Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Не очень. Но мы договорились не обмениваться адресами.

– Адрес мне не нужен. Влезет в твой чулан еще одна койка?

– Возможно. Кому это надо?

– Человеку, по имени Роб. Не знаю – возможно, это кличка. Он готов встретиться с тобою между шестью и семью у кинотеатра «Боливар». Постарайся уговорить своего хозяина сдать ему угол.

Выйдя от Ласаро, Андрес призадумался. Он поселился у антиквара Феликса Луиса Молина при чрезвычайно странных обстоятельствах. Сын антиквара был его сокурсником и близким другом. Он часто выступал в прогрессивных газетах и журналах со статьями, которые разоблачали финансовые операции Юнайтед фрут компани. Готовя себя к деятельности экономиста, младший Молина и сам не замечал, как его цифровые выкладки срывают маску благообразия с фруктовой компании. Старый антиквар, связанный с деловыми кругами многих стран, в том числе и с американцами, с беспокойством следил за публицистическими упражнениями сына, который подрывал его престиж.

Молина-отец большую часть жизни проводил в разъездах по обеим Америкам – Южной и Северной. В Гватемалу он наезжал редко и только затем, чтобы доставить и внести в реестр очередную покупку, которая ему приглянулась. Здесь его даже мало кто знал в лицо, хотя о богатстве антиквара ходили самые разноречивые слухи.

Товарищи сына слышали, что каждый приезд антиквара сопровождался скандалом, который он учинял молодому экономисту. Их неоднократные столкновения привели к тому, что в один прекрасный день Молина-сын сложил в чемоданчик несколько книг, две смены белья и перебрался к Андресу, который снимал тогда комнату у кондитера. Отец и сын не поддерживали между собой отношений, и многие это знали! Молина-старший в особенности старался подчеркнуть в разговоре со своими клиентами, что отказался от сына из-за его крайне левых убеждений. Но втихомолку посылал сыну чеки на предъявителя, которые также регулярно получал по почте обратно.

Когда пришли армасовцы, Андрес уговаривал своего друга уехать из столицы или, по крайней мере, сменить квартиру и имя. Молина отделывался шутками.

– Я не коммунист и не арбенсовский министр, смеялся он. – А мои статьи носят чисто научный характер.

Его бросили в тюрьму одним из первых. Старик Молина находился в ту пору в Чили и поспешил отправить властям отчаянное письмо. Просьбу антиквара, возможно, и уважили бы, – его клиенты были влиятельны, а деловые связи отличались безупречностью даже с точки зрения армасовского режима. Но он опоздал. Его сына расстреляли в ту же ночь, что и арестовали: армасовцы, по совету посла Перифуа, торопились.

Молина вернулся домой раздавленным. Крупный высокий мужчина с холеной черной бородой и легкими, слегка вьющимися усами, с характерным испанским профилем, в котором соперничали гордость и зоркость, он сдал. Плечи его слегка согнулись, в бороде сверкнула изморозь. Сверкнула и осталась лежать. В черных глазах застыла боль. Он перестал выходить к клиентам, высылая вместо себя помощников. Потом попросил последние газеты.

– Не эти! – с брезгливостью он отложил армасовские листки. – Если возможно, достаньте газеты, которые выходили при Арбенсе.

Посыльный, запинаясь, ответил, что прежние газеты изъяты и за чтение их уже не один десяток гватемальцев арестован. С упрямой настойчивостью антиквар искал старые номера. Он рылся в оберточной бумаге, шарил на полках и в кладовых. И, наконец, впервые после гибели сына осмелился зайти в его комнату.

Здесь все оставалось так, как было при его мальчике: стеллажи с книгами, крошечный письменный стол и даже нарезанные полоски бумаги, – мальчик любил писать на узких листах. Зачем он отпустил его от себя? Как он гордился им – даже издали! И должен был скрывать свои чувства. Но почему? Разве он дорожил золотом, которое ему платили клиенты? Разве нуждался он в дифирамбах, которые пели ему все эти знатные иностранцы, спекулирующие индейскими реликвиями?

Нет, у него была другая цель – более высокая, более благородная. Вот уже много лет, как посвятил он себя поискам расхищенного сокровища. В архивах полицейского управления эта история сохранилась под названием «мадридского дела». Гватемала, родина древних майя, народа с высокой и многообразной культурой,  обладала   уникальной   коллекцией  старинных индейских реликвий. Все лучшее, что в ней хранилось как память об умном, талантливом народе-землепашце, народе-зодчем, народе-звездочете и математике, Гватемала в 1892 году послала на выставку истории испанских народов в Мадрид. Не сохранилось даже каталога посланной в Мадрид коллекции, но в воспоминаниях очевидцев возникают контуры огромного меча, который, по преданию, Кортес вручил для покорения Гватемалы своему хитрейшему из офицеров Педро де Альварадо, сверкающая серебряная чаша, с изображением кецаля, которую воины-индейцы передавали из поколения в поколение, огнеупорные глиняные вазы с тончайшим рельефным узором.

И все это богатство чиновник гватемальского правительства, пройдоха и авантюрист, выкрал на обратном пути и увез на распродажу в Чикаго, а в Гватемалу отправил лишь пустые ящики и стенды с надписями, которые напоминали о том, какого сокровища лишилась республика.

Разве не великая цель – вернуть родине ее богатство! Разве не стоило посвятить ей столько изъезженных миль пути, столько трудных лет уже немолодой жизни! И, когда он приблизился к цели и завоевал доверие своих американских клиентов, мальчишка, вообразивший, что он приносит стране большую пользу, чем отец, встал на его пути.

Но прошлого не вернуть.

...Антиквар перебирает бумаги сына, а сердце точит мысль: ты был далек от него, ты отпустил его из дому, ты сам виноват в его гибели.

В книжном шкафу нашлись и старые газеты. Чего хотело прежнее правительство? Земельная реформа. Что ж, это разумно: кто бросает зерно, – говорится в старой поговорке, – вправе рассчитывать и на всходы. Начали строить свой порт. Деловые люди. Где порт, – там и дороги к нему. Больницы, школы... Очень хорошо! Стране нужны и здоровые и образованные люди.

Молина начинал понимать, почему его сын ушел из дому.

Однажды он постучался к кондитеру, где жил когда-то сын. Его не впустили. Старческий голос ответил из-за двери, что никаких Молина знать не желает, довольно было неприятностей из-за одного арестанта.

– Я хочу видеть товарищей сына! – крикнул антиквар в замочную скважину. – Передайте, если знаете, где их найти.

За дверью молчали.

А через несколько дней к Молина зашел Андрес. Он сразу покорил антиквара тактом и застенчивой улыбкой. Они говорили долго и о многом. Молина хотел знать, как сын одевался, что ел, на чем спал.

Разговор Молина закончил предложением:

– Оставайтесь у меня, Андрес. Дом большой, места хватит. Вы единственный человек на земле, с кем я могу говорить о сыне.

– Я мог бы у вас снимать комнату, – осторожно ответил Андрес. – Но признаюсь вам сеньор Молина, всюду, где я появляюсь, у хозяев случаются недоразумения с полицией.

– Если я могу им насолить, Андрес, моему горю будет легче. Заметьте: мой дом вне подозрений. Власти знают, что я в нем почти не живу. Верхний этаж сдается. Вы поселитесь в одной комнате с доном Габриэлем, племянником моих друзей. Разумеется, о плате не может быть и речи.

Андрес сказал:

– Я должен кое с кем посоветоваться, сеньор Молина. – Он нерешительно спросил: – А чем занимается племянник ваших друзей?

– Вы это узнаете по стенам комнаты, – улыбнулся антиквар.

В тот же вечер Андрес перенес свои скудные пожитки в дом сеньора Молина. Комната, которую ему предоставил антиквар, была угловая и, как сразу заметил Андрес, позволяла просматривать все подходы к дому. Напротив одного окна тянулись лавки, аптекарский и цветочный киоски, другое выходило в сквер. Антиквар усмехнулся:

– Вас здесь не застигнут врасплох, сеньор Сплошное Беспокойство.

Андрес ответил своей застенчивой улыбкой. Потом он взглянул на стены. Они были завешаны рапирами.

– Мой сосед фехтовальщик?

– Не   угадали, – сказал   Молина. – Дон   Габриэль – тореро. [37]37
  Участник зрелищного представления, любимого в Гватемале, – боя быков.


[Закрыть]Когда-то его любили. Но в последние годы он уже не тот. Пойдете на бой быков, – увидите сами.

Тореро явился поздно ночью, когда Андрес уже улегся. Вошедший сбросил с себя плащ, стянул ботинки и, не раздеваясь, бросился на постель. Соседа как будто даже не заметил.

– Будем знакомиться? – спросил Андрес. – Или так?

– Лучше так, – отвечал Габриэль и расхохотался. – Когда полдня бегаешь от быка, мой милый, а вечером обучаешь разных ослов испанским танцам, тебе не очень-то хочется тратить ночь на болтовню.

Он вскочил с постели, и Андрес залюбовался своим компаньоном. Тореро был красив и хорошо сложен. Добрые глаза и легкая округлость подбородка смягчали его острый профиль. Очень тонкие, но мускулистые руки и узкая талия делали фигуру изящной и необыкновенно легкой. Смеясь одними глазами, Габриэль с явным любопытством осматривал своего соседа.

– На ночь? Насовсем? – бросил он.

Андрес уклончиво сказал:

– Пока хватит денег на койку...

– Врете! Старик не нуждается в средствах. Вы кто ему, – знакомый, родич?

– Я племянник его друзей, – Андрес решил проучить соседа за любопытство. – А вы, сеньор?

Тореро подбежал и пожал ему руку:

– Я тоже племянник, тоже друзей. Спасибо за урок. Вы очаровательный малый, сеньор Андрес.

– Кто вам назвал мое имя, дон Габриэль? – улыбнулся Андрес.

– Тот же, кто вам назвал мое.

Они жили дружно, не вмешиваясь в дела друг друга, не спрашивая о причинах поздних приходов, не делясь впечатлениями дня. Тореро несколько раз приглашал Андреса на бой быков, но в университете начались студенческие волнения и Андрес пропадал там допоздна. Оба уставали и беседовали односложно. Как-то Габриэль стоял у окна и брился,  Андрес собирался уходить. Он уже взялся за ручку двери, когда тореро его остановил:

– Взгляните-ка! – весело сказал он. – Они собираются кого-то сцапать.

Андрес подошел к окну. Группа полицейских рассыпалась цепью по скверу.

– Вы любите зрелища, – безразлично заметил Андрес.

Он смотрел из-за плеча Габриэля и в зеркальце, которое тот держал перед собой, заметил, как нахмурилось лицо тореро. Впрочем, это продолжалось всего секунду. Габриэль намылил щеки и ловко водил кисточкой, взбивая белую пену. Андрес держал шляпу в руке, не зная, как поступить.

– Пожалуй, я примусь сегодня за книги, – решил он. – Кончится же когда-нибудь забастовка!

– Я бы тоже не сунулся сейчас в сквер, – заметил тореро.

Андрес искоса взглянул на него, но Габриэль продолжал растирать пену, оставаясь безучастным.

Молина видел, что квартиранты ужились, и особо им не докучал. Лишь раз в неделю он позволял себе останавливать Андреса и выспрашивать подробности о последних месяцах жизни сына.

Случилось так, что и Андрес обратился к хозяину дома: предстояло организовать побег из тюрьмы одного товарища и переправить его в провинцию. Андрес, смущаясь и напирая на то, что речь идет всего о сутках, попросил у Молина ссуду. Антиквар задумался:

– Вы вряд ли сумеете вернуть такую большую сумму, – решительно сказал он. – Деньги я дам без возврата, если они пойдут против армасовцев.

Когда к вечеру следующего дня Андрес принес ему долг, антиквар серьезно сказал:

– Мы, деловые люди, ценим уменье держать слово.

...И вот не прошло и полмесяца, он должен снова беспокоить хозяина дома. Роб. Негритянское имя. Молина сочтет Андреса назойливым, да и тореро не придет в восторг.

Обдумывая, как начать разговор с Молина, Андрес не знал, какие беспокойные дни у антиквара. Позвонил следователь из тайной полиции. Он знает, что у сеньора Молина траур и что он не выходит к клиентам. Но сеньор Молина мог бы быть полезен новому режиму, сумей он вспомнить товарищей своего сына. Тысячу извинений, но безопасность государства...

– Я жил главным образом за границей и не поддерживал никаких отношений с сыном, – резко ответил Молина. – Мы были чужими до самого дня его...

Он не кончил. Он не мог произнести последнего слова.

– Я так и думал, сеньор Молина. Но на всякий случай... Тысячу извинений.

Затем – приезд коллекционера из Гондураса. Когда-то они дружили. Сейчас Молине хотелось выгнать этого преуспевающего рассудительного дельца, который цинично рассказывал, как он вывез из музея своей страны старинные сосуды, заменив их отличной подделкой, и нажил двадцать тысяч долларов, перепродав бостонскому королю кофе.

– А потом кофейный король, – стиснув зубы, сказал Молина, – в кругу своих друзей назовет нас дикарями, которые не умеют ценить наследие своих же предков.

Коллекционер поспешил откланяться. Он понимает состояние дона Феликса. Он, собственно, и приехал выразить ему сочувствие в постигшем его горе. Но не стоит всех американцев мерить под одну гребенку. Среди них есть и люди, преданные искусству старины. Например, бостонский джентльмен...

Молина сидел потрясенный. Больше оставаться в бездействии он не мог. Он забросил своих клиентов, он забыл свое дело. Пусть здесь свирепствуют армасовцы и вынашивают аферы спекулянты. Он, Молина, объездит все страны Америки и найдет сокровища своей родины. Когда-нибудь Гватемала помянет его добрым словом.

Но кто выпустит его из страны? Армас закрыл все границы. Не в его интересах оповещать мир о том, что в Гватемале стреляют – слишком много и в слишком многих. Он и его американские покровители из кожи лезли вон, чтобы убедить весь свет, как счастлива Гватемала, принявшая в свои объятия Армаса, и в какую тишину и покой она погрузилась, избавившись от «красного правительства». Просьбу антиквара сочтут подозрительной. Но что-то нужно предпринять. Кого-то просить.

«Сумейте вспомнить товарищей сына...» Кто это говорил? Офицер полиции. Да. антиквар знает их. Одного во всяком случае. Славный парень. Образованный. Интересно, большой ли пост ему доверен подпольщиками. Молина не сомневался, что Андрес связан с подпольем. Встретившись со своим квартирантом, он сказал напрямик:

– Я ничего о вас не знаю, Андрес, и я не очень любопытен. Но если вы и ваши друзья поможете мне выехать из Гватемалы, я сумею вас отблагодарить делом.

– Мы у вас в долгу, сеньор Молина, – ответил Андрес. – Я наведу справки.

Андрес передал просьбу антиквара своим партийным товарищам. И, как раз в день приезда Роба, к Молина пришел неизвестный посетитель. Он попросил разговора наедине и назвался американской фамилией Кенон. Он и был похож на американца больше, чем на гватемальца, прекрасно говорил по-английски и по-испански и сообщил, что дает уроки английской фонетики. Молина перестал удивляться, – слишком много неожиданностей его постигло в последний месяц. Кенон слышал, что антиквар собирается предпринять небольшое путешествие, с научной целью. Он сам любит путешествовать и готов предоставить своему гватемальскому партнеру возможность выехать за границу. Его мог бы сопровождать кто-либо из друзей Кенона, например, Андрес.

Имя Андреса сразу подсказало антиквару, с кем он имеет дело; недоумение его рассеялось. Кенон заметил это и сказал, что они легко договорятся, если его уважаемый собеседник готов предпринять это путешествие инкогнито и на время отъезда предоставить дом своему преемнику. Им будет человек честный, порядочный и находчивый. Он не злоупотребит доверием сеньора Молины, который, в свою очередь, будет помнить, что от его скрытности зависит жизнь этого человека и, быть может, не только одного.

– Одно ваше слово – и армасовцы его повесят, – сурово сказал посетитель.

– Но одно его слово, – живо возразил Молина,– и армасовцы или их американские коллеги схватят меня. Такая взаимозависимость мне кажется гарантией скромности.

Кенон улыбнулся.

– Могу я спросить, под каким именем будет жить в моем доме мой преемник? – спросил антиквар.

– Конечно же под именем Феликса Луиса Молина. – ответил Кенон. – Кажется, здесь вас мало кто знает.

– Одна консьержка и рассыльный. Значит, я перехожу на подпольное положение?

– Как и все честные гватемальцы, – с грустью отозвался посетитель. – Поверьте мне, сеньор, я уже месяц сплю по два часа в сутки.

Они расстались.

– Андрес, я собираюсь уехать. – пытливо всматриваясь в своего жильца, произнес антиквар, встретив юношу на лестнице.

– Что ж, я буду жалеть о вас, сеньор Молина. Если я пригожусь вам в дороге, располагайте мной.

Он что-то хотел добавить и осекся.

– Почему вы недоговариваете, Андрес? – мягко спросил антиквар, поглаживая бороду. – Я могу что-нибудь сделать для вас?

– Как всегда, – засмеялся Андрес. – Мне нужно поставить третью кровать в комнату.

Молина нахмурился.

– Не слишком ли много племянников для одного дома? Впрочем, делайте, как знаете.

– Спасибо, сеньор. – обрадовался Андрес. – Я бы на вашем месте не согласился.

Они рассмеялись, довольные друг другом.

– Рассыльного нужно отпустить до отъезда, – как бы вскользь заметил Андрес. – Ваш преемник, вероятно, наймет нового.

Тореро пришел к полуночи. Увидел третью кровать и нового жильца на ней, покачал головой.

– Как в ночлежке, – брякнул Габриэль. – Знакомиться будем или так?

Андрес фыркнул:

– Лучше так. Впрочем, это дело соседа. Я его увидел сегодня впервые.

Третий жилец сел на кровати и посмотрел на вошедшего. Габриэль не  сдержал возгласа:

– Роб! Это ты или приведение? Да разве тебя не уложила насмерть Черная Кошка?

– Роб думает так, – спокойно сказал  негр. – У Габриэля  сдали нервы.

Больше всех, конечно, был поражен Андрес.

13. В КАФЕ «ГВАТЕМАЛА»

Тропический ливень – гроза горожан. Даже в замощенном Гватемала-Сити дождем пугают малышей, а при первых же потоках воды, низвергнувшихся с неба, прохожие забиваются в подъезды и магазины, продавцы фруктов и цветов разлетаются со своими тележками в поисках укрытия, и даже водители загоняют машины под раскидистые кроны деревьев.

Могучий водопад обрушивается на столицу, зажатую в горах; по улицам несутся стремительные реки, глянцуя тротуары и мостовые; зеркально-пенистая вода, уносящая с собой весь мусор города, мутнеет и к окраине приходит коричневой. Так может продолжаться час и два, день и другой.

Счастливец, кто оказался под тенью могучей сейбы. Чудовищная колонна светло-серого ствола, которую не обхватят, взявшись за руки, и полтора десятка людей несет такой развесистый купол темной листвы, что тень его, даже когда солнце стоит в зените, покрывает площадь в три тысячи квадратных метров. За раскидистую тень, за гордые контуры, за благородное сочетание цветов, листвы и ствола гватемальские индейцы издавна полюбили это могучее дерево. Оно стало для них национальной святыней.

Группа студентов, среди которых был Андрес, забившись от ливня под свод сейбы наблюдала, как приехавшие на базар индейцы с достоинством подошли к дереву и, прежде чем вступить под крону, отвесили ему низкий поклон.

Громко расхохотался высокий щеголеватый офицер, посчитавший, видимо, забавным, что крестьяне не торопятся укрыться от дождя.

Погляди на этого франта, Андрес, – сказала курчавая девушка в темно-синем платье. – Я думаю, он притащился с армасовцами и забыл наши обычаи. Иначе он не ржал бы как мул.

– Сеньорита, – вспыхнул офицер. – Будь вы мужчиной, я отвесил бы вам звонкую оплеуху.

– Тогда отвесьте мне, – вмешался Андрес – Я тоже думаю, что вы мул.

Офицер ответил набором ругательств; в группе раздался громкий смех. Студенты, оставив взбешенного офицера под сейбой, перебежали плошадь и скрылись за углом. В районе двенадцатой авениды им полюбилось кафе, вывеской которому служил огромный куст кофе, выросший прямо в витрине. Это была не бутафория, а настоящий куст, высаженный в мягком замаскированном грунте, своеобразное карликовое деревцо с темнозелеными заостренными листьями и похожими на жасмин цветами. Деревцо плодоносило, но его вишнеобразные плоды еше не налились кармином.

За отсутствием другой вывески, разные люди называли кафе по-своему. Жители ближних кварталов, мелкие чиновники, ремесленники, лавочники приглашали друзей запросто: «Посидим у кафето» (у кофейного дерева). Соседи-художники, часто спорившие в кафе до поздней ночи об искусстве, шутливо называли его кафе-чачарой – кафе-болтовней. Армасовские офицеры, приходившие сюда слушать маримбу и банджо – хозяин держал всего двух, но отличных музыкантов. – прозвали этот уютный уголок «Мемориа», как бы отдавая дань воспоминаниям молодости, со времени которой они были оторваны от страны. Но в студенческой среде прочно привилось название «Гватемала», а с приходом армасовиев иначе кафе и не называли.

Сюда и прибежали спасаться от дождя промокшие, смеющиеся Андрес, девушка в синем платье, которую все звали Риной, их друзья. Сдвинув два столика вместе, студенты расселись и попросили совсем молоденькую официантку принести им маисовые блинчики.

– Под каким соусом желаете? – вежливо спросила девочка.

– Новенькая! – закричала Рина. – Откуда ты? Как тебя зовут, сеньорита?

– Меня назвали Росита, – чинно присела официантка – Я из провинции.

– Ну, так знай, Росита, – сказала Рина, – нам подойлет любой соус кроме подливки а ла Армас.

– Ты очень кричишь, – с досадой сказал Андрес.

Сосед Рины, юноша с правильными чертами лица, хорошо одетый, насмешливо заметил:

– А по-моему, пора перестать обо всем говорить шепотом.

– Мы обсудим это в другой обстановке, Адальберто, – уклонился Андрес от спора.

– Я поняла, – серьезно заметила Росита, а глаза ее смеялись. – Значит, подать любой соус, кроме кроваво-красного.

Студенты зааплодировали. Рина обхватила Роситу за талию и закружилась с нею.

– Новенькая! Ты нам подойдешь! – засмеялась она, а за нею и остальные.

Росита вырвалась из крепких рук Рины и выскользнула в кухню. Рина взглянула на рассерженного Андреса и мягко положила ему на плечо руку:

– Не надо дуться, Андрес, – сказала она своим глубоким, гортанным голосом. – Ничего трагического не произошло.

Она была очень хороша в эту минуту – стройная, смуглая испанка, которой недоставало только розы к иссиня-черным волосам. Но Андрес взглянул на нее нарочито равнодушно, хотя они были большими друзьями.

– Мне пришлось за тебя вступиться перед франтом, – наставительно сказал Андрес, – и будь он фисгоном, [38]38
  Фискал, шпион (исп.).


[Закрыть]не избежать бы стычки с полицией. А вчера ты прилепила свой рисунок к дверце такси, и, не сдерни я его тотчас, бедняга-шофер сел бы в тюрьму. Как ты думаешь, Рина, мы завоевали бы его симпатии?

– Ты очень строг к Рине, – усмехнулся Адальберто.

– Нет, Андрес, как всегда, прав, – призналась Рина. – Но ужасно не терплю ждать. Все время чего-то ждешь. Лучше бы мне поручили застрелить кого-нибудь из этих негодяев.

– Ты   стреляешь   своими    рисунками, – отрезал Андрес. – Товарищи  просили тебя не запугивать, но уж так и быть – по секрету скажу: начальник полиции назначил награду за поимку автора рисунков. Ты оценена в двести кецалей.

Рина побледнела, но тотчас вызывающе посмотрела на товарищей. Никто не отозвался.

– Пусть так! – сказала Рина. – Двести значит двести. Я их разрисую... сполна на эту сумму.

Официантка принесла маисовые блины, и студенты в молчании принялись за свой легкий завтрак. Одна Рина не притрагивалась к еде.

– Сеньорита извинит меня, – раздался звонкий голос Роситы, – но лепешки лучше есть горячими. Сеньорита, есть поговорка в наших местах: красивый цветок в росе не нуждается...

– Спасибо, девочка, – шепнула Рина и неуловимо быстрым движением провела платком по щеке... уж не в поисках ли росинки?

Росита осмотрелась и, тоже шепотом, сказала:

– Я научу сеньориту одной песне, если она отведает лепешек... Только пусть кто-нибудь подпевает.

Она подбежала к маленькой эстраде, на которой лежала маримба – полированная доска с подвешенными тыквами – и хлопнула ладошкой по тонкой луковичной кожуре, затянувшей отверстие опустошенного плода. Раздалось легкое щелкание, затем из инструмента вырвался рыдающий звук. Росита приложила платочек к лицу и тихонько начала:

 
Пять жандармов, пять жандармов
в дом ворвались ночью.
Сеньорита, сеньорита
загрустила очень.
Сеньорита, сеньорита,
берегите слезы —
Жизнь исполнит, жизнь исполнит
Сеньориты грезы.
 

Росита выглянула из-за платка, словно в кого-то всматриваясь, и снова извлекла из маримбы рыданье:

 
Пять жандармов уводили
сеньориты брата.
Друга детства сеньорита
опознала в пятом.
 

Студенты вполголоса подхватили припев. Но вот откровенным торжеством засветилось лицо девочки:

 
Но друг детства оказался
настоящим другом —
Он тайком спешит на помошь
всем, кому здесь туго.
Берегите, берегите
слезы, сеньорита.
Ваши грезы, ваши грезы
не были убиты.
 

Росита быстро обошла столики, собирая посуду.

– Девочка слишком мала, – задумчиво сказала Рина, – а песенка очень взрослая. Многое надо пережить, чтобы так спеть.

– Мой большой друг говорил, – с лукавством откликнулась Росита, – что в Гватемале дети и фрукты растут быстро. А кроме того, сеньорита, я хорошо знаю все, о чем пою.

Посетителей прибавилось. Крайний отдаленный столик заняла шумная компания офицеров, подъехавшая на «мерседесе». Один из них закричал:

– Дон Леон! Если мне не изменяют глаза и память, здесь готовят изумительное цыплячье филе под перцем!

– Мы сейчас проверим вашу память, – засмеялся полковник Леон. – Хусто, дружок, закажи порцию каждому!

Официантка подошла взять заказ, но тотчас же повернулась и вышла в служебное отделение.

– Сеньор, – обратилась она к владельцу кафе. – Нельзя ли поручить кому-нибудь другому обслужить столик офицеров?

– Ай, ай! – укоризненно покачал головой хозяин. – Может, мне самому пойти? Может, мне повара послать? У тебя хорошая рекомендация брата. Не подводи дона Гарсиа.

– А дон Гарсиа сообщал вам, – нашлась девочка, – что у меня бывает дикая головная боль?..

– Вот что, – сказал хозяин, смотря в сторону. – Подойди к зеркалу. Эта Росита не похожа на ту. Ну, подойди же...

Росита всмотрелась: верно ведь, в завитой и подкрашенной официантке не каждый узнает маленькую горничную из отеля в Пуэрто-Барриосе. Притом полковник был не очень трезв. Пора, наконец, перестать бояться неожиданных встреч. Мало ли их еще будет? Но в зале сидит Мигэль... Как он себя поведет?

– Молодец, – сказал хозяин. – Правильно решила. Не заставляй офицеров ждать.

Росита подходит к столику. Она спокойно встречает напряженный, тревожный взгляд Мигэля и легко, почти воркующе спрашивает:

– Что угодно молодому сеньору и его друзьям?

Полковник смотрит на официантку, которая ожидает ответа, и посмеивается:

– Мой юный друг не привык к столичным темпам. Сеньорита его извинит.

Мигэль приходит в себя.

– Я все сделаю, как надо, полковник.

Он диктует заказ Росите четким и ровным голосом. Мигэль многому научился за последние недели. Он умеет перечислять названия блюд, любимых доном Леоном, повязывать салфетку за едой, пользоваться ножом и вилкой. Случается, он лезет в солонку пальцами, но успевает одернуть себя и сделать вид, что закрывает крышку этой крошечной хрустальной безделушки. Как-то он кусал ногти и перехватил недоуменный взгляд опекуна.

– Мне все еще кажется, что я бреду по лесу, – сконфуженно засмеялся Мигэль и потянулся за ножницами.

Дело идет на лад. Полковник предложил ему заняться английским. Мигэль согласился. Лишь бы не думать о том страшном мире, в который он попал. Когда приходят гости, полковник его представляет, и Мигэль в сотый раз должен повторять свою историю, в которой он выучил наизусть каждое слово и в которой нет ни слова правды.

А главное – он научился терпеть. Терпеть и ждать. Ему скажут, когда он понадобится. Кто? Он не знает, но его найдут. Обязательно найдут.

И, встретив Роситу, он было подумал: «Вот меня и нашли!» Но у Роситы церемонный вид.

«Эх жаль, Росита, мы славно погуляли бы в столице».

– Четыре порции цыплят, сеньорита!

«... И вспомнили бы наших друзей».

– Конечно, с перцем-чиле.

 «... И помечтали бы!»

– Затем – по стакану чоколате.

«... Придет наше время, Росита!»

– Полковник предпочитает слегка подогретый.

Заказ продиктован, принят и понят. «Вот сейчас можно улыбнуться самым краешком глаза. Но только – краешком. Затем ты снова станешь церемонной официанткой, а я важным сыном Орральде. Ты останешься здесь, а меня увезет «мерседес» к богатому особняку в центре города».

Но прежде, чем «мерседес» увез Мигэля, случилось еще одно происшествие.

Ливень продолжался, – по выражению гватемальцев, боги не закончили отжимать выстиранное белье. Люди, набившиеся в кафе, отряхивали зонты и сийякали – накидки из пальмовой соломы, прекрасно защищающие от водяных потоков.

Резкие свистки раздались снаружи. В кафе вбежал человек в разодранной рубахе, из плеча его сочилась кровь. Он осмотрелся, увидел офицеров, вскрикнул и бросился к задней двери. Полковник Леон с неожиданной для его тучной фигуры ловкостью перепрыгнул через стул и схватил раненого за горло. Адальберто что-то зашептал Рине.

– Какой позор! – закричала Рина. – И мы будем терпеть?

Она вцепилась в кисть полковника зубами, он со стоном разжал руку, раненый рванулся и сделал еще шаг к двери. Офицеры поспешили к полковнику на помощь, только Мигэль сидел, как пригвожденный к месту. Раненый был бы схвачен, если бы студенты не налетели на офицеров и не заслонили собой беглеца. Началась свалка. Андрес подобрался к Рине:

– В заднюю дверь!

Мигэль услышал, выхватил пистолет и, став между полковником и Риной, выстрелил в стену: рассыпались осколки бра.

– Нагнитесь, полковник! – крикнул Мигэль. – В вас целятся!

В общем гвалте никто, кроме полковника, пригнувшего голову, не разобрал возгласа Мигэля. Секунды оказалось достаточно, чтобы Рина скрылась.

В кафе ворвалась полиция. Четверо студентов были захвачены. Раненого, Рины, Андреса и Адальберто среди них не оказалось. Полковник выслал погоню.

– Поймайте мне девчонку! Она главная заводила.

Потом он повернулся к Мигелю:

– Кажется, они действительно целились в меня. Хусто, ты молодчина. Благодарю.

Полиция оцепила квартал. Офицеры сели в машину.

– К президенту, – приказал полковник. – Инцидент государственного значения. Ты поедешь со мною, Хусто, и будешь представлен дону Кастильо.

Рина и Андрес бежали по глухим переулкам, не решаясь завернуть ни в один подъезд.

– Не могу больше! – с отчаянием сказала Рина. – Все из-за меня! Беги сам.

– Ты очень странная, – задыхаясь, произнес юноша. – Я люблю тебя – и вдруг оставлю.

– Что?

Рина остановилась и снова побежала. Снова остановилась.

– Бежать глупо. Нас задержит первый полицейский пост. Есть здесь явки? – спросила Рина.

– Ты с ума сошла, – зло сказал Андрес. – Хочешь провалить явку!

Они зашагали медленнее.

– Сейчас оцепляют район, – шепнул он. – Если бы успеть пересечь эту площадь!

– Мы пойдем отдельно, – решила девушка и вдруг вскрикнула. – Ты ранен?

– Царапина, – отмахнулся Андрес и с неожиданной для него грубостью добавил: – Думай лучше о тех, кто не выкарабкался.