Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Глава девятая

В августе, в страдную нору, особо благоухают кавказские сады и вместе с рассветным испарением из дворов, обнесенных невысокими заборами, струится обычно густой аромат яблок, груш и других южных плодов. Но Амирхану Татарханову в нос ударила горькая гарь от чадящих развалин окрестных домов. Разрушенный бомбами город погрузился в печальную тишь. Жизнь, кажется, покинула эти места.

«Вот он, ваш бесславный исход, голодранцы, – оценил с холодным презрением Амирхан Татарханов, мужчина еще не старый, по-прежнему сухопарый, но с заметной проседью в густой шевелюре. – Уж лучше сдали бы страну подобру-поздорову и не терзали ее понапрасну…»

Он шел не спеша, размеренно, легко нес толстую сумку. В глаза ему бросались чернеющие, точно покрытые копотью, деревья, тянувшиеся по обе стороны неширокой улицы. Узнавались и не узнавались ему родные места: многое изменилось за те годы, что он здесь не был. Сколько раз снился на чужбине дорогой с детства, любимый край! Сколько раз в мечтах своих он совершал путь по улицам родного города, расположенного в живописном месте, в окружении гор, зелени и шумной горной реки. Они-то оставались прежними, потому что они неистребимы. И это дорого ему. А дома можно восстановить, построить новые, еще более красивые.

Татарханов приостановился, на висках выступил пот, он вытер его платком. Неожиданно закололо в левом боку от нехорошего предчувствия – неужто родных его людей постигло несчастье? Нет-нет! Не может того быть!

Он, завернув за угол, немного успокоился: дома в глухой улочке были невредимыми.

…Азамат потерянно стоял посреди комнаты, не зная, как ему поступить. Дверь прочно охраняла Мадина, мать его, слезно уговаривающая сына воздержаться от опасного шага: он собрался идти в горы. Она же не отпускала его и приводила различного рода оправдания. Даже такие:

– Ты подумай хорошенько. У тебя сестра, всевышний не дал ей крепкого здоровья. И у меня сегодня есть силы, а завтра – нет. На кого оставим Чабахан? На тебя одна надежда. Будет под твоим присмотром. Или я напрасно надеюсь? Послушай, сынок, Асхат и Махар крепкие парни. Тебе ли с ними тягаться? Посмотри, какой ты бледный.

– Эх, мама, о чем ты говоришь? – Наивные доводы матери не очень сердили его. – Почти все мужчины ушли из города. Кто знает, что меня здесь ждет. Скажут, что я специально остался.

– Тебе винить себя не за что. – Мать его продолжала настаивать на своем. – Всевышний не дал тебе крепкое сердце. Тебя освободили. Скажи, что плохого я тебе советую? Хочу спасти от смерти единственного сына. Или у меня нет такого права?!

– Чудная ты, – вымолвил он с досадой. – А ты не подумала, что фашисты не станут интересоваться моим здоровьем. Иди, скажут, на фронт, да заставят оружие повернуть против своих. Что тогда ты скажешь?

– Придумываешь всякое такое, чтобы убить меня горем. Мужа потеряла. Теперь ты… Если моих слез тебе мало – иди. Вот она, дверь. Открывай и уходи. И все пусть гибнет. Зачем мне такая жизнь без тебя. Одна радость была, и ту отнимают…

Она отвернулась от сына и отошла от двери.

Азамат нагнулся, чтобы взять вещмешок, лежащий у его ног. Он понимал, что должен уйти, неведомая сила влекла его – уходи скорее! Но снова замешкался, чтобы попытаться напоследок утешить мать – не оставлять же ее в таком состоянии?!

– Не надо, мама. Мне трудно уйти так. Будет лучше, поверь.

В этот миг послышался стук в окно. Азамат застыл о вещмешком в руке, лицо его побелело.

– Неужели немцы? – произнес он упавшим голосом и бросил вещмешок на пол. – Болтали, болтали. Все теперь.

Мадина первая направилась к двери, засовывая под косынку выбившуюся седую прядь. Азамат последовал за матерью, стал за ее спиной.

– Кто там? – спросила она.

– Свои. Открывайте, не бойтесь, – ответил мужской голос.

Мать и сын переглянулись: голос показался знакомым.

– Кто это? Что вам нужно? – продолжала расспрашивать она, напряженно замерев в небольшой прихожей.

– Говорю вам – открывайте смелее! – поторапливал за дверью мужчина бодрым голосом. – Аллах свидетель – спешу вас всех увидеть, обнять, а вы держите меня на улице.

– Неужто он? – Мадина попятилась испуганно. – О, аллах! Это он, Амирхан! Ну конечно, с неба свалился!

Ноги у ней подкосились и она рухнула на первый попавшийся стул. Открыл засов Азамат.

В комнату вошел высокий улыбающийся мужчина, его толстая сумка еле протиснулась в дверной проем.

– Ну, дай-ка на тебя взглянуть, племянничек. Вот ты какой стал. Красавец. Настоящий джигит. Выше меня ростом. Богатырь, смотри-ка. – Амирхан потискал племянника, осмотрел его со всех сторон и, бросив сумку рядом с вещмешком, направился к Мадине. – Здравствуй, невестушка. – Он ласково посмотрел на нее. – Ну, что ты… не надо, не плачь. Вот мы и снова свиделись. Это гора с горой не сходятся, а человек с человеком, тем более родные – сам аллах велел… Да. Немало лет пролетело, засеребрились наши головы. Но ничего, Мадина. Трудности теперь позади. Знаю, все знаю. Не сладко вам жилось. И больше всех тебе досталось. Не рассказывай. Я в курсе дела. Свои люди у меня всюду. А где племянница, Чабахан? Спит, должно быть? Ну пусть, будить не надо. Еще увидимся, поговорим. Должно быть, такая же красавица, как Азамат? А ты? Куда это ты собрался, племянник, ни свет ни заря? – обратился он к нему, видя, как тот продолжает стоять у двери в молчаливом замешательстве. – Уж не убегать ли надумал? Может быть, в горы решил податься, а? Абреком надумал стать? – шутливо напомнил он о том неприятном времени, когда был вынужден скрываться, и улыбка погасла на его загрустившем лице. – Поверь, ничего хорошего в тех моих скитаниях не было. В жизни я все испытал. Лучше родного дома ничего нет. Клянусь всевышним!

– Откуда ты взялся? Где ты был столько лет? – Мадина смотрела на него, все еще не веря – он ли это, или кто-то другой, очень похожий на Амирхана, младшего брата ее мужа? Испуг все не отпускал ее, держал в тревожном напряжении.

– Рассказывать, милая невестушка, долго. – Амирхан коснулся пальцами вспотевшего виска, потянулись нитями морщины от прищуренных глаз. Он постоял в раздумье – обо всем ли говорить или только о главном? И заговорил с нарочитым подъемом: – Поездил, мир повидал. А вы, по-видимому, думали – упрятали меня в тюрьму. Или похоронили? Нет, мои родные, жив, как видите. И надеюсь, что мы заживем наконец по-настоящему, как того заслуживаем. Как того хотели наши родители. И постарались все для этого сделать. – Он опустил руку на плечо Мадины, с подчеркнутой нежностью провел по тонкой ткани ее летнего простенького халата и продолжал так, будто оправдывался: – Скажу вам откровенно, сколько раз порывался вам помочь. Но как? Через кого? Чекисты не дали бы вам житья. Родственник за границей! Им только дай повод. За него, Азамата, беспокоился. Один он у нас, продолжатель рода Татархановых. Беречь должны его как зеницу ока. Ничего, сынок. Я здесь, и за все с Советами теперь рассчитаемся.

– Что такое ты говоришь? – Мадина привстала. – Что ты надумал, Амирхан? – Косынка сдвинулась к затылку, обнажая поседевшие волосы.

– Ничего особенного. Все поставим на место – вот и все, – улыбнулся деверь. – Буду жить у себя на родине. Хватит, поскитался. Надеюсь, заслужил такое право? – Говорил он как будто шутливо, но глаза оставались злыми.

– Не поняла. Ничего не поняла. Объясни толком.

– Что же мне тебе объяснять? – вымолвил он, и племянника подключил в разговор, чтобы на этот счет выведать и его мнение. – Думаю, и так ясно. Верно, Азамат?

Племянник тоже не все понял и только пожал плечами и опустил глаза: он не знал, как быть, как вести себя в такой ситуации. Толстая сумка дядьки и его вещмешок, из вылинявшей парусины лежали на полу рядом, точно для контраста: уходящего и наступающего времени; сравнение такое воспринималось им с волнением. Появление Амирхана вроде бы удерживало его от опрометчивого поступка, который мог бы совершить он, отправившись в горы. Азамат понял, как неукротимо попадает под влияние дядьки, как жадно ловит его слова – боялся его и в то же время на него почему-то надеялся.

– Что ясно? Что? – настаивала Мадина. – Договаривай.

– Милая напуганная женщина, вот что я скажу тебе, – возвышенно добавил Амирхан. – Перво-наперво тебе нужно успокоиться. Все, невестушка, конец твоим бедам, – с подъемом продолжал он. – Солнце поднимается на востоке, а садится на западе – таков закон природы. Следовательно, ни мне, ни кому другому нельзя нарушить привычный путь небесного светила. Точно так и наша людская жизнь – нарушать ее нельзя. Никому! Веками по кирпичику складывали материальные ценности, – туманно и таинственно рассуждал он, нагоняя страх на сноху. – И всему этому решили положить конец эти голодранцы. Рано или поздно, а безобразию должен был наступить конец. Так я говорю, племянник?

– Послушай, Амирхан! – оборвала его Мадина. – Я малограмотная женщина, не понимаю, о чем ты говоришь. Но чувствую, не с добром ты пришел.

– Ну вот, высказалась, невестка!

– Ты говорил, что за него, за Азамата, беспокоился, – заторопилась Мадина, боясь, что деверь не даст ей выговориться. – Верно, один он, продолжатель рода Татархановых. Беречь его надо…

– Именно так и будет! Говорил и все для этого сделаю! – жарко пообещал Амирхан. – И явился, Мадина, не как в тот год, крадучись. Хозяином!

– Хозяином? – опешила она. – Выходит, ты с ними? С немцами…

– Слава аллаху! – воскликнул Амирхан. – Наконец уразумела.

– Уразумела, уразумела, – закачала Мадина головой в горести. – Неужто все сызнова? Неужто прежних бед мало? Зачем ты явился? Скажи, что тебе нужно от нас? – Глаза ее покраснели, набухли от слез.

– Успокойся, что же это ты! – Амирхан был искренне удивлен, что ему оказан такой прием. – Другая бы радовалась. День наконец сменил ночь.

– Прошу тебя – уходи. Сюда могут прийти. – Мадина покосилась на вещмешок с сожалением и тоской: только теперь она поняла, что натворила, задерживая сына дома. – Увидят тебя… Ну как тебя уговорить. Азамата ждут. И сюда могут прийти. И так к нам… Смотрят на нас… Иди, сынок. Сейчас хватятся товарищи. Чего же ты мешкаешь! О, всевышний, что я наделала! – Она разрыдалась: – Пропади все пропадом! Прокляли нас, прокляли!

– Перестань, Мадина. Все кругом перекрыто. Ну-ка, Азамат, дай-ка матери воды. – Амирхан взял женщину за плечи: – Кого это ты ждешь? Никто сюда не явится. А если и явится, – подчеркнул он с особой значимостью, – то только свои. А ты, – бросил племяннику насмешливо, когда он пришел с кружкой, – можешь убрать вещмешок…

– Э-э! – махнул Азамат обреченно рукой. – Всю жизнь мы по каждому поводу… Боимся, ждем, как провинившиеся. Когда и нас…

Мадина сделала глотка два и продолжала беспомощно, безнадежно сокрушаться, посматривая перед собой безумными глазами:

– Неужто прежнего горя мало? Осталась без мужа. Дети росли без отца. Что еще тебе от меня нужно? Прошу тебя – уходи! Уходи, прошу тебя!

– Что такое ты болтаешь?! – вспыхнул Амирхан – он понял, куда она клонит, да недоговаривает самых неприятных для него слов.

Как ни пытался он вести разговор задушевно, не повышать на нее голос, как бы она ни возмущалась, ни выговаривала бы ему, – прорвало, однако, как непрочную плотину водой. Нужно было сдержаться и не наговорить пугливой женщине в порыве гнева лишнего. Жалея об этом, сказал в оправдание:

– Или забыла, кто довел твоего мужа до смерти? Кто пустил нас по миру? Кто весь наш род норовил растоптать, уничтожить? Кто кого! Каждый получит свое! Никого не пощажу.

Мадина снова вскочила.

– Я знаю, чего ты хочешь! – заявила она. – Ты хочешь мести. Убить и сына Соколова, и его жену, внука… Только помни, месть может обернуться возмездием…

– Не-ет, невестка! – вымолвил угрожающим тоном Амирхан. – Мне этого мало. Полетят не только головы Соколовых. Всех в бараний рог согну. Всю Советскую власть свергнуть надобно. Я хочу вернуть родину. Сделать ее такой, какой она была, какая она мне по душе. Мне нужны мои земли. И твои, Мадина. И Азамата. И той, которая спит. Солнце поднималось на востоке – и будет подниматься там, где положено, Так должно быть, и так будет, вот увидишь.

– Ты хочешь крови. Нет! Не бывать этому! – Глаза Мадины теперь сухо горели. – Мне ничего не нужно. Все, что у меня есть, – это мои дети. Мне этого хватит. И оставь нас в покое. Сына моего не трогай. Не впутывай. Лучше уходи. Не губи нас. Уходи!

– Крепко же тебя напугали. Заладила: уходи, уходи! – налился злобой Амирхан. – Кого прогоняешь? Давала бы отчет своим словам. Или я у чужих? Скажи!

– Хорошо! Ты хочешь, чтобы мы ушли?

– Час от часу не легче, – тяжко вздохнул деверь.

– Мама, да что ты, в конце концов! – заговорил наконец и Азамат, взяв дядю под защиту. – На самом деле, давала бы отчет своим словам. На Кавказе живем, чужому даем приют, а ты… своего гонишь. Это она расстроилась из-за меня, – стал он и мать оправдывать.

– Я понимаю тебя, Мадина. – Амирхан и не хотел выказывать зло на нее, проявлял выдержку. – Сполна досталось тебе. Только успокойся. Ты еще не раз будешь вспоминать наш разговор. И смеяться над тем, как прогоняла меня. Бояться тебе теперь некого. Не сержусь я на тебя, – мягко заверил он ее, – то видит аллах. Пробуду я здесь недолго. Работы у меня много. Так что сидеть здесь у вас не придется. И жить есть где…

Он замолчал: донесся тяжелый гул, задрожал пол под ногами.

– Слышите, движется танковая армада. Вот и все! И так каждый город будут занимать. – Амирхан как бы ставил точку в затянувшейся беседе:

…После завтрака мужчины остались в маленькой комнате Азамата одни; это была и спальня, и рабочий кабинет его. Стояла кровать, на стене висел небольшой ковер старинной работы, у окна, которое глядело в просторный ухоженный сад, поместился небольшой письменный стол, на нем лежали книги.

– Город я хотел пройти пешком, – делился Амирхан, посматривая время от времени в сад – окно было открытым, и свежий, утренний воздух проникал в маленькую комнату вместе с пением птиц. – Пройдусь, думаю. Город вырос. Но по-деревенски все построено. Правда, немногие дома уцелели. Техника у немцев что надо. Своими собственными глазами увидишь. И ты поймешь – перед такой силой никто и ничто не устоит. Да нам что надо? Свою жизнь наладить. Верно? А ты, значит, у нас историком стал? Для общего развития сойдет. Потом мы с тобой другим займемся. Ты в партии?

– Нет, – ответил Азамат.

– Вот как! – удивился Амирхан. – Как это они доверили вести в школе историю беспартийному?

– Не приняли они меня, я хотел, – стал оправдываться Азамат. – На бюро райкома не утвердили. Начальник отделения милиции решил отомстить… – Он не стал говорить, что так получилось из-за него, дядьки. – Да ты, наверно, помнишь его – Тариэл Хачури.

– Этот беспризорник, которого подобрал Соколов? – скривился Амирхан. – И его прикончим, как только попадется. Кончилась их бесславная пора. Плюнь. О другом надо думать…

– Обидно, понимаешь.

– Нашел из-за чего горевать, – успокаивал племянника Амирхан. – Наоборот – очень хорошо, что так случилось. Чище будет твоя биография.

– Дядя Амирхан, ты так и не рассказал, как оказался в Германии.

– Я ведь, ты помнишь, учился в Германии. Мы, сынок, на западе получали образование. В двадцать девятом году я и махнул туда. Понял, что здесь мне житья не дадут. Через Турцию перебрался к немцам. Был уверен – оттуда начнется мощный поход на Восток. И как видишь, не ошибся. Ты не представляешь, какие силы задействованы, подняты на ноги. Впрочем, сам все увидишь и поймешь. И разумеется, примешь участие. Сейчас оставаться в стороне невозможно. Каждый должен занять свое место.

Азамат подобрался, лицо заострилось.

– Там, в Германии, – продолжал дядька возбужденно, – мне пришлось изменить свое имя и фамилию. Всего лишь для удобства. На западный манер. Амир Таран! Легко произносить и звучно, верно? Там любят звучные имена. Коротко и ясно. А тебя будут называть Ази Таран. Красиво! Кстати, я привез всем подарки. Но для тебя есть у меня особый подарок. – Он полез в сумку, достал новенький кольт, так и засверкали его гладкие вороненые бока. – Можешь владеть этой штукой?

– Военную подготовку проходил.

– Штука проверенная, стреляет – будь здоров! – расхваливал Амирхан. – Спрячь пока что. Матери смотри не показывай. Держи в надежном месте. Ну так вот, – продолжал он рассказ, когда был спрятан кольт, – мне предстоят поездки по всему Северному Кавказу, различные встречи. Представляется возможность создать свое управление: «Терек»! Здорово, верно? Мне поручили связаться с влиятельными людьми…

Амирхан не стал говорить племяннику всего, рассудив, что всему свой час. Не стал сообщать даже то, что для этой работы привлечены и многие другие эмигранты. Хотя с самого начала разговора понял, что Азамат свой человек, ему можно доверять: с таким заискивающим восторгом смотрел он на дядю.

– Одно дело – стратегия на поле боя, сынок, – продолжал Амирхан оживленно, – а другое дело – дипломатия. Старое, проверенное многими поколениями оружие. Планом «Эдельвейс» решаются и экономические задачи. Ты, как историк, меня хорошо понимаешь. Вот мы и займемся добычей полезных ископаемых нашего золотоносного Кавказского края. Вот ведь где истинная стратегия.

– К Ноябрьским праздникам должны были сдать шахту «Октябрьская», – подсказал Азамат. – Там богатейшие залежи вольфрама.

– Наступит день – будет шахта нашей, – твердо сказал Амирхан. – Представляешь, что вытворяют при отступлении эти недоумки – коммунисты? Они взрывают предприятия. Уничтожают все своими руками. И шахту эту могли взорвать. Настоящие голодранцы. После них – хоть потоп. По этому принципу жили, по нему и действуют, уходя. Так вот, Ази, – обратился он к нему уже на западный манер. – Наряду с экономическими и стратегическими задачами решаются и политические. Немцы расширяют территорию, как сказал в своем докладе имперский министр по делам восточных областей Альфред Розенберг, от Кавказского перешейка до Ближнего Востока. Хватит и нам жить на чужбине, а если и здесь, то не как в гостях. Хватит. Долго ждали. С помощью немцев мы сможем вернуть наш край. Каждому свое.

Амирхан замолчал; он перехватил ожидающий взгляд присмиревшего Азамата и спросил:

– Тебя что-то тревожит? Отвечу на любой твой вопрос.

– Да вот… не знаю…

– Непривычно?

– Ага.

– Как в первую брачную ночь? – рассмеялся дядька.

– Вроде того, – покраснел племянник.

– Ты не знаешь, с чего начать? Ну это поправимо. Точнее, на первых порах я тебе помогу. Рекомендацию ты получишь от меня. И тебя примут новые власти на самом высоком уровне.

– Немного страшновато… Кошки на душе скребут…

– Не понял. Трусишь, что ли?

– Все как-то вдруг. Так сразу?

– А что тут неожиданного? Более года наступают немцы. Надо было готовиться к новой жизни…

Глава десятая

Тимофеев прибыл во Владикавказ незадолго до начала антифашистского митинга. У братской могилы бойцов героической 11-й армии было многолюдно. Сюда съехались горцы из разных мест, партийные и советские работники соседних республик. Тимофеев был благодарен Ивану Владимировичу Тюленеву за то, что командующий фронтом пригласил его выступить от имени ветеранов гражданской войны. Как и предполагал Василий Сергеевич, не обошлось и без неожиданных встреч…

Из Сталинграда на Северный Кавказ, во Владикавказ, были переброшены несколько соединений. Долгий и опасный путь проделал со своими однополчанами Николай Иванович Ващенко, командир стрелкового полка. И вот он тоже здесь.

– Не представляете, товарищ генерал, в какой переплет мы попали, – рассказывал он после горячих приветствий. – Плыли по Волге до Астрахани. Увязались за нами фашистские бомбардировщики. Несколько раз бомбили. Из Астрахани предстояло вновь двигаться по воде, уже по Каспию до Махачкалы. Надеялись, здесь пронесет. Но – нет! Не обошлось без осложнений. Опять налетели немецкие самолеты. Как будто знали, по какому маршруту движемся. Едва кончились налеты – стал свирепствовать шторм. Думал, душу вывернет наизнанку. Непривычные к качке солдаты изнемогли от рвоты. Облегчение наступило лишь в вагонах товарняков, когда эшелоном добирались до Владикавказа…

Василий Сергеевич рад был встрече со старым боевым товарищем, вспомнили немного о временах гражданской войны. Тюленев, бывший тут же, поддержал разговор.

– Стало быть, снова вместе ветераны одиннадцатой армии! – вымолвил Иван Владимирович с таким воодушевлением, словно намеревался сказать: вот, мол, теперь мы фашистам покажем. – Ну что, Василий Сергеевич, примешь боевого друга вместе с полком в свою дивизию?

– Охотно, товарищ командующий, – ответил Тимофеев.

Митинг открыл секретарь обкома партии. Сначала было зачитано обращение стариков горцев к народам Кавказа. К обелиску подошел высокий мужчина, громко стал читать:

– «Второй год немецкие злодеи и убийцы разрушают нашу Советскую страну, терзают беззащитных стариков, женщин и детей. Сегодня гитлеровские солдаты – это сброд грабителей и душегубов, которые ценою огромных потерь проникли в предгорья нашего родного Кавказа. За гитлеровской армией волочится кровавый след убийств и насилий. Бешеные псы рвутся на Кавказ, чтобы захватить нашу нефть, наш хлеб, наш скот, наши горные богатства. Туда, куда проникла гитлеровская армия, вместе с нею пришла черная смерть, огонь пожаров, ужас разрушений…»

И тут Тимофеев заметил женщину, появившуюся с группой опоздавших на митинг людей и стоящих чуть в стороне от толпы; он пригляделся повнимательнее и узнал знакомый бледно-сиреневого цвета легкий костюм… «Неужто жена?! – опешил Василий Сергеевич, охваченный внезапным волнением. На такую встречу он и рассчитывать не мог. – Как же она здесь оказалась? Ну и Екатерина Андреевна, ну и Катюша… А рядом с ней тоже очень знакомая женщина… Ба, да это же Лиза Соколова, жена моего незабвенного друга!»

Оратор продолжал читать обращение:

– «Мы спрашиваем вас: можем ли мы допустить, чтобы немецкие разбойники грабили наши селения, убивали наших стариков, женщин и детей, поработили наши свободолюбивые народы? Как горные реки не потекут вспять, как прекрасное солнце не перестанет светить над нашей землей, так и черные тучи фашизма никогда не покроют наши Кавказские горы. Не бывать фашистам хозяевами над нашим Кавказом, над нашей Советской страной…»

Вслед за высоким мужчиной, зачитавшим обращение, выступил партийный работник из Грузии:

– Дорогие отцы и матери! – сказал он. – Братья и сестры! На митинге в Тбилиси мы поклялись – до последней капли крови бороться с коварным врагом. Мы превратим в неприступные рубежи каждую тропу, каждое ущелье. Врага всюду будет подстерегать неминуемая смерть. Ошибаются хищные германские разбойники-империалисты – мы никогда не склоним голову! Враг будет разгромлен! Ему не уйти от возмездия!

После митинга Василий Сергеевич поспешил отыскать жену и Лизу. Они же, глядя, как решительно продирается сквозь толпу генерал, улыбались растроганно.

– Мать! Лиза! – воскликнул он. – Вы ли это?

– Мы, Василий Сергеевич, – ответила жена.

– Какими судьбами?

– Не первый раз тянется ниточка за иголочкой, – улыбнулась Екатерина Андреевна.

– Сюда в госпиталь перебрались? – Он обхватил жену за плечи, взял под руку Лизу, и они, не спеша, направились по аллее туда, где стояла его автомашина.

– Хочу быть к тебе поближе, – призналась Екатерина Андреевна. – И с Лизочкой здесь неожиданно повстречались. В трудную минуту люди скорее находят друг друга.

Он понимал, что за всей этой внешней шутливостью таится глубокое чувство жены – переживает, хотя и не подает виду: она всегда бывала с ним рядом – могла ли теперь, в трудную минуту, оставить его одного? Вот и бросала клинику в Москве и приехала во Владикавказ. Ясно, что у него вряд ли будет время бывать дома, вернее, там, где она поселилась. Однако, если вырвется на часок-другой, вот как сейчас, например, она встретит добрым словом, накормит, приласкает, снимет хоть какую-то часть тяжести с его души.

– Да, мать. Золотые слова. Когда же ты пожаловала?

– Уже третий день. – Она внимательно смотрела на него, как бы отыскивая на его лице следы изменений, усталости. – Пыталась отыскать тебя. Но – увы!.. Найти на смогла.

– Эх, Катюша, – вымолвил он так, точно извинялся. – Столько всего навалилось…

– А похудел…

– Ничего, мать. Время ли теперь думать о себе! Отоспимся еще. Придет такое время. А как ты, Лиза?

– О Наде и внуке она переживает, – опередила подругу Екатерина Андреевна. – Должны были подъехать сюда поездом. А их все нет и нет. И неизвестно, что с ними.

– Немцы неожиданно прорвались в Терек, – после секундного замешательства, не хотелось ему огорчать Соколову, сказал Василий Сергеевич. – Пассажирский состав был перехвачен на полустанке.

– Вот оно что! – горько ахнула Лиза. – Выходит, они не смогли выбраться?

– Главное, Лизонька, что фашисты состав не разбомбили. – Екатерина Андреевна взяла ее под руку. – Это значит, они живы, остались в Тереке. А что Виктор? – перевела она разговор, чувствуя, что Лиза вот-вот расплачется. – Как у него с ногой?

– Есть ли сейчас время думать нам о ранах, милые вы мои, – грустно пошутил он. – Подлатали слегка – и на фронт. Виделся с ним еще сегодня.

– Он здесь? – удивилась и разволновалась Лиза.

– В горах. Оттуда я… С корабля, как говорится, на бал. – Василий Сергеевич улыбнулся, но глаза его оставались печальными. – До чего же похож он на отца, даже в мелочах. Смотрю на него, и временами кажется – Алексей Соколов передо мной.

– Как бы порадовался он за сына… – проговорила Лиза и стала прощаться. – Ну, мне пора.

– Пойдем с нами, Лизочка. Вместе пообедаем, – предложила Екатерина Андреевна.

– Спасибо. Мама ждет меня. Правда, обрадовать ее нечем.

– Надо на лучшее надеяться и не падать духом.

Лизу довезли до перекрестка улиц Тифлисской и Республиканской, здесь неподалеку жила ее мать, а сами свернули вниз, к Чугунному мосту.

– Знал бы ты, как я Лизоньке сочувствую, – вздохнула Екатерина Андреевна, когда она осталась с мужем наедине, в ее комнате, которую снимала вблизи госпиталя. – Такая женщина, а в тридцать лет уже овдовела. Говорю ей: неужто не хотела выйти замуж вторично? Нет, отвечает, я однолюбка.

– А ты? – Он осмотрел ее скромное жилье – небольшую комнату и кухню, где, как всегда, в каких бы они условиях ни находились, у нее царила чистота и все лежало на своем месте. – Ну, чего смеешься? – Он склонился над ней, невысокой и по-девичьи стройной.

– Не знаю, милый. Наверно, тоже не вышла бы. Такие мы с Лизой дуры. Выбрали себе одних и молимся на них.

– Жалеешь, мать?

– Каждый, Василий, поступает так, как подсказывает сердце. А ему, как известно, не прикажешь.

– Да, Катюша.

Василий Сергеевич обнял жену. Поцеловал. И будто они только что встретились, вымолвил с чувством:

– Ну здравствуй, женушка.

– Здравствуй, милый.

Она прильнула к мужу.

– Сейчас накрою на стол… Надеюсь, ты останешься? – спохватилась она.

– Останусь до рассвета.

На прикроватной тумбочке горела ночная лампа. Василий Сергеевич стоял у окна в раздумье; повернулся он на шелест платья, Екатерина Андреевна уже разделась, стояла в комбинации. Он залюбовался ее красивыми плечами, шеей, грудью.

– Из-за этой войны забудешь, что ты мужчина и у тебя молодая еще, очаровательная жена. – Он обнял ее и поцеловал в губы.

– Погоди, родной… Ложись, я сейчас.

Она постояла у зеркала и вскоре легла с ним рядом.

– Когда-то была молода, Василий. – От нее пахло «Красной Москвой», ее любимыми духами.

– Ты и теперь у меня краше многих. Повезло мне на жену. Какое это счастье – любить, быть с тобой рядом.

– А мне всегда казалось, что я люблю тебя больше.

С Катей Василий Сергеевич познакомился в Москве, когда учился. Полюбил сразу, с первых дней знакомства, и это чувство не проходило со временем, напротив, день ото дня крепло. И она отвечала взаимностью, несмотря на те что вроде бы в шутку все чаще а чаще говорила о долге, а не о любви: ниточка, мол, тянется за иголкой. Казалось, его рассудительная Катюша подводила некий итог: дескать, к их пылкой страсти, которую они испытывали друг к другу в молодости, теперь прибавилось и нечто более осознанное и устойчивое.

Немало дорог прошел он, Тимофеев, в жизни, повидал всякого, дважды с женой расставались – правда, ненадолго, – когда он воевал в Испании и в Финляндии. И ранен был, и трудно бывало, но не отчаивался: «Ничего, Катюша, мы еще поживем!» Еще не стар, и пятидесяти нет – одним словом, полон сил и по службе поднимался – стал генералом. Армейская стезя была избрана им самим, и никогда об этом он не жалел, всегда считал, что самая главная на земле профессия – это уметь защищать свою Родину.

Однако перемена мест службы со временем стала несколько тяготить и доставлять немало хлопот: сын, Василий-младший, менял школьных учителей и товарищей, жена меняла места работы – ее выдвигали главврачом больницы, а она через месяц-другой подавала заявление на увольнение и отправлялась с мужем. Пришлось ей раз и навсегда отказаться от научной работы, хотя еще в институте мечтала об этом. Да, его Екатерина Андреевна молодец: была и осталась воистину верной боевой подругой.

– Хочу, чтоб ты знала, Катюша, – доверительно признался он. – Мало ли что может случиться… Хотя по-юношески пылко не клялся тебе в своей любви… всегда в моем ты сердце…

– Василий, сейчас я разревусь. – Она обхватила крепкую шею мужа руками, прижалась к нему. – Любимый.

Он поцеловал ее.

…Сон не шел. Вечера в августе во Владикавказе бывали такими душными, что за ночь едва остывал воздух и в комнате становилось прохладней. Екатерина Андреевна, привыкшая к свежим московским вечерам, укрывалась, ложась спать, простыней, да и ту набрасывала на себя, пожалуй, ради приличия. Сейчас, укрывшись простыней, как большим махровым полотенцем после бани, она сидела на кровати.

– Скажи, Василий, – спросила она тихо, – а там, где Виктор, сын Лизочки, очень опасно?

– Эх, мать, что тебе сказать… – Он тоже привстал, прислонился спиной к стене.

Екатерина Андреевна все поняла: уж очень наивный ведала вопрос.

– Неужели ничего, нельзя для него сделать, Василий? Разве здесь не понадобятся толковые офицеры?

– Лиза просила?

– Ну что ты! Не подумай ничего такого. Ради Алексея.

– Рад бы, да с Виктором такое не получится. Кстати, что слышно от нашего сына?

Василий-младший тоже рвался на фронт, но его не брали: работал инженером-конструктором на военном заводе.

– Обещал позвонить, – ответила она. – Но что-то нет от него вестей. Может быть, уговорил все-таки военкома?

Настойчивый телефонный звонок оборвал разговор.

– Лежи, это, наверно, из госпиталя.