланиста, пока раб приглаживал его белоснежную тогу сладко пахнувшей отдушкой. Еще не хватало явиться к Фронтину и принести с собой запахи кожевенной мастерской!
Женщины, лишенные мужского внимания, волей-неволей начинают присматриваться друг к дружке. Бальб знал, что другие хозяева школ были в этом смысле гораздо строже его. Они старались искоренять любой намек на подобные связи, но Луций сознательно шел на неизбежные издержки, происходящие от слишком вольного содержания поединщиц. Может, еще и поэтому его воительницы, раскрепощенные в своих чувствах, дрались заметно лучше других.
Такова была природа дела, которым он занимался. Оно не терпело лобового подхода. Уступки, уступки, уступки… Они-то, как оказывалось, и приносили наибольшую выгоду.
Лисандра была молода. Владелец школы не сомневался в том, что со временем она оправится от удара. Если еще и Фалько не оплошает, то из нее можно будет сделать сущий идол для поклонения толпы. Спасибо Фронтину! Женские бои и так уже привлекли небывалое внимание публики. Это означало, что работящему ланисте лишняя монетка обязательно перепадет.
Итак, зрителям понадобится любимица-героиня, и Бальб решил, что ею станет спартанка. Всего-то и понадобится несколько раз выставить ее против достойных соперниц. Пусть завоевывает себе славу и набирается необходимого опыта.
Бальб шел к носилкам и едва не пританцовывал от блистательных перспектив.
* * *
Катувольк хмуро стоял над неподвижно вытянувшейся Сориной. Лекарь, невысокий, вечно задыхающийся человек, под глазом у которого все еще красовался полновесный синяк, смазывал раны изувеченной амазонки чем-то едким и необыкновенно вонючим. Лицо Сорины заливала смертельная бледность, морщинки у глаз казались глубже обычного.
– Жить будет? – спросил Катувольк, и собственный голос в тишине лечебницы показался ему слишком громким.
Лекарь на мгновение вскинул глаза и ответил:
– Не знаю.
Судя по выражению лица, он еле воздержался от гораздо более грубого ответа. Ему слишком часто задавали этот вопрос.
– Она не особенно молода, – продолжал эскулап. – Однако очень крепко скроена и сильна. Каждая из ее ран сама по себе не смертельна, но вот все вместе… да ты и сам видишь, в каком она состоянии!
Катувольк видел, конечно. Он смотрел на беспомощно распростертое, почти безжизненное тело подруги, и в его глазах все расплывалось от слез. Галл молча призывал богов своего племени, умолял их оставить жизнь амазонке хотя бы для того, чтобы их с Эйрианвен смертельная схватка обрела какой-никакой смысл. Неужели у небожителей достанет жестокости забрать сразу обеих? Не может такого быть, не должно! Катувольк в это искренне верил.
– У меня еще дел по горло, – нарушил строй его мыслей голос лекаря. – Если хочешь подождать, то сиди снаружи. Вот только вряд ли что-то выяснится прежде утра, так что лучше иди пируй. Повеселись и напейся!
Умом Катувольк понимал, что это был добрый совет. Он все равно ничем не мог здесь помочь, а временное забвение, даруемое пивной кружкой, было всяко лучше бесконечного ожидания в этой обители боли и смерти.
Молодой галл благодарно кивнул лекарю и вышел за дверь.
В коридорах и жилых помещениях внятно чувствовалось облегчение. Игры завершились. Выжившие бойцы тихо блаженствовали, ведь больше им ничто не грозило. Кроме того, по традиции для победителей устроили большой пир, то бишь попойку. Попозже вечером им предстояло славно повеселиться на той самой арене, где они сражались и убивали. Теперь им предстояло изведать здесь все стадии опьянения. Прославление жизни сменится грустью по ушедшим друзьям. В итоге все без чувств сползут под столы, в чем, кстати, опять-таки проявлялась мудрость ланисты. Назавтра после попойки бойцы будут ползать, точно сонные мухи, а значит, никаких происшествий при погрузке в зарешеченные телеги можно будет не опасаться.
Катувольк поймал себя на мысли о том, придет ли Лисандра. Палка ему уже рассказал, как она переживала гибель Эйрианвен. Ему даже пришлось ее запереть. По мнению Катуволька, это была большая несправедливость, ибо лавры, которые школа Бальба снискала на играх, в немалой степени были заслугой Лисандры. Держать ее под замком, пока все прочие победители веселятся, наслаждаясь относительной свободой… Нет, это было нехорошо.
Парфянин обещал проверить, как она там, и выпустить, когда все успеют как следует нагрузиться, но Катувольк решил самолично к ней заглянуть. Как бы Палка сам не напился и не позабыл во хмелю своего обещания. Вдобавок галлу хотелось восстановить те добрые отношения, что у него когда-то были с Лисандрой, так сказать, навести мосты. Он слишком сурово с ней обошелся, наказал без всякой вины. Очень хорошим человеком Катувольк себя не считал, но, по крайней мере, был честен и справедлив. Он зря обидел девушку и собирался ей об этом сказать.
* * *
Лисандра сидела под замком и неподвижно смотрела в темноту. В целом мире для нее существовала лишь боль. Никакое физическое страдание, которое ей приходилось испытывать, не шло с этим ни в какое сравнение. Чудовищное горе когтило ей душу, от пытки не было избавления. Ни разу прежде этого дня спартанка не давала воли слезам. Теперь ее горло сводила судорога, щеки покрыла соленая корка. Она постоянно видела одну и ту же картину, навеки врезанную в память. Прекрасная силурийка тянет к ней руку, зовет на помощь в последние мгновения жизни, а она не может ее спасти.
Лисандра не отнимала лица от ладоней. Ее тело содрогалось, заставляя звенеть кандалы. Все получилось не так, как должно было. Это она, Лисандра, а вовсе не Эйрианвен, должна была выйти на поединок с Сориной. Уж ее-то руку не остановил бы никакой помысел о родстве или дружбе. Жизнь проклятой амазонки утекла бы в песок, а все то, о чем мечтала бедная Эйрианвен, понемногу начало бы сбываться.
Но ничего этого не будет. Надежда погибла вместе с Эйрианвен. У Лисандры вырвали из груди сердце, так что продолжать жить больше не было смысла. Голос Афины больше не достигал ее, и Лисандра знала причину. Она прогневала богиню своей любовью к дикарке.
Сидя в темноте, спартанка пыталась возродить духовные навыки, вколоченные в нее с раннего детства, отодвинуть, запереть разверзавшуюся в душе жуткую пустоту, но ничего из этого не получалось. Вокруг не было совсем ничего. Только безмерная утрата Эйрианвен…
Откуда-то из-за двери до нее доносились отзвуки болтовни и смеха гладиатрикс, собиравшихся на пир, но Лисандре хотелось лишь умереть. Перестать быть. Со смертью, по крайней мере, кончится боль. Наступит забвение.
Любовь оказалась слишком жестокой. Ее потеря намного превзошла ту меру, которую способен вынести человек.
Оказывается, любовь изменила Лисандру. Она сама понимала это.
«Если не стало любви, тогда зачем все?.. Зачем мне отныне жить? Чтобы чтить Афину? Служить Бальбу?..
Какая бессмыслица!
До чего же ясно и просто все было прежде, до того как я угодила в этот луд. Тогда я стала рабыней и едва не отчаялась, но превосходство тела и духа, свойственное спартанцам, помогло мне восторжествовать и послужить своей богине даже в самых чудовищных обстоятельствах. Даже встреча с Эйрианвен – в подобном-то месте! – была великим промыслом Афины. Впервые в жизни я была по-настоящему счастлива, узнала любовь, нежность, дружбу, преданное участие.
Теперь все это у меня отняли, жестоко и страшно».
У спартанцев не в обычае было слезное оплакивание утрат. Лисандра так и слышала свой собственный голос, насмешливо порицавший Данаю, мол, нечего разводить сырость над телами павших друзей.
Только теперь девушка как следует поняла, что это в действительности значило – лелеять другого, как себя самого.
Она поднесла руку к лицу и стала рассматривать цепь, державшую ее возле стены.
«Нетрудно будет обернуть ее вокруг шеи… и затягивать, покуда не уйдет боль. Пусть Геката, покровительница самоубийц, примет меня в объятия и уведет в темные селения Гадеса.
Все лучше, чем жизнь в одиночестве!»
Потом она горько усмехнулась и отбросила от себя глухо зазвеневшую цепь. Воительница избрала для себя смерть, а это ясней ясного значило, что ей придется жить дальше.
Так велела спартанская честь, требовавшая величайшей жертвы.