Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Лавочник сочувственно сказал ему:

– Второй день никто не приходит за твоими новостями. Или схватили связного, или не нужны твои новости.

Наранхо тяжело дышал.

– Нужны, – сказал он, – ой как нужны!

– Тогда жди, – сказал лавочник.

– Я не могу ждать, – испугался Наранхо. – Я не смогу вернуться. Американец не пустит.

Он присел на скамеечке и прижал голову к коленям.

– Придумаем   что-нибудь, – успокоил  его табачник. – Жди.

Прошло полчаса, час, полтора.

– Он убьет маму Мэри, – тихо сказал Наранхо.

– Слушай, – быстро сказал лавочник. – Не разрешено мне посылать тебя на явку. Но что делать? Не могу иначе. Отвечу сам перед комитетом. Пойдешь в центр: за памятником быка, по левую руку, увидишь цветочный магазин. Разыщешь продавщицу. Роситой кличут.

– Знаю. Мне Хосе говорил.

Наранхо побежал в центр. Цветочный магазин он отыскал легко. Прошел мимо, стрельнул глазом в витрину, Роситы не увидел, а увидел низенького продавца с рыжими бровями. Нет, о рыжем разговора не было. Он прошел обратно, но девочки так и не высмотрел. А время шло, и Наранхо со страхом думал о возвращении в глинобитный домик. На что-то решившись, перешагнул порог магазина и попросил вызвать хозяина.

– А что вам, молодой сеньор, угодно? – спросил рыжеватый продавец.

Он  говорил,  приятно улыбаясь,  но  Наранхо его улыбка не понравилась.

– Птицелов плел силок, – ответил он присказкой,– а птица-сплетница крутилась над его головой и спрашивала, что будет дальше. А дальше сплетница сунула голову в силок – там и осталась.

Продавец побагровел и вызвал хозяина.

– Ваша сеньорита, – важно сказал Наранхо, – обещала доставить моему хозяину корзину орхидей. Нет ни сеньориты, ни корзины.

– Адрес? – вмешался рыжеволосый.

– Боливара, пять.

– Сеньора заболела, – с грустью сказал хозяин. –  Но мы доставим заказ.

– Не запоздайте, – сказал Наранхо, чувствуя, как продавец его простреливает глазами. – Сеньор Эбро, – он назвал имя своего соседа по Ливингстону, первое имя, пришедшее на память, – сеньор Эбро уходит ровно в три часа пополудни.

Вышел и только сейчас догадался, что Роситы уже не увидит. В лицо ему заглянул полнеющий прохожий с тростью в руках.

– Вы на Боливара пять? – сказал он. – Нам по дороге.

Бармен наблюдал эту сцену из окна ресторана и, хотя маленького кариба он не знал, но понял, что агент привязался не случайно. Вышел вслед за ними и нагнал кариба и агента на ближайшем перекрестке.

Агент не догадывался, что имеет дело с сильным и ловким рыбаком. Они проходили мимо универсального магазина с вертящейся дверью. Наранхо сказал:

– Мне сюда. Поручение.

– Зайдем, – согласился агент.

Наранхо прошел первым, но сделал не полкруга, а круг и, выскочив обратно на улицу, с такой силой толкнул вертящуюся дверь, что она ударила агента, бешено закрутила его и, пока он приходил в себя, кариб был за два квартала. «Сообразительный малый», – засмеялся про себя бармен.

Наранхо возвращался в табачную лавку. «Роситы нет, – в отчаянии размышлял он. – Кого предупредить?»

Но о нем не забыли. Третий раз брался за ручку двери Хосе Паса, и третий раз его останавливал спокойный голос Карлоса Вельесера:

– Подождем еще полчаса, Хосе.

– Команданте, меня не увидят.

– Если Ривера не отыщет другого связного, пойдешь ты.

Хосе был раздосадован, но ослушаться Вельесера не посмел. Он сидел в кресле, готовый по первому же звонку сорваться с места и побежать навстречу своему приятелю Наранхо. А пока наблюдал, как Вельесер с линейкой и циркулем вычерчивал план.

– Вот видишь ли, Хосе, – пояснил Карлос, – этой двери недостает пяти сантиметров для того, чтобы сквозь нее могли пройти носилки. Но я думаю, – наши люди справятся.

– Мой команданте, – прошептал Хосе, – разве Андрес будет на носилках?

– Не знаю, – Карлос был в раздумье, – от БочкиЖелчи чаще выносят на носилках.

Звонят. Это Ривера. Он входит, запыхавшийся, бледный.

– Росита уже на месте. Но я запоздал. Придется в табачную лавку сходить самому.

Не нужно.

Карлос проверяет костюм Хосе: брюки отутюжены, желтая рубашка аккуратно заправлена, волосы разделены посередине линией пробора. Это не вчерашний пеон Хосе Паса, не тот, что стоял в распахнутой блузе, взъерошенный, босой, дерзкий, перед свитой Армаса.

Хосе выходит. Карлос кладет перед собой на маленький столик часы и с тревогой говорит:

– Студенты и группа Габриэля, конечно, отобьют Андреса. Мне не нравится только, что сообщение исходит от Мигэля. Не выдаст ли он себя?

– В конце концов, Карлос, – возражает Ривера, – когда арестованного везут в загородную виллу Линареса, об этом знают и караульные, и начальник политической тюрьмы.

– Линарес хитер, как черт. Он вспомнит каждое свое слово... Впрочем, Мигэля пора забирать из этого гнезда.

Карлос бросает беглый взгляд на часы.

– Хосе должен быть в лавке.

Да, Хосе уже в лавке. Он принимает радиосводку у табачника и с надеждой спрашивает:

– Наранхо... далеко? Табачник мрачнеет.

– Передай своим, парень, – вяло говорит он, – промахнулся я. Тебя долго не было. И девчонки тоже. Я послал его на цветочную явку.

Хосе от неожиданности садится на пол.

– Ты послал его в клетку, – жестко режет Хосе, и глаза подростка становятся злыми. – Тебе нельзя доверять. Тебе нужно пойти к курам и кудахтать.

Табачник ошарашен этим взрывом чувств; он чуть не плачет.

– Ты объяснишь им, – жалобно говорит он, – двое суток никого не было. Тот парень извелся, почернел весь...

На пороге Наранхо: распаренный от солнца, беги, страха.

– Хосе! Ты пришел? Я знал, что ты придешь. Королевская Пальма обещает полиции подарок...

– Наши уже что-то прослышали.

Хосе на правах старшего усаживает Наранхо на скамеечку:

– Ты стал другой, Наранхо. До Сакапа ты был маленький, и рожица у тебя походила на бочонок. Сейчас ты выше меня, а от бочонка осталась одна бутылка.

– Мне очень трудно, Хосе, – зашептал Наранхо. – Совсем один. Никого нет рядом. Деда потерял. Команданте далеко. Ты далеко.

– Все мы рядом, – сказал Хосе. – Тебе кажется, что далеко. А мы – рядом. Разве не слышишь, как они нас боятся! Команданте, тебя, меня... Это потому, что мы все рядом, вместе.

Наранхо поднялся.

– Слышу, – сказал он. – Фоджер ревет, как пума в капкане. Ох, и получу же я взбучку! – Он вздохнул. – Я иду, Хосе. Не забудь про Наранхо.

Они разошлись, а табачник смотрел им вслед, и непрошеная слеза омочила его ус.

– Парни-то какие! – вырвалось у табачника. – А я... промахнулся.

Наранхо думал проскользнуть к себе незамеченным, но сержант окликнул Фоджера, и тот, злой и сонный, вылетел в коридор и схватил Наранхо за ухо.

– Где был? Кто и куда тебя посылал?

Распахнулась еще одна дверь, и карибка появилась на пороге.

– Я посылала Ческу к сестре, – крикнула она. – Оставь малого!

Наранхо вырвался и ласково сказал:

– Мама Мэри, уходи к себе. Я сам скажу. Он выпроводил ее и обернулся к Фоджеру.

– Если еще раз схватишь за ухо, – зло сказал он, сверкнув глазами, – камнем попаду в твое ухо. Если тронешь маму Мэри, – дом вместе с тобой подожгу. Не задевай нас, и мы тебя не заденем.

И закончил по-своему:

– Обезьяна запуталась в лиане и запищала. «А я тебя не просила на меня наступать», – засмеялась лиана.

Фоджер отлично понимал, что поджог дома и переброска его группы могли бы вызвать сомнение в его ловкости. Поэтому предпочел усилить слежку за мальчишкой, но открытого скандала избегать.

Чиклеросу он не очень доверял, как вообще всем гватемальцам, и хотел взамен его выпросить в посольстве радиста-американца. Но операцию возглавлял Линарес, и с ним нужно было согласовать этот пункт. Чиклерос дремал. Американец осторожно снял с аппарата трубку и набрал на диске несколько цифр. Мужской голос ответил, что если дело не срочное, то разговор лучше отложить, – у полковника важные гости.

Чиклерос приоткрыл глаза и снова закрыл их.

Гости у Линареса ожидались настолько важные, что перед их приходом он еще раз проверил работу шлангов с горячей и холодной водой. Задумчиво побарабанил пальцами по стеклу; от Ласаро вестей не было. Вышел в столовую, где Аида развлекала Мигэля и молодого офицера Барильяса из Сакапа. Он приехал, узнав о смерти брата, а Линаресу понадобился для очной ставки с Андресом: полковник полагал, что под видом друга Адальберто именно Андрес мог одурачить Барильясов. Разговор велся вялый и скучный. Аида восторгалась старинным обычаем индейцев при землетрясении падать на колени перед блюдом с  маисом и просить маис не бояться и не покидать своих хозяев. Барильяс равнодушно заметил:

– Все эти обычаи мы сметем к дьяволу. Индейцы должны знать, что они рабочий скот, – и точка.

Он обратился к шефу полиции:

– Отец очень сдал. Мать совсем обезумела от горя. Я поклялся, что накажу убийцу. Вы обещали мне помочь, мой полковник.

Линарес сжал губы.

– Видите ли, мой друг. Важно найти не того, кто стрелял, а того, кто направлял.

– Но вы знаете и того, кто стрелял? – вполголоса спросил офицер.

– Возможно. Но этот человек полезен нам, и гнев ваш, искренний и благородный, разумнее направить в другую сторону. Стрелявший не виноват в случившемся.

Линарес вдруг оборвал себя и пытливо взглянул на мальчика. Мигэль в эту секунду с жаром начал рассказывать своей соседке о прелестях охоты в лесах поместья; и, поддаваясь его азарту, она громко смеялась.

– А ты как думаешь, Хусто? – спросил его Линарес. Мигэль ответил ему безукоризненно чистым и удивленным взглядом. Линарес успокоился, – значит, смысл его слов дошел только до Барильяса.

– Впрочем, продолжай свой рассказ, – добродушно предложил Линарес – а мы с гостем из Сакапа побеседуем в кабинете.

Как только они остались одни, с Мигэлем произошла перемена. Он отбросил салфетку, вскочил и к чему-то прислушался.

– Что случилось, Хусто? – с тревогой спросила Аида Линарес

Мигэль замотал головой и показал на горло.

– Что-то попало. Может, рыбья кость... – Он скатал мякиш из хлеба, проглотил и глубоко вздохнул.

Но ровное состояние не вернулось к Мигэлю. То он неестественно оживлялся, то становился напряженным и неразговорчивым. Наконец совсем замолчал.

– Папа сказал, что вы оба видели меня два дня назад в щелку, – прервала молчание девочка. – Тебе не понравилось, как я вела себя? Только честно, Хусто!

А Мигэль в эту минуту думал, что ему необходимо повидать Роситу. Наконец-то след провокатора найден. Но как выбраться? Девчонка и без того часто таращит на него глаза, да и полковник ожидает, что он останется к ужину. И, по чести говоря, очень хочется узнать, удерет ли Андрес. Что хочет от него эта кривляка? Она вспомнила какую-то щелку...

– Да, мы видели тебя. Ты ловко держалась... Я и не знал, что ты такая артистка.

Аида сделалась пунцовой.

– А я думала, ты обругаешь меня, – призналась она.

– Что ты – Мигэль стрелял словами, как из пулемета. – С врагами иначе нельзя. Попади я к врагам, – притворялся бы вовсю. Ну и обдул бы я их.

– Почему ты не скажешь «перехитрил»? – ввернула Линарес.

– Потому что перехитрить можно в игре, – сыпал Мигэль. – А в крепком деле и слова крепкие нужны. – Он решил рассеять ее подозрения. – А держалась ты здорово. Ты хитрая и умная девчонка, Аида. Вся в отца. Верно? Я тоже в отца.

Аида кивнула. Горячность Мигэля передалась и ей. Она решила, что сейчас самый подходящий момент повторить ту дерзкую игру, которую когда-то затеяла с ним, придвинулась поближе и тихо спросила: Хусто, а ты не хочешь меня поцеловать?

На его лице появилась такая гримаса отвращения, что она, забыв о своем долге хозяйки, вскочила с места и запустила в него тарелкой.

Кляня себя за неосторожность, Мигэль начал собирать осколки с пола и увещевать Аиду:

– Что ты срываешься, как бешеная? Я никогда не играю с девчонками в такие игры. У мужчин другие занятия. Хочешь, – я научу тебя играть в «загадку рук»?

Эту игру он подсмотрел у заезжих туристов. Двое одновременно выбрасывали руки вперед, изображая на пальцах фигурки животных и пернатых. Побеждал тот, чьи животные оказывались сильнее. Всего было четыре комбинации для четвероногих и четыре для пернатых. Ягуар побеждал пуму, пума справлялась с дикобразом, дикобраз раздирал обезьяну, но обезьяна была способна довести до смертельной усталости ягуара и потому его побеждала. Игра требовала сообразительности и увлекла Аиду. Вначале она дулась, но потом забыла о своей обиде и, задорно выбрасывая руки вперед, перемигивалась с Мигэлем.

Мигэль услышал отдаленный крик в кабинете; голова у него кружилась, он не знал, под каким предлогом сбежать. Потом за окном просигналила машина, в столовую вернулись Линарес и Барильяс и наблюдали за веселым состязанием подростков. А около часа спустя вошел офицер стражи и шепотом известил Линареса о каком-то происшествии. Линарес – тоже шепотом – отдал ряд приказаний и проводил офицера до дверей. Затем с бледной улыбкой подошел к гостям.

– Я вижу, у вас неприятности, полковник, – сказал Барильяс. – Пожалуй, гостям лучше удалиться.

– Я вынужден просить вас задержаться на некоторое время, – с непонятной улыбкой ответил Линарес. – Сеньор Барильяс, кто-нибудь знал, что я собираюсь устроить вам очную ставку со студентом?

Барильяс удивился, и его густые черные брови взметнулись вверх.

– Я и сам этого не знал, мой полковник. До последней минуты.

– Верно. – Линарес вел разговор в форме допроса; от его учтивости и следа не осталось. – А о приглашении ко мне вы говорили с кем-нибудь?

– Пожалуй, ни с кем. Я только сегодня утром приехал и побывал в гостинице, в морге... А оттуда – прямо к вам.

– Хорошо. Вы свободны, лейтенант. Мы еще встретимся с вами.

Барильяс повернулся и, четко ступая, вышел. Мигэль увидел устремленный на себя взгляд шефа тайной полиции и мысленно приготовился к бою.

– Хусто, ты знал, что я жду студента?

– Нет, сеньор полковник.

Он просчитался. У Линареса была блестящая память. Карлос Вельесер был прав, когда говорил, что Линарес помнит каждое свое слово. Мигэль не знал этого, но увидел, как желтая искра мелькнула в налившихся кровью глазах полковника, руки его сжались в кулаки и он процедил:

– Вспоминай лучше, приятель. Ты был в кабинете, когда я велел привести ко мне студента еще раз.

– Я упустил это из виду, сеньор полковник. Или просто не слышал.

Линарес шагнул к столу.

– Я буду пить за упокой души этого студента, – насмешливо сказал он. – А ты будешь пить со мною. Аида, оставь нас.

Он опрокинул бутылку прямо в фужер и наполнил его до краев темно-красной влагой.

– Мой опекун не разрешает мне пить, – напомнил Мигель.

– Сегодня твой опекун я, – фыркнул полковник. – Ты будешь делать то, что я приказываю, если... ты Хусто Орральде. – И он ударил кулаком по столу.

29. ПАЛАЧ НАПАДАЕТ НА СЛЕД

Не трудно догадаться, что привело в такое неистовство полковника Линареса.

На восемь вечера он вызвал к себе арестованного Андреса. Идти он не мог – конвойные несли его. Узники Центральной политической тюрьмы, где содержался Андрес, узнали о нечеловеческой пытке, которой подвергся юноша, и в знак протеста объявили голодовку. Тюрьму лихорадило. Днем Линаресу звонил сам президент и предложил «либо закончить разбор студенческого дела, либо прекратить его». Линарес попросил отсрочку. Он надеялся, что Барильяс опознает в Андресе посланца в Сакапа.

Конвойные посадили узника на стул и оставили студента в кабинете шефа тайной полиции наедине с офицерами. Андрес не мог смотреть, – мешала острая резь в глазах, перед ним маячили смутные фигуры, он услышал сиплый голос Линареса:

– Всмотритесь в эту кашу, Барильяс. Он?

«Мое лицо называют кашей, – подумал Андрес. – Должно быть, и вид у меня... Лишь бы не потерять сознания... Держись, Андрес. Держись, голубчик. Тебе еще жить. Только почему Барильяс? Сосед по камере отстукал, что Адальберто Барильяса застрелили».

Незнакомый голос ответил:

– Тот был пониже ростом.

– Жаль, – сказал Линарес. – Иначе бы все объяснилось. Я обещал показать убийц известного вам человека, мой лейтенант. Перед вами один из них. Что прикажете с ним делать? Горячая ванна? Свинцовые примочки? Электрический ток?

– Все три способа употребите разом, мой полковник.

– Ну, сеньор Андрес, – сказал Линарес. – Вы слышали совет брата вашего университетского друга? Все три способа разом или вы дадите мне явку. Отвечайте.

Ценой острой боли Андрес раскрыл глаза и как мог спокойнее сказал:

– Зря стараетесь, полковник. А что... касается трех способов, то завтра про... прочтете о них в студенческой листовке.

Больше он не мог терпеть и закрыл глаза. Линарес потянулся к крану, но почему-то отдернул руку. Угроза его напугала; даже мертвые, эти маньяки умудряются рассказывать в листовках, как и кто их пытал.

Он  попытался  применить  психологическую пытку.

– Завтра? Завтра к утру вы будете расстреляны. Между прочим, Адальберто только что сообщил нам имя вашей подруги, Андрес...

Руки узника беспокойно зашевелились.

– Ну, решайтесь, Андрес. Мы умеем допрашивать и женщин.

Андрес хрипло засмеялся и закашлялся.

– Не ломайте комедию, – остановил он Линареса. – Адальберто уже нет в живых.

Он дико закричал. Горячая струя снова ударила его в лицо.

Через полчаса конвойные вынесли Андреса и бросили в закрытую легковую машину. Один забрался вовнутрь, а второй сел рядом с водителем. Машина бесшумно снялась с места. За нею должна была последовать вторая машина со старшим офицером конвоя; ее шофер, стоявший у папиросного лотка, бросил продавщице мелочь, направился к своему «форду» и вдруг исчез. Исчез на глазах у офицера. Будто провалился сквозь землю.

Он действительно провалился сквозь землю. Когда шофер пересекал дорогу, открылся один из люков, ловкая рука вынырнула из него, опоясала ноги шофера лассо и в мгновение втянула в люк.

А первая машина мчится по ярко освещенным улицам. Она должна проскочить узкий переулок, выходящий к тюремной стене. Но дорогу ей преграждает огромный фургон, запряженный мулами. Старый прием, известный жандармам всех стран. У шофера точная инструкция. Он резко тормозит и пытается развернуться. Навстречу – второй фургон. Тогда шофер высовывает из окошка руку с пистолетом. Он не успевает нажать курок и вызвать полицию. Точный удар вышибает пистолет, два сверкающих холодных острия рапир – слева и справа – прикасаются к горлу шофера и к виску конвойного. Второй конвойный слышит возню и достает пистолет, но в крошечное окошечко просовывается третья рапира и нежно щекочет его ухо. «Не двигайся», – шепчет голос. Сильные руки распахивают дверцы, ловкие руки подхватывают арестованного, быстрые руки вносят его в узкий парадный подъезд.

Переулок пустеет. Тореро и его друзья исчезают раньше, чем полицейские, привлеченные зеваками, подбегают к машине. Еще несколько минут – прибывает вторая машина: один из солдат заменил исчезнувшего в люке шофера.

– Они унесли его на носилках! – кричит шофер. – Они далеко не уйдут.

Пронзительные сигналы автомобиля, свистки. Квартал окружается. В узкую дверь врываются солдаты. За дверью вестибюль, за вестибюлем – патио, за патио – второй патио, как во многих городах Латинской Америки. Преследователи разбиваются на несколько групп. Одна обшаривает квартиры, вторая задерживает все машины на ближайшем перекрестке, третья врывается в подъезд маленького больничного здания.

Поздний вечер. Уборщица обметает лестницу. Офицер ее отталкивает и ползает по ступенькам.

– Свежие следы, – говорит он, – Привозили больного?

Уборщица напугана.

– Да, сеньор. Я ничего не знаю, сеньор.

Офицер командует, солдаты взбегают наверх и занимают все выходы из палат. Сам он направляется в операционную, куда санитары вкатывают коляску; догнать ее офицер не успевает. Дверь захлопывается перед его носом. Он стучит, стучит оглушительно, сквернословит, грозит. Выходит вежливая строгая сестра:

– Зачем вы буяните? Больной тяжелый.

– Когда привезли?

– Недавно. С час назад.

– Ложь! И десяти минут не прошло!

– Не кричите, сеньор лейтенант. Операция началась.

– Я желаю пройти в операционную. Тайная полиция.

Сестра молча выносит халат, колпак и марлевую повязку. Медленно завязывает тесемки халата, который топорщится на офицере, помогает надеть повязку.

– Живее! Живее!

Сестра вводит его в операционную и шепотом велит сесть в угол. Операция продлится с полчаса. Офицер желает взглянуть на лицо больного, но спины хирурга и ассистентов образуют неприступную стену.

– Что с больным?

Один из ассистентов недовольно оборачивается.

Пересадка кожи. Профессор просит полной тишины, сеньор.

Кожи? Это то, что нужно. Студенту основательно обезобразили лицо. Офицер доволен.

Острый запах йода, спирта. Ослепляюще яркий свет лампы падает на операционный стол и, ударяясь о хирургические инструменты, рассыпается на скальпели, зажимы, ножницы.

Томительные полчаса. Профессор выпрямляется. Высокий, гордый, седой, проходит не смотря.

Офицер вглядывается в лицо больного: не тот!

Где ему знать, что за минуту до его прихода, того вынесли через окно и сейчас Андрес далеко от спасшей его больницы.

Офицер возвращается к Линаресу, – Линарес начинает допрос Хусто.

– Ты будешь делать то, что я приказываю, если... Если ты Хусто Орральде.

Но такой экзамен уже был у Мигэля. Опоздал, Бочка Желчи.

– Мой полковник, – высокомерно говорит Мигэль, – я не обязан отвечать на ваши вздорные вопросы.

Но Линарес только на секунду сбит с толку тоном мальчишки. Ему многое не нравится. Аида давно жалуется на неотесанность парня. Его реплики становятся двусмысленными. Он запомнил: «Индейцы не будут жаться к стенам...»

Главное – у Линареса вызывает бешенство любая неточность в ответах «задержанного», как он уже мысленно окрестил Хусто. Натренированное ухо палача восприимчиво к фальши. Он готов поклясться, что мальчишка помнит его приказ конвоирам. Нет, это не главное. Линарес боится признаться самому себе, что он – шеф ищеек, наставник не одного десятка провокаторов, осторожнейший из осторожных – мог сболтнуть при мальчишке об убийце Адальберто Барильяса.

– Выпей, Хусто! – говорит Линарес, протягивая ему хрустальный фужер, наполненный до краев. – Выпей, и у тебя пройдет дрожь!

– А я не дрожу, полковник!

– Что же, ты боишься чокнуться со мною? – насмешливо подзуживает Линарес мальчика. – Или дом Линареса плох для наследника дона Орральде?

Хусто – Мигэль опрокидывает в рот содержимое фужера. Густая влага обжигает рот, горло, желудок, на глазах выступают слезы, стены ходят перед ним ходуном, он чуть не падает в кресло.

– Крепко? Запей этим. Полегчает.

Хусто – Мигэль мотает головой, но полковник насильно разжимает ему зубы и вливает в него такую же порцию рома, смешанного с виски; мальчишка сейчас начнет буянить и выложит все начистоту. «Ну, вставай же, дурачина, мне нужно знать, зачем ты вертишься в моем доме, если тебе не по душе я и моя девчонка!»

– А, полковник, – кричит Мигэль, – мы славно чокнулись!

– Ты замечательный парень, – смеется полковник, – не зря тебя любит дон Кастильо.

– Вы называли его самозванцем, полковник! – орет Мигэль и с хитростью грозит пальцем. – Я помню.

Линарес бледнеет.

– Что ты еще помнишь, Хусто? – вкрадчиво спрашивает он.

– Давайте петь, полковник – веселится Мигэль. – Хотите, я научу вас расчудесной песне.

Он взлетает на спинку кресла и, ударяя по струнам воображаемой гитары, распевает во все горло:

 
И если наш Педро смеется,
Богач от него не спасется.
 

– Подпевайте, полковник! – командует он.

 
Богатому гранду
Достанутся банты,
А счастье к пеону вернется.
 

Остановись, Мигэль! Остановись, пока не поздно! Взгляни, как насторожился палач, как медово зазвучал его голос:

– Где ты взял эту песню, Хусто?

– Я взял ее в Пуэрто!

Да остановись же, мальчик! Спиртное кружит тебе голову, развязывает язык. Ты губишь себя, Мигэль.

– Ты долго жил в Пуэрто?

«Пуэрто, Пуэрто, – набатным колоколом отдается в голове Мигэля. – Я прожил в тебе всю жизнь. Каждый уголок твой знаю. В заливе твоем купался каждое утро. Пуэрто. Отец Каверра...»

Он озирается. Где он? Кому он хочет разболтать о своей жизни? Он не Мигэль. Он Хусто.

– Ты долго жил в Пуэрто? – повторяет свой вопрос полковник.

– Долго. С моим опекуном. В отеле дель Hopтe. Почему вы не поете, полковник?

Линарес подносит ему еще бокал, но Мигэль выбивает его из рук полковника. «Дядя Карлос, почему вы не забираете меня отсюда?»

– Я хочу домой, – жалобно просит Мигэль.

– Сейчас ты пойдешь домой, Хусто, – увещевает его полковник. – Только скажи мне... Кому ты говорил об Андресе?

– Я не знаю. Я ничего не знаю. – Он вдруг закрывает лицо руками и хрипло кричит: – Только посмей открыть кран, Бочка Желчи, я перекушу тебе горло...

Что-то новое сквозит в его тоне! У Хусто Орральде не может быть такой жгучей ненависти к пыткам.

– Как тебя зовут? – орет Линарес.

– А будто ты не знаешь, полицейская крыса! – дерет глотку Мигэль, но разъяренные глаза полковника пробуждают в нем какую-то мысль, и он начинает хныкать: – Я пожалуюсь президенту, как ты обращаешься со мною, скотина... Президент меня любит... Я стрелял в него... Я стрелял в его врагов – вот что! Выкусил?

Вбегает Аида.

– Папа, что здесь происходит? Хусто, в каком ты виде?

– А, Бочкина дочка заявилась, – хохочет Мигэль. – За поцелуйчиками прибежала? Лови!

Он показывает ей кукиш и пританцовывает в кресле:

– Дайте адресочек, – подражает он ее голоску. – Я бегу из этого дома. Я великая артистка... Все мы артисты...

Аида заливается слезами.

В дверях появляется дон Леон, и его плотно сбитая фигура, растерянный вид напоминают Мигэлю, что он делает глупости.

Он бросается к опекуну и кричит:

– Дон Леон,  возьмите меня  отсюда.  Я  совсем пьян... Я не знаю, что говорю...

– Нет, он знает, что говорит, – отвечает Линарес на недоуменный взгляд дона Леона. – Вам придется оставить его у меня, полковник.

– И не подумаю! – заявляет Леон. – Напоили мальчика и желаете производить над ним собачьи опыты. Мы едем домой, Хусто.

– Едем! Едем! – пляшет Мигэль. – А артистку, – он тычет в сторону Аиды, – и Бочку Желчи с собой не возьмем.

Леон хохочет. Линарес отзывает его и шепчет ему длинно и нудно.

– У вас бред, любезный полковник, – отмахивается Леон и багровеет. – Или вы хотите... ошельмовать меня в глазах президента? Не выйдет, любезный полковник! Хусто Орральде – любимец президента и мой воспитанник. Не выйдет.

Их спор доходит до брани. Линарес остывает первым.

– Обещайте одно: что до завтра мальчишка и носу не высунет на улицу.

Просыпается Мигэль ночью, в своей широкой кровати в особняке опекуна. Треск в голове, пересохло горло. Он тихо стонет и слышит голос полковника:

– Ну, ну. Мужчина не должен распускаться из-за лишней кружки рома. Пожуй лимон – и тебе полегчает.

Мигэль жует лимон. Полковник расхаживает по спальне. Мигэль видит, – он взволнован.

– Если не спится, расскажи, как было дело.

Мигэля обожгла мысль: он что-то забыл, забыл самое важное. Как было дело? Он пришел в гости к сеньорите Аиде. Заявился офицер из Сакапа. После обеда офицер и Линарес ушли в кабинет. Через час вернулись. Потом вбежал стражник и шептался с Линаресом.

– А потом началось, – всхлипнул Мигэль. – Он  оскорбил нашу фамильную честь. Он кричал на меня и угрожал мне.

– Что он хотел от тебя, Хусто?

– Я толком не понял. Он гнусавил: «Ты знал, что я жду студента?» А откуда мне знать? Я был в кабинете, когда он ошпарил студента кипятком, а больше я ничего не знаю. Какое мне дело до арестанта!

Но что-то главное Мигэль забыл.

Полковник Леон гасит ночник и, кряхтя, залезает под одеяло.

– Чертовски трудная жизнь, – ворчит он. – Каждый лезет не в свое дело. Чако спугнул мою цветочницу, и она испарилась. А я уже несколько дней целюсь на эту явку.

Мигэль хочет спросить: какую цветочницу? Но на сегодня довольно вопросов.

«Цветочница Росита, не тебя ли они спугнули? Я должен тебе передать... Очень важное... Только я забыл, – что должен... Голова разламывается, Росита. А что, если они не выпустят меня отсюда?»

С этой мыслью он засыпает. Сновидения приходят страшные – бочки с вытаращенными глазами, раскаленные струи воды, тюремные стены... Мигэль мечется по кровати, бессвязно кричит, стонет.

Легкий стук в дверь. Мулатка Дора заглядывает в комнату, – заметив, что мальчик проснулся, она входит и поднимает шторы. Комнату заливает яркий солнечный свет. Мигэль жмурится.

– Молодому сеньору велено подать кофе, – говорит Дора.

– А где полковник?

– Сеньор полковник заперся в кабинете еще с одним полковником.

– Дора, какой он из себя? – с беспокойством спрашивает Мигэль.

– Ну, такой, – Дора разводит руки вширь. – И такой, – она надувает шеки. – И такой, – очень смешно она сдвигает брови к переносице и щурит глаза.

Но Мигэлю не до смеха. Линарес его опередил. Что будет? Что будет?

– Дора, ты не собираешься в лавку?

– Нет, мне не нужно в лавку, молодой сеньор. Хусто тоже не пойдет в лавку, – с лукавством замечает мулатка. – Полковник приказал никому не выходить из дому: ни слугам, ни хозяевам.

– Вот как? Но я не слуга и не хозяин, Дора, – уныло тянет мальчик. – Я гость.

Дождавшись ухода горничной, он быстро встает. Полковник Леон застает его одетым и причесанным. Полковник уже не добродушен, Мигэль чувствует, что разговор с Линаресом вызвал у опекуна растерянность.

– Мой мальчик, – витиевато, начинает он, – Хусто Орральде. Бывают такие случаи в жизни, когда ты не виноват, а обстоятельства оборачиваются против тебя. Линарес только что из тюрьмы. О вызове Андреса знали только четверо: сам Линарес, начальник тюрьмы, офицер конвоя и... Линарес утверждает, что четвертым был ты. Начальник тюрьмы предан нам до гроба; красные хотели его судить – это было недавно, до нас. Конвойный офицер переходил границу с нами. Я не верю, что ты сболтнул нарочно, но вспомни, кому ты мог сказать...

– Только вам, мой полковник. Больше я никого не видел последние дни. Я и не был-то нигде.

– Да. Я верю тебе. Но Линарес не верит. Ты наговорил лишнего. Оказывается, у тебя отличная память. Ты в точности, лучше иной стенографистки, повторил некоторые выражения Линареса в адрес, гм... весьма уважаемых лиц. Ты великолепно запомнил слова сеньориты Аиды, услышанные сквозь перегородку. Линарес наметил даже круг тем, живо интересующих тебя.

Мигэль побледнел.

– Дон Леон, – жалобно сказал он, – вы сами просили меня чаще бывать в доме Линаресов. Что поделать, если там дикая скука? Поневоле начинаешь ухватываться за смешное.

– Да, да. Я просил, – пробормотал опекун. – А память у тебя преотличная. Почему только ты не учил иностранные языки, которыми уснащал вас всех в поместье дон Орральде?

– Я учил – вызывающе сказал Мигэль. – Спросите у мистера Кенона. Он нашел мое английское произношение лучшим, чем у всех гватемальских мальчишек.

– Ну уж и лучшим. – Полковник в первый раз усмехнулся. – Ладно, оставим это. Линаресу нужно кое-что выяснить; я уверен, – недоразумение разъяснится. А пока посиди дома.