Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Глава тринадцатая

«Дорогой отец! Не знаю, решусь ли когда-нибудь отправить тебе эти свои горькие записи, либо продержу их при себе до поры, точнее, до лучших времен, если таковые когда-нибудь еще наступят. Я пытался не раз себя проверить: может быть, я не прав? И убеждался в том, что это не так.

Поверь, отец, мы сделали все, что было в наших силах, и были при этом предельно искренними, исполнительными. Упрекнуть нас в обратном никто не посмеет. Пусть тебя не удивляет мое категоричное утверждение. Прозрение порой наступает мгновенно.

Суди сам. Мы учли и ваш опыт. И ваши ошибки пытались исправить – были предельно дипломатичны (правда, не все и не всюду это понимали в должной мере): и приближали туземцев к себе, и обещали им золотые горы, и пытались расколоть народы Кавказа, и настраивали их против русских, и угрожали, и хвалились, грозно пуская в ход передовую технику… Все! Все пытались использовать. Ничего не вышло. Почему? Скажу, отец. Можно покорить тело, как сказал один философ, но душу – никогда!

Тебе, очевидно, покажутся странными не свойственные мне заключения, но не спеши осуждать меня и отвергать мои слова. Еще недавно и меня возмутили замечания одного моего приятеля, известного нашего альпиниста, который вдруг решился открыть суровую правду. Сказал он примерно так: в горах мы проиграли. Кто знает, что будет на равнине. Думаю, то же самое. Да напади кто на Германию, неужели не встали бы на ее защиту все как один?! Вспомни, когда напал Наполеон… Как тебе известно, в дальнейшем это послужило поводом для объединения разрозненных германских земель.

Что же, огромная Россия отдаст себя на растерзание? Глупо, согласись…»

Каждое слово последнего письма сына Конрада жгло родительское сердце незримым огнем. «Что же это, боже? – дрожащими губами спрашивал у самого себя Вильгельм Эбнер, поскольку не осмелился бы задать эти вопросы другим даже в таком состоянии. – Как же могло такое случиться? Одно восторженное письмо Конрада следовало за другим… И все мгновенно рухнуло, как в пропасть. Поверить трудно. Невозможно! Ужель это не сон, а явь?» Ужель он, Вильгельм Эбнер, не избавится от кошмарного сна?

Дежурный офицер вот уже часа полтора обзванивал, называя закодированные наименования частей, искал главный пост. Одни отвечали короткое «нет», другие обещали помочь связаться и искали, третьи сердито спрашивали: кто просит? И тогда дежурный офицер, покрываясь густым румянцем, вновь и вновь объяснял, что просит отставной генерал господин Эбнер.

Вильгельм сидел напротив дежурного в небольшом помещении военной комендатуры, он сутуло склонился, напрочь лишившись былой военной выправки. Топорщились поредевшие седые волосы, глаза застыли в безумном ожидании.

– Господин генерал, – обратился дежурный к нему, – возьмите трубку. Сейчас будете говорить.

Вильгельм схватил трубку и поспешно заговорил:

– Алло! Эвальд, это я, Вильгельм. Вильгельм Эбнер. Прости, что отрываю от важных дел. У меня несчастье. Невосполнимое горе… Я потерял единственного сына. Погиб Конрад. Мне нужен самолет… Я должен отправить сына на родину. Что? Алло! С кем я говорю? Штаб? Какой штаб? Мне нужен господин Клейст. Да, Эвальд фон Клейст! Что же вы мне голову морочите. Соедините меня немедленно! Слышите! Немедленно!

Эбнер продолжал еще какое-то время сдавливать трубку, потом передал дежурному.

Офицер стал решительно выговаривать невидимому собеседнику:

– Послушайте, что это вы там напутали? Я просил соединить с команд…

– У тебя голова на плечах? – грубо оборвали его.

– Но… – Дежурный будто поперхнулся. – Вы обещали соединить с командующим. Где он?

– Откуда мне знать! – кричали в ответ. – Наверно, снимает с кого-нибудь очередную шкуру. Так что не советую искать.

– Но… – назойливо надоедал дежурный. – Случай такой… Алло! Алло! – Очевидно, тот повесил трубку. – Простите, господин генерал, – обратился он к Эбнеру. – Я еще попытаюсь. Не уходите далеко. Я вас позову.

– Понимаю… Клейсту теперь не до меня. Мы решительны и смелы только когда наступаем…

– И все-таки я попытаюсь отыскать его. – Дежурный оказался из числа людей напористых.

Генерал Эбнер вышел на улицу, надоело сидеть на одном месте в ожидании, решил пройтись, пока дежурный будет пытаться отыскать Клейста. «Неуловимого нынче», – с горечью подумал Вильгельм. Минут через пять он встретился с главврачом медчасти – знаменитый профессор Бауэр, светило медицины в глуши кавказских аулов.

– Господин генерал, судя по всему, вам еще не удалось связаться с начальством? – заговорил доктор Бауэр с сочувствием.

Эбнер развел руками.

– Увы, господин профессор.

– Жаль. – Медик потрогал в задумчивости подбородок.

– Подождем еще немного. Может быть, смогу еще связаться. – Личное горе сделало Вильгельма добрее, внимательнее к другим.

– Денька два еще можно подождать… – обронил профессор Бауэр.

Несколько часов назад, когда доктор узнал, что Вильгельм Эбнер намеревается отправить сына в цинковом гробу на родину, напросился:

– Господин генерал, если вы сможете раздобыть самолет, то у меня огромнейшая просьба. Нужно очень срочно отправить в Берлин тяжело раненного. Его должны посмотреть наши специалисты. А самое главное – там условия другие, сами понимаете. Я здесь могу в лучшем случае ампутировать ногу. – Главврач перехватил недоуменный взгляд Эбнера и решил объяснить, о ком идет речь: – Вполне возможно, раненый вам знаком. Личность известная. Карл Карстен, наш знаменитый альпинист.

Вильгельм скупо кивнул.

Шли части, проезжали машины, на дорогах то и дело образовывались заторы: отступали немцы не столь организованно, как наступали. Некоторое время генерал и доктор смотрели на этот поток с болью в сердце, а потом профессор горько пошутил:

– «Эластичная оборона и планомерный отход»… За этими формулировками наше начальство намеревается скрыть от солдат истинное положение дел на фронтах.

Доктор позволил себе такую смелую откровенность с отставным генералом после того, как убедился в том, что и сам Вильгельм Эбнер настроен весьма критически.

Генерал опустил голову.

– Тактический прием, – произнес он задумчиво, находясь под каменной тяжестью сознания, что сына больше нет. – Много пышных речей было высказано за последнее время. Смысл потонул в словесной тине.

– Солдаты ядовито шутят насчет отступления, – продолжал доктор Бауэр. – «Славный отход» – по-моему, язвительней не придумать. Уже одно то, что при отступлении мы все уничтожаем и взрываем, невольно наталкивает на печальные раздумья… Здесь, на Кавказе, нам больше делать нечего. Здесь нам больше не бывать! Ведь ясно, и не военному, что при временном отступлении всего не уничтожают. Мост хотя бы берегут. А мы? Раненый офицер мне признавался: мы, говорит, уничтожали все, что не могли на себя надеть. Все ошеломлены – откуда у русских столько оружия? Где они взяли столько сил? С вами, господин генерал, буду откровенным. Этого следовало ожидать.

– Потонули в словесной тине, – повторяя Эбнер. Он вышел из оцепенения, на его худом, морщинистом лице задвигались сердитые колючие глаза. – «Терпит поражение тот, кто перестает верить в самую военную идею…» – сказал Мольтке, наш именитый стратег. Поистине – нечего добавить.

– Господин генерал, – заговорил профессор смелее, – в своем декабрьском приказе фюрер со свойственной ему категоричностью писал о том, что берега Терека, изобилующие населенными пунктами, наиболее благоприятный рубеж, который нужно во что бы то ни стало отстоять зимой, а весной покорить Кавказ. Дело, выходит, за малым…

– Выходит, дело за малым – как устоять на Тереке? – горько усмехнулся Эбнер.

Комментируя успехи русских войск на Северном Кавказе, Лондонское радио сообщало:

«Захватив Нальчик, русские овладели городом, который мог бы служить немцам прекрасной зимней квартирой. Но значение занятия Нальчика этим не ограничивается. Имея Нальчик, немцы загнали клин в русские позиции и угрожала узловому пункту трех железных дорог. Захватив Нальчик, русские ликвидировали клин, и отныне эти три железные дороги переходят в руки Красной Армии… Учитывая это, можно без преувеличения сказать, что русские достигли значительного успеха. Наконец – и это особенно важно, – надо учесть, что немцы уже не приближаются к богатейшим нефтяным источникам Кавказа, а, наоборот, все больше отдаляются от них».

После обильных дождей начались морозы, на всей кавказской территории наступили непривычные немцам отвратительные холода, которые вовсе сковали военные действия их армии. Инициатива стала переходить к русским.

«В стране, где были Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие военачальники, – вспомнились Вильгельму слова, которые он высказал в последней беседе с Клейстом, – найдутся и другие талантливые полководцы. Традиции остались!» И поведал о Тюленеве, с которым судьба столкнула Вильгельма в Польше. «Помни, – сказал он тогда, – в отличие от тебя Кавказ Тюленев знает превосходно». Командующий Закавказским фронтом и в самом деле оказался способным противником Клейста…

– Господин генерал, командующий на проводе. – Связисту все-таки удалось отыскать Клейста.

Вильгельм взял трубку и долго не мог вымолвить ни слова.

– Говорите. Я слушаю…

Он узнал голос старого друга, но продолжал молчать, стиснув зубы: боялся расплакаться…

…Самолет набрал высоту и пошел ровнее, не дергаясь, пролетая сквозь серые волокна нависших над холмами раздробленных туч. Отпустила наконец Вильгельма тошнота, перестало покалывать сердце, и он смог вздохнуть глубже, набрать в легкие побольше воздуха.

Раненый альпинист был привязан ремнями к койке, лежал неподвижно; рядом закрепили цинковый гроб. По одну сторону сидел Вильгельм Эбнер, по другую – медсестра, молодая, щуплая немка, которую отправил с раненым альпинистом доктор Бауэр.

Вильгельм впился злыми глазами в текст газеты «Берлинер Берзенцейтунг», дважды прочитал одно и то же место:

«…южный фронт, тот фронт, где в районе Сталинграда и на Кавказе немецкие войска вели до поздней осени ожесточенные бои и, несмотря на это, не сумели добиться стратегического успеха, оказался для германской армии критическим пунктом».

Не хотят признаться до конца, боятся заявить во всеуслышание о том, что 330-тысячная армия разгромлена, а остатки ее вместе с командующим генерал-фельдмаршалом Паулюсом попали в плен. Поражение под Сталинградом и на Кавказе… Нет, нельзя в одной руке удержать два арбуза.

Уже за первые двадцать дней наступления русских немцы потеряли пять дивизий, корпус особого назначения «Ф», значительно поредело соединение генерала Вальтера Блица, так и не осуществившего свою заветную мечту – выйти к морю через перевалы. Большие потери понесла «непобедимая» танковая армада Клейста: 170 танков ее было уничтожено, противник захватил 314 «ягуаров», 600 вагонов с авиабомбами размером в два человеческих роста, на которых было написано крупно: «Для Кавказа». В первые январские дни сорок третьего года в боях за Нальчик было утрачено 26 орудий, 41 пулемет, 50 минометов, 27 автомашин и много другой боевой техники.

Бои шли на подступах к Тереку, а город немцы сдали без боя: подожгли склады, взорвали некоторые здания и убрались.

Первым в город вошел батальон Тариэла Хачури. Бойцов встречали женщины, дети, старики. Люди плакали, радовались, людская запруда не давала пройти бойцам: здесь, в скверике на окраине, и без того нестройная колонна батальона вовсе расстроилась. Горожане бросились обнимать своих земляков.

Хачури не узнал в седой, осунувшейся женщине прежнюю молодую краснощекую Таню Семенюк, по мужу Прохорову. Прохорова ли она теперь? Фамилия, разумеется, тут ни при чем, и фашистский разведчик просто воспользовался ею. Беда в другом… Таня не думала, что вскоре свои же, родные ей советские люди учинят ей суровый допрос: как же это ты, мол, учительница, воспитывающая учащихся, умудрилась выйти замуж за лютого врага? А если не доглядела поначалу, по молодости, неужто потом с годами не могла разобраться? А может быть, догадывалась, да молчала? Других ведь расстреляли, а ее выпустили. Почему? После таких вопросов Таня не раз сожалела о том, что не бросилась в холодные пенящиеся воды Терека, когда стояла у излучины реки.

Но это потом, а пока она пожалела, что бывший начальник отделения милиции Хачури не узнал ее, учительницу его сына, и хотела было напомнить о себе, но щемящая обида перехватила горло, и она с тоской смотрела ему вслед, когда он направился домой.

А Тариэл между тем сбавил шаг. Куда это его понесло? Там, дома, никого: жена с детьми заранее, еще до оккупации, отправилась к своим родителям в тыл. И все же родной дом тянул к себе. Чем ближе подходил, тем больше волновался. Глухо, необжито, ставни на окнах закрыты, как глаза усопшего. Из-под снега в саду торчали наклонившиеся ореховые колья, на которых вилась фасоль, оголенные потемневшие деревья ждали весну.

Глава четырнадцатая

Генерал Тимофеев задержал в штабе корпуса Виктора Соколова еще на несколько минут. Вроде бы не собирался давать советы опытному альпинисту, предостерегать его, да вдруг, глянув на него, в последний момент не сдержался.

– Сводка погоды не очень обнадеживающая, – сказал Василий Сергеевич. – Снегопады, трескучие морозы… и все такое предсказывают синоптики. Будьте предельно осторожны.

– Отправляются на Эльбрус наши самые опытные альпинисты, товарищ генерал, – ответил Виктор.

– И все-таки, сынок, лучше немного переждать…

В январские морозные дни доставалось всем. Такая погода, предсказывали некоторые, нам, дескать, на руку: она парализует фашистскую армию и погонит немцев так, что пятками засверкают… Так-то оно так, однако холода в немалой степени осложнили и наступление советских войск. Мощный смерч, раскручивающий лихо и стремительно снег и песок в моздокских и в ставропольских степях, превращал подчас день в беспросветный мрак, валил бойцов с ног, нещадно колол лицо, запорошивал глаза, затруднял дыхание…

– Каких только зим не приходилось пережить за военную службу! – посетовал Тимофееву генерал Тюленев. – Февральскую слякоть на фронтах первой мировой войны. Январские стужи в Поволжье в годы гражданской… Ураганные ветры на Каспии, декабрьские и мартовские морозы в Подмосковье. Однако то, что сейчас здесь творится – нечто невообразимое…

Василий Сергеевич пожал Соколову руку и пожелал:

– Удачи! И благополучного возвращения!

Виктор только собрался сесть в автобус, который дожидался его у кирпичного дома, где временно располагался штаб корпуса, как его окликнул мужчина. Вначале он не узнал Азамата Татарханова в бушлате, в ушанке, которую тот надвинул до густых черных бровей.

– Прости, не узнал. Ну как, полный порядок? Вид у тебя бодрый. – Виктор, казалось, решил отделаться общими фразами.

– Направляют в школу. Пора, говорят, приступать к своим учительским обязанностям. – Азамат будто оправдывался.

– Стало быть, переход к мирной жизни? – спросил Виктор излишне бодрым тоном.

– А ты как? – Азамат внимательно осматривал Виктора.

– Поручили возглавить одну из альпинистских групп. Отправляемся на Эльбрус.

– Сейчас? – не поверил Азамат. – Там такие метели…

– Ждать некогда. Ну, до встречи, – не стал Виктор более задерживаться. – Живы будем – увидимся. Ну, бывай!

Он запрыгнул в машину, и она тотчас отъехала.

…Автобус то и дело объезжал воронки на дороге, так что каждый раз нужно было сбавлять скорость. Перед поворотом машина пошла еще тише, казалось, водитель вот-вот остановит ее, а на ухабах, когда свернули на грейдерную дорогу, шофер вовсе замедлил ход – мотор с трудом тянул на крутом подъеме.

Проехали мимо «каланчи». Огромный грудастый утес был наполовину окутан белесым облачком. Из-за нависших свинцовых туч выплывали сторожевые башни.

Виктор Соколов смотрел в окно автобуса с задумчивой грустью и ловил себя на мысли, что вдруг иначе стал воспринимать дорогие сердцу места, с важными боевыми событиями связывал теперь тот или иной отрезок пути, вершину или сопку.

Здесь, в ущелье, на подступах к сторожевым башням, была остановлена фашистская колонна – вон чернеют в стороне на снежном фоне остатки уничтоженных вражеских автомашин, остатки пытавшихся пробраться на помощь генералу Блицу подразделений.

Одно наше отделение сдержало натиск батальона немцев! А его командиру Асхату Аргуданову было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Непонятно, как зимой по обледенелым недоступным скалам удалось забраться Махару Зангиеву на самую верхушку «каланчи»? «Наверно, разозлился очень на фашистского снайпера», – смущенно объяснял потом Махар.

Вспомнилось, как на сторожевых башнях девчата зажгли предупреждающие костры…

Теперь же Баксанское ущелье уже было освобождено от врагов; восстанавливались мосты, взорванные немцами при отступлении, очищалась от завалов камней горная дорога.

Оставшиеся кое-где в боковых теснинах егеря превратились в разбойников. Пытаясь прорваться к своим, они время от времени совершали налеты на малочисленные отряды Красной Армии. Для полной очистки гор от фашистов прибыли войска НКВД.

Встречались на пути базы, полуразрушенные землянки, укрытия и укрепления.

– Не вздумайте ими воспользоваться! – предупреждали патрульные, останавливающие машину. – Все они фашистами заминированы при отступлении. Лучше обходите стороной.

Сильному обстрелу подверглась ближняя к балке окраина Ларисы. Здесь и видны следы разрушений, остальная часть горного села осталась неприкосновенной.

Гостей вышел встречать старик Мишо. Он был в тулупе и неизменной белой папахе.

– Здравствуй, отец! Рад тебя видеть.

– Добро пожаловать, сынок.

– Как рана, отец?

– У русских есть хорошая поговорка, но я чуть-чуть по-другому скажу… Заживет, сынок, до окончания победы над фашистами.

– А у нас дело, – продолжил Виктор и стал рассказывать ему, что привело их в горы: – Приказ командования Закавказского фронта – установить на самые высокие кавказские вершины, на двуглавом Эльбрусе Государственные флаги Советского Союза. И выбросить к чертям фашистские…

– Ну что ж, сынок. Пора, стало быть! – одобрил старик, но тут же принял озабоченный вид. – Правда, зима на дворе. Эльбрус гневается, никого к себе не подпускает в эту пору, ты хорошо и без меня знаешь. Чело его постоянно укрыто. Да что это я вас пугаю. Вас, соколов, ничто, пожалуй, не сможет остановить.

Виктор испытал на себе норов Эльбруса: уж если разгневается или решит проучить самонадеянного смельчака – держись! Вдоволь натерпишься страха. Покуда подступишься к вершине, нужно будет пройти не один километр отполированных ветром ледяных склонов, на которых порой скользят даже острые стальные кошки. Смельчаков может остановить буквально все: и метели, и плотная завеса облаков. Взбираться на Эльбрус зимой – дело сложное, многие альпинисты знают, что это такое. И все-таки решились…

У старика Мишо труппу альпинистов напоили горячим молоком; непривычно вкусным показался кукурузный, чуть обессоленный чурек. Жирный овечий сыр тоже всем понравился.

Затем отправились к «Приюту одиннадцати», где должны были собраться все альпинисты. Одна группа двигалась через перевал Бечо, другая – через перевал Донгуз-орун-Баши, а третья прибыла из Тбилиси. И все вскоре объединились в один отряд.

Здание «Приюта одиннадцати» было повреждено бомбами, фасад его весь изрешечен пулями, крыша с дизельной станции снесена взрывом. Повреждена была и метеорологическая станция.

– Варвары, – заметил кто-то. – Разрушили самое высокогорное в мире научное учреждение. Ну какое оно имеет военное назначение?

Трехэтажное здание гостиницы «Приюта одиннадцати», обитое оцинкованным железом, обтекаемыми формами напоминало гондолу огромного дирижабля. Гостиница была построена в тот, тридцать девятый год, когда приезжали немецкие туристы.

– Отель под облаками! – восторженно оценил тогда архитектурные особенности здания Карл Карстен.

«Посмотрел бы теперь, – подумал невольно Виктор, – во что превратили уникальное помещение его озверевшие соотечественники – всего несколько уцелевших комнат. Да и что стало с самим Карлом Карстеном – уцелел ли он?»

Ни днем, ни вечером не утихал ветер. Кто-то решил внести в унылое ожидание разрядку – ударил по струнам гитары, запел песню, которую написали и не раз пели альпинисты:

 
Где снега тропинки заметают,
Где лавины грозные гремят,
Эту песнь сложил и распевает
Альпинистов боевой отряд.
 

Подхватили другие:

 
Нам в боях роднее стали горы,
Не страшны бураны и пурга.
Дан приказ – недолги были сборы
На разведку в логово врага.
 

Голоса альпинистов перекрывали неутихающий шум ветра:

 
Час придет, решительно и смело
В бой пойдет народ последний раз,
И мы скажем, что в снегах недаром
Мы стояли насмерть за Кавказ.
 

Многие альпинисты знали друг друга по прежним восхождениям, встречались время от времени и здесь, на Кавказе, и в других высокогорных местах. Взрослые радовались, тискали друг друга, как дети, рассказывали о своих новостях, вспоминали о довоенном житье-бытье: кто женился, у кого родились дети, а кто стал дедушкой, а с горами не намерен расставаться.

– Такая возможность – повидать сразу стольких друзей.

– Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло…

Либо просто смотрели друг на друга, молча выражали свои чувства, свои симпатии и слушали товарищей.

А на дворе продолжала свирепствовать непогода. Кто-то отворил дверь в небольшой вестибюль, и сердитый надрывный вой ветра ворвался в помещение.

– Какая ужасная погода, – говорили альпинисты. – Когда только угомонится ветер?

– На дворе еще зима, – успокаивал Соколов. – Вполне обычная, февральская непогода…

– Тогда сорвутся наши планы.

– Это почему же?

– Пока будем пережидать, съедим все наши запасы.

– Ждать долго не будем. Непогода, как мне кажется, не скоро угомонится. Так что нужно идти, – сказал Соколов.

– Ты серьезно?

– Вполне.

– В такую непогоду?

– Разве не приходилось…

Виктор вспомнил, как не так уж давно выводил людей по ущелью. Здорово тогда перехитрили немцев, хотя и крепко помучились…

Ветер бушевал почти неделю. На исходе были продукты, а восхождение откладывалось на неопределенный срок. Наконец решили идти. Руководитель разделил отряд, и, несмотря на буран, первая группа из шести человек отправилась к западной вершине Эльбруса.

…В хорошую погоду штурм вершины продлился бы часов восемь – десять. Прошло уже пятнадцать часов, а группа все еще не возвращалась.

– Установим дежурство, – распорядился руководитель отряда.

Каждые пятнадцать минут подавали сигналы сиреной, стреляли из автоматов, пускали ракеты.

– Нет, не перешуметь, как видно, нам разгулявшийся буран, – приходили к печальному выводу альпинисты. – Да разве можно разглядеть сигнальную ракету в плотном слое облаков, окутавших весь массив Эльбруса! Нужно что-то предпринимать.

– Надо идти им на помощь! – заключил руководитель отряда.

– А есть ли гарантия, что не затеряется спасательная группа? – высказывались сомнения.

– Вообще-то не нужно было спешить…

– Иного выхода нет, – сказал Виктор. – Отправимся немедленно.

– Пусть Соколов сам поведет спасательную группу, – предложили альпинисты.

– Он везучий.

Стали готовиться. И в тот момент, когда группа должна была отправиться на поиски, донесся крик дежурившего в укрытии под скалой альпиниста:

– Идут! Идут!

Все выбежали из помещения встречать товарищей.

Возвращались альпинисты, шатаясь от усталости. Их подхватили и буквально на руках внесли внутрь гостиницы. Они же швырнули на пол обрывки фашистских флагов, сопровождая эту процедуру крепкими словами.

– Хоть и не очень долго висели, да были всем нам в укор…

– Молодцы, друзья!

– Факт памятный! – отметил руководитель отряда.

– Фашистские ошметки у наших ног. Ура, друзья!

Все дружно подхватили «ура!», заглушая на время шум бурана, который врывался внутрь помещения. Посветлели усталые обветренные лица только что возвратившихся с вершины альпинистов. На самом деле, день-то какой!

– Что же случилось? Почему вы так долго?..

Голоса стихли, не смолкала только пурга на дворе.

– Идти было невозможно, – стали объяснять причину задержки, хотя нетрудно было догадаться и самим. – Видимость десять метров, представляете? Ориентироваться приходилось по направлению юго-западного ветра. Если идешь правильно, то обдувает левую щеку.

– То-то обветрилась только одна половина лица.

Шутят даже, похоже, оклемались, повеселели:

– Такой ориентир, скажу вам, друзья, в непогоду – надежнее компаса.

– Резонно!

– Дошли до седловины, – продолжал руководитель возвратившейся группы. – Чуть-чуть вроде легче стадо. Западная вершина немного прикрыла нас от ветра. Но потом, при выходе на верхнюю площадку, опять досталось на всю катушку. Ветер буквально валил с ног. Стараешься идти прямо, а он тебя тащит в сторону! Мы долго не могли обнаружить металлический триангуляционный знак, установленный на высшей точке площадки.

– Половина дела сделана, – одобрительно подытожил руководитель отряда и осмотрел собравшихся вокруг альпинистов довольным взглядом. – Теперь предстоит сделать то же самое на восточной вершине. Туда идет группа во главе с Соколовым.

Собирались и отправлялись альпинисты молча, словно вдоволь выговорились, устали от разговоров за эти дня, в ожидании восхождения. Да и о какой теперь беседе может идти речь, когда наступило время решительной схватки со стихией. И борьба началась сразу, еще до того, как спортсмены дошли до самого сложного отрезка пути.

Ветер дул порывисто, злобно, казалось, незримая рука великана норовила опрокинуть, отбросить людей в белое марево. Ледяные кристаллы безжалостно, точно иглами, впивались в лицо.

Конечно, альпинисты оделись потеплей: маски на шерстяных шлемах надежно предохраняли лицо, на ноги надели валенки, сверху и без того теплого снаряжения – тулупы, хотя, по правде сказать, тяжеловаты они для восхождения, зато защищали от холода и ветра.

Стояла ночь 17 февраля 1943 года. Каждый понимал, что этот день запомнится на всю жизнь.

Погода постепенно прояснялась, по мере того как поднимались все выше и выше. Однако мороз усиливался.

Ориентировались по Полярной звезде – она стояла почти над вершиной. Не видно было ног впередиидущих: ветер мел ледяную поземку, и густые снежные клубы обволакивали ноги. Временами слышались громкие удары, похожие на глухие пушечные выстрелы. Виктор понимал, что это лопалась от сильного мороза ледяная броня горы.

Вспомнились невольно строчки Лермонтова:

 
На вышине гранитных скал,
Где только вьюги слышно пенье…
 

Наступил рассвет. Все ярче поблескивала величественная сахарная глыба Эльбруса. А вскоре заалела, заискрилась, точно алмазными россыпями, вершина, к которой группа подступала все ближе и ближе, и все трудней и трудней становилось осиливать каждый метр пути.

Клонило ко сну; такое случается (не раз испытал на себе Виктор Соколов), когда усиливается мороз, не хватает кислорода и появляются первые признаки горной болезни. «Поддаваться не надо, – настраивал себя Виктор и следил за своими товарищами. – Ну-ка, ну-ка, останавливаться нельзя!»

А каково кинооператору! Неиссякаемой энергии парня можно позавидовать. А ведь был новичком. «Тем и похвально его упорство, молодчина!» – похваливал его про себя Виктор. Ему приходилось с тяжелой кинокамерой то забегать вперед группы, то отставать, от отходить в сторону, чтобы запечатлеть самые важные этапы восхождения еще до того, как альпинисты установят на вершине советский флаг. Конечно, оператору по очереди помогали нести кинокамеру, и штатив, и коробки с кинопленкой.

Наконец взобрались на вершину. Здесь гулял ветер, снег путался в ногах альпинистов. Все были возбуждены, улыбались, несмотря на усталость. Поражала отличная видимость – на юго-западе простиралось Черное море.

У геодезического знака альпинисты выдернули изо льда древко с обрывками фашистского флага и установили советский.

Прогремел салют из наганов и пистолетов. Оператор самозабвенно снимал самые важные заключительные кадры трудного этапа восхождения. Раздались крики:

– Ура!

…Уже когда спускались вниз, у хижины на седловине увидели двух мертвых егерей.

– Высоко же забралась война, – сказал Виктор.

Внизу, у домика альпинистов, их поджидали товарищи. Приветственно зазвучал сигнал сирены, взвились разноцветные огни ракеты. Из трубы валил дым. Всех ожидал праздничный обед.

Последние выстрелы здесь, высоко в горах, раздались, когда открывали бутылку с шампанским.

* * *

Президиум Верховного Совета Союза ССР Указом от 1 мая 1944 года учредил медаль «За оборону Кавказа» (ею были награждены 583045 человек). На медали изображен контур величественного Эльбруса – и самая высокая кавказская вершина стала ареной боевых действий с оккупантами.

Многие участники героической битвы за Кавказ не дожили до памятной награды, еще больше – не дожили до окончательной Победы над врагом. Но подвиги их не забыты.