Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Глава вторая

Головной фургон, разворачиваясь, как неуклюжая черепаха, на тесном пятачке, стал пристраиваться промеж выступа скалы и высоких сосен, тянувшихся гладкими стволами ввысь. Он остановился, едва не упираясь срезанным носом в дерево. За ним пристраивались другие.

Генерал Блиц охотно позировал кинооператорам, улыбался, показывая красивые зубы. Он был доволен: все складывалось так, как было задумано. Иначе и быть не могло – считал Блиц. На Кавказ его егеря прибыли обученными.

«Перед войной наших егерей часто можно было увидеть на учениях в Альпах, – писал об интенсивной подготовке горно-пехотных войск немецкий журнал «Кораллы». – Правда, для того чтобы их увидеть, нужно было очень внимательно всматриваться. Тысячи туристов бродили тогда в Альпах, не замечая войск, ибо оставаться незамеченным – важнейшее правило альпийского стрелка… Егеря, как кошки, взбирались на неприступные вершины диких скал, на секунду прилипали к острым карнизам и бесследно исчезали где-то в темных расселинах…»

Продолжалась подготовка солдат и во время боевых действий немецкой армии в горах Норвегии и на Балканах. И вот теперь – Кавказ.

– Цюрих! – восхищались немцы, восторженно осматривая местность.

– Швейцария!

– Мы снова, похоже, оказались в Альпах.

– Вглядитесь повнимательнее! Вы увидите то, чего там нет.

– Какая красота!

– Колоссально!

Серые скалистые утесы возвышались над вечнозелеными деревьями, расположенными островками; альпийские луга на отлогих склонах пестрели разноцветьем. Отовсюду струился чистый горный воздух.

– Райский уголок.

– Я вот до сих пор нигде не бывал, – поделился со своими однополчанами солдат с ярко-рыжими волосами и густыми веснушками на лице. – А теперь за один поход увижу, кажется, весь свет. Уже прошел пол-Европы. Украину пересек, Крым. Теперь – Кавказ. А впереди – Черное море. Пройдем путем коротким. Раз – и там.

– Да, дружище. Повезло нам. Такое и во сне не приснится.

– Можете считать, – усмехнулся молодой офицер, – что вы попали в научную экспедицию.

– Вы очень верно подметили, господин лейтенант. Учеными вернемся в Германию.

«Если вернемся…» – подумал Карл Карстен; до него долетали восторженные реплики и смех. Он оставался в машине, угрюмый, в неподвижной позе.

Гремя массивной обувью, как кандалами, вошел в фургон капитан Горт Роуфф. Тяжелая, мясистая челюсть его отвисла, будто был он чем-то недоволен.

– Карл! – заговорил он громко, словно находился далеко от него. – Что это ты развалился? Выходи. Там полным ходом снимают кино. Тебя разве не касается? Иди, ждут.

Карстен не трогался с места. Развалился на скамейке и ноги вытянул перед собой.

– Позови-ка мне лучше врача! – бросил он.

– Что так? – Роуфф перестал ухмыляться.

– Трясет что-то. Температура подскочила.

– Ну-у! Это ты брось. – Горт Роуфф, похоже, не поверил ему, воспринял сообщение с обиженным видом: что это ты, мол, разыгрываешь так бездарно!

– Не было, а теперь крутит! – говорил Карл раздраженно. – Болезнь не выбирает время. И желания твоего не спрашивает.

– А как же восхождение?

– Ничего. Думаю, переживу. Поведешь ты. Либо Грот.

– Ну-у! Это как скажет начальство. Не мне решать. Ты у нас первым номером стоишь.

– Решать тут нечего. Обстоятельства так складываются.

– А ты не разыгрываешь, случайно? – заподозрил Роуфф.

«И этот рвется на Эльбрус, рвется туда, как к самой заветной цели. Что же тянет его туда? Неужто хочет испытать себя, проверить волю, закалить характер? Ничего подобного! Славы хочет. Его не останавливает опасный путь, разреженный на большой высоте воздух».

– Ладно. Позови врача.

Прогремев башмаками, Роуфф ушел. И видать, поднялось настроение у него – насвистывал мотив походной песни.

В конце января тридцать третьего года отец Карла, усталый и печальный, чуть прихрамывая на раненую ногу, которую прострелили ему в первой мировой войне на Восточном фронте, поздно вечером переступил порог дома. Он долго мылся под краном, словно не хотел показываться на глаза домочадцам. Мать, как всегда, поднесла отцу чистое полотенце и, ласково взглянув на него, мгновенно установила, что он не в духе. Спросила: здоров ли? Это было для матери главным, поскольку настроение дело преходящее, а болезнь не всякая проходит бесследно. Отец, перехватив ее взгляд, как будто понял, что нарушил семейную традицию, не поцеловал ее в щеку, как это делал всегда, возвращаясь с работы. Спохватился, виновато промолвил: «Ничего, мать».

Позже, когда мать и сестренка, года на три младше Карла, улеглись спать, отец решился поговорить с сыном, с которым всегда был откровенным. В Берлине, сказал он, творится что-то невообразимое, люди в смятений: что происходит? Рейхспрезидент фельдмаршал Гинденбург назначил главой правительства Адольфа Гитлера, предводителя нацистов, бывшего венского бродягу, которого сам же еще недавно насмешливо называл «ефрейтором». Неискушенные немцы, продолжал отец, не верят: возможно ли такое? Дорого же обойдется германскому народу столь легкомысленное отношение к своей судьбе. По улицам уже шагают колонны штурмовиков, украшенные вызывающей свастикой. Наступает страшная пора, сын. Будь осторожен, смотри. И тебя могут втянуть… Стоит один раз оступиться, и тогда ни за что потом не отмыться. Я верю тебе, Карл, но тем не менее еще и еще раз призываю: будь осторожен!

Карл учился на третьем курсе медицинского института, а в свободное от занятий время занимался спортом. Студенты, те кто придерживался нацистских взглядов, и его пытались завербовать, однако Карл не поддавался, держался от них в стороне.

Отец стал взволнованно рассуждать: говорят, каждый народ достоин, мол, своего правителя. Но скажи, сын, все ли мы одобряем то, что творится нынче в Германии? Нет. И он тут же приводил веские аргументы: народ Гитлера не выбирал. Большинство не за него! В тридцать втором году на выборах нацисты потеряли два миллиона голосов. А рабочие партии, кстати, собрали тогда на полтора миллиона больше. Как же тогда Гитлеру удалось обмануть народ? Во-первых, с помощью заговора. Промышленники и банковские магнаты – Тиссен, Крупп, Шахт, Шредер настояли, чтобы Гитлера сделать главой государства, который в свою очередь проводил бы выгодную им политику. Во-вторых, мы, дисциплинированные немцы, вовремя не затрубили тревогу, не поднялись против такого нарушения наших гражданских прав. В итоге победили фашисты…

Уже через месяц после той беседы с отцом начались провокации – нацисты подожгли рейхстаг, обвинив в этом неугодных им коммунистов. Вслед за этим потянулись массовые аресты ни в чем не повинных людей, затем расстрелы.

После окончания берлинского института Карл продолжал увлекаться больше альпинизмом, нежели медициной, сторонился политики. И отец считал, что это даже лучше. Единственный раз попытался воспрепятствовать ему, когда Карл отправлялся на Кавказ штурмовать Эльбрус – он тревожился, как бы сына не отправили с каким-нибудь шпионским заданием. «Просто так тебя в Россию не отправят!» – высказался он начистоту. Карл стал защищаться: я не шпион, я – спортсмен. И заверил отца в том, что скорее откажется от поездки, о которой столько мечтал, чем согласится поступить против своей совести.

А вот теперь уже наступил черед и Карла: ему напомнили о долге перед рейхом. Что же от него потребовали? Повести группу на Эльбрус. Вроде бы и не так много, если учесть, что других соотечественников заставляют убивать, разрушать, уничтожать. Однако чем ближе наступал день восхождения, тем тревожней становилось на душе Карла. Отец его незримо присутствовал рядом. «Что я ему скажу? – мучительно думал он. – Прости, мол, папа, так получилось, мне приказали, а я не смог не выполнить…» Ни отца, ни тем более себя обмануть ему, разумеется, не удастся.

В последнее время Карла преследовал один и тот же сон: он оказывался на краю пропасти, с которого вот-вот упадет на острые скалы. Как быть? Что предпринять? Не с кем поделиться, некому доверить тайну. Напротив – нужно всячески скрывать свои сомнения.

Тревожное беспокойство охватило Карла уже тогда, когда грозно и не спеша проезжала автоколонна по улицам разрушенного городка: он тоскливо смотрел на груды камней, оставшихся от зданий некогда симпатичной центральной площади, и, стоя у разрушенной гостиницы, невольно оглядывался. Ему казалось, что из-за опаленной стены появится Виктор Соколов и сурово скажет: «Вот как вы, немцы, отплатили за наше щедрое гостеприимство!»

«Нет, Карл, – сказал он себе, – ты должен отказаться, ты никогда потом не сможешь простить себе то, что в решающий час смалодушничал, поступил против своей совести».

Острая боль в ноге будто подсказала, как нужно ему действовать. И тогда, в тридцать девятом году, как и теперь, заболевание началось от нервной перегрузки. Карла возмутило тогда странное поведение Конрада Эбнера, он понял, что не из-за простуды отказывался от восхождения руководитель делегации – никаких признаков ее до последнего времени не наблюдалось. Карл пришел к выводу, что Конрад Эбнер не альпинист, а прибыл на Кавказ для иной, отнюдь не спортивной, цели. И очень винил себя за то, что не решился поведать Виктору Соколову о своих подозрениях.

Карла бросало в жар, поднималась температура, и боль в ноге становилась нестерпимой.

– Ну это никуда не годится, – сказал врач. – У тебя, коллега, высокая температура. Ты считаешь, что это от ноги?

Карл кивнул.

– Ну-ка, сними сапог.

Врач осмотрел ногу.

– Покраснение. Похоже, рожистое воспаление голени, – сказал он. – И часто такое происходит? Я имею в виду ногу.

– Третий раз за последние годы.

– И что же ты делаешь? Как лечишься?

– Да, в сущности, никак. Знаю, что нужно тепло. С шерстяными носками не расстаюсь с осени и до весны.

Врач нахмурился, удивленно развел руками, но что-либо сказать не успел: рванув на себя дверцу машины, вошел генерал Блиц. На сей раз он не улыбался, как это делал перед кинооператорами, напротив, был недоволен, гладко выбритое лицо казалось злым. Генерал не стал выяснять, что с Карлом, заговорил с врачом сердито, довольно грубым тоном, будто всему виной был он.

– Хуберт, мне нужен Карстен, учтите! Карстен. Я не намерен менять основного проводника. Вы слышите? Не намерен!

Врач выслушал терпеливо, склонив голову, как провинившийся школьник, и, когда генерал смолк, спокойно ответил:

– Господин генерал, Карстена необходимо срочно отправить вниз.

– Что-о? – Лицо Блица перекосилось. – Вы даете отчет своим словам?

– Да, господин генерал. Карстен не сделает и ста шагов.

– Вы отказываетесь предпринять все необходимое?! – настаивал на своем возмущенный Блиц. – Мы начинаем восхождение. Карстен должен повести группу. Он не только альпинист, он – солдат! Патриот!

– Господин генерал, – продолжал врач настойчиво, – у Карстена высокая температура. Судя по всему, у него рожистое воспаление голени.

– Что-о? – Блиц только теперь изволил приблизиться к больному и взглянуть на него с недовольством. – Карл, надо полагать, Хуберт ошибся? – Он явно не хотел уступать.

– К сожалению, нет, господин генерал.

– Где же ты подцепил эту заразу?

– Это она меня подцепила, господин генерал.

– Безобразие! – выпалил Блиц непонятно в чей адрес. – Дурной признак перед ответственной операцией.

Тревожную тишину нарушил врач:

– Кого же отправить с тобой, коллега?

– Ничего страшного. Мне никто не нужен. Машина доставит меня до места, а там я как-нибудь…

– Ты уж извини. Сам понимаешь, мое место в отряде, я должен идти с ними.

– Как-нибудь сам справлюсь.

Через час Карла Карстена отправили вниз; он никак не мог согреться, укутанный в шубу. Пора было смазать ногу, чтобы не усугубить болезнь, однако он не делал этого, тянул…

Все, кажется, складывалось так, как задумал Карл – ему удалось избежать восхождения, тем не менее он не ощущал почему-то полного удовлетворения. То, что он сделал, всего лишь трусость, но не смелый отнюдь поступок. «Трусость? Да! И это после стольких волнений, тревог, испытаний, боли, наконец? Испугался за себя. Что отец подумает? Одобрит или осудит? Может, скажет: вся твоя спортивная миссия заключалась в том, чтобы водрузить на вершине штандарт выжившего из ума неврастеника, стоило ли рисковать ради этого?.. Следовательно, наступит день возмездия? Непременно! Скажут: какое тебе дело до чужих гор! Тебе позволили однажды подняться на самую высокую кавказскую вершину, помогли бескорыстно и от души, чтобы ты смог испытать свою смелость, удовлетворить свое тщеславие. И в благодарность… Достаточно. Тут все ясно. Неясно другое. Что же дальше? Начало, только начало положено. Сделан, может быть, первый, самый незначительный, самый робкий шаг. А в чем будет заключаться весь путь? Путь? Да. Первый, второй, третий – все, вместе взятые, шаги в конечном итоге составят путь. Готов ли ты, Карл, решиться на более смелый поступок?»

– Ну, дружище, я искренне тебе сочувствую. Не повезло тебе жестоко. Такая блестящая возможность прославиться – стать национальным героем Германии. А слава досталась какому-то неизвестному альпинисту, – говорил Конрад, а на самом же деле в душе радовался: случилось именно так, как он хотел. Да и сколько времени этому удачливому спортсмену будет сопутствовать успех! – Послушай, что пишут: «Отряд под командованием капитана Грота в бушующую снежную бурю водрузил на Эльбрусе военный флаг и вымпел «Эдельвейс». Капитан Грот награжден Рыцарским крестом, а каждый его подопечный – Железным крестом. Да, Карл, твоей славой воспользовался другой. Какие почести! Крепко повезло Гроту.

«Упаси бог от такой популярности, – подумал Карл. – Клеймо на всю жизнь. От такой славы не отмоются и дети, и внуки».

– Но ничего, – продолжал Эбнер, не обращая внимания на притихшего Карстена, – у тебя есть возможность отличиться в другом. Предстоит не менее ответственная операция. И престижная, можешь не сомневаться. Поведешь на побережье Черного моря через перевал наши лучшие части. Кстати, побываешь в высокогорном селе Лариса, где тебя исцелил тот горский знахарь. Блестящая перспектива!

Карл горько усмехнулся.

– Что ты на это скажешь?

Не слышу бодрого ответа.

– Если не подведет нога, – с усталым равнодушием ответил он.

Вошел дежурный. И отвлек Эбнера.

– Господин Таран просит принять его. Говорит, дело чрезвычайной важности.

– Пусти его, – бросил Конрад недовольно, а когда дежурный скрылся за дверью, обратился к Карстену: – Побудь, пожалуйста, в соседней комнате. Потом мы продолжим разговор.

Карл удалился в соседнюю комнату, непроизвольно повторив странную фамилию: Таран. «Кто бы это мог быть? Определенно, осведомитель Эбнера, – решил он. – Явился, очевидно, с важной информацией».

Карл остановился у неприкрытой двери, сквозь зазор которой можно было услышать и даже рассмотреть гостя. Карстен никогда не отличался любопытством, но сегодня почувствовал сердцем, что должен поступить наперекор привычке – взглянуть на этого самого Тарана и послушать его.

Длинные черные волосы не держались на голове Азамата, рассыпались, прикрывая лоб, но ему было не до прически.

– Господин Таран, я вас уже предупреждал, – сухо встретил его Конрад, – без вызова никогда сюда не являйтесь.

– Я понимаю, господин уполномоченный, – оправдывался Азамат. – Но дело, не терпит промедления. Я в опасности… И все может провалиться.

– Успокойтесь, – сощурился Конрад брезгливо. – И говорите толком. Самую суть. Эмоции отбросьте. Садитесь.

Азамат садиться отказался. Он никак не мог собраться с мыслями, переступал с ноги на ногу в нервном возбуждении. Чабахан, ласковая, уступчивая сестренка, с врожденным пороком сердца, превратилась неожиданно в неуправляемую неврастеничку – может погубить родного брата из-за своего слепого патриотизма.

После того как ее освободили, она закрылась в своей комнате. Вполне возможно, что с матерью Чабахан о чем-либо и говорила, но с ним, братом, упорно не желала беседовать. Ни на один его вопрос она не ответила, зато обозленно вымолвила:

– Я долго думала и поняла…

– Что ты поняла? Говори яснее, – забеспокоился он, почувствовав, что надвигается беда.

– После того как приехал дядька, ты стал совсем другим. Ссора с матерью, и вообще… Ты, ты… Меня отпускают, а Заиру – нет. Почему тебя назначили директором школы?

– Тебя это не касается. Так нужно.

– А знаешь, что сказал дежурный фриц: тебя отпускайт, а это упрямая горянка отправляйт лагер. – Она подражала немцу. – Так на меня посмотрел, как будто я им чем-то помогла.

– Ты соображаешь, что говоришь?

– Да, соображаю. По всем дворам фашисты шастали, как голодные собаки. Забирали последнее, что было у людей. У тети Маши увели козу. Оставили детей без молока. А к нам… к нам даже не зашли…

– А я знаю? Может быть, из-за дядьки! С него и требуй. Я тут при чем? Вот еще – она мои действия решила обсуждать, оценивать. Может быть, ты и со своей подружкой всякие такие разговоры ведешь?

– Мне стыдно о таком говорить…

– Учти, я не посмотрю, что ты моя сестра. Выбью дурь из головы.

Он выбежал во двор, оттуда на улицу. Много ли нужно девчонке с больным сердцем? Одной оплеухой можно уложить ее наповал. Что делать? Как быть? Растерялся Азамат. Недолго думая, он бросился в комендатуру.

– Нужно немедленно освобождать кабардинку! – стал упрашивать Конрада Азамат. – Прошу вас, господин Эбнер. Аргуданова ничего не скажет… я хочу… вернее, она ничего не знает. Глупые девчонки, что одна, что другая.

Глаза Конрада оставались суровыми. Но он не стал отказываться, а неожиданно перевел разговор:

– Списки коммунистов принесли?

– Да, конечно, как условились. – Азамат полез в боковой карман пиджака. – Вот они. – Протянул листок бумаги. – Я все для вас сделаю, только отпустите кабардинку.

– Девушка она ваша? – Глаза Эбнера стали какими-то стеклянными.

– Что вы, господин Эбнер! Моя сестра и кабардинка – подруги. И если…

– Хорошо! – оборвал Конрад. – Понятно. Я отпущу кабардинку. Но учтите, если попадутся еще раз, расстреляем. Не посмотрю – сестра или брат.

Он пробежал глазами список.

– Это все? Вы никого не упустили? – подозрительно прозвучал его вопрос.

– Пока все… – Кровь в жилах Азамата, кажется, остановилась.

– Надежду Соколову вы знаете? Она не коммунист?

Азамат побледнел: откуда уполномоченному известно о Наде? Она из дому не выходила все эти дни.

– Нет-нет, она не член партии…

– Вот как? Интересно.

Азамат перебирал в памяти разговор с Конрадом и не мог отвязаться от мысли: а вдруг Эбнер проверит и выяснит, что и те, другие, кого он указал в списке, не коммунисты? Дядьке легко было советовать: включай, говорил, всех, кто может вызвать у немцев подозрение, на кого питаешь зло. Даже Надю советовал включить, но Азамат отказался… Где же мог видеть ее Эбнер? Может быть, там, на полустанке, когда немцы проверяли пассажиров? Расспрашивать Надю о чем-либо остерегался: кто знает, как она воспримет его интерес. Сама же ничем не делилась с ним. Не доверяла…

* * *

От волнения дрожали руки, он никак не мог расправить плотный лист бумаги, сложенный вдвое, и прочесть текст, слезились глаза от напряжения, расплывались строчки. Он снял очки, протер глаза носовым платком, а заодно и стекла, и снова водрузил очки на орлиный пос. Теперь смог прочесть: «Эльбрус покорен, на его макушке водружено наше победоносное знамя…» Старик Эбнер перечитывал короткое послание сына, воспринимая сообщение по-новому, словно за каждым словом таился дополнительный смысл, как в закодированном тексте.

– И все-таки, – заметил он незримому собеседнику, – они удачливее нас. – Справившись с внезапно нахлынувшей на него завистью, он дал более трезвую оценку: – И мы многое сделали для них, и они не подвели нас. Одним словом, вырастили достойных преемников.

В этот день Вильгельм Эбнер решил забросить все дела: не работалось ни в саду, ни в кабинете, не хотелось и дома сидеть – потянуло с неукротимой силой на улицу. Лица прохожих светились радостью; люди возбужденно обсуждали у киосков грандиозные события. Кто-то привел слова Геббельса, который утверждал, что Германия значительно улучшила свое экономическое положение, и главным образом за счет Кавказа, откуда якобы стала поступать нефть.

Вспомнились Вильгельму пророческие слова главного идеолога Германии:

«Мы заняли страну на Востоке не только для того, чтобы ею обладать, но и для того, чтобы организовать ее прежде для себя. Мы ведем войну за уголь, железо, нефть… Если к назначенному нашим командованием сроку закончатся бои на Кавказе, мы будем иметь в своих руках богатейшие нефтяные месторождения Европы. А кто обладает пшеницей, нефтью, железом и углем – тот выиграет войну».

«Советской экономике наступил конец, иссяк моральный дух красноармейцев, – приходил к выводу Эбнер, – еще немного, усилие-другое, – и Кавказ падет, а немцы выйдут к Черному морю, и турки двинутся навстречу».

С утра и до поздней ночи в эти дни передавали по радио бравурные марши военных оркестров. Вильгельм, кажется, слушал теперь все подряд, боялся пропустить самое главное: генерал Дитмар восторженно и убежденно уверял сограждан Германии в том, что близится день победы над Россией. Затаив дыхание, Эбнер ловил каждое слово любимого диктора фюрера.