Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Пуэрто встретил карателей гробовым молчанием. Но зато красноречиво говорили голубовато-белые флажки национальной гватемальской расцветки в окнах рабочих хибарок, такие же значки в петличках водителей таксомоторов и даже витрина ателье мод, окаймленная голубыми и белыми тканями.

Фоджер разослал ищеек по всем кварталам и окрестностям. На плантации выехали роты солдат. Порт был превращен в военный лагерь; кто-то пустил остроту, что часовых здесь больше, чем гниющих фруктов. Начались обыски.

Допросы вели поочередно Фоджер и полковник Леон.

Мигэль в эти дни был предоставлен самому себе. Помня наказ своего учителя дифтонгов, он ни с кем не завязывал знакомства. Но однажды кельнер бара, подавая ему яйцо, зажаренное по способу «ранчо», тихо шепнул:

– Если бы Хусто мог знать, где прячут дона Мануэля!

– Я не знаю. Но рискнуть могу.

– С риском не нужно! – гневно сказал кельнер. – Вы забыли, где и в качестве кого вы нужны!

– Извините, – жалобно сказал Мигэль. – Я попробую без риска.

Кельнер улыбнулся и вышел.

Без риска? Если бы Мигэлю сказали в другое время, – он бы уж нашел, что ответить. Он бы проучил боязливого кельнера. Но жизнь шлифует лучше морской волны. И задира Мигэль, бесшабашный Мигэль, ничего и никого не боящийся Мигэль, научился бояться... риска.

Вечером, когда полковник зашел перекусить в номер, Мигэль навел его на разговор об операции «Кондор».

– Как вы думаете, сеньор полковник? – с тревогой спросил он. – Мы выполнили свою задачу на Рио Дульсе?

– Будь спокоен, мальчик, – ответил полковник. – Президент уже поздравил нас с ликвидацией красного отряда. И скажу тебе по секрету, – понизил он голос, – если бы ошиблись мы, не ошиблась бы народная молва. В Пуэрто уже носятся слухи о гибели Кондора в тропическом болоте. Я жду ордена Кецаля, мой Хусто.

– Дон Леон, – сказал мальчик, – а не мог ли погибнуть в этом болоте и мой отец?

– Нет, нет, Хусто... Не думаю. Лучше выбрось из головы грустные мысли. Разве мы знаем, – этот ли отряд взял дона Орральде?

– Дон Леон, а не расспросить ли наших пленных?

– Я уже расспрашивал их. – Полковник потеребил свой ус. – Не помнят... Или не хотят помнить.

– Дон Леон, – взмолился мальчик, – может быть, они мне скажут? Позвольте мне поговорить с ними. Они поймут меня... Ведь я сын.

– Нет, – резко ответил полковник. – С ними никому сообщаться нельзя. Чиклерос получил новое задание, его здесь нет. Аррьос под опекой Фоджера, Мануэля допрашиваю лично я.

– Если это здесь, в отеле... – заикнулся мальчик.

– Не здесь, а у черта на рогах, в домике лесничего. Такие трофеи в Пуэрто не завезешь – живо стащат. Ну, хватит об этом. Я сделаю все что нужно.

Так Мигэль выполнил просьбу кельнера.

Он встретил в коридоре отеля Вирхилио. Аррьос шел между конвойными и улыбнулся Мигэлю одними глазами. Лицо его было усталым, но спокойным.

Фоджер не первый раз вел допрос Аррьоса и уже имел насчет него точные инструкции.

– Слушайте, Вирхилио Аррьос, – грубо заявил он. – Я могу пустить вас в расход, а могу дать дело.

– Врете, – Вирхилио говорил лаконично. – В расход вы меня пустить не можете. Начальство приказало другое. А что за дело?

– Нам нужен парень, по кличке Ривера. Его называют «товарищ из центра». Он и заварил всю эту кашу с конвейером. Можете вы его отыскать?

– Цена?

– Ваша жизнь.

– Перестаньте молоть чушь. Сколько долларов?

– Это уже деловой разговор, – смягчился Фоджер. – Я уверен, мы с вами сработаемся, Аррьос.

В тот же вечер Вирхилио Аррьос побывал в рабочих домах Пуэрто. Всюду ему задавали один и тот же вопрос: они живы? И он одинаково отвечал:

– Кто знает.

– Почему тебя выпустили? – подозрительно спрашивали люди и замыкались в себе, как улитка в раковине.

– Им виднее, – уклонялся он от ответа. – Я не коммунист, не профсоюзный лидер...

– Но ты был партизаном.

– Да, был. Но недолго – с месяц.

Ему давали понять, что он лишний. А он ходил из дома в дом и искал «товарища из центра».

Он был хитер – этот Вирхилио. Он знал, что, почуяв слежку, «товарищ из центра» исчезнет. И на третий день он заявил Фоджеру:

– Риверы в Пуэрто нет. Он отбыл накануне забастовки...

– Черт бы побрал 24 часа их гнева! – желчно сказал Фоджер. – Арестовали мы многих, – а что толку? Сработали они чисто. Плоды гниют. Батраки с трех плантаций подались в партизаны. Боюсь, что вместо награды я получу отставку, Аррьос.

24 часа обошлись компании в 150 тысяч долларов и пошатнули ее ореол «Всесильной».

А еще об одной потере Мигэль узнал от полковника.

– Эти бестии выкрали Мануэля, – кричал полковник, бегая по номеру. – Фоджер строит кислые рожи; а что я могу сделать? Я предупреждал: «Стреляйте, жгите, вешайте!» Они стащат все, что плохо лежит. Довольно с меня! Хусто, дружок мой, мы отбываем в столицу. Пусть провалятся наши с тобой награды!

Но Мигэль уже получил свою награду – за свое долготерпение, за то, что он – сорвиголова, воспитанник самого дяди Карлоса, главарь мальчишек Пуэрто, сын портового рабочего Каверры – вынужден был превратиться совсем в другого мальчика – сына этого кровососа Орральде, которого опекает распроклятый вешатель – полковник Леон.

Ну что же, когда-нибудь люди поймут, хороша ли рабочая закваска, что сидит в Мигэле. Поймут и, может быть, поручат Мигэлю Мариа Каверре остановить большой конвейер компании.

Мигэль не знал еще, что партия включила его в звенья другого конвейера – того, что никогда не остановить, – конвейера дружбы больших человеческих сердец.

Этот конвейер был самым главным.

10. ГИБЕЛЬ ВОЛШЕБНИКА.

– Факелы не худо погасить! – крикнули сзади.

Карлос спросил у старика: как думает он? Наранхо задрал голову вверх.

– Звезды видишь? Нет? А что видишь? Шапки деревьев. И сверху увидят только шапки.

Он осмотрелся.

– В темноте не найду зарубок...

Вторые сутки люди отряда пробирались через вязкую, засасывающую трясину к твердому грунту. Каждая миля пути обходилась дорого. В переходе потеряли уже шесть человек – их поглотило болото. Карлос приказал людям двигаться, сохраняя между собой интервалы. Двое суток во рту у бойцов не было и крошки. Только однажды юный Наранхо, завидев молодые побеги пальмы коросо, осторожно подобрался к ним, срезал несколько стеблей и пустил по цепочке. Мякоть их напоминала овощи. Но что значили несколько стеблей для большого изголодавшегося отряда!

Измученные, дрожащие от сырости, люди мечтали о твердой земле и смотрели на своего проводника как на спасителя, пришедшего по зову команданте из другого мира.

Когда-то путь, которым пробивался отряд, лежал между двумя болотами. Очевидно, твердый грунт оседал, и постепенно видимая граница между обеими топкими зонами исчезала. Но только видимая. Волшебник мог бы пересечь топь, лишь слегка замочив ноги. Таким волшебником был старик Наранхо.

Только ему одному были понятны знаки, которые иным показались бы прихотями природы. Искалеченный сук на дереве мог сойти за жертву времени; но старик помнил, что сук обломал он и его товарищи, бежавшие с апельсиновой каторги. Иногда попадалось маогони, у которого несколько веток были коротышками по сравнению с другими. И старик поворачивал на маогони, молча умиляясь тому жизнелюбию, с каким пробивали себе дорогу к свету молодые ветви, проросшие на местах среза. Часто отряду встречались вырезанные на коре цифры: то «7», то «9», то «13»... И Наранхо, а за ним бесконечная цепочка людей проделывали семь, девять или тринадцать шагов от дерева, чтобы затем наткнуться на живый знак.

Несколько раз старик ошибался. Нога его уходила вперед, а тело проваливалось в вязкую массу. Но железная рука Карлоса, который глаз не спускал с Наранхо, поднимала его и принимала кариба на себя. Иногда старик подолгу стоял на одном месте: трудно было сказать, оглядывает ли он местность своими большими зоркими глазами или вспоминает прожитую жизнь. Люди терпеливо ждали, веря в лесного волшебника. Ни словом, ни движением не торопил в эти минуты старика командир.

Карлос осунулся, похудел; его смуглое лицо словно обуглилось. Может быть один в отряде, он понимал что с той минуты, как они выберутся из топи, людям станет не легче, а тяжелее. И эта мысль точила, беспокоила, заставляла снова припоминать явки, адреса, пароли, которые он роздал самым надежным товарищам по борьбе. Он представлял себя в роли антиквара Феликса Луиса Молины и начинал мысленно выискивать черточки, которые спасли бы фальшивого антиквара от разоблачения. Наконец Карлос не знал, как поступить с Диего. Судить его не позволяло время; расправиться без суда, к тому же после того, как Диего дал Чиклеросу все позывные, – не хотелось; оставлять его армасовцам тоже было нельзя. Диего заставили уйти с отрядом, и сейчас он брел где-то в середине, разделяя с теми, кого предал, тяготы последнего пути. И, мучительно раздумывая обо всем, что волновало и смутно вырисовывалось впереди, Карлос должен был не спускать глаз с Наранхо, бережно поддерживая и ободряя старого кариба.

Немного поотстав от Карлоса, шли мальчишки. Дорога их сблизила.

Словоохотливость и чувство юмора, свойственные Наранхо, казалось, не вязались с молчаливостью и серьезностью Хосе. Но это не помешало Наранхо выведать у Хосе его короткую и бурную историю. Работал на банановой плантации с отцом, потом без отца. Как и все, хотел получить свой участок. Большой босс вызвал Хосе Паса в контору и уговаривал не требовать землю, остаться у Ла Фрутера. Хосе не остался. За это Ла Фрутера его хотела убить, но портовики спрятали, увезли, спасли. Когда в Пуэрто высадились армасовцы, Хосе ушел в леса с отрядом.

Не было больше Хосе-мальчика, которого видный акционер компании собирался обвести вокруг пальца. С Наранхо шел и разговаривал солдат с лицом мальчика, умеющий по-взрослому ненавидеть и стрелять.

Наранхо меньше сталкивался с людьми. Все, что он знал о богатых сеньорах и проделках Ла Фрутера, шло от деда. Но зато о море и лесе и о своем маленьком племени он мог рассказывать без конца.

– Ни одно племя, – говорил он, сверкая зубами, – не любит море, как мы, карибы. Море нас выплеснуло на этот берег, – толкуют старики. Есть такая легенда. Кариб стоит на скале и ждет сильной волны, которая подхватит его и откатится до самой Африки. Пришла такая волна, но, чтобы не расплескалась она в пути, карибу нужно петь. Он долго пел, но ему не хватило двух куплетов, и волна принесла его обратно.

– Вот мы и поем во время ловли рыбы, – засмеялся Наранхо, довольный своей шуткой. – Длинной песни хватит до счастливого берега.

Хосе отозвался:

– Я – ица. У ица тоже есть легенда о счастливом береге, – в его глазах зажглась смешинка, – а берегов счастливых мало.

Наранхо ответил веселым смехом:

– Ты догадливый, Хосе. Попробуй сообразить, почему у нас, у карибов, мужчины говорят на своем языке, а женщины – на своем?

– Не знаю, – признался Хосе. – Два языка одному народу слишком богато... Все равно как два дома одному сеньору.

– И на это есть легенда, – сказал Наранхо, очень довольный, что нашел внимательного слушателя. – Однажды мужчины были в море, а к женщинам залетела маленькая колибри. Но это была не колибри, а дочь самого царя Ветров – Пассата. Она облетела все острова и хотела рассказать карибкам, как далекие люди добыли себе счастье. Одна беда: наши женщины не понимали язык Пассаты, а она не понимала их. Но кто же не хочет добыть себе счастье; вот наши женщины и выучили язык Ветров и теперь ждут не дождутся прилета Пассаты.

Хосе любил более земные сказки и задумчиво сказал:

– А я думаю, вашим женщинам не хотелось досаждать усталым рыбакам жалобами – они и жалуются друг другу по-своему.

– Плохо, что дед не слышит, – чуть не закричал Наранхо. – Он вроде тебя объясняет...

Долгая дорога... А запас сказок у Наранхо не истощается.

– Много ты знаешь, – удивился Хосе, – а работать тоже умеешь много?

– Работать люблю, – сверкнул улыбкой Наранхо. – Плоды папайи люблю, лепешки из маниока люблю...

– Не дразни, – перебил его Хосе, – початок маиса и тот хорош будет.

Наранхо неожиданно остановился; за ним остановился идущий следом. Маленький кариб вскрикнул и прыгнул к кустам, на которых повисли тяжелые коричневые шары. Но он просчитался, рука скользнула мимо кустарника, тело съехало вниз; еще секунда – и он ушел бы в трясину. Раньше, чем кто-либо понял, что произошло, Хосе раскрутил свой длинный пояс и ловко набросил его на товарища. Пояс обвился петлей вокруг тела Наранхо; Хосе и сосед-боец дернули пояс к себе и подтащили Наранхо к твердой почве. Растерянный, сконфуженный, Наранхо стоял на узкой дорожке и очищался от грязи.

– Почему задержка? – спросил Карлос, стараясь рассмотреть силуэты идущих сзади.

Хосе молчал. Молчал и Наранхо.

– Отвечать! – приказал Карлос.

– Я прыгнул за сапотоном, – наконец выжал из себя Наранхо. – Хороший плод, сочный плод. На десятерых хватит.

– Мы потеряли уже шесть человек, – резко сказал Карлос. – Ты хочешь быть седьмым?

Старик Наранхо подошел, увидел, что Хосе снимает свой пояс с талии Наранхо-внука, и обратился к маленькому ица.

– Старик Наранхо не знает твоего имени, сеньор, но прими от меня в подарок имя Находчивый. Другого подарка я не могу тебе сейчас сделать.

Так он поблагодарил спасителя внука.

– Ица говорят, – просто отвечал мальчик, – если змея подползает к доброму человеку, – спаси его, если к злому, – спаси змею.

Так он ответил любезностью на похвалу старика.

Старик Наранхо шел с трудом. Он прерывисто дышал, кашлял, чаще останавливался, но, как только Карлос предлагал ему сделать привал, пучок морщин собирался возле его губ, что придавало лицу смеющееся выражение.

– Большой человек не должен притворяться маленьким, – отшучивался   старик. – Дон Карлос видит, что для привала нет места, для ночлега нет времени, для отдыха не хватает еды и для души нужно поскорее убраться от погони.

И он всматривался в свои почерневшие, заросшие, зарубцевавшиеся знаки, как в книгу глубокой мудрости.

– Я слышал, – сказал старик, – что твои люди назвали тебя коммунистом. Я мало смыслю в политике... Скажи, ты из тех, кто должен прятаться, как только гринго волокут к нам своего президента?

– Из тех.

– И ты из тех, – продолжал Наранхо, – кто крепко насолил сеньоре фруктовке?

– Я отстаивал в парламенте земельную реформу.

– ...И ты из тех, – с воодушевлением закончил старик, – кто с радостью уступит дорогу рыбаку и пеону и не сдвинется даже на локоть для знатного сеньора. Научи этому моего внука, дон Карлос.

– Попробую... Если выйду живым.

...Проводник сдал. Не выдерживали и молодые. Трое суток старик пробивал дорогу сквозь чащу, окутанную болотными парами. Трое суток он не присаживался. А сейчас прижался к толстому стволу дерева, прижался, чтоб не упасть, чтоб не вызвать отчаяния на лицах людей, которым еще нужны были силы.

– Больше не могу, – прохрипел он. – Дон Карлос, дальше пойдет крест на пне, от него сто шагов к пролеску. .

Его подхватили, напоили из фляжки.

– Будем нести поочередно, – скомандовал командир и первым поднял Наранхо на руки.

Прошло еще несколько часов, и люди наткнулись на глухую стену исполинов.

– Придется врубаться, – сказал Наранхо. – Дальше болота не будет.

– Это же победа, мой дорогой старик! – закричал Карлос. – Это же замечательная победа. Вы слышите? Болота больше не будет. Час на отдых – и готовьте мачете, топоры, веревки. Последний прорыв!

Он-то хорошо знал, что за этим последним прорывом последуют новые. Он обходил свалившихся на землю людей, которые еще вчера были бойцами, а завтра должны будут стать титанами.

Они сражались против карательных экспедиций армасовцев целым отрядом, – отныне каждому предстоит в одиночку перехитрить всю тайную полицию Армаса. Они привыкли бить врага пулей, гранатой, ножом, – отныне им придется бить его словом, листовкой, плакатом, бить под маской: каждый на какое-то время должен забыть свое имя, свое прошлое, взять другое имя и чужую страницу биографии. Как поведут себя его люди в новых условиях?

Карлос всматривается в спящих. Нелегко тебе придется, горшечник из-под Сан-Томаса. Ты чист сердцем и весь как на ладони. Но с ними нельзя играть в открытую. И тебе, дружище из Пуэрто, будет трудно притворяться. Льва не сделать лисой, медведя не научить прыгать с лианы на лиану. А научиться нужно.

Диего... Диего... Из тебя мог выйти человек. Ты ловок, смышлен, образован. Но посмотри, во что превратила тебя двойная игра: ты дрожишь, озираешься, глядишь на меня сквозь моргающие ресницы. Что дали тебе те? Страх и жестокость. От нас ты получил бы радости жизни – сочные краски морской волны, благоухание гватемальских плодов, радость дружбы...

Диего провожал взглядом команданте. Бешенство и злоба горели в нем, искали выхода, бились о стенки черепной коробки, готовые все вдребезги сокрушить. Он сжал кулак и стремительно перевернулся с одного бока на другой.

Индеец из Сан-Томаса, которому  поручили  сторожить Диего, певуче сказал:

– Не мечись. Бежать некуда. Одно болото. Оно не лучше пули.

– Слушай, Нортеньо, [33]33
  Северянин.


[Закрыть]– шепотом сказал Диего, – хочешь заработать? Много заработать. У меня спрятаны доллары... Если бы их передать одному человеку в Пуэрто...

Диего решил таким образом подать армасовцам весть о своем провале и с нетерпением ожидал ответа.

Индеец задумался, и Диего решил было, что он так и не ответит, когда Нортеньо с неожиданной для него живостью отозвался:

– Говорят, ты умный, Диего, Зачем Нортеньо передавать доллары армасовцам, если Нортеньо воюет с армасовцами?

И он отвернулся.

Диего дождался, когда индейца вызвали к командиру, и подозвал к себе мальчишек.

– Хосе Паса, – пробормотал он. – Я не всегда был такой. Вспомни, в первом бою я тебя научил прятать голову от пули.

– Помню, – сказал маленький ица, – одну голову сберег, чтоб продать тысячу.

Диего закусил губу,

– Хосе Паса, – сказал он с усилием. – У меня есть отец. Старый, больной человек. Ты поймешь меня, если любишь своего отца.

– Отца ужалила змея, – спокойно сказал мальчик. – Его уже нет. Что ты хочешь?

– Сообщи старику, – в замешательстве сказал Диего. – Столица, четвертая авенида, шесть. Чтоб не ждал... В лагере... под тем самым деревом... Я зарыл деньги. Сделай это для старика, Хосе.

Диего не прибавил, что старик был отцом... но не Диего, а тайной полиции Армаса.

– Ладно. Если команданте разрешит, – сделаю.

– Команданте может не понять сыновних чувств, – пробормотал Диего. – Выполни мою последнюю просьбу.

– Команданте все может понять, – оборвал его Хосе. – Для него каждый гватемалец сын и брат. И еще он может понять то, что не понимает Хосе. Ты опасный человек. Отец говорил: если крокодил захочет тебя поцеловать, – подставь мачете.

Да, это был уже не тот Хосе, которого собирался надуть заправила Юнайтед фрут компани. Кажется, это понял и Диего. Он перевел взгляд на Наранхо, словно пытаясь пробудить в нем искру симпатии к себе. Наранхо встретил его взгляд с любопытством.

– Наранхо, – сказал Диего. – Ты не боец. Ты просто мальчик. Ты не связан палочной дисциплиной. Пойми, как тяжело умирать и знать, что никто не сообщит отцу...

– Я тебе расскажу легенду, – с лукавством сказал Наранхо. – Молодой рыбак поймал тарпуна, а тарпун взмолился: «Кариб, как неловко ты подсек меня! Повтори снова». Молодой рыбак открыл сеть, тарпун прыгнул за борт и крикнул из воды: «Мне расхотелось прыгать, кариб». – Наранхо фыркнул: – Я не боец. Я мальчик. Но я уже порядком нарыбачил, Диего. Потом он сказал серьезно:

– Пусть будет, как скажет дед Наранхо... и команданте.

– Мне ничего от вас не нужно, – крикнул Диего. – Скотское племя! Выродки! Вас еще повесят за ноги!

Мальчишки отскочили от него.

– Не расходись! – приказал ему конвоир. – Мальчишки как мальчишки. Наши! А ты – чужак!

– Я – гватемалец. Это моя земля.

– Видали мы таких гватемальцев, – хмуро отозвался конвоир. – За медную монету продашь всю планету. Молчи лучше!

Через час отряд двинулся. Тому, кто не пробивался сквозь стены тропического леса, трудно понять, как простые человеческие руки могут справляться с вековыми исполинами, прорезать дыры в густой паутине лиан, кромсать кустарник да еще переносить за собой больных лихорадкой. Каждый шаг пути давался с боем. Стучали топоры, свистели мачете, а сверху, не то потешаясь над людьми, не то подбадривая их пронзительными криками, раскачивались на зеленых мостах бородатые моно – ревущие черноволосые обезьяны. Зацепившись хвостами за лиану или ветку, они, казалось, спрашивали пробивающихся людей: «Зачем валить деревья и рубить кустарник, когда так просто уцепиться хвостом за лиану и, раскачавшись, перелететь через могучую крону».

Диего рубил со всеми. А когда сквозь последний лесной барьер брызнуло солнце и в воздухе разнеслось многоголосое, напугавшее бородатых четвероногих «Ви-ва!», Диего подошел к Карлосу.

– Команданте, – сказал он. – Меня будут судить. Зачем формальности? Я сам подписал себе приговор. Пусть та пуля, которая мне причитается, выйдет из моей руки.

У тебя есть родные? – спросил Карлос.

– Я один на свете. Науаль меня не помнит,

– Ты честно делил с нами последний переход, – размышлял вслух Карлос. – Что ж, получи эту пулю.

И он протянул Диего пистолет, бросив выразительный взгляд на конвоира.

То, что произошло дальше, определялось какими-то долями секунд. Диего схватил пистолет и шагнул к деревьям. Карлос в эту минуту поднимал старого Наранхо, собираясь вынести его на солнце. Мальчишки, стоявшие между Диего и лесной стеной, расступились, чтобы дать ему пройти. Но Диего резко повернулся и, вскинув руку, направил пистолет в спину Карлоса.

– Берегись! – крикнул Наранхо-внук, прыгнув, как кошка, на Диего.

Карлос со своей тяжелой ношей отпрянул в сторону, выстрел прогремел, и старик Наранхо дернулся всем телом.

Диего сбросил с себя мальчишку и побежал к болоту.

– Взять живым! – закричал Карлос.

Диего бежал, а с трех сторон его окружали бойцы. С четвертой расползалось болото. Он обернулся, дико зарычал и бросился в темную массу. Вязкая каша покрыла его. Потом показалась покрытая тиной голова, забили по хлюпкой грязи руки.

– Не хо...чу! – раздалось из болота. – Лучше пуля!

– Тебе предлагали пулю! – сказал Нортеньо. – Ты сам захотел болото.

Диего что-то кричал, руки извивались, как щупальца. Потом появились лопающиеся пузыри, все стихло. Болото простиралось спокойное, невозмутимое.

Наранхо лежал на лесной поляне и улыбался солнцу. Бойцы стояли вокруг, суровые, тихие. Стояли и плакали.

– Слышишь, Карлос, – шепнул старик. – Сейчас пойдут плантации... Четверть века спину здесь гнул. Поклонись деревцам. Оттуда вам путь к Рио Дульсе и домой... А где дом? Он всюду... Наранхо! Покажись мне, Наранхо!

– Я здесь, дед, – сказал Наранхо, положив ему голову на грудь. – С кем же я буду, дед Наранхо?

– Ты будешь с ними. Карлос... Ты научишь его не уступать дороги...

– Я научу его, мой дорогой старик. Клянусь тебе в этом.

Старик закрыл глаза, и снова морщинки собрались в тугие узлы у его губ.

– Верю, – сказал он. – Коммунист. Можно верить.

И это было последнее, что услышали люди.

Здесь, между лесом и плантациями, на стволе могучей пальмы была вырезана надпись:

«Гватемальская земля не забудет старого Наранхо».

Карлос смахнул непрошеную слезу и сказал Наранхо-внуку:

– Ты пойдешь со мной. Со мной и с Хосе.

Они ушли, а пальма осталась. Она стоит там и сейчас.