Текст книги "Гладиатрикс"

Автор книги: Рассел Уитфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

XIX

Переволновавшиеся эллинки встретили Лисандру дружными воплями и дикарской пляской восторга.

Даная подскочила и крепко обняла ее, не обращая внимания на раны и кровь.

– Ты сделала это! Ты сделала это! – верещала она, поворачивая Лисандру туда и сюда.

– Прекрасный бой, Лисандра! – подала голос Пенелопа.

Они галдели наперебой, и спартанка продолжала чувствовать себя победительницей. Боль от ран и усталость еще не добрались до нее. Скорее наоборот, сейчас она была, так сказать, живее, чем когда-либо прежде. Победа пьянила, точно хмельное вино. Лисандра знала, что это зелье вызывает быстрое привыкание. Очень скоро ей захочется снова отведать его.

– Ну все, хватит! Отстаньте от нее. – Это появился Палка и быстро отогнал от спартанки подруг. – Ты давай живей к лекарю! Кто ее знает, чем там больна эта дикая каледонка, которая тебя укусила!.. Была больна, – поправился он немедля. – А вы, девки, все пошли вон отсюда! – Последовал взмах грозного посоха.

Девушки быстро вышли из комнаты. Палка проводил их глазами, потом обратил взгляд на иссеченную шрамами спину спартанки.

– Лисандра, – окликнул он, и она остановилась. – А ты неплохо дралась!

Лисандра чуть ли не в первый раз улыбнулась ему.

– Спасибо, Палка. Я знаю.

Несколько мгновений парфянин смотрел себе под ноги, словно принимая какое-то решение.

– Послушай-ка, – проговорил он затем и шагнул к ней. – Не буду скрывать, я подговаривал Бальба выставить тебя на торги, но теперь считаю, что был не прав. Я знаю, ты щедро одарена от богов. Хорошо бы ты еще попридержала свое высокомерие и поменьше гладила людей против шерсти. И вот еще что. В лице Нестасена ты сотворила себе врага. Он, если разойдется, совсем рассудок теряет. – И Палка выразительно повертел пальцем у виска.

Лисандра выгнула бровь.

– Вот Нестасен пускай и опасается, Палка. Если он еще раз прикоснется ко мне, я ему голову оторву!

Парфянин вздохнул.

– Ты по-прежнему рабыня, Лисандра. Помни об этом.

– В самом деле? – Спартанка дернула подбородком в сторону ворот жизни, из которых по-прежнему доносился рев толпы, выпевавшей ее имя. Больше она Палке ничего не сказала, повернулась и пошла прочь.

* * *

Надолго в лечебнице Лисандра не задержалась. Лекари здесь были умелые, очень хорошо набившие руку на бесчисленных ранах. Они наложили на ее раны жгучую, едко пахнувшую мазь, затянули повязки, дали еще горшочек с собой, наказали держать раны в чистоте, смазывать их три раза в день и отпустили. У них было достаточно иных хлопот.

Лисандра возвращалась в закуток к своим эллинкам и встретила Хильдрет. Та, звякая доспехами, шагала в сторону ворот жизни. Рослая германка была оснащена как секутор – тяжелая броня, глухой шлем, большой щит.

– Ты опять говенно дралась, – сказала она спартанке. – Но в этот раз хоть выиграла! Посмотри, как буду драться я, поучись, как надлежит биться настоящему воину!

Лисандра мгновенно вспыхнула гневом. Если Палке так уж хотелось закатывать речи о надменности и наглом высокомерии, то пусть бы и чесал языком перед этой дикаркой!.. Однако Лисандра тотчас совладала с собой. Позволять какой-то Хильдрет нарушить ее доброе расположение духа, вот еще не хватало! Она проглотила разящий ответ, повисший на самом кончике языка, взамен наградив германку то ли язвительной, то ли просто веселой ухмылкой. Впрочем, девушка сомневалась в том, что эта толстокожая особа почувствует разницу.

Когда она вошла к эллинкам в жилой закуток, они все еще взволнованно обсуждали ее бой и победу.

– Ну и как это?.. – желала непременно знать Пенелопа.

Лисандра присела на свой лежак. Она подумала, прежде чем ответить, но отрицать правду было бессмысленно.

– Здорово, – просто сказала она. – На самом деле я, конечно же, не боялась перед боем. Ну, может, была немного напряжена, – признала она. – Но когда выходишь туда…

Она умолкла и живо представила себе картину пережитого поединка.

– Это был хмельной восторг, которого я никогда прежде не знала. Это было… как будто я нашла свое предназначение, вот как. И вот что я вам скажу…

Тут она уже привычно обвела взглядом лица, обращенные к ней, и довершила:

– Бояться вам нечего.

– Так тебе… понравилось? – В голосе Фибы отвращение смешалось с неверием.

– Да, – подтвердила Лисандра. – Понравилось.

Тут разговор сам собой прекратился.

В дверном проеме возник раб, служитель арены, сверился со свитком, который держал в руке, и спросил:

– Гераклия здесь?

Все глаза обратились на Фибу, когда-то выигравшую спор за это священное имя.

– Это я, – сказала она, подняв для верности руку.

Раб кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Не знаю уж, почему у них вечно такая жуткая путаница в списках. Я же ноги стоптал по колено, пока тебя разыскал! Сегодня все сложно. Сразу несколько школ… Ну, сами знаете, как это всегда получается. Каждые новые игры непременно должны быть роскошнее прошлых. И хоть бы кто-то подумал о тех, кому приходится все согласовывать и утрясать.

– Ты ведь Гераклию спрашивал, – дождавшись, пока он остановится перевести дух, заявила Фиба.

– Ну да, – сказал он, явно разочарованный тем, что подвернувшие слушательницы вовсе не расположены были вникать в суть его затруднений. – Готовься. Твой бой следующий.

– Спасибо, – коротко поблагодарила Фиба, потом покосилась на Лисандру, и та ей улыбнулась.

– Ладно, – пробормотала коринфянка. – Коли так, надо готовиться.

* * *

Только выйдя на поединок, Лисандра как следует уразумела, отчего гладиаторские игры доводили людей до сумасшествия по всей Римской империи. Не придумано зрелища более захватывающего, чем поединок, ставкой в котором оказывается жизнь. Публика, конечно, испытывала возбуждение совсем иного свойства, нежели гладиаторы, дерущиеся на арене, но, пожалуй, ее «засасывало» еще больше. Теперь она понимала и то, почему зрители так поддерживали того или иного бойца, с настоящей одержимостью следя за карьерой любимца.

Лисандра, считавшая себя очень сдержанной от природы, наравне с остальными выкрикивала Фибе слова поддержки, какие-то советы. Ее руки и ноги непроизвольно дергались – она «помогала» Фибе отбивать удары врагини, морщилась и вздрагивала, когда ее чудом миновало оружие противницы, и вопила от радости, когда эллинка наносила удачный удар.

Фиба дралась против тощей египтянки, вооруженной трезубцем и сетью. Их бой представлял собой состязание в скорости. Обе женщины были в легком вооружении, без доспехов и мешающих шлемов, что позволяло им стремительно перемещаться по песчаной арене. Они вертелись и наносили удары с такой быстротой, что за ними не успевал уследить глаз.

Египтянка вовсю размахивала сетью. Фиба раз за разом уходила от коварных пут, подбиралась к противнице и заставляла ее использовать трезубец не в качестве колющего оружия, а как посох, отбивающий удары. Тем самым она скрадывала выгоду, которую давало ретиарии длинное древко.

Оказалось, однако, что это была хитрость.

Посреди яростного обмена ударами Фиба сумела прорваться сквозь защиту соперницы и всадила меч ей в грудь. Удар оказался смертельным. Египтянка умерла еще до того, как ее тело рухнуло на песок.

При виде столь чистой победы толпа по-настоящему взорвалась.

– Ге-рак-ли-я! – громко разносилось над ареной. Лисандра, впрочем, отметила, что ее собственную победу зрители приветствовали погромче. В этом не было ничего удивительного. Она и сама знала, что далеко превосходит Фибу как боец.

Все же девушка кричала от восторга наравне с прочими эллинками. Победа! Победа!..

Фиба вошла в ворота жизни – ноги дрожат, лицо цвета золы…

– Ну как? – готовясь праздновать, спросила Лисандра.

Фиба вместо ответа переломилась в поясе, ее начало рвать.

* * *

Поединки продолжались до вечера. Покамест воспитанницы школы Бальба выступали отменно, среди них не было ни единой потери. Когда начали сгущаться сумерки, кругом арены вспыхнули факелы. Это означало конец женских боев, служивших, так сказать, предварительным развлечением. Пора было переходить к настоящему делу – схваткам мужчин.

Эллинки не стали их смотреть. Они слишком устали от треволнений этого дня – и те, кому выпало драться, и те, кто «просто» наблюдал за этим.

Лисандра ждала, что их запрут по каморкам, но, к ее удивлению, этого не случилось. Арену и окружавшие ее помещения оцепила усиленная стража, состоявшая из легионеров и бывших гладиаторов. Это позволило эдитору и хозяевам школ не засаживать своих бойцов под замок, предоставив им возможность разгуливать внутри охраняемой территории.

Фиба к тому времени уже отошла от первоначального потрясения, вызванного поединком, не в последнюю очередь благодаря заботам Данаи. Афинянка явно становилась наперсницей всех эллинок. Лисандра могла сколько угодно считать, что само ее присутствие вдохновляюще действовало на подруг, но она оказывалась не такой чуткой, как Даная, когда требовалось кого-то выслушать, ободрить, утешить. Что ж, грешно было вменять им в вину подобную слабость. Не всем повезло, не все спартанками родились.

Сейчас ей было особо нечего делать, и она решила отправиться на поиски Эйрианвен. Шквал победного восторга мало-помалу выгорал в ней, оставляя лишь осознание близости смерти. Поэтому Лисандре хотелось попасть в объятия британки. Ей остро требовалось снова почувствовать себя живой, а заодно и унять медленное пламя желания, с некоторых пор поселившееся в крови.

Она долго пробиралась запруженными коридорами, отмечая, что, при всех вольностях, предоставленных гладиаторам, смешения мужчин и женщин устроители все же не допустили.

Лисандра вполне представляла себе, как разочарована этим обстоятельством Пенелопа. Рыбачка ведь продолжала на разные лады без устали нахваливать мужскую удаль своего гладиатора, которого, по незнанию имени, она постепенно стала называть просто жеребцом.

– Лисандра! – окликнул ее из толпы знакомый голос Катуволька.

Спартанка остановилась и стала оглядываться, ища взглядом его дружеское лицо. Могучий красавец галл раздвигал плечами толпу гладиатрикс, проталкиваясь к Лисандре. Женщины тянулись к нему со всех сторон и не всегда ограничивались словами, заставляя его ежиться и смеяться. На него так и сыпались предложения самого откровенного свойства. Катувольк был наставником, поэтому мог находиться среди своих подопечных. Ну а то, что он разгуливал обнаженным по пояс, лишь разжигало внимание женщин, изголодавшихся по мужской ласке.

Когда девушки увидели, к кому он идет, на Лисандру посыпались оскорбления. Они полагали, что его услуги, столь желанные для них, должны были достаться именно ей.

– Рад, что у тебя все прошло хорошо, – сказал он Лисандре.

– Я не очень-то и волновалась, – вполне честно ответила она.

Спартанка повернулась, стащила с каменной скамьи вдрызг пьяную дикарку и села. Пьяная баба с глухим стуком сползла на пол, простонала и громко испортила воздух.

– А следовало бы, – сказал Катувольк и устроился рядом. – Это ведь не игра.

Лисандра сдержала едкий ответ. Бесконечные поучения наставников, очень хорошо знавших, как она должна была себя вести, изрядно ей надоели. Ведь выступила она вовсе не плохо!

– Я знаю, что такое излишняя уверенность в себе, – сказала она, стараясь быть вежливой. – Я вполне осознаю свои возможности и уверена в том, что они не подведут. Меня ведь с малолетства готовили именно к этому, Катувольк.

Он на миг перехватил ее взгляд.

– Я так беспокоился за тебя, Лисандра. Ты ведь не такая, как они все. Ты – особенная.

Она задумчиво кивнула.

– Да, я тоже так полагаю. Конечно, с другими я об этом не говорю, ибо тому, кому многое дано, надо держаться скромно. С другой стороны, невозможно отрицать, что мне повезло очень во многом. Боги щедро одарили меня. Я бьюсь на арене, чтобы воздать им честь!

– Я не о том, – сказал Катувольк. – Я хотел сказать, что ты особенная для меня. Я ни к кому еще не чувствовал того, что чувствую к тебе.

Лисандра нахмурилась. Она никак не ждала столь откровенного признания. Естественно, девушка понимала, что он очень ею увлекся, догадывалась, что его сразили ее красота и душевные качества, но думала все же, что привычка следовать правилам удержит его от прямого разговора. Это произошло, и она заметно смутилась. В их общем прошлом был некий момент, когда Лисандра, возможно, благосклонно приняла бы его ухаживания, но он давно миновал. Теперь ей было вполне очевидно, какая то была глупость.

– Я поднакопил денег, – продолжал Катувольк. – Не особенно много, но через год-другой у меня будет достаточно, чтобы нам обоим выкупиться у Бальба. Мы могли бы покинуть Карию и отправиться в Галлию. Я стал бы добрым мужем тебе, Лисандра, если бы ты согласилась за меня выйти. Я молод и силен, умею выращивать скот и строить дома. Ты жила бы со мной, ни в чем не нуждаясь.

– Катувольк!.. – проговорила она и положила ладонь ему на руку.

В его глазах, светившихся любовью, так и вспыхнула надежда, а на губах стала зарождаться улыбка. Спартанка же подумала о том, как это трудно. У нее не было никакого опыта на этой арене.

– У меня нет любви к тебе, – напрямую выложила она.

Откровенность была одним из основных качеств спартанцев. Увы, Лисандра не имела понятия о том, до какой степени может пришибить человека столь простая истина. Она увидела боль на его исказившемся лице и, что удивительно, ощутила ее как свою собственную.

– Мне жаль, – добавила девушка, стараясь смягчить удар. – Ты мне друг, товарищ по школе и брат по оружию. Но сердечного влечения к тебе у меня нет.

Катувольк опустил глаза и покачал головой.

– Я не должен был этого тебе говорить, – сказал он каким-то незнакомым голосом.

Лисандре очень хотелось, чтобы он удержался от слез. В ином случае она начала бы его презирать.

Но он лишь сказал:

– Я тебя смутил…

Это было отчасти верно, но, по мнению Лисандры, не стоило упоминания.

– Да и жена из меня получилась бы никудышная, – сказала она, пытаясь обратить мучительную ситуацию в шутку. – Ты небось слышал о том, как мы, спартанцы, готовим?

Катувольк хмуро помотал головой, отказываясь смотреть ей в глаза.

– В храмовой школе нас кормили в основном так называемой кровяной похлебкой. Она черного цвета, состоит из свинины, уксуса и свиной крови. Однажды гость нашего города попробовал такой суп и после этого заявил, что теперь понимает, отчего спартанские воины с такой готовностью бросаются навстречу смерти. Так вот, это единственная еда, которую я умею готовить. Боюсь, она не привела бы тебя в восторг.

– Я бы каждый день ее ел только ради того, чтобы нам быть вместе, – пробормотал Катувольк.

По мнению Лисандры, прозвучало это достаточно жалко. Мужчины чем-то напоминали ей детей. Если они не могли заполучить желаемого, то принимались дуться на весь белый свет.

– Не бери в голову, друг мой, – посоветовала она. – Я очень к тебе привязана, но это не любовь.

– Привязанность может вырасти и преобразиться. – Он все-таки поймал ее взгляд. – Бывает, мужчину и женщину сводят вместе еще в детстве, и постепенно между ними возникает любовь. С нами тоже могло бы случиться подобное.

На этом Лисандра решила, что с нее достаточно.

– Я сказала «нет», – сухо проговорила она. – Если ты и вправду ко мне что-то чувствуешь, то прекрати подобные разговоры. Мое место – здесь, на арене. Я не стану женой ни одному мужчине, Катувольк.

Галл резко покраснел. Его обида готова была вылиться в гнев, но Лисандре оказалось достаточно поднять брови, чтобы отвергнутый Катувольк все-таки промолчал. Ну и хорошо. Ей совсем не хотелось, чтобы дело кончилось ссорой.

Девушка поднялась на ноги и слегка улыбнулась.

– Ты добрый друг, Катувольк. Если ты согласен, то давай забудем о том, что этот разговор вообще был.

Он кивнул, передернул плечами и снова уставился в пол. Лисандра ничего более не сказала и пошла прочь.

«Я сделала все возможное, стараясь пощадить его чувства. Начать с того, что он сам явился сюда. Я ни в малейшей степени не отвечаю за те желания и чувства, которые этот галл возымел на мой счет. Вот и пусть теперь сидит там и сколько угодно дуется на меня».

Она нимало не сомневалась в том, что со временем он все переживет и благополучно забудет.

XX

– Что-то не так, Сорина? – спросила Тевта, передавая предводительнице бурдючок пива. – Вид у тебя сердитый.

– Не только вид, – резко ответила амазонка, запрокинула голову и присосалась к горлышку бурдючка. – Эта гречанка еще жива!

Она наблюдала бой Лисандры от начала и до конца и не сумела скрыть бешенства, вызванного ее победой. Даже хуже того!.. Сорина сама была отменной воительницей. Ее наметанный глаз подметил превосходную выучку и боевую смекалку, с лихвой окупавшие куцый опыт спартанки.

– Не забивала бы ты себе этим голову, – ласково проговорила Тевта.

– Она загубит Эйрианвен, – мрачно предрекла амазонка. – Она ее развратит.

– Эйрианвен не дитя, – возразила Тевта. – Она отлично понимает, с кем вознамерилась разделить ложе.

– Тевта, да открой же глаза! Эта гречанка несет в себе заразу, называемую цивилизацией! Это как болезнь. Она может принести гибель Эйрианвен, да и не только ей, если позволить гречанке творить, что она пожелает!

Сорина зло выругалась и отшвырнула ни в чем не повинный бурдючок. Он шлепнулся о стену и упал, оставив на ней влажное пятно.

Тевта все-таки попыталась утишить ярость предводительницы и подруги:

– Я думаю, что ты сильно преувеличиваешь.

Однако могучая амазонка не желала ничего слышать.

– Вот так всегда и получается! – выкрикнула она, словно Тевта чем-то перед ней провинилась. – Похоть, которой эта Лисандра воспылала к Эйрианвен, приведет к появлению очередной раковой опухоли! Она со временем уничтожит ее! Греческая зараза перекинется на Эйрианвен, а с нее – на всех остальных!

Сорина слишком хорошо знала, что жизнь в странах, расположенных у Срединного моря, была похожа на притягательную болезнь. Она затягивала любого человека, оказавшегося в пределах ее досягаемости, предлагала удобства и даже роскошь, но при этом забирала свободу. Принять ее означало оказаться в зависимости. Сорина сходила с ума, не в силах понять, отчего этого не мог понять никто, кроме нее.

– Похоже, лишь я одна вижу то зло, которым отмечены Лисандра и личности, подобные ей.

– Сорина… – начала было Тевта.

– Отвяжись!

Амазонка шарахнулась от протянутой руки подруги и в бешенстве зашагала прочь. В глубине души она понимала, что обидела Тевту, но ею владел такой гнев, что сейчас Сорине было все безразлично.

Люди, толпившиеся в запруженных коридорах, поневоле расступались перед ней, давая дорогу. Слава Гладиатрикс Примы простиралась далеко за пределы луда Луция Бальба. Гладиаторы признавали и уважали превосходство Сорины. Никто не хотел с ней попусту связываться – особенно теперь, когда ее лицо было искажено бешенством. Амазонка бесцельно шагала вперед, в каждой встречной черноволосой женщине видя ненавистную спартанку. Какое-то время она без шуток подумывала, а не подговорить ли ланисту на поединок между ней и Лисандрой, но скоро отбросила эту мысль. Бальб все равно не согласится. Ведь Лисандра далеко не ровня ей по положению в гладиаторской иерархии.

Отчаявшись придумать план немедленного изничтожения бывшей жрицы, Сорина стала высматривать какой-нибудь уголок, где можно было бы успокоиться, привести мысли в порядок. Она изрядно удивилась, заметив Катуволька, сидевшего на каменной скамье у стены.

Наставник держал в руках бурдючок пива, лицо у него было мрачней некуда.

– Что с тобой? – спросила она и присела рядом.

Катувольк поднял на нее пустой взгляд.

– Ничего, – сказал он и протянул ей бурдючок.

– Да ладно, – отмахнулась она и сделала глоток. – Выглядишь ты так, словно у тебя лучшего друга убили!

– Это все Лисандра, – простонал он, и Сорина так и ощетинилась при звуке ненавистного имени. – Я ее… я ее люблю!

Сорина вздохнула, постаралась скрутить свое бешенство и загнать его поглубже. Как она хотела бы ошибиться! Но нет – зараза, распространявшаяся от спартанки, успела-таки поразить еще одного небезразличного ей человека.

– Довольно думать о ней, – посоветовала она. – Она ведь не из наших, Катувольк. Она всего лишь гречанка.

– Да дело не в том, где кто родился, – горестно вздохнул галл, которого проглоченное пиво окончательно ввергло в беспросветную грусть. – Когда встречаются двое… иногда просто не может быть по-другому. Вот и со мной случилось именно так. Сорина, я давно потерял счет красивым девицам, но ни разу не чувствовал того, что чувствую сейчас! – Он в очередной раз приложился к бурдючку. – А ведь я даже ни разу не был с Лисандрой! Это по-другому, это – здесь, в сердце.

– Она несет зло, – сказала Сорина. – Она бессердечна! Я не хочу, чтобы эта дрянь причиняла тебе боль!

– Нет, ты ошибаешься, она вовсе не бессердечна, – заспорил Катувольк. – Она… ну, просто вот такая. Она особенная, Сорина. Для такой, как она, оказаться в луде – хуже, чем попасть в преисподнюю! Жить под одним кровом с женщинами такого пошиба, которых мы сюда набираем…

– Вот уж спасибо большое, – пробормотала Сорина.

– Тебя я совсем не имел в виду, – торопливо поправился Катувольк.

Амазонка заставила себя улыбнуться. То, что она собиралась сделать, было, без сомнения, омерзительно и в то же время необходимо для того, чтобы очистить душу Катуволька от смертоносной отравы.

– Я знаю, – сказала она. – Я пошутила. Лисандра, знаешь ли, тоже любительница пошутить на твой счет.

Она сразу увидела, что эти слова сумели проникнуть сквозь пелену хмельного тумана, окутавшего рассудок Катуволька. Галл выпрямился и хмуро посмотрел на нее.

– Лисандра надо мной не смеялась, Сорина, – сурово выговорил он заплетающимся языком. – То, что у нее нет ко мне любви, еще не означает презрения.

– В самом деле? – Сорина поджала губы, словно обдумывая услышанное. – Ох и ошибаешься же ты, Катувольк.

– Ты о чем? – Галл ненадолго обратил на нее осоловелый взгляд, потом снова уткнулся в пивной бурдючок.

– Ну, мое-то дело сторона. – Сорина подпустила в голос очень точно отмеренную толику нерешительности. – Однако тебе, наверное, следует учесть вот что. Ее влекут только женщины.

– Я не… – ошеломленно пробормотал Катувольк. – Я не знал.

– Так знай, – сказала Сорина. – Они с Эйрианвен просто созданы одна для другой. Обе находят твое нескрываемое внимание к спартанке забавным до невозможности. Весь луд только о том и болтает! – добила она Катуволька. – Женщины вволю хохочут над тобой, когда ты не смотришь, но никто не смеется звонче Лисандры. Она не может жить просто, Катувольк. Ей подавай, чтобы все непременно с нею считались, чтобы все бегом бежали, как только она свистнет. Ее весьма веселит, что ты, наставник, не сумел избежать ее чар.

Катувольк не без труда поднялся на ноги.

– Я с ней об этом поговорю, – с полупьяной вдумчивостью заявил он. – Где она?

– Полагаю, с Эйрианвен, – сказала Сорина.

В эти мгновения она почти ненавидела себя, однако заботилась не только о молодом галле, но и об Эйрианвен. К тому же Сорина не так уж сильно и приврала. Лисандре действительно было жизненно необходимо выбиться в вожаки. Этого желали все ее соплеменники, ненавидимые всеми богами. Достаточно посмотреть, как она подмяла под себя своих соотечественниц. С некоторых пор они только ей в рот и смотрели.

– Хотела бы я раскрыть глаза Эйрианвен, как раскрыла тебе, но она ничего слушать не хочет, – продолжала Сорина. – Очень тебя прошу, Катувольк, не рассказывай ей о том, что услышал здесь от меня. Если она узнает, что я хоть полслова сказала против ее любимой, то навсегда станет чужой для нас. Тогда-то Лисандра погубит ее, как пыталась погубить тебя. Мы с Эйрианвен пока еще добрые подруги, а значит, я могу попытаться ее спасти.

Катувольк пробормотал нечто не очень разборчивое, вроде бы выражая согласие. Он не особенно твердо стоял на ногах, глядя прямо перед собой.

– Я ее разыщу, – сказал он, взял под мышку бурдючок и поплелся по коридору.

Сорина смотрела ему вслед, пока его широкая спина не скрылась в толпе.

«Я тварь, – думала она. – Но я все сделала правильно».

* * *

– Так ты видела, как я дралась? – спросила Лисандра.

Они с Эйрианвен нашли в подземелье довольно-таки уединенный уголок, запаслись небольшим мехом вина и устроились там.

– А как же. – Силурийка широко улыбнулась. – Мы с Бальбом вместе смотрели. Наш ланиста вне себя от восторга.

– Ну а ты-то что думаешь? – настаивала Лисандра.

Ей было жизненно необходимо услышать слова одобрения именно от Эйрианвен.

– Ты билась великолепно. Это было выдающееся выступление!

– Правда?

Лисандра вдруг почувствовала, что краснеет. Это было глупо, бессмысленно, однако ее лицо неудержимо заливала краска.

Эйрианвен потянулась к ней, нежно поцеловала спартанку и легонько погладила ладошкой ее щеки.

– Ты – грозная воительница, внушающая страх, – шепнула она.

Несколько мгновений они смотрели друг дружке в глаза, пока до обеих вдруг не дошло, что слова Эйрианвен прозвучали, в общем-то, смешно. Силурийка хихикнула первой, а там и Лисандра скривила губы в улыбке. Потом Эйрианвен негромко изобразила рев труб, сопровождавших выход гладиаторов на арену.

– Вот ты выходишь, и все разбегаются, – добавила она, и смех выдавил слезы из ее глаз.

Лисандра весело ткнула ее в плечо кулаком.

– Ах ты!.. – А сама все смотрела на Эйрианвен.

Британка была столь прекрасна, столь совершенна!.. Лисандра ощутила внезапный прилив нежности. Ей захотелось немедленно что-то сказать Эйрианвен, но она не могла подобрать слов. Спартанцы были мастерами действия. Речи, в особенности любовные излияния, не являлись их сильной стороной.

– Время от времени надо говорить о том, что у тебя на сердце, Лисандра, – тихо заметила Эйрианвен.

Их глаза встретились. Ярко-синий взгляд подруги показался Лисандре необычайно глубоким и мудрым. Было похоже, что Эйрианвен читала ее мысли, словно развернутый свиток.

Щеки спартанки снова налились жаром.

– Я просто спрашивала себя, есть ли в твоем племени еще такие красавицы?

Вопрос был глупым, но Лисандре до смерти хотелось чем-то порадовать Эйрианвен. Эти слова первыми явились ей на ум.

– Красивей меня у нас никого не было, – ответила Эйрианвен. – Мы, силурийцы, в большинстве своем черноголовые. Может, именно поэтому в нашем народе особенно ценятся светлые волосы. Смех сказать, мы больше похожи на римлян, чем на других бриттов. Скажу тебе правду, Лисандра. По крови я вовсе не силурийка. Я среди них выросла, но мой отец был друидом из племени бриганте. Они-то уж всем бриттам бритты: рослые, светловолосые и светлокожие. Их предводительница Картимандуа пошла на предательство – сдалась римским захватчикам и сделалась их подстилкой.

Глаза Эйрианвен сверкнули такой ненавистью, какой Лисандра никогда еще в них не видела.

– Вот только друидам с римлянами разговаривать не о чем. Поэтому отец увез меня далеко на запад от земель бриганте, туда, где римлянам по-прежнему противостояли силуры. Они вырастили меня как свою, и я привыкла с гордостью называть себя силурийкой. Пусть мое племя было разбито Фронтином, но мы хотя бы дрались до последнего, не как трусливые бриганте, которые сразу сдались!

Лисандра уже от всей души сожалела о своих глупых словах, из-за которых Эйрианвен предалась столь невеселым воспоминаниям.

– Прости, что я упомянула об этом, – сказала она. – Я… ну не умею я добрые слова говорить.

– Нет стыда в том, чтобы проявить чувства, сказать о них любимому. Люди не должны молчать.

– А меня учили именно так.

Лисандра сказала эти слова и сама услышала, насколько беспомощно они прозвучали.

Эйрианвен чмокнула ее в кончик носа. Настроение британки вроде бы вновь улучшилось.

– Все мы уже не таковы, какими были когда-то, – заявила она. – Луд и то, чем мы тут занимаемся… все это нас сильно меняет. Это очень жесткий и жестокий мирок, Лисандра. Именно поэтому мы так жаждем нежности, особенно от тех, кого любим.

Лисандра сглотнула. Разум спартанки отчаянно пытался найти слова, достойные тех чувств, которые владели ею.

Некоторое время она молчала, потом все-таки заговорила:

– Кому-то – конное войско, кому-то – пешее. Кого-то завораживают боевые корабли. Они бороздят изменчивое море, но сами неизменны в своей красоте. А для меня… для меня хорошо то, чего хочешь ты.

У нее сердце перевернулось от радости, а может, и от облегчения, когда Эйрианвен улыбнулась в ответ.

– Ты сама это придумала? – спросила силурийка. – Конное войско, пешее… Это очень по-твоему!

– Я… ну… – замялась Лисандра. – Нет, это не мои слова. Их написала поэтесса Сапфо.

– Лисандра!.. – расхохоталась Эйрианвен. – Нет, ты все-таки безнадежна!

– Кому бы судить о классической поэзии, как не тебе, – дала сдачи Лисандра, но ее глаза искрились смехом.

Девушки обнялись. Каждой были по душе слабости и мелкие недостатки другой. Лисандра испытывала очень странное чувство. Когда она прочла прекрасной силурийке те поэтические строки, в ее душе что-то переполнилось и прорвалось, словно дамба, сметаемая напором реки. Впервые в жизни она позволила чувству овладеть собой, не сдерживала и не скрывала его. Сила этого чувства даже слегка напугала ее. Оно было неуправляемо, неподвластно рассудку, но Лисандра ни за что на свете не хотела бы утратить его.

Некоторое время они сидели, прижавшись одна к другой, потом спартанка отстранилась, огляделась и увидела Катуволька, стоявшего неподалеку. Лисандра приветственно подняла руку, но выражение лица галла заставило ее замереть, не кончив движения. Его лицо было исковеркано судорогой горя и гнева. Лисандра медленно опустила руку, встревожено глядя на наставника, открыла рот, чтобы окликнуть его, но он вдруг плюнул на пол, повернулся и зашагал прочь.

– Что такое? – Эйрианвен повернула голову, желая проследить за взглядом Лисандры.

– Да ничего, – сказала спартанка. – Пойдем! У нас вся ночь впереди.