Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Недолго фашистам еще разбойничать.

– Скорей бы настал этот час. Столько молодых людей искалеченных, убитых… А мы, медики, не в силах помочь. Ну, ступай, сынок. Федор очень обрадуется.

Федор Феофанос, смуглый и от загара окончательно потемневший, как чугунок, черные короткие волосы, кольцами вьющиеся, сидел на прогнувшейся койке с перевязанными головой и рукой. Он поднялся, как только увидел вошедшего племянника, старше которого был всего-то на пять лет, протянул здоровую руку. А когда Виктор приблизился к нему, обнял и поцеловал его в заросшую щеку.

– Ну-ка, племяш дорогой…

Виктор осторожно обхватил дядю, чтобы не причинить ему боль.

– Теперь, дружище, неведомо еще когда и где встретимся…

– Важно, чтоб встретились!

Они недолго рассматривали друг друга, затем Федор посадил Виктора на койку рядом с собой и стал расспрашивать. На пространные рассказы, однако, у Виктора времени не было. А что сказать коротко? Чего стоят известия одного лишь Карла Карстена! Голову потерять можно: родной сын, один-единственный, продолжатель рода Соколовых, в опасности, а отец ничего для него не может сделать.

Слушая Федора, который, несмотря на тяжелое ранение, держался бодро, Виктор думал о другом. «Ну как ты разговаривал с матерью?!» – обвинял он себя, перебирая в памяти свое поведение и те первые сердитые слова, оброненные в беседе с ней. Жалея ее, оберегая от лишних тревог, он невольно обидел грубым, так ему несвойственным обращением. «Эх, мама. Золотая ты моя…» – повторил он про себя, пытаясь снять тяжесть с души; хорошо, что под конец их короткой встречи он нашел для матери несколько теплых слов.

– Село наше проходили ночью, – делился Федор с грустной улыбкой. – Говорю своему комбату, когда сделали привал: родные, мол, у меня в двух шагах. Отпустил он меня. Взял я с собой товарища, сдружились мы с ним с первых дней войны. Хорошей парень, из кавказцев – ингуш. Зелимхан Измаилов. Подходим к дому, сердце мое вот-вот остановится. Представляешь, родные не спали, будто чувствовали, что приду. Мать и жена плачут, обнимают… А отец – сердитый, набросился с упреком. Мы, говорит, отправили тебя фашистов бить, а ты вернулся обратно! «Ничего, – отвечаю отцу, – отступаем медленно, но наступать будем быстро!» Поговорили о том о сем… Вот что, сын, продолжает он строго, мы тут накануне собрались с односельчанами и решили… Он открыл шкатулку, достал лист бумаги и стал медленно читать: «…Самая лучшая армия, самые преданные делу революции люди будут немедленно истреблены противником, если они не будут в достаточной степени вооружены, снабжены продовольствием, обучены». Я слушаю и не могу понять. Закончив читать, он строго спросил: кто, мол, написал эти слова? Я по наивности говорю: Афендули, наверное, он у вас на селе самый грамотный – учитель. Отца это разозлило еще больше…

– «Побеждает на войне тот, – процитировал Виктор еще одно высказывание Ленина, – у кого больше резервов, больше источников силы, больше выдержки в народной толще». Совсем недавно старший политрук приводил эти слова.

– Ты, Виктор, другое дело, образованный человек, – оправдывался Федор. – Инженер. А я тракторист с семилеткой.

– И что же дальше? – поторапливал Виктор.

– Дальше, – заметил Федор, – стал отец доставать из ящика одну за другой пачки денег и облигаций. И укладывает передо мной. «Вот, – говорит, – греки-односельчане собрали, кто сколько мог. Кто пятьсот рублей, кто тысячу, а кто больше. Средства в фонд обороны». Тут-то и я на него расшумелся. Чего же, говорю ему, тянул, не отправил как положено?! Но старика моего не так просто обвинить. И что ты думаешь? Один раз они уже отправили. И сельхозпродукты тоже. А эти деньги собрали только что, накануне. Поутру хотел отправиться отец в Пятигорск, но не успел. А первый вклад, более ста тысяч рублей, пошел на изготовление танков. Нет, думаю, ни за что не осилить нас фашистам!

Виктор не мог себе толком объяснить, что же произошло с ним за короткое время – какой-то внезапный подъем почувствовал он в себе. Неужто столь благотворно повлиял на него неприхотливый на первый взгляд рассказ Федора Феофаноса? Как бы там ни было, перед ответственным заданием кстати.

Глава пятая

Прогромыхал по немощеной улице грузовик и остановился, уткнувшись в ворота, вздымая над кузовом клуб пыли. К закату солнца прибыл Амирхан. Он теперь не приезжал с пустыми руками, нынче снова привез мешок ставропольской муки, мешок картофеля. А вчера он затеял с племянником разговор – расспросил обо всем, что делается в городе. Азамат отвечал без особого желания, говорил насчет того, что действовал по совету Амирхана, согласно инструкции уполномоченного, который, похоже, мягко стелет, да каково будет лежать – даже и вездесущему и всезнающему аллаху неизвестно.

Разумеется, он не сказал о том, что Чабахан по наивности впуталась в опасное дело и была тотчас арестована немцами, и с той поры, как он ее – а затем и Заиру – освободил, его взаимоотношения с сестрой совсем оборвались.

Мало того, что Азамат недоговаривал, он старался к тому же говорить тихо, а то и вовсе переходил на шепот. Амирхан напрягался, переспрашивал поминутно одно и то же, наконец вспыхнул:

– Послушай! Что ты бубнишь себе под нос? Говори громче. В собственном доме чего-то боишься?

– Так я… не хочу оглашать тайну, ну, чтобы мать не слышала, – скривился Азамат от досады, от того, что свалил все на мать: ведь он опасался теперь больше всего Чабахан. Именно от нее можно ожидать любой глупости. Уже и подружку ее освободили, все равно она дуется на родного брата, какой-то болезненный патриотизм пробудился в ней.

– Так, так, – постукивал крепкими длинными пальцами по столу Амирхан – поведение племянника ему что-то не нравилось. Однако решил не спешить, выведать иным способом, постепенно. – А что Соколовы? Чадо их еще не отправили в Германию?

– Нет.

– Весь их род нужно уничтожить, как сорняк. Понял?

– Малыш-то чем виноват? – робко взял под защиту сына Нади Азамат и отвел от дядьки пугливый взгляд.

– Вырастет – в их породу пойдет. Яблоко от яблони, как известно, далеко не падает. А как в школе? – переключился Амирхан на другое.

– Ерунда какая-то, – легкомысленно произнес Азамат. – Учителей нет. Учеников – тоже. Не школа, а игра какая-то.

– Чего же ты хотел? – зашевелил дядька черными бровями. – Бурной деятельности, активности, мероприятий? Ишь как вымуштровали вас, приучили к бессмысленной болтовне. Погоди. Кончится война, займемся настоящим делом. Немцы очень заинтересованы в вольфраме, молибдене. В наших краях всякого добра в изобилии. Тогда-то и закипит настоящая работа.

Племянник, очевидно, не понимал, что это даст им, Татархановым, и застыл в удрученной позе, с какими-то погасшими глазами.

– Как сноха Соколовых?

Племянник вздрогнул:

– В каком смысле?

– Живешь с нею или как?

– Что ты!

– Да ты не волнуйся. Что я, не понимаю. Дело твое. Только предупреждаю. Смотри, чтоб о женитьбе на ней и не помышлял.

– Ничего между нами нет, – сумрачно промолвил Азамат и опустил голову.

– Хитрец. Так я тебе и поверил. – Дядька откинулся на спинку стула.

– Думаешь, просто? Ты не знаешь ее характера.

– Или ты меня учить будешь? – насмешливо бросил Амирхан. – Тебе ее характер нужен или она сама в постели?

– Она не из таких, – покраснел Азамат.

– Все они бабы, чудак. Где прижмешь, там она и твоя. – Амирхан зевнул. – Ладно. Воля твоя. Только вот что запомни. Упустишь возможность, она другому достанется. Уполномоченному, например.

– Как он о ней узнал? Думал, думал…

– А что думать? Немцы, говорю тебе, все обо всех знают. Служба у них так поставлена… Может быть, Конрад мамашу заманивает в сети. А? Немцы, черт возьми, знают свое дело. – Амирхан еще раз зевнул и признался: – Утром мне рано вставать. В горы хочу отправиться. Никак не могут освободить территорию. Все еще сопротивляются русские. Где берут силы?

– Пока Нальчик у наших, немцам туда не пройти, – убеждено ответил Азамат, обозленный на дядьку за то, что он так пренебрежительно отозвался о его любимой женщине.

– Чем это они тебе подсластили, что ты их так называешь – «наши»? – усмехнулся Амирхан с неприязнью, и отчетливей обозначились на его лице морщины.

– По привычке, – стушевался племянник.

– Постой. Скоро и Нальчик твой скрутят в бараний рог, – сказал Амирхан, сдерживая гнев. – Немцы предприняли наимощнейший штурм. Направили туда отборные войска СС «Викинг». Знаешь, что это за войска? Когда их немцы пускают в ход – гибель всему живому! Камня на камне не оставят.

Амирхан снял пиджак, повесил на спинку стула, стал вяло расстегивать пуговицы на рубашке. Азамат поднялся, чтобы уйти, освободить комнату, как это делал всегда, когда приезжал дядька: он предоставлял свою кровать ему, а сам ложился спать на старой тахте на кухне.

Его остановил Амирхан.

– Бычка, смотрю, как условился, сбитого привезли, – заговорил дядька с удовлетворением, как о чем-то значимом. И нарочито строго отметил: – Чего тянешь? Или без мяса хотите остаться? Мать твоя и Чабахан, смотрю, какие-то синие стали. Да и твой вид не вызывает восхищения. С таким питанием, парень, ни с какой бабой тебе не сладить.

– Сам я резать не могу, – стал Азамат оправдываться. – Никогда не приходилось.

– Во что превратили Кавказ!

– Я же учитель, а не мясник.

– В прежние времена у нас на Кавказе каждый мужчина умел пользоваться ножом.

– И потом… вот что я надумал, только не спеши, в штыки не принимай, – заранее предупреждал дядьку Азамат, чтобы не поднимал шум, не разобравшись. – Хочу питание в школе наладить, чтобы детвора шла в школу в охотку.

– Что?! – рявкнул Амирхан. – И ты вздумал кормить мясом бычка голодранцев? Крепко же тебя вымуштровала Советская власть. Никак не можешь обойтись без колхозного житья-бытья.

– Люди видят, – робко отбивался племянник. – Бычок не курица. От глаз не скрыть. Что скажут? Ведь я – директор школы.

– Какие люди? Где ты видишь людей? – пожимал Амирхан узкими не загоревшими плечами, в полумраке они казались мертвецки бледными. – Какое их собачье дело! – криком исходил дядька. – Не-ет! Так не пойдет. Я буду в дом носить, а ты – из дому?

– Сегодня мы добро сделаем для людей, – вставил племянник, – а завтра и мы можем на их помощь рассчитывать. Тут должен быть верный расчет, – перешел он на шепот, с опаской поглядывая на дверь, словно боялся, не подслушивают ли их разговор. – Как говорится, и овцы целы, и волки сыты. – Разумеется, ничего такого Азамат не стал бы предпринимать, но очень боялся, что болтовня дойдет до ушей Нади – и тогда все пропало.

Доводы племянника неожиданно поколебали Амирхана; более того – показались любопытными. И, оценив их по достоинству, он пришел к выводу: оказывается, Азамат кое-что соображает.

– Люди должны мне поверить, – жарко доказывал Азамат, видя, что дядька не принимает его доводы в штыки, – значит, уломать и его можно.

– Резонно, черт возьми! – одобрил тот наконец. – Может быть, ты прав. И эту сторону требуется учитывать. Какая бы ни наступила власть, каким бы ни был строй, а с людьми делаются дела. И если в трудную минуту ты с ними поделился хлебом и солью, то этого они никогда не забудут… – Амирхан убеждался в правоте, в дальновидности такого поступка племянника и даже обрадовался, что такая дельная мысль пришла ему в голову. – Теперь вижу – ты настоящий историк. И в советских институтах учат кое-чему. Аналитически раскинул мозгами.

Они рассмеялись.

– Выходит, вы опять останетесь без мяса? – спохватился Амирхан.

– Отчего же, – вздохнул Азамат с облегчением, довольный тем, что его действия одобрены многоопытным дядькой. – И на нашу долю достанется. Зачем же все им отдавать. И мы под аллахом ходим.

– Смотри-ка, ты спускаешься из заоблачных высот на землю! – сощурился Амирхан.

Азамат пришел к выводу: в чрезвычайно сложной хитросплетенной обстановке оккупации он и сам должен действовать посмышленее, никому не давать себя обмануть. На одних дядькиных наставлениях, понял он, далеко не уедешь; это хорошо, когда тебя учат, опекают, направляют на истинный путь – наматывай на ус, да и только. Однако, какими бы ни были толковыми советы, своя при этом голова на плечах должна оставаться. Она потребуется, чтобы втереться в доверие и к Эбнеру, и к своим – той же Наде или Маргарите Филипповне.

Недели две после случая с арестом сестры Азамат боялся, что Чабахан поведает подружке о своих догадках относительно брата, а та, разумеется, разнесет кривотолки по городу… К счастью, аллах миловал, убрал черную тучу над головой Азамата. Сестра его, оказывается, не такая уж дура, чтобы о таких опасных вещах болтать посторонним, понимает: кто ей самой станет верить после всего…

Маялся он в раздумьях и по другому поводу. Ему показалось вначале несколько жестоким то, что он намеревается осуществить по отношению к сыну Соколова. Нет, не его пожалел Азамат – судьба малыша его меньше всего волновала. Но как отнесется к этому Надя. А что, если его выдаст Конрад Эбнер? При одной мысли его бросало в дрожь. Однако не он ли, уполномоченный, навязал Азамату такое решение? Не он ли в прошлый раз спросил: «А Надежда Соколова? Она, случайно, не коммунист?» А потом он включил в список детей для вывоза в Германию и отпрыска Виктора. И пусть увозят, пусть потерзается папаша, если, конечно, вернется с гор. А он, Азамат, как-нибудь да утешит Надежду.

До войны люди об одном судебном процессе рассказывали: будто молодая женщина собственными руками родного ребенка умертвила ради любовника, который не хотел брать ее в жены с довеском. А тут – наоборот: немцы обещают отличные условия, из маленького Соколова сделают настоящего арийца. Сменит фамилию, имя, круто изменится его жизнь.

Хватит! Сколько можно ему, Азамату, уступать! Ему ли считать себя виноватым. Перед кем он виноват? Кому он что сделал? Скорее его безжалостно ограбили. Теперь нужно возвращать отобранное.

Ни луны, ни звезд на небе, темно и тихо вокруг, как в погребе, даже собаки поджали хвосты.

«К чему бы это?» – тревожно осмотрелась Чабахан.

Из сарая послушно вышел следом за нею бычок, и через минуту-другую они стояли в скверике под деревом. Чабахан ждала Заиру, но подружки все не было. Вот она и забеспокоилась: на Заиру это не похоже, она никогда не подводила. Неужели что-то помешало ей?

Чабахан поглаживала горячую упругую шею бычка и успокаивающе приговаривала: «Сейчас, сейчас мы пойдем, потерпи». Привыкший к ее ласке, кормила и поила его она, бычок мирно посвистывал широкими ноздрями.

Внезапно зашелестело в кустах, послышались шаги, сердце Чабахан зашлось от испуга: ей померещилось, что это брат. Она прижалась щекой к шее бычка.

– Ты уже ждешь? Прости. Как назло, мама не засыпала. Ужасно пугливая стала после нашего ареста. Все ей кажется… – Заира торопливо оправдывалась, пытаясь скрыть волнение, только неестественно оживленный голос ее выдавал.

– А я подумала – вдруг не придешь! Как мне быть тогда? Куда мне деваться с бычком?

– Что ты! Разве я когда-нибудь врала?

– Ну знаешь… Всякое могло случиться. Я вон еле вырвалась, – тихо делилась Чабахан. – Дядька, как назло, явился именно сегодня. Представляешь? Хотела идти к тебе, предупредить. Потом решила подождать. Дядька, смотрю, все возле бычка кружится. Испугалась. А что, если ночью заколет? Сердце как будто остановилось…

– Ты не шути с сердцем. Так схватит, что «ой» сказать не успеешь. Поменьше переживай.

– Не выходит что-то. Знаешь, как я переживала, когда меня из тюрьмы отпустили, а тебя держали и держали. Опять случайность? Скажешь, нарочно. Наобещала, а сама…

– Перестань на себя наговаривать. Теперь самое главное – не напороться на фрицев.

– Какая темная ночь. Ничего не видать.

– В самый раз для конокрадов.

У Заиры хватило еще смелости для шутки.

– Я заметила, – заговорила она немного позже, когда они пересекли скверик, – есть такие места, где патрули не бывают.

– Ты специально следила? – опешила Чабахан.

– Говорю тебе. Например, в районе городской свалки.

– Вообще-то, может быть, – согласилась Чабахан.

– Оттуда мы наверняка выберемся в горы.

К городской свалке они прошли благополучно.

– Представляю, как утром твой дядька хватится, – смелее заговорила Заира, почувствовав, что выбрались в безопасное место.

– Наплевать. Не боюсь я его. Из-за него и наша жизнь пошла наперекосяк. И в тот раз он появился у нас не к добру. Кричал, помню, как сейчас. Честное слово, папа не такой был. А потом, когда убил секретаря райкома… навсегда возненавидела Амирхана…

– Ничего. Теперь по-другому будет. Нам бы поскорее всех фашистов прогнать. Сил нет смотреть на их морды. Знаешь, как обидно. Я как считала. Окончу школу, мы с Махаром… Нагрянула эта проклятая война. Опять жди. А вдруг Махара убьют?! С ума сойти можно.

– Ну что ты болтаешь?!

– Война. Пуля не спросит.

– А нам на голову еще дядька свалился. – Чабахан полагала, что ее положение много хуже, чем у Заиры, хотела поведать подружке обо всем чистосердечно, но не была уверена, что поступит правильно. – За брата боюсь. Попадет под влияние Амирхана. Иной раз не узнаю Азамата. Какой-то он обозленный…

– Ну что ты… Мало ли меня доводил до слез Асхат! А какую позорную драку затеял! Стыдно вспомнить.

– И все равно это совсем другое.

– Ладно. Мы тоже хороши. Всю вину на своих братьев хотим свалить…

Бычок неожиданно встал, точно к земле прирос крепкими ногами, никак не сдвинуть его с места, ни лаской, ни силой.

– А что, если это волки? – засверкала белками глаз в темноте Чабахан. – Животное чувствует.

– Откуда им здесь взяться?!

Послышался шорох, и девчонки замерли по обе стороны упругой шеи бычка.

– Собака, либо кошка, – определила Заира.

Как только стихло вокруг, бычок пошел дальше сам. Охота разговаривать у девчонок отпала – обе жадно смотрели в непроглядную темноту и напряженно прислушивались к каждому звуку.

Амирхан проснулся, как по команде, ровно через три часа: за долгие годы сопряженной с опасностями жизни он выработал в себе эту особенность – просыпаться в назначенное время. Встал, вышел во двор, умылся под краном. Проходя мимо сарая, заглянул внутрь.

Бычка на месте не было.

– Шустрый племянничек, – покачал головой Амирхан, черной неблагодарностью показался ему поспешный поступок Азамата. – Не дождался утра, черт возьми, а жаловался, что и резать не пробовал. И чего было врать?

Обтираясь на ходу махровым полотенцем, он заглянул на кухню. От грузных шагов, от которых поскрипывали половицы, проснулся Азамат. Он оторвал от подушки голову и мутными, заспанными глазами уставился на дядьку, голого по пояс.

– Лежи, лежи, – бросил Амирхан с подковыркой. – Намаялся, видать, переусердствовал, полуночник. Говорю себе – племянник-то мой только с виду недотепистый. Вон как лихо справился с бычком, когда приспичило.

– Каким бычком? – встревожился Азамат.

– Ладно. Чего теперь, если условились. Что ж, пусть будет по-твоему. – Амирхан удалился.

Холодной волной окатила Азамата догадка: что-то опять натворила обезумевшая сестра. Кто знает, сколько он просидел в неподвижной позе. Дверь снова открылась, Амирхан заглянул к племяннику, чтобы попрощаться:

– Я пошел, а ты спи. Еще ночь на дворе.

Он был в сером поношенном пиджаке, под ним – гимнастерка защитного цвета, в аккурат демобилизованный боец. Маскируется, что ли?

Азамат глядел на дядьку: о каком сне сейчас может идти речь, если в жилах будто запеклась кровь! Амирхан ушел, плотно прикрыв за собой дверь. А через несколько минут на кухню ворвалась мать. Ее нельзя было узнать: волосы, изрядно побелевшие за эти несколько дней и не заправленные, как обычно, в тугой узел на затылке, рассыпались, глаза горели безумным огнем.

– Где Чабахан? Где моя девочка?

– Не знаю. Разве она не спит?

– Врешь! Ты знаешь, ты все знаешь!

– Я не аллах, – холодно ответил он.

– Ты – трус! Испугался. Угодничаешь мерзавцу – дядьке. И сестру свою хочешь погубить. Не дам! – Мадина бросилась к сыну, схватила за уши и стала теребить с обозленной настойчивостью. – Говори, куда спровадил Чабахан? Что ты с нею сделал? И девчонку-малышку хочешь погубить, окаянный! И то, что сердечко у нее слабое, тебя не останавливает.

– Пусти! Мне больно! Оторвешь уши! – Он отбивался. – С ума сошла?

– Изверги! И ты в их породу пошел. – Она отпустила сына, отошла в угол. – Изверги!

– Я правду говорю, – морщился Азамат, трогая окровавленное, оцарапанное ногтями матери ухо. – Я ничего не знаю. Она сама черт знает что вытворяет.

– Где она, твоя правда? – сказала Мадина сурово. – Коза ест и рта не раскрывает, свинья ест – чавкает.

– Ну, гадина, пусть теперь пеняет на себя, – заявил он, задетый словами матери. – Вот увидишь… Палец о палец не ударю, чтобы ее вызволить.

– Сына имела – радовалась. – Новая волна гнева накатывалась на Мадину. – Знала бы, что меня ждет! Что свалится мне на голову! Размазня, а не мужчина. В рот мерзавцу заглядываешь, как последний трус. Другой бы на порог не пустил такого дядюшку. Хорошо! Пусть появится. – Потухшие глаза матери вновь разгорелись огнем. – Теперь я его встречу! Сама с ним рассчитаюсь! Как уснет, так и рассчитаюсь…

– Опомнись. Что ты болтаешь. Ты в своем уме? Ты знаешь, что он может? Да он и тебя, и меня, и всех нас…

– Пусть приходит, – твердила Мадина, не обращая внимания на сына. – Рассчитаюсь, если нет в моем доме мужчин… – Она прошла мимо него как приведение, безумно глядя перед собой остекленевшими глазами, и вышла, продолжая точно заклинание: – Зарублю, зарублю…

В школе Азамат поминутно подходил к окну и глазел на улицу со второго этажа. С утра Надежду вызвали в комендатуру, и Азамат побледнел, как только ему сказали об этом, и даже живот схватило.

С минуты на минуту явится Надежда – что же тогда? Самое главное, настраивал он себя, выдержать ее истерику, а она непременно будет. И разумеется, позадушевней посочувствовать. Однако сможет ли он с собой совладать?

Азамату почудились шаги – Надя? Но никто не шел, и улица оставалась безлюдной.

Время тянулось долго, голова у него от тяжких дум разболелась. А не выдаст ли его уполномоченный? Так, мол, и так, скажет, соотечественник хочет лишить тебя сына, а я вот освобожу, если, конечно, будешь благоразумной и ляжешь со мной в постель… От них все можно ожидать.

Из головы Азамата не выходили предостерегающие слова дядьки: «Упустишь возможность, она другому достанется. Уполномоченному. Может быть, он мамашу заманивает в сети. Немцы знают свое дело». Будь они прокляты! Конрад Эбнер вызывал страх и ненависть у Азамата: именно он мог лишить его счастья. Ради Нади Азамат, кажется, готов на все.

* * *

Конрад Эбнер держался учтиво.

– Вот мы и снова встретились, Надежда Соколова. Что слышно о Викторе?

– Мне о нем ничего не известно. – Дрожь прошла по телу ее, она не смотрела на него.

Конрад снисходительно усмехнулся.

– У вас нет связи с теми, кто в горах? – прозондировал он.

Она молчала, лицо оставалось напряженно-бледным, взгляд строгим, и это, кажется, помогало ей скрыть волнение.

Конрад разглядывал гостью с интересом, невольно очарованный ее привлекательностью.

– Не поверю, что вам о муже ничего не известно. Впрочем, это неважно. Поговорим лучше о вас, – улыбнулся он. – Должен сказать откровенно, вы были на прощальном вечере в тридцать девятом самой красивой женщиной. Каждому хотелось тогда с вами танцевать. Я всегда говорил, что среди славянок встречаются очень милые и симпатичные. Ну, хорошо, – произнес Конрад менее возвышенно. – Не хотите говорить о Викторе – не надо. Будем считать, что вы с ним расстались. Убили его – война есть война. Он, наверное, в горах воевал? Альпинист. А там теперь очень жарко. И оттуда русским солдатам теперь не вернуться. – Он понял, что переигрывает. – Подумайте о судьбе вашего сына. Мы поможем. Он получит в Германии блестящее образование, воспитание. Германское правительство уделяет большое внимание детям. «Дети – наше будущее! – подчеркивает рейхсфюрер Гиммлер. – Мы несем моральную ответственность за судьбу поколения».

Конрад отвел глаза в сторону, будто ему стало неловко оттого, что исказил слова рейхсфюрера СС. Но не может же он приводить подлинное высказывание Гиммлера: «Мы возьмем от других наций ту кровь нашего типа, которую они смогут нам дать. Если в этом явится необходимость, мы будем отбирать у них детей и воспитывать их в нашей среде».

Без особого напряжения Эбнер продолжал и далее изощренно врать.

– Ради вас, из уважения к вам, – поправился он, – я смогу пойти еще на один шаг. Вы немного позже сможете поехать к сыну. Будете жить и работать в Германии. И конечно, время от времени навещать сына.

Конрад снова принялся внимательно разглядывать встревоженное, побледневшее лицо Нади, ему нравилось в ней все: тонкие брови, красивый нос, крылышки-ноздри которого слегка вздрагивали, точеная фигурка. Должно быть, страстная женщина, определил он с неожиданной завистью и почувствовал внезапно, как наполняется его молодое тело шальной, необузданной страстью. С женой Конраду не повезло, хотя всем она вроде бы хороша: эффектна внешне, миловидна лицом, сложена неплохо, разве только сухопара, как многие немки, однако в главном, как женщина, она никогда его не удовлетворяла – слишком холодна в постели. Конраду всегда хотелось иметь жаркую и страстную любовницу, вот такую, как эта русская кобылка. И тут его осенила мысль, что Азамат не даром включил сына Соколова в список детей, подлежащих вывозу в Германию. Он наверняка хочет стать любовником Нади и решил избавиться от ее отпрыска таким вот способом. Очевидно, именно по этой причине не включил саму Надю в список; хитрец, утверждал, что она не член партии. И что она нашла в этом мозгляке Азамате?

– Смотрю я на вас и знаете о чем подумал? – пытался ее разговорить и чуть было не признался в том, что с удовольствием стал бы ее любовником. – Вы не только красивая женщина. В вас есть что-то такое, что привлекает мужчин помимо их воли…

Сказав это, он спросил себя: а как же принципы? И тут же отмел, как нечто до предела наивное – какие принципы! Быть с местными жителями предельно корректным, брать добром, хитростью, тонко ко всему подходить, как много раз советовал отец, чтобы привлечь на свою сторону легковерных горцев. Вздор! Не такие уж они легковерные. Хитрющий народец эти горцы, свою выгоду хотят иметь во всем. Как ни ухищряйся, ни подстраивайся и ни держи с ними ухо востро – на свою сторону их не перетянуть, пожалуй. Конрад разочаровывался, разубеждался, поскольку жизнь вносила свои существенные коррективы, и благие предсказания отца его и личные предположения подчас ничего общего не имели с действительностью.

– Никуда я не поеду. И сына вам не отдам.

Уже когда шла в комендатуру, Надя почувствовала, что это не просто вызов, не формальности какой-то ради ее вызывают, а нависла над нею непоправимая беда. Все эти дни она ждала, была уверена, что Конрад Эбнер позовет, потребует платы за ее освобождение. Какими жадными глазами он рассматривал ее тогда…

– Неужто Азамат Рамазанович пожаловался, сказал, что ты не желаешь работать в школе? Вот и вызывает, – высказала версию Маргарита Филипповна, хотя и сама в это не верила. – Да нет же, – поправила она тут же себя. – Чего же ему под удар тебя ставить.

Ошиблись обе: беда оказалась пострашней.

И она чувствовала свою вину: если бы отправилась с ребенком во Владикавказ хотя бы на сутки раньше, все было бы по-другому. Но разве могла она предполагать, что фашисты прорвутся в Терек так стремительно и внезапно и не будет возможности выехать из города?! Варвары! К ребенку какой может быть предъявлен счет?!

Наде Конрад Эбнер дал несколько дней, чтобы она собрала в дорогу малыша и прошла с ним медосмотр.

В школу она не пошла, дождалась Маргариту Филипповну у нее дома.

– Сына я им не отдам, – твердила обезумевшая от горя Надя. – Только через мой труп.

– Этим, детка, ничего им не докажешь.

– Дети-то в чем виноваты? Какая мать этих палачей родила?!

– Гитлеровская самка.

– Нужно бежать. Я должна спасти Алексея любой ценой. Неужели нет выхода?

– Успокойся, Надюша. Возьми себя в руки. – Маргарита Филипповна опустила ей на плечо теплую руку. – Нужно все обдумать и найти выход…

Азамат долго ждал в своем директорском кабинете, все надеялся, что Надя вернется из комендатуры и поспешит к нему за помощью. Но надвинулись исподволь короткие осенние сумерки, и в настороженной тиши школы остался он один. «А что, если Надя обойдется без моей помощи? – обожгла его тревожная мысль. – Маргарита Филипповна переправит ее с ребенком в надежное место, и вся затея лопнет, как мыльный пузырь».

Он рванулся к двери, как подстегнутый плеткой конь, и вылетел на потемневшую улицу. Он шел торопливо, нервно, никого и ничего перед собой не видя, в жилище завхоза.

Дверь была заперта. Азамат постучал.

– Кто там? – раздался испуганный голос Нади.

– Это я, Азамат, – ответил он; тревожно стучало сердце.

Дверь отворилась. Надя порывисто бросилась навстречу и уткнулась лицом ему в грудь.

Он остолбенел, приподнял было руки над ее вздрагивающей спиной, но не решился обнять ее, прижать к груди.

«Вот оно, свершилось наконец!» – пьянили его сладкие мечты.

– Азамат, ты говорил о своем дядьке… Он сможет…

– Нет! Я сам! Все, все для тебя сделаю… – Дыхание Азамату перехватило, точно что-то застряло в горле, он пытался еще что-то вымолвить, однако не смог – потерял голос.

В отчаянии, что не сможет произнести самых важных слов, он обнял ее, прижал к себе дрожащими руками и впился горячими губами в ее губы.