Текст книги "Тайной владеет пеон"

Автор книги: Рафаэль Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

27. ЧИСТИЛЬЩИК САПОГ ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ

Кастильо Армас ошибся. Личный представитель президента Соединенных Штатов прибыл не за цветами и улыбками. Цель его поездки была более земной, но подойти к ней легче было, ступая по цветам и принимая гватемальские улыбки.

Он вышел из самолета, очаровательно улыбнулся и, в сопровождении вооруженного эскорта и репортеров, легким, быстрым шагом направился к Кастильо Армасу. Десятки рук протянули к ним чашечки микрофонов. Армас открыл церемонию встречи.

– Я счастлив, мистер Лайкстон, приветствовать вас на земле, которую ваши соотечественники по праву называют витриной западной демократии. Вы увидите типично антикоммунистическую страну, мистер Лайкстон, вы увидите, на что мы оказались способны.

Мистер Лайкстон произнес в микрофон несколько вежливых фраз, из которых следовало, что он прибыл сюда движимый симпатией к гватемальскому народу, вздохнувшему полной грудью после «освобождения».

– Я всего лишь турист и доброжелатель, – скромно подчеркнул он.

Свита Армаса подняла мистера Лайкстона на руки и, неомотря на его протесты, донесла таким образом до открытой легковой машины, куда гость был опущен на сиденье рядом с гватемальским президентом.

Отдохнув после дороги, гость принял приглашение Кастильо Армаса осмотреть достопримечательности столицы. Опережая цепочку машин, вдоль тротуаров бежали молодые люди в светло-серых костюмах и выкрикивали «вива». Гость поморщился: у него был слишком наметанный глаз, чтобы не распознать по военной выправке и дешевым стандартным костюмам взвод переодетых полицейских.

На одном из перекрестков в машину полетели букеты цветов. Мистер Лайкстон с интересом поднял с сиденья несколько лилий.

– А что, доктор Армас, – неожиданно спросил он, – у вас в Гватемале растут только черные и желтые цветы?

– Напротив, – улыбнулся Армас. – Гватемалу называют цветущим садом Америки. Наш цветочный ковер пестр и ярок, и желтый цвет – цвет траура или черный – печали – в нем составляют ничтожные вкрапления.

– Тогда почему же эти вкрапления, – спросил мистер Лайкстон, – заслоняют все другие краски?

Армас и сам начал замечать, что в машину праздные зеваки бросают букеты расцветок национального траура. Мысленно он проклинал глупость организаторов «цветочной встречи». Но откуда было знать президенту Гватемалы, что в подборе букетов проявился тонкий расчет его сограждан. И не только Роситы и ее подруг, опустошивших в поисках желтого и черного чуть ли не все цветники города и окрестностей. Жители столицы, согнанные к трассе следования, не желали, чтобы их принимали за глупых овечек. Стоит ли удивляться, мистер Лайкстон, что они захватили с собою не те цветы, которые выражают радость при встрече?

– Мои соотечественники – люди со странностями, – наконец нашелся Армас. – Никогда не знаешь наперед, какое чудачество они собираются выкинуть сегодня.

– Ну что ж, в каждой стране свои нравы, – любезно отозвался гость.

Он был весьма любезен, мистер Лайкстон.

Женщины, сидящие в окнах, приветствовали высокого гостя ритмическими взмахами платков и пальмовых вееров. А на тринадцатой авениде они опустили на цветочных гирляндах красочные карикатуры, по которым можно было проследить всю историю удушения маленькой республики. Заправилы фруктовой компании разрезают, как пирог, гватемальскую землю. Заправилы вырывают из рук статуи Свободы факел и, раздувая его, бросают в Гватемалу. Армас, подстегиваемый послом США, перелезает из Гондураса в Гватемалу...

Да, Рина Мартинес и ее друзья неплохо потрудились.

Кортеж, по знаку мистера Лайкстона, остановился у витрины американской туристской фирмы с привлекательным приглашением: «Прелести Гватемалы снова к вашим услугам!» Ведь мистер Лайкстон назвал себя туристом – почему бы ему не поинтересоваться прелестями страны, которая его принимает?

Ах, если бы кто-нибудь мог подсказать мистеру Лайкстону, что это опрометчивый шаг! Но, увы, ни свита Армаса, ни туристская фирма не подозревали, что круглый стенд-барабан с панорамой горных пейзажей плавно повернется и перед взорами туристов предстанет другая панорама:

Государственный секретарь США, подняв указательный палец вверх, сурово предостерегает Гватемалу...

Американские самолеты «Р-47» и «С-47» бомбят гватемальские селения...

Кастильо Армас и его американские советники осматривают закупленные фруктовой компанией вооружение и боеприпасы...

Суда под гондурасским флагом везут интервентов к гватемальским берегам...

Государственный секретарь улыбается...

Суда с бананами плывут из Гватемалы; мистер Лайкстон летит в Гватемалу...

Убийственные фотографии! Документы, от которых не спрячешься, не отведешь глаза, не сбежишь!

В толпе, окружающей кортеж, вспыхивают улыбки. Вы хотели, чтобы Гватемала улыбнулась вам, мистер Лайкстон, – взгляните же: она улыбается. Больше того, она смеется.

Взгляните, мистер Лайкстон, на юношу, стоящего у витрины. Обыкновенный, ничем не примечательный юноша. Округлое лицо, похожее на девичье, мягкие линии носа, губ, подбородка. И зовут его обыкновенно – Донато. Это имя носят пять—шесть парней любой гватемальской деревни. Донато – скромный, требовательный к себе студент. Он очень дисциплинирован. Студенческий комитет поручил ему оформить туристскую витрину, и он выполнил задание.

Конечно, ему пришлось применить маленькую военную хитрость. Что поделаешь, как говорит французская поговорка, – на войне как на войне. Оформить своими снимками центральную витрину фирмы было предложено победителю фотоконкурса «Лучшие пейзажи страны». Истинного победителя – маленького тщеславного лаборанта из университета – студенты подпоили, а Донато под его именем поспешил в рекламное бюро. Так как час был поздний и сотрудники расходились, ему предложили остаться вместе с художником фирмы и оформить витрину. Обещали даже заплатить за ночную работу. Юноша с радостью согласился. Когда все разошлись, художник зорко взглянул на своего партнера и сказал:

– А ведь победитель – другой парень. Пониже вас и посветлее. Выкладывайте, – что вам понадобилось?

Донато смертельно побледнел. Художник не пойдет на риск. Его ждет безработица и тюрьма. Да и вправе ли Донато подводить простого труженика? Он молчал минут пять, и все это время художник дымил трубкой и загадочно посматривал на студента.

– Впрочем, нетрудно догадаться, – прервал молчание художник. – Вы желаете порадовать мистера Лайкстона другими картинками. Они у вас с собой?

Донато, ничего не говоря, достал из папки толстую пачку фотографий и протянул художнику.

– Так, так. – Он просматривал их бегло, словно знал давно. – За каждую можно получить по году тюрьмы. Итого сорок лет. Две человеческие жизни при армасовском режиме, – пошутил он. – Так что же меня может заставить их сунуть в витрину?

– Совесть, – сказал Донато, – но если у вас семья...

Он опять замолчал.

– Совесть? – задумался художник. – Одной ее мало. Нужно еще иметь смелое сердце и быстрые ноги. А у меня сердце пошаливает... после того, как они уничтожили мою семью в Рио-Чучо. И ноги плохо двигаются с тех пор, как я семеро суток бежал от армасовцев, а они гнались за мною с собаками.

– Чем вы им насолили?

– Я был членом аграрного комитета. В день, когда они ворвались в Рио-Чучо, я разделил всю помещичью землю между бедняками. Сорок девять наделов. Сорок девять крестьян они расстреляли, а мою семью... заперли в бане и сожгли. Как вы хотите разместить эти снимки?..

Художника укрыли надежно. А Донато ничем не рискует. Он стоит у витрины и строго смотрит на мистера Лайкстона. Посмотрите же на этого юношу, мистер Лайкстон, и вы поймете по его глазам, что вам не стоило приезжать в Гватемалу.

– А я и не знал, – наивно сказал мистер Лайкстон, – что наши частные фирмы продавали вам оружие.

Армас с наигранной веселостью предложил приезжему принять предложение министра хозяйства и заглянуть к гончарам. В гончарной мастерской гостя развеселили девочки, которые бегали вокруг глиняных сосудов и обжигали их с помощью тлеющей пакли. В сухом и горячем воздухе трещали искры, шуршала солома, на которой работали мастерицы, легко звенела лукавая песня:

 
Это немного —
сотню сентаво
дать за сосуд
из кипящей лавы.
Не скупись, сеньор,
на подарок с гор!
 

Лайкстону мастера преподнесли в подарок обернутый в целлофан большой кувшин с яркой росписью. Он снял целлофан уже в машине и пробормотал:

– Так я и полагал.

Армас искоса бросил взгляд на роспись. Идиоты! Перестарались! Поместили портреты великих американских президентов, а между ними – господи, кто знал, что министр хозяйства окажется первым мулом в стране! – а между ними портреты южноамериканских диктаторов.

Кувшин обращался к представителю сильной северной державы и говорил ему: у вас были Авраам Линкольн, Георг Вашингтон, Франклин Рузвельт, замечательные свободолюбцы, ненавидящие угнетение рас и наций. Латиноамериканцы подыскали на своих землях тоже неплохих президентов, но почему-то не они красуются на стенках сосуда, а вешатель из Сан-Доминго Трухильо, первый грабитель Кубы Батиста и, конечно, ваш любезный друг дон Кастильо. Приберегите их для себя, мистеры, если вам нравятся они больше Лесоруба, [80]80
  Прозвище Авраама Линкольна, начавшего войну за освобождение негров, в молодости – лесоруба.


[Закрыть]а нам дайте жить по-своему.

Мистер Лайкстон уже не смотрит на праздных зевак, уже не слушает полицейское «вива!» Пусть беснуются, выводят дерзкие надписи на витринах, бросаются траурными цветами. Когда голод возьмет их за глотку, они обратятся к американцам.

На развилке двух улиц кортеж остановился. Капитан Фернандо Дуке, распоряжающийся солдатами, подал знак, и шеренга расступилась. Случайно ли это произошло или так было задумано, но в образовавшемся проходе гость увидел фигурку маленького чистильщика, о котором, движимый любовью к детям, давно мечтал. Улыбаться перед киноаппаратом, брать на руки детей в чужих странах и запросто беседовать с чистильщиками сапог – было тремя известными слабостями мистера Лайкстона во время его туристских вояжей. [81]81
  Путешествие, поездка.


[Закрыть] Сейчас он решил взять реванш за поражения сегодняшнего дня и доказать гватемальцам, что они имеют дело со свойским человеком.

Он шагнул навстречу чистильщику, работающему щетками, и весело сказал:

– Алло, мальчуган! Ты не хочешь поболтать с приезжим?

Репортеры подошли поближе и зашелестели блокнотами.

Хосе Паса – он был в зеленом комбинезоне – поднял голову и тоже весело отозвался:

– Можно поговорить, сэр. Садитесь, а я пока начищу до блеска ваши туфли.

Но мистер Лайкстон уселся прямо на ящик рядом с Хосе и, похлопав его по плечу, отказался от услуг чистильщика.

– Давай лучше вспоминать детство, – начал он. – Мальчишкой я обожал твое занятие. Мать меня звала обедать, из миски шел ароматный пар, а я не мог уйти от сапожного ящика и с завистью смотрел, как мой сверстник заставлял сверкать ботинки. Ну, а что тебе запомнилось из детства?

– Шевелись быстрее! – пронзительно крикнул Хосе. – Вычту из получки! Не раздави бананы!

Мистер Лайкстон отшатнулся.

– Не пугайтесь, сэр, – успокоил его Хосе. – Это не я кричал. Это надсмотрщик. Я родился на плантации сеньоры Ла Фрутера. С детства слышал, как кричали надсмотрщики. Матери не помню, и похлебку меня не звали уплетать, – сам готовил. Ица говорят: мужчина должен уметь работать за себя и за женщину.

– Ты из племени ица? – растерянно спросил мистер Лайкстон.

– Угу, – подтвердил Хосе. – Древнее племя. Подревнее вашего будет.

Мистер Лайкстон и репортеры дружно засмеялись, – мальчишка оказался кусачим.

– Как тебя зовут, ица? – вежливо спросил гость.

– А вас как? – дерзко спросил юный пеон.

– Друзья называют меня Рикки, – ответил приезжий, – ты слышал имя Ричарда Лайкстона?

– Нет, – признался Хосе. – А  вы  слышали  имя Хосе Паса?

Память у Ричарда Лайкстона была блестящая. Он вспомнил события, предшествовавшие интервенции. Юный пеон тогда доставил много хлопот и фруктовой компании и госдепартаменту США.

– Ты  знал Хосе  Паса? – живо спросил   мистер Лайкстон. – Ты работал с ним рядом?

– Я сам Хосе Паса, – сказал мальчик.

Он пристально посмотрел в глаза собеседнику. Репортеры зашумели. Хосе атаковали вопросами. Но он молчал и не сводил странного мальчишеского взгляда с американца. Мистер Лайкстон почувствовал себя неловко. Чтобы скрыть замешательство, он осведомился:

– Как тебе живется, Хосе?

– Мне здорово хорошо живется, – громко сказал Хосе, и на его лицо цвета меди набежала усмешка. – Сначала компания угощала в конторе, а потом трахнула Хосе по голове. Мне здорово хорошо живется. Сверху на нас сыпались бомбы, а потом за нами стали охотиться, как за бабочками. У Хосе был друг. Верный друг. Руфино Чако. Спросите у того сеньора, что стоит рядом с вами: зачем он в него стрелял?

Аугусто Чако подавленно вскрикнул.

– Ну, здесь не место для истерики, – с раздражением сказал Ричард Лайкстон, обращаясь к Чако, и встал с ящика. – Что я могу для тебя сделать. Хосе Паса? Говори, не бойся.

– Э, я не боюсь, сэр. Если вы могли бы снова начать раздачу земель пеонам...

– Кто тебя подучил так говорить? – вмешался Линарес. – Кто тебя прислал сюда?

Хосе взвалил ящик на плечо и строго сказал:

– Когда соберешь сто тысяч связок для компании, то спина подучит. – Он повернулся к американцу. – Ица запоминают друзей, сэр. Если долго будет невмоготу, – Хосе Паса вас разыщет. Кто чистил ботинки в детстве, – поймет пеона. Кто не поймет, – тот не чистил.

Репортеры опять засмеялись, а Хосе зашагал в сторону, и двое полицейских, по знаку Линареса, двинулись за ним. Но за углом полицейских остановил капитан Дуке и велел возвращаться.

– Я отвечаю за охрану этого квартала, – сказал он. – Извольте подчиниться.

С ним был патруль, и полицейским пришлось отступить. Солдаты капитана довели Хосе Паса до людного перекрестка, и Хосе растворился в толпе.

– Чистильщик, кажется, срезал гостя, – сказал один из солдат, провожая Хосе взглядом.

– Славный мальчуган, – отозвался второй.

– Откуда взялся этот негодяй? – требовательно спросил Армас у полковника Леона. – Разве я не просил вас подготовить гостю более приятного собеседника?

– Ничего не понимаю, – развел руками полковник. – На этом месте обычно сидит другой мальчишка. Он получил вознаграждение наперед…

В эту же минуту кто-то из репортеров насмешливо спросил у гостя:

– Вы довольны полученным интервью, сэр?

– Приятно было вспомнить детство, – засмеялся Лайкстон. – Но для вас, ребята, беседа была не очень интересной. Я не думаю, что ее стоит печатать.

Репортеры ответили молчанием.

Как только Ричард Лайкстон очутился в президентском дворце, он предложил перейти к обсуждению деловых вопросов.

– Наша страна, – с пафосом начал Армас, – как витрина западной демократии, заслужила...

Ричард Лайкстон позволил себе прервать доктора Армаса. Когда он говорил о деловых вопросах, то он имел в виду не витрины и не цветы. На сегодня тех и других довольно. Ричард Лайкстон прежде всего деловой человек и желает знать, на каких условиях доктор Армас надеется получить новый заем у американского правительства.

Армас был не очень подготовлен к тому, что его сразу  после экскурсии по городу схватят за горло.

Поэтому он пробормотал, что рука дарующего благословенна, а сердце принимающего хранит вечную благодарность.

Слова, слова!.. Доктор Армас путает встречу на аэродроме с разговорами деловых людей. И мистер Лайкстон продиктовал свои условия так, как будто перед ним находилась обыкновенная стенографистка: возвращение всех привилегий Юнайтед Фрут компани, ликвидация всех старых долгов компании гватемальскому правительству, предоставление американским монополиям права разведки нефти еще на двадцати тысячах акров гватемальской земли.

Затем он поднялся, и очаровательная улыбка вернулась на его моложавое, но хранящее следы усталости лицо.

– Благодарю вас за трогательную встречу, джентльмены. Лучше, если в газетах ее не будут чересчур рекламировать.

И снова мистера Лайкстона выносили на руках из машины. И снова он садился в самолет, провожаемый гватемальскими улыбками.

– Приветствуйте своих чистильщиков, Рикки! – засмеялся кто-то в толпе провожатых.

Гватемальцы умеют смеяться.

28. У МАЛЬЧИШЕК И ДЕВЧОНОК ПРИБАВЛЯЕТСЯ РАБОТЫ

Утро выдалось ясным. Росита шла открывать цветочную торговлю в отличном настроении. Мистер Лайкстон, наверно, запомнит ее цветы. Девочка вполголоса запела:

 
Город мой, моя Эрмита,
Полюбилась ты Росите
Голосом звонким.
Не забуду я, уж верь ты,
Твоих улиц, и в Пуэрто —
Слово девчонки!
 

Эрмита это ласковое и гордое имя, которое гватемальские индейцы сберегли для своей столицы – Росите нравилось больше, чем сбегающее с языка американских туристов, как стук костяшек на счетах, «Гватемала-Сити».

 
Город мой, моя Эрмита...
 

Индеец-носильщик нес на продажу трехэтажную пирамиду глиняных горшков, скрепленную широкой лентой, которая обхватывала лоб и убегала за спину. Бесстрастный, равнодушный ко всему, что не относилось к его горшкам, он услышал заветное слово «Эрмита», остановился и, не разгибая спины, внимательно посмотрел на девочку.

 
...Здесь не так уж много сытых —
Нет даже перца!
 

Продавщица сиропов в красно-синем уипиле – четырехугольной блузе, расшитой силуэтами индейцев-охотников – остановила свою тележку и в восторге прижала руку к ожерелью из монет и кружочков красного стекла.

 
А обутых вовсе мало.
Но зато у Гватемалы
Щедрое сердце.
 

Хороший ясный день: солнце брызжет щедро, горы розовые, дома ослепительно белые, люди сверкают бронзовыми лицами... Росита отпирает тяжелый замок – хозяин ей доверяет. Сейчас сбегутся за товаром цветочницы с лотками и корзинами. Будет много смешков и забавных историй, – девушки здорово вчера набегались. Вот и они...

Росита точным беглым взглядом определяет, что к одной корзине подходят букеты, к иной – небрежно рассыпанные цветы. В томпиатес – мягкую, круглую корзину, сплетенную из пальмовых листьев – отлично улягутся пушистые орхидеи. Грубоватая сеткообразная аийяте из волокон агавы как нельзя лучше оттенит нежность сиреневых и белых лилий. Плоская соломенная моралес как будто нарочно создана для розовых и красных букетов роз.

– Сеньорита чудесно подбирает букеты. Не обслужит ли она и меня?

Резкий голос. Сухое, отточенное лицо. Цепкий и немного тяжеловатый взгляд. Одет в форму полковника.

Все это Росита успевает подметить за секунду. Становится почему-то тревожно. Зачем он так странно смотрит? Ерунда. Мало ли кто как смотрит. Зачем он пришел в такую рань?

– Сеньор полковник извинит меня, – щебечет девочка. – Я быстро-быстро отпущу этих крикуний и сделаю все, что смогу, для сеньора полковника.

Аугусто Чако молча кивает. Он не спускает с Роситы взгляда. Он не случайно сюда зашел. Ему надоело получать плевки от цветочниц, чистильщиков сапог, студентов, а в шерлокохолмсовские способности Бера Линареса он не очень верит. Он не забыл, как чернокудрые девчонки, обегав Пласа де Торо, рассовали зрителям карточки сестры милосердия... Все они чернокудрые, с лживыми, смеющимися глазами. Возможно, от этой цветочницы цепочка потянется и к другим.

– Сеньор полковник, я свободна. Какие цветы предпочитает ваша дама?

Чако смотрит еще мгновение и решает, что именно она бегала по главной ложе. Что ж, он не спугнет девчонку. Но он приставит к ней своего человека. Через день-другой он будет энать, кто посылает в него ядовитые стрелы.

– Пришлите мне букет алых роз, сеньорита, на третью авениду, одиннадцать. Самый большой букет.

– Сеньор позволит приложить одну белую орхидею?

Чако поморщился:

– Ни в коем случае. Я не люблю орхидей.

Он быстро вышел. Он очень напугал Роситу. Правда, все объяснялось... Только как он мог отказаться от орхидеи? От любимого цветка гватемальцев!

Через полчаса пришел недовольный хозяин и привел с собой низкорослого веснушчатого человека.

– Покажи ему, как составляются букеты, – приказал он Росите. – Наш новый продавец. Прислан фирмой.

Росита объясняла легко, просто, а новый продавец оказался смышленым и ловким.

– Среди цветочниц редко встречаются кавалеры, – решилась пошутить Росита.

Он  бросил на нее бесцветный равнодушный взгляд:

– Я работаю с девяти лет. Наследства мне родители не оставили.

Через полчаса хозяин вызвал Роситу в конторку.

– Он мне не нравится, – шепотом сказал хозяин о новичке. – Полиция дала о нем фирме отличный отзыв.

Хозяин неожиданно выкатился из-за стола и распахнул дверь. Мелькнула тень и скрылась.

В полдень Росита решила сбегать в табачную лавку – сегодня был ее черед получать «радиосводку» от Наранхо. Выйдя из магазина, услышала за спиной шаги и увидела нового продавца.

– Вы не покажете, где обычно обедаете, сеньорита? – пробормотал он. – Я новый человек в этом районе.

Она поняла, что легко от него не избавиться.

– Пойдемте.

Шагали молча. Воздух был горячий и пыльный. В разгар засушливого периода в столице тяжело дышится. Но Росите казалось, что сегодня воздух особенно раскален. Завидев первое попавшееся кафе, она завела в него назойливого спутника, и оба уселись за свободный столик. Росита вытащила гребешок из кармана и небрежно сказала:

– Закажите мне фасолевый суп, сеньор, и глазунью «ранчо». Я приведу в порядок прическу.

Она зашла за портьеру, тяжело дыша, прислонилась к зеркалу. Дева Мария, и откуда он взялся? Осмотрелась и тихо скользнула вдоль портьеры к служебному выходу. Как вихрь, проскочила конторку, патио с неизменной пальмой и выглянула на улицу: продавец стоял в дверях кафе и смотрел в ее сторону. Обожгла холодная мысль: его прислал утренний полковник. Другого объяснения Росита не нашла.

Она вдруг стала спокойнее, – отгадка убила дрожь. Дядя Карлос говорит: когда не знаешь врага, – страшно, когда знаешь, – легко. Ну что ж, сеньор шпик, мы сейчас увидим, у кого лучше работают голова и ноги. Росита вернулась в патио и через окно поманила официантку. Они о чем-то пошептались, и девушка быстро и молча уступила ей наколку и передник. Росита попросила и помаду. Сейчас уже в ней трудно было узнать слегка растрепанную цветочницу, которая только что входила в кафе с рыжеватым продавцом.

Росита прошла в зал и остановилась у двери. Продавец быстро заглянул в кафе, скользнул по Росите отсутствующим взглядом, подбежал к портьере и отдернул ее.

– Это запрещено, сеньор! – воскликнула официантка, отдавшая Росите свою форму.

Он грубо оттолкнул ее, но Росита уже успела выйти на улицу, завернула за угол и села в первое подъехавшее такси. Через минуту она была у дона Гарсиа, сообщила, что за нею слежка и возвращаться в магазин не может.

– Возьми деньги и поезжай к парку Аврора, – посоветовал бармен. – К тебе подойдут через час. У павильона с попугаями. На чем ты попалась?

Росита описала приход полковника. Расспросив о его внешности и узнав, что он отказался от орхидеи, бармен хмыкнул и подтолкнул Роситу к выходу.

Шофер видел в зеркальце, как его пассажирка снимает с себя наколку, передник и старательно связывает их в узелок, потом стирает помаду с губ, щек, оттирает вымазанные сажей брови.

– Так вы красивее, сеньорита, – подшучивает он.

Росита забылась, – она не одна.

– Остановите машину, мы приехали, – обрывает она шофера.

– Я не думал вас обидеть, сеньорита.

Но Росита упряма:

– Я у своего дома.

Шофер с неохотой тормозит и долго смотрит, как пассажирка, оглядываясь и стараясь держаться в тени, сливается с вереницей прохожих. Трудное время, – решает он, – люди, должны скрываться, менять лицо, одежду. Девчонок и тех загоняют. А глаза у нее ясные, как звезды. Зато характер крутой.

Шофер возвращается в центр. На одном из перекрестков его останавливает человек в штатском; показывает свое удостоверение, которое вызывает у водителя презрительную усмешку; щурясь под ярким солнцем, спрашивает:

– Девчонку вез?

– Какую еще девчонку? – рычит шофер. – Полдня порожняком гоняюсь.

Потише, парень, – останавливает его агент тайной полиции. – Твое дело – маленькое. Отвечай на вопрос и укатывай. Девчонка черная, худощавая... Ну?

– Не было такой.

На следующем перекрестке вопрос повторяется. Шофер с усмешкой говорит:

– Уже отвечал. Не вез. Не видел. Мое дело – маленькое.

Ах, джентльмены из тайной полиции! Неужели вы не замечаете, как на ваших глазах маленький человек становится большим!

После ухода Роситы бармен заспешил к витрине и передвинул к самому краю колонообразный кактус, который тянулся из большой вазы и поддерживал своими колючками карточку-меню ресторана. На освободившееся место принес бутафорию из оплетенных бутылок с соками. Затем оставил вместо себя помощника и вышел из ресторана. Наметанным взглядом подпольшика заметил у цветочного магазина шпика, глянул сквозь витрину и встретил бесцветные глаза из-под рыжих бровей. Усмехнулся: опоздали, фискалы, – останетесь без наградных.

Из телефона-автомата созвонился с Риверой.

...Парк Аврора с легкими изящными павильонами отдыха раскинулся на одном из окраинных холмов столицы. Над ним, на горе, нависла обсерватория, на соседнем холме стоял институт медицины. Жители столицы шутили, что, имея бога погоды наверху и бога здоровья рядом, – и веселиться легче. В парке был свой зоологический сад: тоскливо бегал зелеными глазами по толпе зрителей огромный ящер-игуан; большие черные обезьяны со страшной силой раскачивали трапеции и прутья клетки; гортанно надрывались попугаи.

Росита засмотрелась на большого зеленого попугая лоро – самого злого врага маиса. Сторож объяснял, что перед созреванием маисовые стебли на полях пригибают к земле, чтобы уберечь початки от лоро.

– Что, интересно? – раздался над ее ухом мягкий голос Риверы.

Не ожидая ответа, он прошел в одну из тенистых аллей парка и передал девочке сверток с одеждой.

– Здесь шелковое платье, модные туфли, шляпка «Все выше в гору» и накладная коса, – пояснил Ривера. – Все, что нужно для продавщицы музыкального магазина. Здесь нет только голоса. Но кто-то мне говорил, что Росита недурно поет.

– Где мне переодеться? – испуганно спросила Росита; новая роль ей показалась труднее предыдущих.

– У нас за спиной будка. Сторож хранит в ней швабры и щетки. За двадцать сентаво он разрешит тебе исправить небрежность в туалете. Торопись; я буду ждать здесь.

Через несколько минут перед Риверой появилась незнакомая девушка с модной прической, на высоких каблучках. Она чувствовала себя еще неуверенно в новом обличье и с трудом удерживалась от смеха.

– Долго я буду в таком глупом виде? – спросила Росита.

– Пока не сорвешься снова, – вздохнул Ривера. – Кстати, ты не слышала такое имя – Аугусто Чако?

Росита топнула ногой и сверкнула глазами:

– Он убил нашего Руфино. Не говорите при мне о нем, сеньор... Я задушила бы его, попадись он мне на дороге.

– Что же ты не задушила его сегодня утром, Росита? – засмеялся Ривера. – Он приходил к тебе за букетом роз.

Девочка побледнела.

– Значит, это был Чако?

– К сожалению. Ты могла догадаться, – ведь он отказался от нашей орхидеи. Убийце, конечно, не может нравиться цветок с тем же именем, что носил убитый им рабочий вожак. Видимо, Чако запомнил тебя на Пласа де Торо. Ты была не очень осторожна, и наш общий друг даже хотел отослать тебя обратно в Пуэрто. Но дон Гарсиа рассказал, что ты держалась сегодня молодцом, и мы решили пощадить тебя.

У Роситы навернулись слезы.

– Он хотел меня отослать? Правда?

Молча они вышли из парка, и Ривера показал девочке дорогу, назвал пароль.

– Я боюсь за Наранхо, – сказала Росита.

Ривера взглянул на часы.

– Да. Задержался. Надеюсь, у Наранхо не было утренних новостей. Он знает цветочную явку?

– Нет.

– Тогда все в порядке.

Но Росита ошиблась. Именно сегодня Наранхо получил «цветочную явку». Вот как это случилось.

С утра карибка Мэри была не в духе. Она слышала угрозы Генри Фоджера выселить ее из домика и чувствовала, что, скажи американец еще слово, – она не сдержится, закричит, расцарапает ему лицо, созовет на помощь весь околоток. Она видела умоляющие глаза Наранхо, знала, что мальчишка здесь не без дела. Какое у него дело, – обыкновенной прачке было трудно понять, но внук самого почетного кариба завоевал ее сердце: может быть, своими сказками, которые сыпались из него, как камни с гор; может быть, своей смелостью, – ведь ей сказали, что мальчишка рискует шеей. Ради него она сдерживалась, не шла на скандал. Но терпеть сначала двух чужаков в доме, потом трех – было выше ее сил. Услышав очередную угрозу Фоджера, карибка крикнула солдату:

– Эй, вислоухий, передай своему начальнику, я его кипятком ошпарю, если он только сунется ко мне!

За перегородкой стихли. Потом из комнаты вышел Фоджер и распахнул дверь, ведущую в комнату к карибке:

– Вы что-то крикнули по моему адресу, миссис Мэри. Что именно?

Наранхо улучил минуту, протиснулся в коридор и увидел в дверях Чиклероса. Они обменялись быстрыми взглядами, и Чиклерос бросил в мусорное ведро клочок бумаги. Наранхо кивнул. Фоджер обернулся, – Чиклероса уже не было, но дверь в свою комнату он не успел прикрыть.

– Чиклерос, вы выходили? – крикнул Фоджер.

– Нет, – ответил Чиклерос. – Вы не закрыли дверь, майор.

– Сержант! – приказал  Фоджер. – Так это было?

– Он показался на пороге, – растерянно сказал сержант, – и сразу ушел. Он мигнул мне.

– Что вам понадобилось от сержанта, Чиклерос? – Фоджер с каждой фразой повышал голос, забыв о карибке.

– Ничего, – яростно ответил Чиклерос. – Ему показалось.

– Может, и показалось, – вконец растерялся сержант.

Фоджер только сейчас заметил Наранхо. – А ты зачем шныряешь в коридоре? – спросил американец.

– Хочу вынести мусор, – мрачно сказал Наранхо, поднимая с пола ведро. – Но я не шныряю. Я хожу по своему дому. А кто по чужому, – шныряет.

Фоджер поднял руку, чтобы его ударить, но вспомнил о карибке и выругался. Он вбежал к Чиклеросу, и оттуда послышались крики.

– Сидите у наушников! – бесновался Фоджер. – Я вижу, как вы рветесь к выходу! Пристрелю, если надумаете удрать.

– Я не думаю удирать, – спокойно ответил Чиклерос. – Но, если вы не прекратите издевательств, майор, я сообщу полковнику Линаресу, что работаю один, а вы либо пьете, либо спите, либо психуете.

Фоджер затих. Через несколько минут он крикнул:

– Мальчишка вернулся, сержант?

– Нет, – ответил солдат.

Фоджер выбежал из домика.

– Его нигде нет!

Наранхо слышал крик майора. Он спрятался за толстым деревом и лихорадочно заучивал записку. Восемь слов: «Через два – три дня Королевская Пальма обещает подарок». Записка пахла гнилью, но мальчик не доверил ее ни ветру, ни земле, он положил ее в рот, медленно пожевал и, сдерживая тошноту, проглотил. Затем лег на землю и пополз. «До табачной лавки, – шептал он себе, – двадцать минут идти, десять минут бежать, семь минут очень крепко бежать. Семь минут туда и семь минут обратно. Скажу, что занозу вынимал». Наконец он отполз далеко и припустился бежать.