Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ЧАСТЬ  ВТОРАЯ
ГВАТЕМАЛА ВЫХОДИТ ИЗ ПОДПОЛЬЯ

18. МОЛОЧНЫЕ РЕКИ СЕНЬОРА ПРЕЗИДЕНТА

– Августовские дожди льются не иначе, как из кровавых туч, – говорили жители гватемальской столицы.

Действительно, август 1954 года выдался кровавым. Кастильо Армас не успел вылезти из женского платья, в котором он подписывал соглашение с армией, и перебежать из ванной комнаты министра связи обратно в президентский дворец, как сразу же перечеркнул свою подпись. Американский посол обещал моральную поддержку, оружие, и Армаса понесло:

5—6 августа правящая хунта начинает аресты среди руководителей восстания. Двенадцать офицеров, вопреки заверениям президента, предстают перед военным трибуналом.

7 августа армасовские банды, которые должны были быть распущены, и подразделения гвардии – второй вооруженной силы страны – окружают военно-воздушную базу «Ла Аврора», где появляются листовки с призывом проучить «лгуна в президентском кресле».

8 августа Кастильо Армас открывает в столице вторую серию облав на «красных». В тюрьмы заключаются служащие демократических учреждений, созданных при Арбенсе, прогрессивные журналисты, учителя, владельцы кинотеатров, разрешавшие у себя демонстрацию советских, чешских, даже мексиканских фильмов.

10 августа хунта, упразднившая конституцию и разогнавшая парламент, выпускает свой «политический статут». Хунта заявляет, что, «пользуясь свободно выраженным желанием народа», присваивает «исключительно себе» всю законодательную и исполнительную власть и заявляет, что в государственных учреждениях не могут работать служащие, заподозренные в симпатиях к коммунистической идеологии. «Публикуйте и исполняйте!» – заканчивалось послание, и по стране летят черные списки: сотни чиновников, почтовых работников, учителей, врачей выбрасываются на улицу.

11 августа Армас объявляет о роспуске четырех политических партий и пяти профсоюзов. Первыми разгоняются профсоюзы учителей и железнодорожников.

16 августа за решетку отправлена большая группа курсантов военных училищ, замешанных в восстании.

22 августа становится известно, что 120 кофейных участков и 107 ферм, полученных крестьянами согласно реформе в центральной кофейной зоне, изъято армасовцами обратно в пользу крупных землевладельцев и частных компаний, причем оказавшие сопротивление избиты и арестованы.

31 августа семнадцать сторонников прежнего режима, в том числе филателист – собиратель марок – и поэт высылаются в концлагерь «Колония Петен».

Хунта готовит декрет о запрещении под страхом казни любой организации, хотя бы отдаленно связанной с компартией. Хунта подписывает военное соглашение с США, и удивленные гватемальцы узнают, что их маленькая армия по существу становится еще одним батальоном северной державы, а их плодородная земля – заурядным полигоном.

Декрет за декретом вылетают из президентского дворца...

Все это походило бы на бред сумасшедшего, если бы не затрагивало тысяч жизней и судеб. Столица плачет и смеется. «Молочные реки сеньора Армаса почему-то красные», – острота, пущенная в одном из кафе, облетает весь город. Полиция ищет остряка, но среди трехсот тысяч жителей трудно найти того, кто засмеялся первым. Притом из кафе, что напротив, летит новая шутка, и довольно злая: «Фуражка и любовь к гватемальцам у сеньора Армаса всегда набекрень». Фат со скошенной тульей фуражки подкушен крепко. Гватемальцы продолжают издеваться, фат – свирепствовать.

Американский посол с иронией спросил, много ли молодых гватемальцев готово отдать жизнь за своего президента. И, когда подвернулся удобный случай, страницы нескольких газет обошел снимок юного Орральде, который из преданности к президенту стрелял в заговорщиков. Хусто был заснят рядом с Армасом, только не он смотрел на президента, а президент пожирал его глазами в поисках ответного проявления преданности.

Газета с таким снимком попала в маленький двухэтажный домик антиквара Молины и была положена перед хозяином. Антиквар просматривал утреннюю почту и небрежно скользнул по газете взглядом. Хотел было ее отложить, но крупный снимок привлек его внимание; он всмотрелся и крикнул:

– Хосе, зайди ко мне!

Вошел Хосе. Городская одежда преобразила мальчика. Наверное, в потрепанных штанах, в каких он привык убирать бананы, или в своей блузе, в которой Хосе партизанил, он чувствовал себя удобнее, чем в кремовой рубашке, отутюженных синих брюках и желтых туфлях. Черные пряди, спадавшие прежде на лоб Хосе, были зачесаны назад, пробор придавал прическе изящество. Вряд ли с первого взгляда в этом прилизанном аккуратном подростке можно было узнать потомка племени ица, который простодушно смотрел на мир. Да и в антикваре Молина, который в шелковом халате сидел за плетеным столом и лукаво поглаживал черную бородку, не легко было увидеть прежнего Карлоса Вельесера. Тропическая лихорадка обострила черты его лица, на котором смуглый румянец сменился легкой желтизной. Если и отличали его от подлинного Молины немыслимой густоты брови, высокий лоб и глубокий, очень мягкий взгляд, то от прежнего Карлоса Вельесера нынешний Вельесер разнился еще больше.

В доме Молины он нашел все в таком виде, как описывал антиквар, и еще раз подивился предусмотрительности хозяина. Подслеповатая консьержка, перед которой он учтиво снял шляпу, смеясь, крикнула ему: «Да не машите шляпой! Простудитесь!» – и он ей ответил, как отвечал Молина: «В двадцать лет не простужаются. А нам с вами, сеньорита, по двадцать». Впрочем, обоим вместе было около ста. В большую входную дверь можно было позвонить, и ему открыл бы кто-либо из верхних жильцов. Но в большую дверь, как и во многих домах столицы, была искусно вделана меньшая, и ключ, врученный Молиной, ее открыл легко и бесшумно.

Несколько дней Молина – Вельесер просидел взаперти, изучая дом и коллекцию антиквара. Сегодня он ожидал друзей.

– Посмотри сюда, Хосе, – весело сказал Карлос. – Ты узнаешь этого молодого сеньора?

Хосе бросил острый взгляд на газетный лист.

– Ица не забудет тех, с кем поклялся идти вместе, – просто сказал Хосе. – Если Мигэль станет королем, Хосе Паса готов стать его слугой. Если Мигэль станет нищим, Хосе готов поменяться с ним одеждой.

Такая нежная привязанность тронула Карлоса.

– А ему нелегко, – сказал Карлос.

– Команданте сейчас тоже будет нелегко, – не очень вежливо перебил своего старшего друга Хосе. – Сеньора Молина спрашивает владелец универсального магазина.

– Я никого не принимаю. Ты сказал?

– Да. С ним инспектор из полиции. Они хотят войти вместе.

Пауза.

– Лучше принять, мой команданте, – тихо говорит Хосе. – Тебя не узнать. Ица говорят: удача приходит с первым прыжком, со вторым – пол-удачи.

– Пусть будет так. Прыгну.

Карлос приспустил тростниковые шторы. Свет падал на ковер, стол, руки, но лицо Карлоса оставалось в тени.

– Не все сразу, – сказал он, подбодряя себя. – Если им понравятся мои ноги, я, пожалуй, открою и лицо.

Разговор начал инспектор полиции. Он знает, что сеньор Молина долго болел. Но, кроме сеньора Молины, некому выручить его, инспектора. На днях у советника посольства выкрали два старинных индейских сосуда. Дело о краже поручили инспектору. Увы, он бессилен найти похитителей. Советник рвет и мечет, начальник полиции грозит инспектору увольнением. Наконец в отделе местной утвари универсального магазина нашлось два страшно похожих кувшина. Вот они... Если бы сеньор Молина взялся засвидетельствовать их подлинность… Престиж гватемальской полиции...

Карлос бегло осмотрел сосуды. Настоящий Молина никогда не согласился бы подвергнуть сомнению свою честность. Но отказать инспектору и сразу нажить себе врага в полиции? Все одинаково плохо. Карлос всматривался в ширококрылых птиц, парящих на наружной поверхности сосудов, – древние бережно подбирали цвета. А затем память, острая, много вбирающая в себя память подпольщика, подсказала их удивительное сходство с другими чашами древних майя. Он видел их в Национальном музее. Те были настоящие. А эти, как и похищенные у советника, – одинаковая фальшивка. Воры были иностранцы (гватемальцы не знают в своей среде краж) и не очень большие знатоки древности. Карлос сверился с реестром. Так и есть.

– Вы принесли мне недурно сработанную подделку, – сухо сказал Молина опешившим визитерам, и легким движением остановил вскочившего с кресла инспектора. – Но я вам помогу выбраться из неприятности, сеньор инспектор. Полиция может приобрести оба сосуда в магазине, они отлично сойдут за похищенные, и я готов подтвердить это. Настоящие, – он подчеркнул это слово, – настоящие в Национальном музее.

– Вы бог, сеньор антиквар, – с восхищением произнес инспектор. – Вам надо в полиции служить, а не здесь прозябать.

Владелец магазина, предвкушая крупный заработок, тоже расцвел в улыбке.

Посетители ушли. Карлос глубоко вздохнул и откинулся в кресле. Сердце стучало чаще, чем полагалось ему, находясь на службе у подпольщика с большим стажем. Сошло! А ведь владелец магазина десяток лет назад встречался с Молина и даже когда-то продал ему резной деревянный нож – эта деталь тоже значилась в реестре старика-антиквара.

– Сеньор Молина, – Хосе стоял в дверях, – пришел человек. Назвался Грегорио. Предлагает странную игрушку. Бычок на подставке.

Вошел крестьянин с живым, хитроватым лицом. Широкая красная повязка вокруг круглой шапчонки, такой же пояс, стягивающий талию, черная куртка в красную полоску, клетчатые штаны, больше похожие на юбку.

– С озера Атитлан? – живо спросил Карлос.

– А бычок из Кецальтенанго, – не опровергая и не соглашаясь, ответил крестьянин.

Этот странный разговор, понятный обоим, закончился тем, что Карлос крепко пожал руку сборщику кофейных зерен – Грегорио Кинтана из-под Антигуа – и начал его расспрашивать о жизни и настроении кофейных рабочих.

А потом антиквар вышел из дому и в сопровождении Хосе, который нес за ним сверток со старинными миниатюрами, зашел в ближайшую парикмахерскую. Мастер подровнял пушистую бородку клиента и пригласил его в заднюю комнату взглянуть на редкую гравюру.

Из комнаты люк вел в подвальное помещение, где маленькое пламя свечи позволяло увидеть лишь силуэты Риверы, Роба, Андреса, Ласаро и приезжего из Антигуа.

– Все члены комитета как будто здесь, – начал Карлос, – и мы можем начать свой первый серьезный разговор. Давайте же начнем с того, что почтим память многих наших товарищей.

Люди встали и, по традиции, прикоснулись пальцами к желтым расцветкам своей одежды. Грегорио Кинтана не нашел на себе желтого и притронулся к восковому нагару свечи.

Карлос предложил обсудить два вопроса: расширение контактов партии с другими силами Движения Сопротивления и нанесение немедленных ударов по диктатуре Армаса.

Ривера сказал:

– Согласен. Но лучше закончить дело с кафе «Гватемала». В нем много странностей.

Все посмотрели на Андреса, и он понял это как приглашение отчитаться. Андрес признал личную вину в том, что четыре члена студенческого комитета – в руках армасовцев.

– Ты и сейчас убежден, – спросил Карлос, – что в кафе вами двигало только слепое желание сразиться?

– Как я могу думать иначе, – ответил Андрес, – если сам участвовал в подборе членов студенческого комитета?

– Как случилось, – спросил Ривера, – что Рина Мартннес, которой ты доверяешь больше других, сыграла в этом происшествии роль... запевалы?

– Скажите прямо – роль провокатора. Пока не знаю. С того дня я избегал разговора с Риной Мартннес.

Вмешался Ласаро.

– Что же ты делал все эти дни? – раздраженно спросил он. – С тобой рядом ходит провокатор, а ты бездействуешь. Ты называешь явку в Сакапа, а там ждет засада.

Андрес побледнел.

– Что я делал в последние дни? Подобрал новых товарищей в студенческий комитет. Рина и Адальберто отстранены от руководства. Завтра их – нет, нас троих – будут судить студенты. Что я еще сделал? Мы, социологи и агрономы, связались со студентами-медиками. Лекции прекращены и у них. Побывали в больницах. Молодые врачи-хирурги на днях объявят забастовку под лозунгом: «Мы лечим только жертв президента Армаса. Армасовцев  пусть лечит Вашингтон!»

– Не мало, – сказал Карлос. – Если учесть, что товарищ Андрес вытащил меня из полицейской сутолоки в Киригуа и из кишащей шпионами Сакапа, переправил за границу одного сеньора и, вернувшись, выполнил кое-какие рекомендации комитета, – это не мало... И все же вина его превышает его заслуги. Отдать в руки полиции четырех отличных бойцов... Да и не только в этом дело. Коммунист должен воспитывать своих товарищей на умении жертвовать собой, когда этого требуют интересы дела, и умении беречь себя, когда впереди более высокая цель. Вот этого второго умения, товарищ Андрес, ты не сумел передать своим друзьям. Значит, ты еще слабый руководитель. Я скажу больше: очертя голову ты бросился за Риной Мартинес в гущу свалки, потому что в эту секунду ты не видел товарищей, жертв Армаса, страдающий народ, – ты видел только Рину Мартинес. Значит, ты еще слабый коммунист. Ты понимаешь это, товарищ Андрес?

...И, может быть, только сейчас, здесь, среди людей, которые ежедневно рискуют жизнью, которые, пренебрегая опасностью, собрались вместе и урывают дорогие минуты, чтобы научить его, юношу, жить и бороться, Андрес догадался, за что его судят. Все это надо продумать наедине с самим собой, взвесить, решить, как вести себя дальше.

Кажется, товарищи иначе истолковали его молчание. Карлос вздохнул. Ривера жестко сказал:

– Я рекомендовал тебя в партию, Андрес. И, по справедливости, мне первому подать голос. Предлагаю вывести из состава комитета.

Ласаро кивнул головой. Меньше всего можно было ожидать, что приезжий из Антигуа кофейный рабочий не согласится с опытными руководителями из столицы. Но Грегорио Кинтана сдернул с себя маленькую шляпу и, ударив ее о бочку, на которой мигала свеча, с хитрой улыбкой заговорил:

– Кофейное дерево, сеньоры, в двадцать пять – тридцать лет вырубают. Не тот урожай. А нашему молодому другу, – он повернулся к Андресу, – еще идти и идти до тридцати. Зачем же мы станем на дороге у молодых побегов, сеньоры?

Карлос перевел взгляд на Роба.

– Я живу с Андресом под одной крышей, – сказал грузчик из Пуэрто. – Он умеет беречь тайну и держать слово. Я воздержался бы его отстранять. В комитете нам нужен представитель студенчества. Лучшего товарища мы пока не знаем.

– Есть много замечательных ребят, – неожиданно сказал Андрес. – Если меня отстранят, я назову вам подходящих. А вообще меня отстранить стоит – люблю свою работу, привык, но четырех арестованных вижу днем и ночью. И все, что говорили здесь, принимаю. Мы играли в подполье, а надо сражаться.

– Если понимаешь, тогда и я за то, чтобы тебя оставить, – медленно оказал Карлос. – Будем голосовать?

– Не нужно, – вмешался Ривера. – Я ведь люблю Андреса. Пусть поработает с выговором.

И только педантичный Ласаро остался при своем мнении.

– Единичные выступления подрывают партию изнутри, – объяснил он свою позицию.

– Ты останешься в комитете, Андрес, – подвел итог Карлос. – Но это не избавляет тебя от студенческого суда. Ривера, ты побываешь у ребят.

– Спасибо, товарищи, – сказал Андрес.

Комитет заседал долго. Хосе, который прогуливался у входной двери, решил, что ему ходить тут до бесконечности.

Члены комитета ожесточенно спорили. Карлос настаивал на том, чтобы слить комитет и руководителей разрозненных подпольных групп в единый центр Сопротивления центральной зоны.

– Мы нарушим конспирацию, – вдруг разволновался Ласаро. – К тому же у партии свои задачи, у остальных групп – свои.

– Сейчас у нас одна задача: свалить правительство Армаса, – возразил Карлос. – И тот, кто в поисках своих особых задач призывает замкнуться среди нескольких сот членов партии, играет на руку армасовской клике.

– Товарищ, – ответил Ласаро, – я не принимаю такого упрека. Я за связь с другими группами, но против единого руководства.

– Это все равно, что сказать, – пояснил Карлос: – «Я за борьбу, но борьбу случайную, ведущую к поражению». Кто еще за такую борьбу?

Грегорио укоризненно сказал:

– Только что Ласаро ругал Андреса за драку в одиночку. Теперь Ласаро стоит за то, чтоб в одиночку дрались другие. Зачем петляешь?

– Я требую избавить себя от оскорблений случайных лиц, – заявил  Ласаро; худощавый, нервный,  он протер очки и всмотрелся в Грегорио. – Я не первый день в партии.

– Да, ты не первый день в партии, – спокойно оказал Карлос. – Ты третий месяц. А Грегорио – третий год. Он бастовал еще при Убико. Пять раз сидел в тюрьме. Когда парламент принял закон о земле, кое-кто решил припугнуть пеонов и устроил пальбу на плантации. Грегорио провалялся в больнице с пулей. А землю все же поделил.

– Я не сидел в тюрьме, – с вызовом сказал Ласаро, – но вступил в партию с чистым сердцем.

– Мы не сомневаемся в этом, – ответил Ривера. – Но сейчас нам нужно не только сердце, но и рассудок. Я за единый штаб Сопротивления.

Так и решили. Ласаро поручили связаться с работниками суда и деловыми кругами города, которых обслуживала адвокатская контора, Карлосу – с армией, Андресу – с медицинскими кругами, Робу – с мастеровыми, ремесленниками, лавочниками, Ривере – с учеными, писателями, художниками.

Первый удар поручили нанести Робу со своей будущей, но пока не существующей армией.

– Молочная реклама,– коротко пояснил Роб свой замысел, – но для этого нужно несколько шоферов и погонщиков.

– С одним таким погонщиком я тебя познакомлю сегодня, – задумчиво сказал Карлос.

– Где тебя искать, товарищ? – спросил Ласаро.

– Искать меня не нужно, – ответил Карлос. – Я найду каждого, когда сочту нужным. Передать же что-либо, посоветоваться – через связных.

– Это в кафе «Гватемала» и здесь? – Ласаро был недоволен. – За кафе могут следить. Я полагаю, члены комитета должны знать друг о друге все, на первый случай – адрес.

– Я бы сказал не так, – возразил Карлос. – Все, кроме адреса. Где же твоя конспиративная жилка, товарищ Ласаро?

– Как вас называть при встрече? – хмуро спросил Ласаро.

– При встрече лучше меня не узнавать и проходить мимо.

Карлос засмеялся, но  настойчивость Ласаро ему пришлась не по душе. Он поднялся с ящика. Пора было расходиться.

Хосе недовольно сказал:

– Очень долго, сеньор Малина. Можно было два раза постричься и два раза побриться.

– А кто-то мне говорил, – ответил Карлос, – что в погоне за врагом ица весьма терпеливы?

Молча они прошли несколько шагов, и Хосе сказал: – Я потерплю. Я буду носить за сеньором Молина картинки и вазы. Только несправедливо, что один носит картинки, а другой валяется с распоротой ногой.

Карлос не ответил. «Ничего, Хосе, – сказал он про себя. – Скоро и ты будешь пущен в довольно опасное дело».

Впервые за время пребывания в доме Молииы Карлос Вельесер в этот вечер навестил своих жильцов. Он застал всех троих. Тореро играл рапирой, Андрес писал, Роб читал.

– Сеньоры извинят своего домовладельца, – сурово сказал Карлос – Но время сейчас тревожное, полиция меня беспокоит чаще, чем раньше, и я хотел бы знать, могу ли я без ущерба для себя держать вас и дальше.

– Тогда лучше каждому поговорить наедине – пожал плечами Андрес. – Кто первый остается?

Тореро подбросил рапиру:

– Упадет острием к двери – я!

– К окну! – отозвался Андрес, включаясь в игру.

– Мне остается стена, – засмеялся Роб.

Рапира упала. Роб и Андрес вышли, оставив тореро и антиквара наедине.

– Чем могу служить? – любезно спросил тореро, пододвигая хозяину стул.

Сам он сел на кровать, продолжая играть рапирой. Карлос молчал.

– Однако вы изменились, сеньор Молина, – бегло заметил Габриэль. – Болезнь и горе сделали свое дело.

Он бросил еще один взгляд на антиквара и углубился в свое занятие.

– Дон Габриэль, – начал Карлос, – вы часто отлучаетесь...

– О, бог мой, на ипподром… Меня видит вся столица.

– Приходите поздно.

– Я подрабатываю уроками танцев, мой милый хозяин.

– Несколько раз вас видели в обществе людей, уволенных за нелойяльность к новому режиму.

– Мои старые приятели по закланию быков. Их нелойяльность заключается в том, что они постарели и хозяин ипподрома заменил их молодыми.

– А что у вас за дела в парке «Аврора»?

– Не советовал бы интересоваться моими делами тем, у кого есть свои секреты, – отпарировал тореро.

Он встал и улыбнулся:

– Довольно расставлять силки, сеньор Молина из Пуэрто. Обними-ка меня, пока молодые люди не ворвались, и скажи, что тебе от меня нужно.

– Чтобы ты вспомнил свою молодость, Габриэль Эспада.

Габриэль сделал быстрый выпад рапирой.

– В молодости меня кололи так и этак. – Он откинулся на кровать. – Я голодал под забором. – Он встал на колени. – Я умолял импрессарио дать мне грошовый заработок. – Он поднял вверх рапиру и обошел круг. – Я улыбался толпе, когда мне хотелось реветь от тоски.

– Остановись! – сказал Карлос. – Кроме того, во времена карлика Убико ты поднес к его носу на Пласа де Торо рапиру и врывался со мной во дворец, когда мы выгоняли карлика из страны.

– Тогда я был моложе и экспансивнее, – засмеялся Габриэль. – Сейчас моего пыла хватает только на быков.

– А ночные уроки? – поймал его Карлос.

Габриэль сжал губы.

– Дон Карлос, я тебя люблю. Но остерегись задеть меня. Я колю без промаха.

– Кого? Быков?

Габриэль рассмеялся:

– Случается, что и людей. Так что же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы два наших подпольных центра слились в один, Габриэль Эспада. Я хочу, чтобы наши удары стали острее и страшнее, Габриэль Эспада. И я хочу, чтобы в первой же операции, которая всколыхнет всю столицу, ваши и наши люди работали плечом к плечу, Габриэль Эспада.

– У меня нет ни центра, ни людей. А что это за операция?

– Молочная реклама, – засмеялся Карлос.

А теперь перевернем лист календаря и перенесемся из скромного домика антиквара в богатую приемную президентского дворца. На прием к президенту записаны министры, офицеры армии, видные коммерсанты, но секретарь никого не впускает.

– Сеньор президент ожидает чрезвычайного и полномочного посла.

И не надо добавлять – какого. Если прием закрыт, – значит, едет посол США.

Джон Перифуа, получивший за свое вытянутое книзу лицо и за манеру поведения в странах, в которых он представлял США, кличку Оглобля, входит в сопровождении представителя Юнайтед фрут компани – Пирри Клайда. Оба деловиты и сосредоточены, президент любезен и растерян.

Разговор, конечно, ведется на английском языке, который Армас объявил, наряду с испанским, официальным языком Гватемалы.

После взаимного обмена приветствиями Пирри Клайд приступил к делу:

– Мы ценим доброе отношение президента Армаса, его понимание интересов компании и ее цивилизаторского вклада в развитие экономики Гватемалы.

«Мог бы короче, – думает в это время посол. – Мог бы швырнуть ему: «Вы получили от нас миллион долларов на Операцию Вторжения».

– Но за добрым отношением, – улыбается Пирри Клайд, – чересчур медленно следуют добрые дела.

«Я бы сказал напрямик, – про себя комментирует посол: – «Не желаешь слететь с кресла, хватайся за подлокотник».

Затем Пирри Клайд предлагает президенту проект нового договора с ЮФКО. Чтобы возместить компании ущерб, нанесенный реформой, новое правительство возвращает ей 240 тысяч акров плодородной земли, из которых примерно седьмую часть, – в этом месте Клайд замялся, – компания добровольно жертвует правительству, так сказать, для умиротворения недовольных...  В дальнейшем компания намерена уплачивать правительству за каждую вывезенную связку бананов налог в два цента.

– Мистер Клайд. – Армас пытается унять дрожание собственного голоса. – Я могу отвечать за себя, но мои министры... Два цента! А средняя связка американского сорта весит восемьдесят восемь фунтов.

– В Гватемале мы срезаем, как правило, связки английского сорта, – замечает Клайд. – Считайте их по шестьдесят фунтов.

Старая уловка компании: из Гватемалы она вывозит главным образом крупные бананы американского сорта, более же мелкие и зеленые – английского, – идущие в Европу, составляют небольшой процент вывоза. Но предлагать стране два цента даже за «английскую» связку, получая с нее доход в двести раз больше, – это откровенная наглость.

Президент скорбным взглядом просит пощады у посла. Мистер Оглобля миролюбиво замечает:

– Не стоит нервничать из-за этой безделицы, мой дорогой президент. Возьмите у нас заем и заткните глотку своим противникам.

Кастильо Армас приветливо улыбается:

– Мистер Клайд. Мы сделаем, что можем. Я обещаю вам в недалеком будущем…

– С друзьями не принято тянуть, – замечает Клайд. – Когда нас попросили о помощи...

– Хорошо. К новому году! – воскликнул Армас, лихорадочно соображая, успеет ли он сколотить новый парламент. – Тем приятнее будет в новогоднюю ночь чокнуться хрустальными бокалами...

– Кстати о бокалах, – с досадой оказал посол. Наши люди слышали, как в одном кабачке пили за здоровье Кондора. Кажется, вы уверяли нас, что он загнан.

– Это дело поручено полковнику Чако. Я жду его каждый час.

– Отлично. А как вы себя чувствуете после волнений в столице?

– Они были последними, мистер Перифуа. У нас хватит выдержки и тюрем.

В приемной послышались громкие, возбужденные голоса. Вошел секретарь, извинившись перед посетителями, тихо зашептался с президентом; получил указания и вышел. Армас изменился в лице и стал подкручивать усы.

– Сущая ерунда, – заметил он, избегая взгляда посла. – Несколько уличных мальчишек сделали дурацкие надписи на фургонах с молоком. Не стоит придавать этому значения. Вся полиция пущена по следу.

Он и сам не заметил, сеньор Армас, как выдал себя с головой. Стоило ли всю полицию пускать по следу «нескольких уличных мальчишек»?

Президент и посол подошли к большому окну. Пирри Клайд из деликатности остался в кресле. Прямо против себя Кастильо Армас увидел прикрепленный к фургону огромный плакат: из молочного бидона, который поддерживал он сам – его усы, его тулья! – широкой рекой лилось молоко; и в реке, окрашенной кровью, барахтались и пытались выбраться пеон, чиклерос и индианка, грозящие президенту кулаками. «К черту молочные реки сеньора президента!» – гласила надпись.

А цифры, цифры! Все, что он считал секретным, все, что хранил в своем сейфе, не доверяя даже министрам, выливалось из бидона вместе с широкими молочными струями – на всеобщее обозрение:

«1 миллион долларов вручила Ла Фрутера под расписку Армасу на интервенцию».

«1000 палачей-эмигрантов приволочились с Армасом и 5000 наемников!»

«2000 честных гватемальцев томятся за решеткой, сотни убиты и ранены, а охота мистера Доллара продолжается».

«120 кофейных плантаций и 107 ферм отобрано на  днях у крестьян в пользу королей кофе и подлости».

«100 учителей отправляет Армас на выучку к американским инструкторам. 200 военных советников присылает Пентагон [58]58
  Военное министерство США


[Закрыть]им на смену».

А стихи, стихи! Кто придумал эти чудовищные куплеты?

 
«Пороховой ворвался дым
К нам с гондурасской пылью...
Мы отвергаем ваш режим,
Любезный дон Кастильо».
 

Или не всех еще поэтов он отправил в концлагери?

Молочная фирма не поскупилась на расходы, когда группа молодых художников предложила свои услуги для рекламирования ее продукции. Плакатисты потрудились с огоньком, с размахом. Представители фирмы не усмотрели ничего опасного в крупных бидонах с молоком, к которым только в последнюю минуту были приклеены ухарские фигуры президента. В надписи не очень вчитывались, – тем более, что первые строки действительно рекламировали молочную продукцию фирмы.

Жители столицы собирались на перекрестках у замерших фургонов (шоферы и погонщики, их доставившие, давно скрылись); кто-нибудь выходил к плакату и под смех толпы зачитывал:

«Пейте молоко из молочных рек президента! Дает резкое прибавление красных кровяных шариков!»

«Покупайте любимые продукты Армаса: сыр со слезой! Сыр со слезой! Сливки, взбитые полицией!..»

В магазинах, кафе, закусочных продавцы, отпуская товар, вполголоса напевали:

 
Мы променяем сотню баз
На вкусную тортилью.
Мы отвергаем лично вас,
Любезный дон Кастильо!
 

В этот вечер Роб и Габриэль пришли домой удивительно рано.

– Твои продавцы молоком здорово поработали, – сказал Габриэль.

– Твои всадники тоже, – лукаво отозвался Роб. – Оказывается, правая рука тореро не только оболтусов в салонах обучает.

– Былая слава обязывает, – захохотал Габриэль и оглянулся: но койка Андреса пустовала. – Эх, жаль, нет нашего студента! Славно повеселились бы.

А студент в эту минуту отвечал перед судом своих товарищей.