Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

8. БОЛЬШОЙ КОНВЕЙЕР

Главный капатас был не в духе. Тропическая лихорадка скосила за два дня десяток пеонов. Это были лучшие сборщики бананов. Где таких найдешь? Компания задержала доставку хинина. Капатас звонил в контору, но ему намекнули, чтобы он не совался не в свое дело. Американцы обещали днями прислать. А ему лучше заботиться о том, чтобы пеоны не строили из себя коронованных особ и брали в лавках то, что компания присылает. И почему уменьшился сбор?

– Я только что объяснял, – заикнулся капатас.

Но из конторы ответили, что это не объяснение и что при желании спад грузооборота на его участке можно приписать саботажу.

Главный пришел в отчаяние.

Как раз в этот момент заявился негр, назвавшийся разорившимся кабатчиком из Ливингстона, и предложил услуги повара. С ним была маленькая помощница.

– Повара нам не нужно. – Капатас отметил про себя широкие плечи негра и его сильные руки и предложил: – В сборщики пойдешь? Тогда девчонка могла бы помогать на кухне.

– Можно и в сборщики, – весело отозвался негр. – Приходилось и бананы срезать. Только пусть капатас прикажет выдать парусиновые туфли. Робби страшно боится змей.

– Ладно, туфли выдадим, – сказал капатас. – Но смотри, работай покрепче, болтай поменьше.

– О, Робби не из болтливых – ухмыльнулся негр.

Он действительно работал сноровисто и молча. Разговаривать наш старый друг Роб предпочитал в бараках, наедине с рабочими.

Незадолго до этого Роб встретился с Риверой, который предложил ему перебраться в район столицы, а по дороге чуточку поработать на партизан. Одной забастовкой больше – одной карательной экспедицией меньше. Роситу можно взять с собой. Но девочку надо поберечь. Она порядком устала, да и в столице ей найдется дело.

Так Роб и Росита очутились в гватемальском аду, как назвали пеоны район плантаций в долине реки Мотагуа. Зной днем и холод ночью. Тропическая лихорадка и укусы москитов. Крики надсмотрщиков и удары хлыстом. Жулики-весовщики и гнилые продукты в лавках. Все это выработало в пеонах какое-то безразличие к жизни. Оно было нарушено реформами правительства Арбенса. Оказалось, достаточно бросить спичку, чтобы пеоны откликнулись пламенем. Волнения охватили гватемальский ад.

Но пришли армасовцы и начали с того, что на каждой плантации воздвигнули десяток виселиц. Пеоны, к которым попал Роб, не выдали вожаков. Тогда армасовцы  стали  обыскивать  бараки.   У  одного   нашли газету с реформой – его вздернули в ту же минуту и объявили самым опасным врагом республики. А соседи по бараку отлично знали, что «самый опасный» был самым тихим рабочим, который всего боялся и даже не знал, в какую газету обернул свое единственное достояние – крест, полученный от матери.

У другого нашли портрет бывшего президента Арбенса. Владельца портрета постигла та же участь.

Когда армасовцы уходили, они приколотили к воткнутому в землю шесту портрет своего президента – дона Кастильо.

– Смотрите и молитесь! – приказал офицер. – Этот человек научит вас жить.

С плаката на пеонов смотрели наглые глаза, жесткие, слегка вздернутые усы и портупея, натянутая грузом тяжелых пистолетов. Казалось, губы истерично вздрагивают и вот-вот с них сорвется вопль: «Молитесь на меня, не то начну стрелять!»

У пеонов и без молитв были свои заботы. Весовщики наглели с каждым днем и обсчитывали сборщиков бананов. В лавку завозили гниль. Даже от бобов несло затхлостью. Одной ночью пеоны не спали; они проделали путь в тридцать миль, но принесли из ближайшего городка Тенедор запас продуктов на месяц: маис, фасоль, лук, тыквы-чайоты, пальцевидные кактусовые плоды в кожуре с шипами (очищенные от шипов они стоят дороже) и, конечно, яркие стручки перца, без которых не обходится почти ни одно местное блюдо. Лавка компании терпела убыток. Главный капатас получил нагоняй. У ворот плантации выставили охрану, в город больше не отпускали. Не хочешь брать гниль – голодай.

В один из таких тревожных дней Роб с Роситой и оказались на плантации. У Роба были свои дела, у Роситы – свои. В обеденный перерыв она доставляла на участки кофе и маисовые лепешки. Вот и сейчас она погоняет мула и весело напевает ему под смех пеонов:

 
Ждут нас знатные сеньоры.
Торопись! О-хо!
Мы везем им помидоры —
Больше ни-че-го!
Накормить их рады, право.
Торопись! О-хо!
Но у них всего сентаво —
Больше ни-че-го!
 

Бидоны бьют по жестким бокам мула. Росита аккомпанирует себе, ударяя по бидонам, и рабочие выходят из банановых рощ, чтобы поздороваться с девочкой. Она успевает одному кивнуть, другому помахать рукой, третьему спеть:

 
Нынче новые порядки.
Торопись! О-хо!
Жизнь горька, а перец сладкий —
Больше ни-че-го!
 

У поляны, где висит большой портрет Кастильо Армаса, девочка задерживает мула, привязывает его к шесту. Нарочито долго всматривается она в портрет: жди шутку.

 
Дон Кастильо к нам посажен.
Задержись! О-хо!
 

Она похлопывает мула по глянцевитому крупу:

 
Будь хоть ты к нему привязан...
Больше ни-ко-го!
 

Оглушительный хохот разносится над плантацией. Сбегаются надсмотрщики, Роб подает Росите предостерегающий знак, но она как ни в чем не бывало отвинчивает крышку бидона, черпаком разливает по мискам кофе. И при этом поет:

 
Кофе греет. Ближе кружку!
Торопись! О-хо!
Штраф нагреет на получку —
Больше ни-че-го!
 

Капатас останавливает певунью:

– Не забывайся... Ла Фрутера не любит этих штучек!

Пеоны заступаются за свою любимицу:

– Сеньор капатас, – говорит высокий смуглый парень, – да что вы, песенка безобидная...

Нет, сеньоры, Росита не желает, чтобы ее песенки считались безобидными:

 
Есть у Ла Фрутера песня —
Торопись! О-хо!
Сдай плоды, а сам хоть тресни —
Больше ни-че-го!
 

Люди смеются от всей души, громко, подбрасывая вверх платки, шляпы.

– Разливай и убирайся! – кричит капатас.

Э, нет, Росита не уберется. Сейчас начнется большой разговор. Но вот тебе, капатас, лучше убраться отсюда...

– Лавочник просил, сеньор капатас, чтобы вы рассчитались с ним за ящик виски.

– Ладно, помалкивай, – отрезает капатас, замечая вокруг ухмылки.

– Если у вас деньги при себе, – невинно говорит Росита, – вы можете передать через меня.

Смех. Все знают, что капатас не любит платить за выпивку. Капатас багровеет и спешит улизнуть.

– А теперь давайте договариваться точнее, – говорит Роб. – Товарищи из центра надеются, что мы оттянем карателей с Рио Дульсе.

Подкрадывается капатас. Но звонкая песня предупреждает друзей:

 
Повстречался мул с друзьями —
Веселись! О-хо!
Я с хвостом, а вы с хлыстами —
Больше ни-че-го!
 

Мул бьет хвостом, отгоняя москитов, дребезжат пустые бидоны.

Капатас отшатывается и чертыхается. «Погоди, девчонка, мы еще встретимся». Ему и невдомек, что больше им не доведется встретиться. Что последний раз Росита потчует здешних пеонов своими лепешками.

– Расскажи что-нибудь на прощанье, «певунья», – просит Антонио – высокий статный пеон.

– Рассказать? С хорошим концом или плохим?

– Я люблю грустные сказки, – признается Антонио.

– С хорошим концом! – возражает сосед.

– С хорошим! – зашумели пеоны. Девочка смеется.

– Будет по-твоему, Антонио, и по-вашему, сеньоры: будет и грустно и хорошо.

Откуда знает Росита столько сказок? То ли наслушалась приезжих – ведь в Пуэрто бункеровались пароходы из многих стран, то ли сама придумывает их? Но вот эту сказку о Мариа Текум она слышала от дяди Карлоса. Она хорошо помнит вечер, когда отец и Карлос пришли домой около полуночи, усталые, насквозь промокшие. Она высушила на очаге их куртки, почистила туфли, напоила горячим кофе.

– И охота вам была в ливень на собрание тащиться? – зевнула она.

Мануэль что-то проворчал. Карлос задумчиво посмотрел на девочку и, пряча улыбку, спросил:

– А как же Мариа Текум тащилась?

– Какая Мариа Текум?

Тогда Карлос и рассказал ей легенду о Мариа Текум.

Росита передает ее пеонам и кое-что добавляет от себя. Самую малость. Был такой замечательный человек Текум-Уман. [28]28
  Вождь гватемальских индейцев, поднявший народ на борьбу против испанских завоевателей.


[Закрыть]Когда завоеватели пришли на его землю и стали грабить и убивать, Текум-Уман обошел много селений, собрал индейские племена и принял с ними удар завоевателей. Он выиграл много сражений, но хитрый испанец Педро Альварадо заманил Текум-Умана в ловушку и пленил его. Когда Текум-Уман со связанными руками шагал среди стражи, встречные индейцы падали на колени и клялись ему в верности. Гибель вождя оплакивала вся страна. А когда весть о казни брата дошла до Мариа Текум, горе и гнев ее были безутешны. Она поклялась свести счеты с врагами своей земли. Покинув долину, где был казнен брат, Мариа Текум отправилась оплакивать его в горы. Пробираться было трудно, но горе и гнев придали ей такую силу, что она по пути меняла русла рек, крушила скалы, пробивала новые тропы в горах. И природа покорялась ей: вода, низвергаясь с гор, сносила дворцы чужеземцев, скалы, скатываясь вниз, погребали завоевателей под обломками, вулканы, зажженные ею, выбрасывали потоки кипящей лавы на города, где квартировали армии испанского короля. Так отомстила убийцам своего брата дочь Гватемалы – Мариа Текум.

– И вот почему, – добавила Росита, – гватемальская земля такая изломанная и крутая. По ней шла Мариа Текум.

– Хорошая сказка, – вздохнул Антонио. – И скалы ей подчинились.

– Ты еще много знаешь таких? – спросил кто-то.

– Много, – вздохнула Росита. – Да что сказки – мне бы в школу пойти, писать и читать научиться...

Она отвязала мула и звонко крикнула:

– Попрощайся с сеньорами, мул. Они заслужили много хороших сказок, но у нас мало времени.

Славная девушка Росита.

Гонг. Конец обеда. Пеоны словно не слышат. Сидят, лежат.

– Вставайте, бездельники! – кричит капатас – Вставайте, свиньи! Вы что – не слышите гонга?

Антонио, не поднимаясь, ленивым движением руки ткнул через плечо, в сторону портрета. Капатас посмотрел в ту же сторону и – то ли от выпитого вина, то ли от испуга – покачнулся. Да и не мудрено. Дерзость пеонов была неслыханной, полиция арестовывала и за меньшие проступки. Портрет президента Армаса пересекала сделанная мелом надпись: «Дерево не напоишь огнем, пеона не накормишь гнилью. 24 часа забастовки скажут тебе, что мы – люди!»

– Кто писал? – заорал капатас. – Кто бастует?

Он подбежал к портрету и, дрожа и суетясь, рукавом куртки начал стирать надпись. Вымазался в мелу, диким взглядом окинул лежащих пеонов и бросился к конторе. Через несколько минут все надсмотрщики и служащие плантации, доставая на ходу оружие, мчались к поляне. Антонио увидел бегущую группу первым и присвистнул:

– Выбирайся. – сказал он Робу. – В самый раз. Теперь и без тебя управимся. А будешь в наших краях, – весело добавил он, – не забудь «певунью» прихватить, с новыми песнями.

Роб пожал руки ближайшим соседям и скрылся в банановой роще. У изгороди его ожидали Росита и конюх с двумя лошадьми.

– Садись, компаньеро, – сказал конюх. – Довезу до реки, там вас не догонят.

Он ласково подсадил к себе Роситу, Роб прыгнул в седло, и лишь легкое облако пыли осталось на том месте, где они только что стояли.

К счастью, местность была безлюдна. Впереди зажелтела Мотагуа.

– Здесь мы простимся, – сказал конюх и мягко опустил девочку на землю. – Подари на прощанье еще куплет, Росита.

Девочка засмеялась:

 
Президент протух на рынке —
Торопись! О-хо!
Сдать его обратно гринго—
Больше ни-че-го!
 

– Талант! – крикнул конюх. – Учиться надо. Прощай, компаньеро Роб. Нас не запугают.

Их не запугали.

Орущие, беснующиеся, порядком напуганные служащие компании крутились вокруг молчаливо сидящих на траве пеонов, но поднять ни одного не смогли.

– Что вам за дело до президента? – в исступлении вскричал главный капатас. – Заботься о своем брюхе – и баста!

– У нас не только брюхо, у нас и сердце есть, капатас, – тихо сказал Антонио.

– Заткнись! – продолжал бесноваться главный. – Где черномазый, что с тобой шептался? Его рожа мне сразу не понравилась. Где он, я спрашиваю!

Надсмотрщики, посланные в бараки, вернулись и доложили, что негр и девчонка исчезли.

– Он и есть главный смутьян! – решил капатас. – Эй вы, босяки! Трус, что подбил вас на стачку, сбежал. Сбежал, а вас оставил расплачиваться. Поняли, дурни?

– Он не сбежал, – весело сказал Антонио. – Не такой он человек, чтобы сбегать.

– Ты заодно с ним? – крикнул капатас. – На, получай, красная сволочь!

Он подбежал к Антонио и ударил его рукояткой пистолета по голове. Струйка крови потекла по лицу Антонио. Он упал. В ту же минуту толпа рабочих набросилась на главного капатаса. Служащие рысцой побежали к конторе.

– Плохое дело, – сказал старый пеон, друг Антонио, – Уходить надо. Скоро здесь будут армасовцы.

...В тот час, когда одно из звеньев главного конвейера – зеленого транспортера, протянутого компанией от гватемальского ада через Пуэрто к своим закромам в США, – когда одно из этих звеньев остановилось, выбыли из строя многие другие звенья. Акционеры компании уже знали, что произошло на десятках их плантаций в долине Мотагуа: телефонная сеть у компании действовала отлично.

Но они еще не знали, что маленькие, дробно стучащие составы, вывозящие зеленый груз к побережью, остановились. Машинисты сошли на траву, а между банановыми связками, подвешенными к потолкам вагонов, протянулись надписи: «Гватемальские плоды – гватемальцам! Движение прекращаем на 24 часа».

Портовики остановили ленты транспортера. Вместо банановых гирлянд на суда потекли письма: они не были подписаны – тяжелую руку Армаса здесь хорошо знали, но они дышали гневом гватемальских женщин, партизанских сестер и матерей, детей и братьев, отчаяньем и ненавистью узников Армаса, суровостью людей Пуэрто.

«24 часа борьбы, – говорилось в тех письмах, – 24 часа гнева: так Пуэрто отвечает на отмену Армасом земельной реформы».

«Армас нам не бог, не президент. Он нам никто. Он даже не гватемалец. Он грингерос». [29]29
  Презрительная кличка прислужников североамериканских монополий в странах Центральной Америки.


[Закрыть]

«Мы требуем прекращения репрессий и немедленного роспуска армасовских банд!»

Большой конвейер встал.

Давно уже в главной конторе Ла Фрутера не творилось такого переполоха. Волна народного негодования напомнила ту, что буквально выплеснула из Гватемалы карлика Убико. [30]30
  Кровавый диктатор, послушный исполнитель приказов североамериканских компаний, свергнутый в 1944 году восставшими гватемальцами.


[Закрыть]

24 часа... Это значило, что компания потеряет около 150 тысяч долларов чистого дохода.

Это значило, что еще целые горы плодов, которые принесли бы новый колоссальный доход, будь они свое временно погружены на суда-рефрижераторы, сгниют до завтра на берегу и в вагонах.

 Это значило, что могучая и всесильная Ла Фрутера, ворочающая не только бананами, но и президентами, имеющая разветвленную сеть полицейских, шпионов, банды наемных солдат, провернувшая за полвека сотню заговоров и переворотов, должна отступить, сдаться, подорвать свой престиж.

Вот когда карательные войска стали спешно перебрасываться на ликвидацию гватемальского «сюрприза».

Щупальца спрута, обвившего  партизан, нехотя начали разжиматься.

Подпольщики ударили по мишени без промаха.

9. ПАТРИОТЫ И КАРАТЕЛИ

Тропический лес спит.

Это значит, что хищники выходят на охоту и пронзительные крики обезьян, взлетающих по своим зеленым лестницам к небу, предупреждают лесной мир об опасности.

Это значит, что листья великанов жадно вдыхают ночную прохладу и матапалос – «убийца деревьев», – подобно фосфоресцирующему спруту, теснее обвивается вокруг соседнего деревца, стремясь задушить в своих смертоносных объятиях молодые побеги.

Это значит, что зеленые поляны и черные, переплетенные узловатыми корневищами тропинки превращаются в восточные ковры, готовые при первом же приближении разлететься, разлиться океаном порхающих бабочек, которыми так славится Гватемала.

Тропический лес спит.

Это значит, что тысячи неожиданных звуков поднялись из темной глубины леса и сплелись в разноголосую симфонию, в которой мяуканье ягуара так же трудно различить, как шелест бабочек. И тайный дирижер ночного хора лесных гигантов – ветер – появляется внезапно, извлекает из раскидистых крон могучее «фортиссимо», заглушая остальные звуки, чтобы тотчас выйти на луга и издали  послушать, как шуршат, шепчутся, стонут, пищат, мяукают, грызутся, рычат и ревут обитатели чащи.

Тропический лес спит.

Но трое людей, отрезанные от мира, зажатые болотом, непроходимой лесной стеной и солдатами импортного президента, не спят. Они сделали все, что нужно. Они заминировали подступы к болоту и для видимости подорвали две мины. Они разбросали палатки и вещи так, чтобы у карателей сложилось представление о паническом бегстве отряда, и даже опрокинули вокруг тлеющих костров еще не остывшие миски. Они связались по рации с армасовцами и предупредили их, что отряд готовится в пять часов на рассвете дать бой преследователям.

И они знали, что в четыре каратели сами ринутся на отряд. Вернее – на то место, где отряд был и где его уже нет.

А пока они сидят у костра и беседуют о делах мирных, далеких от войны и тревожного ожидания.

– Семья-то у тебя есть? – спрашивает Вирхилио у Чиклероса.

– Никого нет. Один. Невеста была. Когда сватов засылал, – лучших прыгунов выбрал. Изгородь у тестя высокая: докажи, что жениху все нипочем и высота не в тягость. Доказал. А только много запросил с меня тесть...

– Приданого?

– Да нет, приданое отработал бы. Я работать умею. Он велел выйти из союза, с рабочими не водиться... Ну, я сватов заставил обратно прыгать.

– Молодец! – с уважением говорит Мануэль.

– Знаю, что молодец, – смеется Чиклерос, – а шрам остался. Как у нашего Вирхилио на щеке. Где ты его подцепил, дон Вирхилио?

– Был у нас один диктатор, – неохотно вспоминает Вирхилио. – Эстрада Кабрера! [31]31
  Речь идет о бывшем президенте Гватемалы, свергнутом в 1920 году восставшим народом.


[Закрыть]Очень не хотел уходить, парламент велел запереть в казарму. Восемь дней мы дрались на улицах с солдатами Кабреры. Я еще мальчишкой был, от отца не отходил. Гватемальцы победили, а у меня остался этот подарочек.

И он проводит рукой по тонкому, не очень заметному рубцу.

– Боец со стажем, – шутливо говорит Мануэль. – Всю жизнь будешь воевать?

– Такая у меня профессия, – вздыхает Вирхилио. – Не будь сейчас Армаса и армасовцев, вы бы, сеньоры, работали, учились, влюблялись, детей нянчили, а я все равно сидел бы в какой-нибудь дыре и выслеживал заговорщиков.

Он протягивает палец по направлению к Рио Дульсе.

И, словно по жесту волшебника, ожил лес, со стороны реки послышался пронзительный свист и разорвалась шрапнель.

– Прижмитесь к земле! – крикнул Вирхилио. – Лучше у стволов.

Все трое подползли к деревьям. Снаряды начали рваться в лагере.

Мануэль припал к земле: на ноге выступила кровь. Друзья оттащили его под защиту стволов. Вирхилио осмотрел рану.

– Осколок под самой кожей. Потерпишь?

Он надрезал кожу ножом, подцепил крошку металла и осторожно ее вынул. Мануэль стиснул зубы, но молчал. Чиклерос успел нарвать какой-то травы, приложил ее к ране и перетянул ногу Мануэля своим шарфом.

– За сутки поставлю тебя на ноги, – успокоил Чиклерос грузчика.

– За сутки они меня отправят к дьяволу, – сказал Мануэль.

Вирхилио и Чиклерос переглянулись.

– Молчание! – сказал Вирхилио. – Я старый разведчик и плохих советов не даю. Скажешь, что давно просился в Пуэрто к дочери и повздорил с команданте; представился случай – и сбежал из отряда.

Снаряд разорвался на поляне. Но толстые стволы вековых деревьев заслоняли трех мужественных гватемальцев, и только вздрагивали кроны и стонали ветки при каждом взрыве.

– Не умею притворяться, – наконец откликнулся Мануэль.

– Мы поработаем на тебя с Чиклеросом, – заключил Вирхилио. – Но ты и сам не плошай. Ну, держись, ребята!

– Эх, было хорошее время, – вздохнул   Чиклерос.

Обстрел прекратился. Прорезая воздух автоматными очередями, на поляну с разных сторон высыпали сотни людей: солдаты, офицеры, люди в штатском. Высыпали и застыли в удивлении и тревоге.

Лагерь был пуст.

А потом были взяты в плен Вирхилио, Мануэль и Чиклерос.

На том же месте, где несколько часов назад заседал партизанский штаб, была раскинута палатка для группы Фоджера. Здесь, кроме нескольких офицеров, которые ожесточенно спорили, находился человек в штатском, которого представляли старику Наранхо как Аугусто Чако, посланца самого президента.

– Я предлагал начать операцию на сутки раньше, – горячился полковник Леон. – Вдумайтесь, сеньоры: угли еще тлеют, эксперт утверждает, что сигареты раскуривались в полночь, следы ног свежие...

– А ноги исчезли, – язвительно вставил капитан, не терпевший самодовольного полковника.

Офицеры засмеялись, но вмешался Фоджер:

– Смех здесь неуместен, сеньоры. Нам всем снимут головы, если мы не отыщем ног. Что произошло? Ваши версии?

– Ковер-самолет, – желчно сказал капитан.

– Элексир невидимки, – пробормотал кто-то в углу.

– А если посерьезнее? – оборвал офицеров Фоджер.

Водворилось молчание. Никто первым не решался высказать мысль, которая напрашивалась, но могла вызвать необузданный гнев Фоджера.

– Вот что, Фоджер, – сказал напрямик Чако. – Или они предпочли смерть в болоте вашему обществу, или же их здесь не было.

– Отряд здесь был, – твердо сказал Фоджер, – и вы сами это отлично знаете.

– Ваш корреспондент из отряда мог великолепно надуть вас.

– Я не такой простак, Чако, – отрезал Фоджер. – Мы запеленговали его во время приема. Координаты сходились здесь,

– Тогда... – Чако встал, и лицо его покрылось лихорадочными бледными пятнами. – Вы упустили их. Нам нужны не мертвецы в болотной тине, а люди, которые знают явки, пароли, координаты других отрядов. Вы... вы болван, Фоджер.

– Не забывайтесь, Чако! – вскричал Фоджер.

Но Аугусто Чако, смотря вперед широко раскрытыми глазами, в которых застыл ужас, кричал:

– Вот он... Карлос Вельесер... Хватайте его, я не могу выносить этот взгляд... Почему вы его не хватаете?

Офицеры в недоумении переглянулись. Полог палатки приподнял подросток, которого все знали как сына Орральде, и в изумлении смотрел на беснующегося человека.

– Десять лет под чужим именем! – бормотал Чако. – К дьяволу... Теперь твоя очередь... Не упустите Вельесера... Не надо часовых – у старого Наранхо есть слабая струнка.

– Лихорадка, – сказал Фоджер. – Уложите и дайте хинин.

Чако увели.

– Что тебе, Хусто? – нетерпеливо спросил полковник.

– Дон Леон, – сказал мальчик, – мы обшарили с солдатами весь лагерь. Следы ведут к болоту, – он замялся, – но близко не подойти. Минеры в этих условиях не берутся работать. В бинокль я рассмотрел несколько соломенных шляп и курток...

– Ты хорошо поработал, Хусто, – одобрительно сказал полковник, – а теперь пригласи сюда минного капрала.

Капрал подтвердил слова мальчика. В его команде самые искусные минеры. Но в этих чертовых джунглях каждая лиана – пороховой погреб. Он просит извинить его, но он и его люди бессильны.

Фоджер кивнул головой и вышел из палатки. Офицеры последовали за ним. Они долго всматривались в бугристую поверхность болота, которое словно вобрало в себя отряд.

– Передайте    солдатам, – вдруг  приказал  Фоджер. – Пятьсот долларов тому, кто доставит мне хоть один платок с болота. Или его семье... в случае неудачи.

– Бросьте, Фоджер, – попробовал его урезонить капитан. – Мало мы потеряли людей в Ливингстоне?

– Пятьсот долларов не жалко выбросить, – как бы не слыша его, объяснил Фоджер, – лишь бы убедиться, что там и ящерица не пролезет.

– Как вам будет угодно, – холодно сказал капитан.

Желающих не нашлось. Фоджер прибавил еще пятьсот долларов. Наконец два солдата приблизились к группе офицеров и сообщили, что за тысячу долларов на каждого они согласны рискнуть. Вот адреса родных. Каждый обвязался длинной веревкой и конец ее оставил своим товарищам.

– Зря ты лезешь, Педро, – тихо сказал один из солдат смельчаку. – У тебя жена молодая.

– В молодости и нужны деньги, – блеснул зубами Педро.

Они шли к группе зарослей, держась в десяти – пятнадцати метрах друг от друга. Педро осторожно раздвинул высокую, в свой рост, траву и ступил в нее. Второй полз напрямик к болоту и вдруг зацепил ногой и потащил за собой лиану.

– Отпусти ее! – крикнул капрал.

В ту же секунду раздался грохот, и облако дыма, земли и листьев закрыло ползущего человека. Когда облачко рассеялось, солдата уже больше не увидели, и только веревка оставалась в руках его товарищей.

– Пошлите ее родным, – тихо сказал капрал. Теперь все смотрели в ту сторону, где залег Педро.

Вот его голова поднялась над травой; он сделал шаг к трясине, еще шаг, потом еще... Как видно, он долго целился, прежде чем нащупал устойчивую кочку. Шагнул – и по щиколотку опустился в вязкую массу.

– Здесь не затянет, – донеслось до солдат. Педро двигался осторожно и плавно. Ему удалось по колено в грязи пройти шагов десять. До ближайшей куртки оставалось еще столько же. Но вдруг он покачнулся, что-то крикнул и оказался в болоте по пояс.

Солдаты дернули веревку. Она натянулась, как струна, но Педро не двинулся с места.

– Тяните! – кричал он. – Меня заносит!

Десять человек тащили веревку к себе, и, когда показалось, что вот сейчас черная масса выпустит тело человека и оно, как пуля, пролетит к берегу, – веревка лопнула. Педро продолжал барахтаться и погружаться. Потом протянул руку к куртке и снова что-то крикнул.

– Десять долларов тому, – взволнованно бросил Фоджер, – кто услышит, что кричит этот парень.

– Дайте мне эти десять долларов, майор, – раздался голос Вирхилио Аррьоса. – Парень желает и вам задохнуться в такой жиже.

Фоджер резко обернулся. Пленных держали невдалеке, у пригорка. Американец махнул рукой конвоирам и зашагал к палатке. Проходя мимо группы солдат, так и застывших с веревкой в руках, он громко сказал:

– Слово остается в силе. Пятьсот долларов родне каждого.

Когда он отошел, капрал усмехнулся:

– Все-таки экономия... Каждый шел на смерть за тысячу долларов.

Приступили к допросу. Фоджер показал взглядом на мальчишку, но полковник запротестовал:

– Пусть приучается, Генри. Орральде хотел, чтобы сын был воспитан в нашем духе.

– Я хочу видеть убийц отца, – сказал мальчик.

Фоджер нехотя разрешил ему остаться. Первым ввели Чиклероса.

– Малый давно просится к вам, – заметил конвоир.

– Ты кто? – спросил Фоджер.

– Я «Сейба в квадрате пять», – сказал Чиклерос. Офицеры зашумели. Брови мальчика взлетели вверх; он с удивлением посмотрел на Чиклероса и отвернулся.

– Попрошу тишины, джентльмены, – холодно сказал Фоджер. – Сейба в квадрате пять – пароль нашего осведомителя. Ты, кажется, из Науаля, дон Диего?

– Я не Диего, – сказал Чиклерос. – Диего не удалось остаться, последние передачи вел я.

– Твое имя?

Чиклерос только сейчас заметил Мигэля. Он уже придумал себе имя и хотел его назвать, но присутствие Мигэля сковывало его.

– В отряде меня звали Чиклерос. Я из Петена. [32]32
  Департамент на севере Гватемалы.


[Закрыть]

Он старался не очень далеко отходить от истины: кто знает, – зачем здесь Мигэль?

– Что тебя заставило помогать Диего?

– Он обещал мне много денег. Я хочу выучиться на механика, сэр. И потом я не верю, что наши могут устоять.

– Ты говоришь складно. На какой волне ты вел прием?

– Сто один и шесть... В пять утра и в девять вечера.

– Где рация?

– Сейчас в дупле.

Рацию доставили. Позвали радиста.

– Покажи свое искусство, Сейба, – вкрадчиво сказал Фоджер.

Чиклерос настроился на прием. Радист присмотрелся к его точным и ловким движениям.

– Он дело знает, шеф.

– Сядь и отдохни, – сказал Фоджер пленному. – Ты нам крепко помогал. Но твои последние сведения были неточны.

Чиклерос возразил. До последних дней Диего и он знали, куда отряд движется. Но потом штаб все засекретил.  Запрещено  было  даже   задавать   вопросы. С большим трудом Чиклеросу удалось подслушать разговор команданте с начштаба, – речь шла о том, чтобы на рассвете принять бой. Он, Чиклерос, с трудом пробрался к рации. Почему изменился план? Кто знает? Дозорные донесли, что правительственные войска окружили лагерь. В отряде было много коммунистов, профсоюзных лидеров. Эти предпочли смерть сдаче. Другие думали выбраться. А были и такие, что побоялись лезть в болото. Вроде грузчика Мануэля. Диего загнали силой…  Где команданте? Он шел первым и первым увяз. Чиклерос сидел на кроне дерева...

– И ты видел в темноте? – недоверчиво   перебил его Фоджер.

Чиклерос едва не прикусил себе язык. Нет, сам он этого не видел, хотя люди шли с факелами. Но он слышал, как кто-то крикнул: «Команданте погиб!»

 Многие хотели выбраться, но назад пути не было: шли и за собою минировали. Кое-кто подорвался на минах. Пять – шесть чудом уцелевших бежали к реке.

– Но ведь это сумасшествие!—крикнул полковник. – Масса людей добровольно идет навстречу смерти!

– Штаб всех уверил, что вы не пощадите и одного, – пробормотал Чиклерос.

– А кто с вами костлявый и высокий? – поинтересовался Фоджер.

– Мы его плохо знаем, – ответил Чиклерос. – В отряде он с месяц. Держался особняком.

– Имя?

– Аррьос.

– Немедленно его сюда! – распорядился Фоджер. – Это ценный трофей.

Вирхилио Аррьос вошел в палатку и скорее повелительным тоном, чем просительным, сказал:

– Прикажите развязать мне руки, Фоджер!

По знаку Фоджера солдат разрезал ремень, которым были стянуты кисти рук Аррьоса.

– Уф, – вздохнул пленник. – До чего жесткие у вас ремни. Точь-в-точь как режимы, которые вы насаждаете в этих маленьких республиках.

– Вы нам пригодитесь, Аррьос, – почти весело сказал Фоджер. – Вашей судьбой мы еще займемся. А пока не можете ли вы сказать, какого черта отряд сунулся в эту топь и жив ли Вельесер?

– Вельесера нет, – с грустью сказал Аррьос. – Несчастный случай. Он пытался спасти мальчишку и завяз. Началась паника. Проводники должны были провести людей по кромке болота и вывести вам в тыл. Решено было замести следы. Но вышло иначе,

– Все понятно! – загудели офицеры. Фоджер легким жестом водворил тишину.

– Пересечь болото они могли?

– Тридцать миль? А вы попробуйте.

Ответ Аррьоса вызвал смех офицеров. Чтобы скрыть легкое замешательство, Фоджер атаковал Вирхилио вопросами о его спутниках. Затем отдал приказ отконвоировать Аррьоса и Мануэля в Пуэрто.

Мануэля привязали к спине мула – идти грузчик не мог. Аррьос молча шагал рядом. Конвойных догнал юный Орральде.

– Вы слышали что-нибудь о моем отце? – громко спросил мальчик. – Дон Орральде попал к вашим...

– Не будь я привязан, я бы тебе показал Орральде, – прошипел грузчик.

Мигэль жалобно смотрел в глаза Вирхилио, и в этом ожидании Вирхилио уловил другой вопрос – о Карлосе.

– Ничего не станется с твоим отцом, – хмуро сказал он. – Если вчера он был жив, то жив и сегодня.

Кажется, они поняли друг друга.

Когда мальчик подходил к палатке, из нее выбегали офицеры. Слышался шум, седлали лошадей, что-то приказывал Фоджер.

Возвращаемся в Пуэрто! – крикнул полковник. – Слышишь, Хусто? Эти дьяволы остановили большой конвейер компании.

Фоджер собирался всю карательную экспедицию послать прочесать берега Рио Дульсе, – забастовка сорвала план, но перед переброской в Пуэрто несколько групп солдат-американцев он отправил курсировать на катерах по течению Рио Дульсе до озера Исабаль, а патрульному самолету предписал кружить над лесом, высматривая партизан; сам же с основной массой солдат и офицеров двинулся в Пуэрто-Барриос.