Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Часть третья
«ЕРМОЛОВСКИЙ КАМЕНЬ»

Глава первая

Обильный, ослепительно яркий снег обжигал уставшие глаза, и хотелось надолго закрыть их, дать долгожданный отдых. В одном, пожалуй, бойцам повезло – не было вьюги, а то, бывало, так завьюжит, что ничего не видно дальше собственного носа. Перестали порхать над головой и надоедливые хлопья. Отовсюду веяло прохладой.

Бой протекал вяло – реже трещали автоматы. Однако перестрелка не прекращалась: судя по всему, фашисты не теряли надежды где-нибудь прорвать оборону, поэтому время от времени предпринимали новые атаки. Вот и в этот раз из-за выступа скалы, казавшейся снежным великаном, появились егеря в белых маскировочных халатах. Подпустив их поближе, отделение Аргуданова открыло огонь. Пошли в ход гранаты. Вздымались снежные фонтаны, над безбрежной белой далью вспыхивали черные клубы. Егеря не выдержали, отступили за скалу, оставив на снегу несколько трупов.

Новую попытку прорваться немцы предприняли справа. Бойцы, занимающие позицию на высоте, открыли дружный огонь из автоматов, лишая противника малейшей надежды обойти с фланга.

Батальон Соколова занимал оборону по обе стороны ущелья, надежно перекрыв его. Ни одному егерю пока что не удалось прорваться по дну распадка.

– Видать, выдохлись егеря, – заметил Хачури устало. – Все бы ничего, комбат, но этот снег… – добавил он после небольшой паузы, словно пытался подвергнуть оценке и свои силы. – Трудней и трудней смотреть. Порой все сливается. Тебе, альпинисту, должно быть, легче, а?

– Мы обычно надевали черные очки.

– Не мешало бы и нам, черт возьми.

– В черных очках и с автоматом?

– А что, хороший получился бы бой, братишка.

Было от чего Вальтеру Блицу гневаться.

– Три месяца бьемся в горах, и безуспешно! Канули егеря, точно провалились в снежные сугробы. Что же это? Как нас могли обойти русские? Полковник Битнер, ваши солдаты олухи, они позволили обмануть себя. Провалили операцию…

Он понимал, что в такой ситуации нужно уметь владеть собой, но это ему не удавалось. Проклятие! Удерживать в руках Эльбрус, контролировать все основные вершины – и не прорвать незначительную, казалось бы, оборону русских! Поразительно! Непостижимо! Как же красноармейцы решились идти к труднодоступному перевалу Бечо? Почему не пошли к Донгуз-орун? Или они знали о немецкой засаде?

– А где же обещанная интенсивная выброска воздушного десанта? О чем там думают? – взялся обвинять свое начальство генерал. И связывался по рации со штабом армии, но ему отвечали, что из-за густых туманов самолеты не могут лететь через хребты. Блиц надеялся, что, после того как немецкая армия захватит Нальчик, в горы, вверх по Баксанскому ущелью, будет отправлено подкрепление. Время бежало, а помощь, как стало известно генералу, срочно потребовалась на владикавказском направлении.

Такое он не намерен был терпеть, снова связался по рации со штабом.

– В пятнадцатый раз за день идут егеря в атаку, и безуспешно. Кто их знает, – доказывал своему непосредственному начальству Блиц, – откуда русские берут силы? Никак не удается сломить их сопротивления. Нуждаюсь в поддержке авиацией. Нужны боеприпасы, подкрепление, чтобы ударить с фланга. Наступает зима, а мы никак не можем захватить высокогорное село у перевала.

– Село взять во что бы то ни стало до зимы. Результаты доложите.

– Третий день пытаюсь, – нервничал генерал. – Повторяю: нужна поддержка. Зимой здесь оставаться бессмысленно. А погода может испортиться в любое время. Октябрь на исходе.

– Обходитесь пока своими силами.

В оперативном приказе главнокомандования сухопутных войск от 14 октября 1942 года уже чувствовалась не свойственная летней кампании оборонительная тенденция:

«Нам предстоит провести зимнюю кампанию. Задачей Восточного фронта в ней является, за исключением еще продолжающихся или намеченных наступательных операций, во что бы то ни стало удерживать достигнутые рубежи, отражать всякие попытки со стороны противника прорвать их и тем самым создать предпосылки для продолжения нашего наступления в 1943 году в целях окончательного уничтожения нашего опасного врага».

Уже отражать, а не наступать…

Вальтер Блиц был убежден в том, что невозможно здесь, в горах, использовать боевую технику в той мере, в какой предполагалось: авиация выполняла незначительные функции – иной раз доставляла продовольствие и боеприпасы, изредка одиночные самолеты бомбили или штурмовали советские войска. Но этого мало. Попытки применить автомашины, танки потерпели неудачу, безуспешными оказались и попытки выбросить воздушные десанты: их быстро обнаруживали русские и уничтожали.

Какой же выход? Ждать весны? И тогда возобновить боевые действия? Да, но до весны еще нужно продержаться…

«Обходитесь пока своими силами» – эта фраза особенно задела Вальтера Блица, он злился, и это невольно передавалось его подчиненным.

Полковник Битнер, стоящий рядом с генералом какой-то посрамленный с потемневшим от солнца и тягот горной войны лицом, молча и свирепо смотрел на белоснежные склоны, за которыми растворились егеря, безуспешно пытавшиеся прорваться в тыл советским бойцам. В чем его, Битнера, вина? Или его солдаты не проявили храбрость, настойчивость? Хорошее, как видно, легко забывается. Еще недавно генерал Блиц твердил обратное: «Битнер, ваши егеря поистине титаны! Родина никогда не забудет их подвигов!»

На перевалах Хотю-тау полк Битнера построил более двадцати утепленных каменных жилых помещений, укрытий и складов. Солдаты валились с ног от усталости, а им все обещали: придет подкрепление – переведете дух. Все, похоже, ныне забыто. В этом мире кому как повезет: одним – Рыцарский крест, а другим не достается даже надгробный…

…Подходил к концу затянувшийся бой. Немцы под конец предприняли еще одну атаку – в какой уже раз они пытались овладеть высоткой, которая дала бы возможность переломить ход событий! Нескольким егерям на фланге удалось совершить скрытый обход и они один за другим устремились за скалы.

Сдержать прорыв в этом месте бойцы не смогли, немцы стали их обходить.

– Прикроем. – Хачури бросился с двумя бойцами наперехват.

Однако егеря вскоре просочились и в другом месте.

– Товарищ капитан, смотрите! – обнаружил их глазастый Аргуданов – он находился к Соколову ближе других.

«Надо перехватить их у нижней скалы», – решил Виктор. Одному будет трудно сдержать фашистов, снимать Аргуданова с позиции никак нельзя: через оголенный участок обороны могла проскочить другая группа немцев. И он спустился вниз по крутому откосу, по узкому коридору направился к скале и спрятался за нею. Лег на снег и стал ждать. Вскоре послышался хруст снега под ногами – егеря спешили, отрывисто и шумно дыша. Один пробежал, второй, третий…

– Эй, кто-нибудь! – крикнул Виктор по-немецки. – Да помогите, черт возьми, я ранен! Шнель! Шнель!

К нему за скалу свернули сразу двое. Он дал очередь из автомата, и оба свалились в снег. Соколов снова подождал и, как только послышались шаги, опять стал звать на помощь. Скосил еще двоих, а потом еще одного, который долго не хотел подходить, точно чувствовал опасность.

Виктор продолжал лежать на снегу, нисколько не испытывая холода. Он чувствовал себя в безопасности. За его спиной надежно возвышалась скала, на которую невозможно забраться. Наконец, когда он собрался была вставать, послышались шаги.

– Эй, кто-нибудь! Помогите! – позвал Виктор сердито.

Хруст прекратился, но на площадку никто не выходил, а через некоторое время донесся голос:

– Что с тобой? Что ты там делаешь?

– Разве твои уши заложены? Я ранен, говорю тебе! – Виктор чуть было не выругался по-русски. – Ну, скорее!

На снежном настиле площадки выросла огромная фигура.

Виктор вскрикнул:

– Карл?! – Ему показалось, что это был Карстен, и он собрался было броситься ему навстречу.

– Где же ты? Не вижу тебя, – неуклюже поворачивался немец.

Виктор сообразил, что обознался, и выстрелил.

– Ты что, свинья, делаешь! В своем уме… – Егерь, не договорив, рухнул лицом в снег.

Больше никто не появлялся. Издали доносились выстрелы, но все реже и реже. Виктор поднялся. На лбу выступил пот: лежал на снегу и вспотел – такое и представить нельзя. Но, выходит, что и такое может случиться. Он покосился на распростертые на снегу трупы егерей, перевернул одного из них, того, кто был покрупнее, и с облегчением вздохнул – нет, не Карл. Иной раз даже во время боя он невольно прекращал стрелять, опасаясь, что подстрелит Карстена, а потом спохватывался и ругал себя: так не годится.

Соколов побрел к Хачури, который с несколькими бойцами сменял позицию – и в этом месте прорваться немцам не удалось.

– Снова отбили атаку. Какую уже по счету! – Аккуратный Хачури зарос черной, с проседью, бородой, если бы не военная форма, вполне сошел бы за местного горца.

– На этот раз, думаю, они выдохлись окончательно. – Виктор указал на небо.

Надвигалась черная туча, ее густые космы обволакивали белоснежную вершину.

Из-за бурана боевые действия прекратились. Бойцы вернулись в село.

Соколов едва держался на ногах, только не мог определить, от чего больше обессилел: то ли от долгого и утомительного похода, который на протяжении трех суток держал его в постоянном напряжении, то ли от тяжкого, затянувшегося боя, а может быть, от всего, вместе взятого. Он устало переступил порог здания сельсовета, сел на первый попавшийся стул и, прислонившись плечом к стене, тут же вздремнул.

Появился Тариэл, тот самый подросток, которого однажды посылали к бойцам парламентером. Будить Соколова он не решился, вот и ждал, когда капитан откроет глаза.

– Ты что такой сердитый? – спросил его Хачури, когда вошел в помещение.

– Дедушка Мишо срочно зовет командира. Очень важно.

– Вот как.

Хачури постоял над Виктором, поколебался – стоит ли будить вконец измученного человека, но, помедлив недолго, опустил руку ему на плечо.

– Тебя срочно хочет видеть старик Мишо, – сказал ротный, когда Соколов открыл глаза. – Гонца прислал. Дело, говорит, очень важное.

– Ты выяснил, что я тебя просил? – спросил Виктор, вяло вставая. – Мать уже отправилась?

– Да. Вместе с тяжелоранеными.

Капитан постоял, все еще не в силах окончательно пробудиться.

– Если что – позови.

Сказал и ушел.

Старика Мишо Виктор встретил у него во дворе. Рука горца была перевязана: он принимал участие в обороне села, охранял с односельчанами подступы к нему с левого фланга, и был легко ранен. Елизавета Христофоровна сделала ему перевязку, одну из последних уже здесь, в горах, перед тем как отправиться во Владикавказ на самолете.

– И я на старости лет хожу вот с перевязанной рукой, – сказал Мишо, увидев Соколова. – Решил помочь молодым и себя проверить в бою. Да вояка из меня уже, видать, неважный. Сразу же подставил себя под вражескую пулю.

Правда, было это не совсем так, наговаривал на себя старик из скромности; и не первый это бой, в котором принимал Мишо участие, и ранение получил отнюдь не по своей оплошности, а из-за неуемного подростка, Тариэла-младшего, которого спасал, когда парнишка помчался с легкомысленной прытью к убитому фашисту, чтобы забрать у него автомат. Старик едва успел повалить мальчишку в сугроб, а то бы их уложили насмерть.

Комбат и старик поднялись по лестнице наверх.

– Папа! – По веранде навстречу ему бежал Алексей, сын.

– Как ты здесь оказался? – Виктор взял его на руки, стал тискать и целовать.

Наконец малыш освободился от крепких отцовских объятий и сказал:

– Ну, слушай. Мы здесь с мамой. Нас привел дядя Азамат. Мы так намучились…

Из комнаты на веранду вышла Надя.

С Алексеем на руках Виктор двинулся к жене. Она прижалась щекой к плечу мужа и заглянула в его усталые, покрасневшие глаза.

– Ой, Виктор! – заговорила она взволнованно-хриплым голосом и коснулась рукой его груди, точно ей понадобилась опора. – Если бы ты знал, что мы пережили за это время! Кошмар!

– Вы давно здесь? Мама видела вас?

– Нет. А разве она здесь? – в свою очередь спросила Надя.

– Какая досада! Значит, она улетела раньше и не знает, что вы спаслись. А она так волновалась за вас.

– Какую беду миновали, – продолжала Надя жалобно. – Ты не представляешь, что могло случиться. Ужас! Я и сейчас не могу успокоиться. Ты знаешь, что эти изверги хотели с нами сделать?

– Знаю. Слышал.

– Ты знал? И мама знала?

– Только то, что вы в Тереке. А насчет внука я ей не сказал.

– Азамату спасибо! Если бы не он… Я не знаю, что было бы со мной… с нами, с нашим сыном…

– Где же сам Азамат?

– Дед Мишо поселил его у каких-то своих родственников. Азамат так измучился. Целую ночь карабкались по горам. Только под утро добрались. Помогли наши бойцы. А как ты? – Она посмотрела на мужа заплаканными глазами, почти ничего не видя. – Ты какой-то измученный, заросший. Господи! Представляю, как ты извелся. Как ты узнал о нас, о том, что… Когда кончатся наши мучения? Этот уполномоченный, он сразу узнал меня. Тебя расхваливал. Но потом как садист…

Всю ночь они не сомкнули глаз. Надя то целовала мужа, то тихо плакала, уткнувшись ему в грудь, и все рассказывала о том, как они измучились, как мерзли, прятались от немцев, пока не повстречали советских бойцов, которые направлялись в сторону Ларисы.

– Не поверишь, я потеряла надежду. Мне казалось, что мы уже не сможем вырваться из этого снежного плена… Милый, родной мой. Неужели мы вместе? Не думала, что у тебя такая колючая борода.

Утром прибежал к старику Мишо Тариэл-младший. Он сообщил, что гостю худо. Соколов пошел вместе с горцем.

…Азамат вскочил с кровати, точно намереваясь броситься навстречу вошедшим, и вдруг вскрикнул испуганно:

– Мама, это я! Ты не узнаешь меня? – Он был бледен, черные волосы рассыпались по лбу. – Смотри, это я, я! Азамат! Твой сын, – настойчиво доказывал он.

Виктор попытался было уложить его в постель. Но тот пугливо сторонился:

– Ты не узнала меня? Это я, Азамат. Твой сын. Смотри.

– Мы видим, это ты, Азамат. Ложись, пожалуйста. – Виктор не знал, как действовать в такой, довольно странной ситуации, не хотел силой укладывать в постель. Пытался уговорить его, как дитя: – Успокойся. Ложись отдыхай. Тебе нужен покой.

Азамат наконец успокоился, лег в постель, пряча затравленные глаза.

– Что это случилось с ним? – Ничего подобного Виктору еще не приходилось видеть в своей жизни.

И старик развел руками.

– Он мне еще с вечера не понравился, – признался Мишо. – Думал, просто устал, утомился. А тут, видать, дело посерьезнее. Болезнь мне совсем не знакомая. – Старик еще и еще раз осматривал Азамата, смиренно вытянувшегося на кровати. – Прожил на свете немало, а впервые сталкиваюсь с таким недугом. Столько повидал людей. С какими только болезнями не обращались ко мне, не было такого, чтобы не помог! А с этой болезнью, вижу, мне не справиться. Ему, дорогой сынок, нужен другой врач, другой лекарь.

По хмурому лицу мужа Надя определила:

– Что-то серьезное? Еще бы! После такого напряжения… Знаешь, сколько пришлось ему пережить!

– Немедленно отправим его в госпиталь. Там хорошие специалисты, – сумрачно ответил Виктор. – Они разберутся, что с Азаматом, подлечат его.

– И я с ним отправлюсь, Виктор. Алексея возьму с собой. Будем жить у бабушки. – Надя перехватила удивленный взгляд мужа, заговорила откровенно: – Азамат так много для меня, для нас сделал. Столько на него свалилось. Пойми, ему нужна моя поддержка.

Виктор терпеливо дождался, когда она остановится.

– Послушай теперь меня. Азамата будут сопровождать медики. Нет надобности тебе лететь вместе с ним. Мы и других тяжелораненых без медсестер не отправляем, – пытался он отговорить жену. – А ты бы могла остаться с сыном еще хотя бы дня на два.

– Дело не только в медиках, Виктор.

– А в чем?

– И во внимании. Я должна, как ты этого не понимаешь, – настаивала она на своем, полагая, что муж и так правильно оценит ее решение. – Он так много для нас сделал, а ты отговариваешь.

– Послушай, Надюша, – мягко возразил Виктор, надеясь, что сможет отговорить-таки жену. – Ты ничем ему не можешь помочь…

– Ошибаешься.

– Поверь мне. И тебе нужно прийти в себя. И сыну нашему нужно отойти. Похудел, напуганный. В горах придет в себя. А ты снова норовишь в нелегкий путь.

– Виктор! – продолжала уговаривать она нетерпеливо, уверенная в своей правоте. – Ты можешь согласиться со мной хотя бы раз? Именно я смогу помочь ему. Одно дело медики, а другое – когда рядом с тобой близкий человек… Друг, – поправилась Надя.

– Ну раз так, то отправляйся. – Виктору вдруг расхотелось уговаривать жену.

Что-то новое, не похожее на прежнюю Надю, появилось в ней и вызвало его недоумение.

– Прости. – Надя словно только сейчас поняла, что не совсем правильно повела себя с мужем. – Не сердись. Я должна, понимаешь? – добавила, едва сдерживая слезы. – Или я не хочу остаться с тобой? Но надо. Это – мой долг. Только и всего…

Соколов отправил жену и сына, а сам погрузился в невеселые думы. Виктор не мог понять, что произошло с женой. Только ли из чувства признательности к Азамату за все, что он сделал для них, она отправилась вместе с ним, либо что-то большее – например, любовь – подняло ее на ноги? И ему приходила на ум шальная мысль: неужели теряю жену? Он отгонял ее, но снова и снова возвращался, потому что чем-либо другим трудно было объяснить странное поведение Нади…

У дверей сельсовета Соколов столкнулся с Ващенко, который, казалось, чувствовал, что Виктор вот-вот зайдет, приготовился его встретить, чтобы поговорить наедине. Он был доволен, возбужден.

– Получено приятное сообщение, Соколов. – Николай Иванович подхватил Виктора под руку и повел к себе в маленькую комнату, где стоял стол, свет на него падал из маленького окошка. – На эльбрусском направлении, – шумно продолжал он, – части первой немецкой горной дивизии под ударами наших войск оставили перевалы Хотю-тау и Чипер-азау. Бежали на северные склоны. И оттуда мы их погоним. Горная война за нами, Виктор!

Небольшая квадратная столешница из потемневших досок, плотно сбитых, была завалена бумагами, книгами, тут же расстелена карта, а на ней лежал толстый карандаш, который служил Ващенко указкой. В помещении сельсовета временно расположился штаб полка. Бойцы размещались в разборных домиках. Руководство фронта приняло в свое время верное решение, когда встал вопрос о том, где и как организовать строительство жилья для высокогорных гарнизонов. Строить из камня? Не было ни сил, ни времени. Выход – разборные домики, их производство и было налажено в Тбилиси.

– Кстати, – заметил Николай Иванович, – знаешь, кем оказался Прохоров? Матерым немецким шпионом.

– Ого! Он что – немец?

– Да, немец. У себя в Германии он окончил горную академию. Был инженером по горным разработкам. Представляешь? – Ващенко был и сам порядком удивлен. – Тебе от командования особая благодарность. Прибыл к нам в горы член Военного совета фронта Саджая, первый заместитель председателя СНК Грузии. Перед совещанием он лично будет вручать боевые награды солдатам и командирам. Не стану из этого делать большой тайны, скажу, что ты награждаешься орденом Красного Знамени. Поздравляю, Соколов! – И Ващенко сдавил комбату руку.

В тот день ордена и медали были вручены также Тариэлу Хачури, Асхату Аргуданову, Махару Зангиеву и другим бойцам. Поздравлял солдат и командиров генерал Тимофеев, который сопровождал в горах члена Военного совета фронта.

– В октябрьских призывах Центрального Комитета нашей партии, – сказал он, – говорится: «Доблестные защитники Кавказа! Отстаивайте каждую пядь родной земли, громите ненавистного врага!» Мы выполнили наказ партии. Выиграли горную войну. Однако опасность прорыва немцев к нефтяным богатствам не миновала. Фашисты рвутся к Военно-Грузинской дороге, подступают к стенам Владикавказа. В своей статье «Битва за Кавказ» Михаил Иванович Калинин указывает на то, что доблестные воины нанесут врагу смертельный удар и сделают Кавказ могилой для гитлеровцев. Мы выполним наказ партии. В этих боях примет участие и наша дивизия.

Глава вторая

«Есть у меня на Кавказе пристанище!» – заключил Амирхан Татарханов, переступая порог натопленной, обогретой женщиной комнаты, как человек чрезмерно довольный прожитым днем, обрадованный его благотворным итогом. И этим пристанищем является не дом Рамазана, старшего брата и его семьи, – это был небольшой особняк Саниат, когда-то худенькой красивой и стройной медсестры, ставшей ныне сорокалетней привлекательной женщиной. И все годы на чужбине он верил, что наступит конец разлуки, они встретятся. И он найдет ее живой и невредимой, незамужней и ожидающей его возвращения.

Амирхан, помнится, с замирающим сердцем направлялся к дому Саниат в первую ночь, несмотря на то что знал заранее, навел справки у старых знакомых, что живет она одна: перед войной похоронила отца и мать, а замуж не вышла. Волновался он тем не менее оттого, что не был до конца уверен, любит ли его Саниат по-прежнему – этого не знали знакомые, да и спрашивать их он не стал бы…

Она узнала его тотчас и испугалась, как будто он явился рассчитаться с нею за что-то. Он остолбенел – встреча получилась не такой, какой он ожидал. Немного погодя, когда Саниат овладела собой, она извлекла со дна огромного сундука шкатулку и, водрузив ее на стол перед ним, сказала: вот они, твои драгоценности, все тут в сохранности, бери и уходи, пожалуйста. Неприятным, обидным холодом повеяло от ее слов. Он подавил возмущение, совладал с собой.

– Спасибо, что приберегла на черный день, – пытаясь придать своим словам некоторую шутливую окраску, чтобы не показаться бедным родственником, свалившимся на ее голову внезапно, Амирхан продолжил весомо и неторопливо, чтобы сразу же почувствовала его силу: – Воспользуюсь при случае, если понадобится. Колье возьму сейчас для одной важной особы. Потом десяток других приобретем. Клянусь аллахом, наше время наступает! Но пришел я, как ты понимаешь, не за драгоценностями. Жена ты мне, хотя мы и не расписывались. И ждал я этой встречи не один год.

– Что было, того не вернуть, – поспешно ответила Саниат. – Было и прошло, не одна зима и не одно лето. – Глаза ее что-то пугливо искали на полу темной комнаты, где слабо горела керосиновая лампа, – она боялась на него взглянуть, зябко ежилась. – И прошу тебя, бери и уходи. Все тут, ничего не тронула. – Женщина подтолкнула по столу массивную шкатулку в его сторону. – Будто чувствовала, что явишься однажды. Всякое бывало, а не воспользовалась. И боялась, и берегла как зеницу ока… Да и кому такое покажешь!

Амирхан понимал, что овладеть ею предстоит заново и добиться ее расположения будет непросто. Мягко заверил:

– Все это теперь позади, Саниат. Поверь мне. Забудь все, что было тяжкого в твоей жизни.

– Нет, нет. Бери и… Прошу тебя!

– Может быть, у тебя есть муж?

– Никого у меня нет, и никто мне не нужен, – горько заявила она. – Хватит и прежних страданий. Натерпелась вдоволь. Как кошмарный сон. От упреков соседей и по сей день никак не избавлюсь. Теперь снова норовишь…

– Кого ты боишься? Советскую власть? Линия фронта не по дням, а по часам меняется… Вон уже где!

– Сегодня уходят, а завтра – вернутся. Так уже бывало. На вершине горы град не падает.

– Завтра, моя красавица, на всем Кавказе будут немцы. Запомни. И наступит наша власть. Наша, понимаешь?! – твердо и обозленно утверждал он.

– Знакомые слова. И отец мой на что-то рассчитывал. Да так и ушел, не поняв смысла жизни. Жил и не жил. На колючке груши не растут.

– Это ты брось. – От ее слов на него повеяло холодом. – Судьба повернулась к нам солнечной стороной. – Уже одно то, что мы встретились, не потерялись в суматошном и жестоком мире, – это много. Уцелели и вот опять вместе. Такое не каждому посчастливится!

– Найди себе другую. И помоложе, и… Ты вон еще какой. А у меня нет сил… Не смогу.

– Надо же так человека запугать! – бросил он в сердцах, полагая, что она боится последствий, когда снова, как в те годы, вернутся Советы. – Ну, это все теперь позади. Выше голову, моя голубка! Кончился ненастный день. – Амирхан обнял ее за плечи, вытащил из кармана носовой платок и неуклюже стал вытирать ей слезы, заглядывая в карие глаза.

Он сознательно не торопил Саниат, понимал: женщине нужно успокоиться, свыкнуться с мыслью, что он вернулся и все будет по-прежнему, что рано или поздно они по-настоящему станут мужем и женой, и она, несомненно, воспылает к нему любовью. Женщина зреет душой много быстрее, чем умом, рассудил он. И твердо решил настоять на своем.

В первую же ночь он остался у Саниат до утра, лег с нею в постель, меньше всего думая о том, желает ли она этого, готова ли к тому…

Не так уж много осталось от прежней страстной Саниат, какой она была в те годы, еще задолго до войны, когда он, раненный, попал в госпиталь. Она не только погрузнела телом, но и очерствела душой. Вполне понятно, что отвыкла от него, остыла и все нужно начинать сначала. Однако как бы там ни было, он терпеливо сносил ее холодность, надеялся, что сможет со временем вызвать в ней былую страсть. Приходил, разумеется, и к иному выводу, что нужно мудрее, трезвее на все смотреть и не ожидать теперь возвышенной, трепетной любви. Не медовый, в конце концов, у него с Саниат месяц. Не до любовных волнений и утех, дел иных у него невпроворот; жена ли она ему, либо любовница, какая разница – переспал с ней ночь, вот и весь тут трепет.

Рано утром он встал, взял из шкатулки колье и ушел. Не все произошло так, как он хотел, на что рассчитывал, и тем не менее был доволен и мог с удовлетворением сказать: все идет неплохо. Один греческий мудрец выразился так: подумай о том, что могло быть и хуже, и будешь доволен. Да поможет всевышний и дальше! Амирхану понравилось уже то, что Саниат не растранжирила драгоценности, несмотря на то что могла бы воспользоваться ими в трудную минуту. А бывало ей не очень сладко – факт. «Молодец, хозяйка», – нахваливал он ее и чувствовал, как теплой признательностью наполняется грудь к близкой ему женщине.

…Вернулся Амирхан пораньше, не в полночь, как бывало, и не крадучись, а смело, по-хозяйски вошел.

– Ну, – сказал он, не снимая скрипучих хромовых сапог, руки его были заняты свертками, – утром здесь будут немцы. Красноармейцы поджали хвосты и дружно дали деру. Отметим такое событие.

Саниат стояла перед ним растерянная, с распущенными длинными темными волосами, поверх ночной рубашки халат из теплого плотного материала. Она знала, что он сегодня явится, однако решила лечь в постель пораньше – может быть, рассердится, рассудила она, за то, что не ждет его, открыто выказывает полнейшее пренебрежение, и прекратит приходить к ней, оставит ее. Перед этим Саниат протопила с самого утра не топленную печь, согрелась горячим чаем. Стук в окно, который она узнавала безошибочно, застал ее врасплох.

– На, принимай продукты.

Он скинул плащ, затем пиджак, закатал рукава коричневой рубашки по локоть и стал потрошить над столом свертки, освобождая от оберток колбасу, сыр, доставая небольшие баночки иностранных консервов и другие продукты. В одном из свертков была толстая бутылка с красивой этикеткой.

Саниат покосилась на бутылку – вот взять и напиться, пропади все пропадом! Может быть, легче станет на душе. Амирхан перехватил ее взгляд.

– Итальянский коньяк. – Он приподнял бутылку и повернул к Саниат броской этикеткой. – И ты сегодня выпей. Это то, что надо, а не какая-то вонючая арака.

А в прошлый вечер он пил араку и нахваливал. Говорил, что хороший, чистый перегон и пьется, мол, легко. А она смотрела на него и думала: прошла бы поскорей ночь. Чутко, пугливо спала она все эти ночи, когда он бывал у нее; ей чудилось, что вот-вот ворвутся в дом соседи, стащат ее с кровати и поведут по улицам нагишом, сопровождая дикое шествие страшными обвинениями. Такое однажды даже приснилось, что она вскрикнула спросонья.

– Что с тобой? – Амирхан вскочил с кровати, а потом, разобравшись, стал выговаривать: – Ты меня чокнутым сделаешь.

– Испугалась, – оправдывалась Саниат.

– Терпеть не могу трусов. Трусливый человек много чего страшного может натворить. – Амирхан так до утра и не решился лечь спать вторично.

Саниат сидела в кровати, поджав ноги. Она с ним была вполне согласна: смелости ей никогда не хватало. Иначе она ни за что бы не пустила его даже на порог.

Сколько раз вспоминались предостерегающие слова Лизы Соколовой: «Ничего хорошего от таких не жди». Но что она тогда понимала? Глупой девчонкой была, мечтала о богатом женихе.

А ведь было время, когда Саниат восхищалась Амирханом, она полагала, что он сошел на землю, обретя живой облик сказочного Сослана. Отец привозил с собой домой высокого, стройного молодого мужчину, оставлял ночевать его в доме, как близкого человека, угощал, угождал и очень при этом гордился, что сын известного на Северном Кавказе богача оказывает почет его семье. И мечтал выдать Саниат замуж за Амирхана. «Ну, дочка, быть тебе принцессой!» – заметил ей отец, когда понял, что зачастил к ним молодой Татарханов недаром. Она витала от счастья в облаках.

Но все кончилось совсем не так, как мечталось, и отец ее был тому свидетелем: долгие годы Амирхану пришлось скрываться в разных местах, как самому несчастному абреку. Виделись урывками. То он ее находил, то она его отыскивала. А потом вовсе исчез…

Саниат, сделав над собой усилие, выпила немного коньяка. Ей стало жарко, лицо запылало. Она не предполагала, что выпивка так на нее подействует: ее постоянно тянуло плакать, она сетовала на свою незадачливую судьбу. Однако вдруг успокоилась, даже повеселела. И разделась, и легла с Амирханом в постель, не принуждая себя, как прежде. А он будто почувствовал, что наступил желанный перелом, был ласков с ней и неутомим.

После всего Амирхан поднялся с кровати, направился к столу, шлепая босыми ногами по полу. В трусах он показался ей более мосластым, долговязым, нежели в одежде. Она рассматривала его нескладную фигуру, чего не делала прежде, и злорадно усмехалась про себя – то была ее маленькая тайная радость. В полумраке комнаты нетронутое загаром тело его выглядело мертвецки-бледным. Он налил себе в стакан коньяку, поднес к губам, но пить воздержался – что-то его беспокоило.

– Я что думаю… нет полной уверенности, – заговорил он как бы сам с собой с заметным раздражением, – все ли выйдут? Не подведут? А то я знаю наших хитрых аксакалов. Наобещают золотые горы, а как до дела – исчезают, как легкая дымка поутру.

И выпил залпом.

– Налей немного и мне, – попросила она.

– Я же говорил тебе – коньяк стоящий. Там, на западе, напитки такие в цене. И женщины позволяют себе…

– Что я понимаю в напитках. Решила – так уж а быть! – Она безнадежно махнула рукой, чтобы подчеркнуть свое незавидное положение.