Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Глава шестая

В начале ноября фашистские танковые колонны пошли на штурм Владикавказа. Сто танков прорвали обвод укрепленного района на участке Фиагдон, Дзуарикау, противник захватил селение Гизель.

Дрожала земля от тяжелой поступи фашистских танков, приближающихся к западной окраине города, они метр за метром подступали к бетонным надолбам. С ними в бой вступили шестнадцать советских танков, открыли огонь бронебойщики, артиллеристы, батарея «катюш». Непрерывно гремели взрывы, неумолкающие звуки канонады, точно раскаты грома, возвращали горы, полукругом обрамляющие город, вздымались фонтаны земли. Источали черный дым подбитые вражеские танки, но их объезжали следом идущие, и атака продолжалась. Казалось, ничто не сможет остановить наступление фашистов.

У городской черты были подбиты 60 вражеских танков. Гитлеровцы трижды вызывали авиацию, но и самолетам не удавалось прорваться в город – тридцать два из них были сбиты зенитчиками.

Генерал Тюленев ни на минуту не покидал командного пункта. Он лишился сна, не спалось даже тогда, когда поздно ночью выпадала такая возможность и можно было прикорнуть хотя бы на часок. Командующий связался по телефону с Тимофеевым, чтобы уточнить обстановку на его участке.

– Противник приостановил наступление, – доложил Василий Сергеевич. – Похоже, попытается вначале очистить южный берег Терека, чтобы избежать нашего удара во фланг и тыл.

– Тут другое, – заметил Иван Владимирович. – Неожиданная заминка фашистов связана не только с тактическими соображениями. Немцы не ожидали, что натолкнутся на столь героическое сопротивление нашей армии. – И чуть было не добавил: полагали, мол, что не найдутся у нас необходимые силы противостоять их мощи.

Тимофеев тотчас предложил:

– В самый раз отрезать группировку противника в районе селения Дзуарикау от главных сил, прорвавшихся к Владикавказу, закрыть выход с юга и севера.

– Стало быть, осуществить знаменитый суворовский маневр – завязать мешок, в который противник сам просунул голову? – заключил Тюленев. – Не возражаю.

Перелом в сражении наступил лишь пятого ноября, именно в этот день Иван Владимирович вздохнул с облегчением – продвижение немцев было остановлено окончательно. Корпус генерала Тимофеева в основном успешно осуществлял продуманную в деталях операцию, которая заключалась в том, чтобы нанести сильный удар по флангам врага в районе Дзуарикау, Владикавказ. Отрезав группировку от главных сил, бойцы корпуса тем самым позволили другим советским частям и соединениям наращивать натиск, а затем перейти в контрнаступление. Однако не все осуществлялось так, как было задумано. В частности, 10-й корпус переходил в наступление всего лишь двумя бригадами, а три другие продолжали занимать пассивную оборону, причем две из них – в глубоком тылу, северо-восточнее Владикавказа.

На совещании у комфронта Тимофееву за это крепко нагорело.

– Для чего тогда перебрасывался корпус?! – Было от чего нервничать и сердиться Тюленеву. – Мною был отдан приказ наступать большими силами – тремя стрелковыми и четырьмя танковыми бригадами. Почему бездействует основная масса? Ведь это же четыре стрелковые дивизии и пять стрелковых бригад! Почему же они занимают пассивную оборонительную позицию?!

Тюленев взял со стола лист бумаги со сведениями, которые поступили к нему незадолго до того, как он собрал командиров корпусов, дивизий, бригад, и, перед тем как зачитать текст, сказал:

– Пятого ноября в штаб группы армий «А» поступил приказ из Берлина, в котором говорится: «На всем Восточном фронте в русский революционный праздник, 7 ноября, следует ожидать крупных наступательных операций; фюрер выражает надежду, что войска будут защищать каждую пядь земли до последнего человека». – Командующий отложил лист бумаги и, немного подождав в настороженной тишине, с упреком обронил: – Вдумайтесь! Даже немцы ждут от нас более активных действий в эти дни. А мы расточительно транжирим время.

Снова и снова он вынужден был вносить изменения в план боевых действий частей.

Соединениям Тимофеева удалось наконец закрыть противнику, зажатому в ущелье, выход из каменного мешка, и таким образом другие части смогли перерезать дороги, ведущие во Владикавказ со стороны селения Гизель и станицы Архонская. По указанию штаба фронта для усиления контрнаступления был использован, кроме ранее действовавших здесь соединений, 10-й корпус.

И все-таки наступление пока проводилось вяло: вместо одновременного мощного удара силы вводились в бой частями.

В ночь на шестое ноября, еще и еще раз выслушав доклады командиров, Тюленев позвонил в Ставку. Верховный Главнокомандующий, как обычно, не спал, был в своем кабинете. Он внимательно выслушал Ивана Владимировича, затем строго сказал:

– Почему так медлите с развертыванием наступления? Василевский докладывал, что у вас там, под Гизелью, сложились благоприятные условия для нанесения контрудара. Думаете, что противник будет ждать, пока вы раскачаетесь?..

Упрек был вполне справедлив, и его, Ивана Владимировича, не устраивало такое промедление, и он не раз указывал на это командирам, находящимся в его подчинении. Не стал оправдываться, однако счел нужным пояснить, что частям и соединениям были даны соответствующие приказы, и доложил, какие в дальнейшем планируются действия: это – выдвижение танков вдоль берега реки Фиагдон в направлении селения Дзуарикау, а также наступление на Гизель с северо-запада по Архонскому шоссе.

– Хорошо, – после небольшой паузы произнес Сталин. – Ответственность за осуществление Гизельской операции несете вы. Вносите изменения в действия частей.

И пригласил прибыть в Москву с генералом Масленниковым пятнадцатого ноября.

Полку Эбнера не удалось вырваться из ловушки. Конрад отправил Клейсту донесение:

«То, что сейчас творится на подступах к Владикавказу, – настоящий ужас. Такое выдержать невозможно. Это безумие. Уже три раза мы были окружены».

– Господин полковник, – обратился к нему обер-лейтенант, – надо уходить. Солдаты, которые подвозили нам в последний раз боеприпасы и продукты питания, говорят, что дивизия тоже окружена. Они еле проскочили. Подвоз прекратился, и артиллерия небоеспособна… Чего мы ждем? Одни машины разбиты, другие брошены на поле боя. Дивизия потеряла почти всю технику. Смотрите…

«Да-да, бой проигран! Нужно уходить. Спасаться», – твердил самому себе Конрад, подавленный происходящим. Чадили догорающие танки, машины, орудия, черные космы дыма над остатками некогда боевой техники, над трупами. «Одним из этих убитых мог быть и я!» – с ужасом подумал Конрад.

Небольшие черные точки, появившиеся на поле боя, увеличивались – это двигались русские танки. Он понял, что уже ничто их не спасет, и решил бежать.

Непроглядные свинцовые тучи опускались все ниже и ниже в ущелье, цепляясь за вершины, мелкий дождь перешел в мокрый снег. Непогода помогла гвардейцам 10-го корпуса и танкистам – они наконец нанесли решительный удар по Гизели. Это позволило корпусу генерала Тимофеева продвинуться вперед.

Спасаясь от полного уничтожения, гитлеровцы в ночь на одиннадцатое ноября вынуждены были оставить Гизель. Большое село было разрушено – ни одного целого строения; на поле боя догорали вражеские танки. «Многодневные бои на подступах к Владикавказу закончились поражением немцев», – сообщалось в сводке Информбюро.

Тимофеев отправился по Военно-Грузинской дороге, чтобы проверить состояние этой важной магистрали, которую не пощадила война. На контрольных постах проверяли документы часовые; боевая готовность не снижалась, несмотря на то что линия фронта отодвинулась от стен Владикавказа. В глубоких горных нишах были видны стволы противотанковых пушек, в скалах пробиты щели дотов.

Машину приходилось то и дело останавливать: ждали, когда пройдут отряды бойцов. Проезжали и автомашины, груженные боеприпасами, и повозки, запряженные круторогими волами: бойцы хозвзводов везли из горных селений продовольствие для своих частей.

Василий Сергеевич вышел из машины. И увидел Виктора Соколова, он шел впереди своего батальона.

– Виктор! – Тимофеев отошел от машины, крепко пожал руку Соколову. – Жив-здоров?

– Так точно, товарищ генерал.

– Погнали фашистов? – улыбнулся Василий Сергеевич.

– Всыпали! Ни там, – Виктор указал в сторону гор, – ни тут не дали гитлеровцам ходу.

– По-другому и быть не могло.

Они говорили о простых как будто вещах, но за словами таились чувства, о которых не говорили как прежде, так и теперь: Василий Сергеевич был рад, что Виктор в такой беспощадной, жестокой схватке остался живым и невредимым. Тимофеев охотно бы обнял парня, да вынужден был сдерживать себя на людях. А каждая встреча с генералом наполняла сердце Виктора непередаваемой светлой теплотой: сразу вспоминался отец, его мудрые наставления. Как бы здорово было, если бы он был жив…

Самолет набрал высоту, и гул моторов стал устойчивым, менее надрывным и надоедливым.

Пятнадцатого ноября по приказу Верховного Иван Владимирович Тюленев и командующий Северной группой войск генерал Масленников вылетели в Москву с докладом.

Лететь в столицу напрямик было нельзя, отправились через Баку, Астрахань, Куйбышев. Садился самолет на временные полевые аэродромы, затерянные среди равнинных полей России.

Готовя план дальнейших наступательных операций, который Тюленев должен был вынести на рассмотрение Ставки, перебирая в памяти события минувших дней, подвергая критическому анализу итоги боев под Владикавказом, он приходил к выводу, что результаты могли быть более ощутимыми. Разумеется, если бы контрудар по врагу был бы нанесен всеми частями Северной группы, которые находились в зоне боевых действий. Можно было, конечно, и не теребить душу запоздалыми упреками – враг разбит, отброшен, понес большие потери, и, судя по всему, в ходе битвы за Кавказ наступил наконец долгожданный перелом. Тем не менее Тюленев никогда не успокаивался, если чувствовал, что были допущены ошибки, что была возможность сделать что-то лучше, результативнее.

Истомились в дороге, прежде чем под крылом самолета мелькнули тусклые посадочные огни Центрального военного аэродрома.

– Вот и снова в Москве, – заметил Тюленев Ивану Ивановичу Масленникову.

Несмотря на поздний час, тотчас же отправились в Кремль.

Сталин принял их сразу. В его просторном рабочем кабинете не было никого. На этот раз Верховный сидел за большим столом, на котором была развернута, как скатерть, карта, и он что-то отмечал на ней карандашом. Рядом стоял стакан чаю, на пепельнице лежала забытая на время трубка, из которой струился тонкой нитью сизый дым.

Верховный поднялся, неторопливо направился навстречу гостям и приветливо поздоровался; у него было хорошее настроение, что случалось весьма редко, и он этого не скрывал, смотрел мягко, с едва уловимой улыбкой, застрявшей под густыми усами.

Сталин велел как можно подробнее проинформировать о положении на Кавказе. Иван Владимирович поведал со всеми подробностями о том, как мужественно сражались воины и народные ополченцы, партизаны и жители Кавказа. Верховный слушал внимательно, чуть наклонив голову, затем выпрямился и, вполне удовлетворенный сообщением Тюленева, сказал:

– Хорошо! Зайдите потом к товарищу Щербакову, пусть сообщат в сводке Совинформбюро…

Александр Сергеевич Щербаков, помимо того, что был секретарем ЦК и первым секретарем Московских комитетов партии, начальником Главного политуправления Красной Армии, еще и руководил Совинформбюро.

– Закавказскому фронту скоро будет легче, – сказал Сталин. – Мы намерены в ближайшее время разгромить врага на Волге. Крепость на Тереке выдержала атаки гитлеровских танковых колонн, волжская твердыня все еще находится в огненном кольце.

Он прошелся по кабинету, задержался и склонился над картой, словно не терпелось ему сделать на ней пометки; затем отошел от стола, медленно, будто с неохотой, поднял темные глаза на Тюленева.

– Враг отчаянно пытается захватить Сталинград, – продолжал Верховный с присущей ему неторопливостью, – но встретил невиданную стойкость воинов, защитников города. Нам известно, что немецкое командование приняло решение перебросить на Волгу часть соединений с Кавказа и тем самым усилить сталинградскую группировку. Замысел противника Верховным Главнокомандованием разгадан. – В кабинете было тихо. Сталин сделал шаг-другой я после недолгого обдумывания добавил: – Перед войсками Северной группы, – он повернул голову к генералу Масленникову, – стоит ответственная задача. Активными действиями сковать все силы первой немецкой танковой армии и не дать немецко-фашистскому командованию осуществить широкие переброски войск из группы армий «А» под Сталинград.

Иван Владимирович не раз задумывался над тем, что два крупных сражения, Сталинградское и Кавказское, тесно взаимосвязаны, несмотря на то что разделяло их немалое расстояние. И дело тут не только в том, что оба сражения ведутся одновременно. У них едина судьба – герои-сталинградцы оттягивали на себя силы гитлеровцев, предназначенные для завоевания Кавказа, но и неудачи на Тереке и Туапсе принуждали немцев поворачивать дивизии, шедшие на штурм волжской твердыни, в предгорья Кавказа.

Думая обо всем этом, Тюленев задерживал свое внимание на странных словах доклада, который Верховный сделал 6 ноября на торжественном заседании, посвященном 25-й годовщине Октября. Неужто Сталин и теперь считает, что продвижение немцев в сторону нефтяных районов СССР является не главной, а вспомогательной целью? Как же так? Разве ему не известны истинные намерения гитлеровцев?

«В чем же в таком случае состояла главная цель немецкого наступления? – развивал свою мысль Сталин. – Она состояла в том, чтобы обойти Москву с востока, отрезать ее от волжского и уральского тыла и потом ударить на Москву. Продвижение немцев на юг, в сторону нефтяных районов, имело своей вспомогательной целью не только и не столько занятие нефтяных районов, сколько отвлечение наших главных резервов на юг и ослабление Московского фронта, чтобы тем легче добиться успеха при ударе на Москву. Этим, собственно, и объясняется, что главная группировка немецких войск находится теперь не на юге, а в районе Орла и Сталинграда».

– Учтите, – подчеркнул Сталин и строго посмотрел на генералов, как бы давая понять, что речь идет о весьма важном нюансе, которому в этом ответственном деле он придает особое значение, – нам не выгодно выталкивать противника с Северного Кавказа, а выгоднее задержать его там, с тем чтобы ударом Черноморской группы осуществить его окружение и уничтожение.

Тюленев понимал: слишком велико значение такого крупного окружения. Дело в том, что в полосе Закавказское го фронта действовало около девяти процентов всех пехотных и более шестнадцати процентов всех танковых соединений врага. Разумеется, разгром северокавказской группировки противника явился бы сильнейшим ударом по военной машине фашистов.

– Мы понимаем, – заговорил Сталин оживленнее, – что центр тяжести операции перемещается в район Черноморской группы. Поэтому необходимо перебросить третий стрелковый корпус из Северной группы в Черноморскую.

Ставка утвердила план действий Северной группы войск на конец ноября и декабрь 1942 года, который предусматривал нанесение сокрушительного удара по двум группировкам противника, расположенным на противоположных флангах 1-й танковой армии немцев.

Но одно дело разработать план операции, а другое – его осуществить. На деле не все происходит так, как задумано: действия 9-й армии развивались вяло, кое-где ей смогли противопоставить свою оборонительную мощь немецкие дивизии; запаздывал левый фланг, не вполне умело взаимодействовала пехота, танки, авиация.

Поступило в штаб Закавказского фронта донесение от генерала Тимофеева:

«Наступила долгожданная минута. Мы начали наступление».

Разгорелись бои за населенные пункты, расположенные на западе Северной Осетии. Противник встретил части Северной группы войск мощным массированным огнем из всех видов оружия, но остановить наступление не мог.

Ставка указывала командующему Северной группой войск:

«Противник уже перебросил из района ваших войск часть своих сил на север… Преднамеренный отход противника на северном берегу Терека нельзя считать случайностью. Создалась, таким образом, благоприятная обстановка для наступления всех ваших войск. Ваша задача состоит в том, чтобы не упустить момента и действовать посмелее».

Два дня лил дождь, резко похолодало. Шумели разлившиеся горные речки. После ночного бдения в штабе фронта командующий вышел во двор. Уже рассветало. За ночь выпал снег, кругом побелело. Наступила еще одна зима.

Вспомнилась жена. Провожая его на Южный фронт, она спросила:

– Ваня, как ты думаешь, сколько будет продолжаться война?

– Не меньше трех лет, – сразу же ответил он.

«Не менее четырех», – сказал бы он сегодня.

Вместе с генералом Тимофеевым Иван Владимирович выехал на вездеходе, чтобы осмотреть местность, уточнить расположение частей перед предстоящими боями.

– Трудно будет продвигаться, – сказал Тюленев, когда вездеход стал взбираться на скользкий подъем.

– Нам трудно, – ответил Василий Сергеевич. – А уж гитлеровцам вовсе туго будет…

Глава седьмая

Елизавета Христофоровна с трудом узнавала улицы родного города. Владикавказ превратился во фронтовую цитадель, неподалеку от родительского дома, на углу Тифлисской и Республиканской, был сооружен железобетонный дзот. Улицы ощетинились противотанковыми ежами, ожидался прорыв немецких танков и сюда, в пределы города. Жестокая авиационная бомбардировка превратила некоторые дома в груды развалин. Троюродная сестра Лизы погибла вместе с мужем и двумя детьми – бомба попала в их небольшой дом. Была семья – и нет ее.

Последние дни Елизавета Христофоровна не высыпалась, работы бывало через верх, а тут ужасная смерть близких людей – все это окончательно расстроило ее, лишило сна. Она все чаще и чаще задавала себе один и тот же вопрос: когда же наступит конец людским мучениям?

Еще не посветлело окончательно, над землей стлался туман, как будто тротуары ночью горели, подожженные авиабомбами, а теперь, на рассвете, курились седым дымом, словно тлеющие головешки в догорающем костре.

На передовую отправлялись бойцы: и новые призывники, совсем молоденькие парни, и уже понюхавшие порох солдаты после лечения в госпиталях, и воины, прибывшие оборонять город с других боевых участков. Елизавета Христофоровна вглядывалась в лица парней с нескрываемой печалью и, хотя знала, что Виктор далеко от этих мест, невольно отыскивала среди бойцов своего сына.

Уходят и уходят из родительских домов парни, кому-то посчастливится вернуться обратно, а многие лягут в землю. Бедные матери, которые не дождутся своих сыновей, своих кровинушек; несчастные юноши, чья жизнь оборвется, так и не начавшись, не раскрывшись во всю силу, как бутоны, которым не суждено стать цветками.

Соколова ждала, когда пройдут бойцы, она будто добровольно возложила на себя важные полномочия – за всех матерей проводить солдат на решительную схватку с ненавистным врагом. В невеселые думы вклинился неожиданно разговор с ее матерью, который состоялся в канун решающей битвы за Владикавказ. Старуха мать непрочным от неуверенности голосом спросила тревожно:

– Как думаешь, дочка, этот проклятый аламан, немец окаянный, пройдет к нам сюда?

– Нет, мама. Уж сюда-то ему не дадут пройти. Владикавказ – ворота… И в Грузию, и в Закавказье вообще.

– Так-то оно так, – колебалась старуха, не сразу принимая на веру убежденно произнесенные слова дочери. – Больно близко, говорят, подошли аламаны…

– А ты никого не слушай! – решительно заявила Лиза; вышло излишне сердито, будто гневалась на свою мать. – Мало ли кто что болтает. Нагоняют на других страх.

– Верно, дочка. Язык без костей. Иные от страха чего только не наболтают! – Она вздохнула в заговорила далее о другой своей тревоге, о которой говорила не часто, но которую не забывала ни на минуту: – С внуком, с мальчиком бы нашим, ничего не случилось. Да поможет ему Панагия, добрая божья мать…

На перекрестке улиц патрули с нарукавными повязками проверяли документы. Лиза направилась по Республиканской улице вниз, в сторону чугунного моста. На повороте прогромыхала полуторка, переезжая трамвайные рельсы.

Она вспомнила, как где-то здесь сошла с вагона трамвая и направилась вслед за шпиком, который шел за Алексеем по пятам. «Добрая фея», – называл ее муж. «Вот и не смогла уберечь тебя твоя добрая фея, родной мой…»

Ее внимание привлек мужчина, стоявший у киоска, высокий, сухопарый, он пристально смотрел на нее. «Немолодой, а слащавый», – подумала она с неприязнью.

Свернув с проспекта, поднялась по улочке мимо школы, зашла во двор госпиталя.

– Здравствуйте, Елизавета Христофоровна. – Первым, кто встретил ее у больничного корпуса, был Азамат.

– Здравствуйте, – ровно ответила она и чуть было не прошла мимо него. – Как вы себя чувствуете?

В другое время она ни за что не стала бы с ним говорить, но, после того что он для них сделал, всячески старалась пересилить себя.

– Спасибо, сегодня намного лучше.

– Все будет хорошо, – заверила она и не стала более задерживаться.

…До обхода оставалось еще немало времени. Но Тимофеева уже была у себя в кабинете. Сидела за столом, уткнувшись в какие-то бумаги. Она подняла голову, когда вошла Лиза.

– Лизочка! – на усталом лице ее прорезалась улыбка. – Ты уже вернулась! Как дома?

– Да так… Все по-старому. Как вы тут?

– Подписываю… И каждый раз сердце сжимается от боли, – горько призналась Екатерина Андреевна. – Сегодня ночью скончался тот молоденький лейтенант.

– Бедная мать, которая ждет его.

– Надежде стало плохо. Надо бы сегодня отправить домой. Пусть отдохнет.

Вечером, когда наступила небольшая передышка, Елизавета Христофоровна отвела в сторону невестку и сказала:

– Ступай домой. Екатерина Андреевна распорядилась. Отдохни. Придешь завтра утром. А то малыш забыл, какая ты есть, – подбадривающе пошутила она.

Надя вышла из отделения. В коридоре, как дневальный у двери казармы, стоял Азамат. Он, казалось, чувствовал, что она будет уходить именно сейчас, и решил встретиться с нею как бы невзначай, чтобы поговорить не в палате, где полно раненых, а один на один. В первое время не давал покоя тревожный вопрос: не наговорил ли он чего-нибудь лишнего в беспамятстве? Спросить прямо – не спросишь, подозрение вызовешь. Тянул время, прикидывался тяжко больным, его жалели, медики были к нему внимательны. Он успокоился, осмелел, пришел к выводу: пронесло. Было бы иначе, не стали б с ним нянчиться.

Азамат пошел провожать Надю.

– Ты уходишь? – с сожалением сказал он.

– Устала ужасно. Уже третьи сутки не сплю. – Она продолжала идти, а он неотступно плелся за нею, медлил нарочно, чтобы подольше побыть с нею наедине.

– От Виктора ничего не слышно?

– Нет…

– Все будет хорошо. Не волнуйся. Я вот тоже считал, что не выкарабкаюсь… Но назло некоторым ожил.

Надя уже не раз жалела о том, что не осталась с мужем в горах хотя бы дня на два. Господи! Как глупо повела она себя, бог знает что может теперь подумать о ней Виктор, и будет прав! Нельзя терять голову даже из чувства благодарности, осуждала Надя себя позже, когда спохватилась и критически оценила свой поступок. Сразу же стала проситься в госпиталь: медсестрой, санитаркой – кем угодно. Надю охотно взяла Екатерина Андреевна.

– Вот когда сердце дало о себе знать, – продолжал Азамат. – Так прихватило, думал, конец, уже не отпустит. Никогда так не бывало прежде. И теперь не могу прийти в себя. Как разбитая арба. Никакой от меня пользы.

– Вот увидишь, поправишься, станешь работать, дел и для тебя будет невпроворот, – ответила Надя.

Он уже не в первый раз заводил подобный разговор, словно пытался проверить ее – что она о нем думает, как воспринимает его затянувшееся лечение? И ей надоели его жалостливые признания, как и бессмысленные ухаживания. Она давно поняла, что Азамат не случайно оказывается в коридоре, когда она уходит домой, и тенью следует за ней до ворот. Каждый раз настраивала себя, что скажет: хватит! Но не решалась, чтобы не отплачивать ему черной неблагодарностью за то, что он сделал для нее и ее сына.

– Ты не боишься? – тревожно предостерег он. – Время позднее. Я бы с удовольствием тебя проводил… если б можно было.

– Нас развозит дежурная машина.

Азамат продолжал плестись за ней по двору, только теперь не знал, что сказать еще, чтобы удержать ее чуть-чуть. Она пошла быстрее, намереваясь оставить его на полпути к проходной.

– Как ты думаешь, удержат наши Владикавказ? – спросил он. – Говорят, такое творится на передовой. Горят камни, железо. А немцы все новые силы подбрасывают. Хотят оцепить город кольцом.

– И к Москве подступали. А где теперь фашисты?

– Столько раненых привозят. А что могут сделать бедные медики! С того света не вернуть.

– Извини, я спешу. – По-другому она уже не смогла бы от него избавиться. – Сына сколько дней не видела!

– Завтра ты когда выходишь на службу?

– Утром.

Азамат постоял еще немного, будто надеялся, что она раздумает и вернется, пожалеет, что обошлась с ним сухо. Но нет, она исчезла. Он укутался потуже в больничный халат из поблекшей байки и неторопливо направился к своему корпусу.

– Азамат. – Кто-то тихо позвал его из кустов сирени.

Он подошел ближе, но никого не заметил.

– Кто тут? – спросил тревожно Азамат, боясь заходить в самую темень.

– Не кричи. Подойди поближе, не стой на свету.

Голос показался знакомым и сразу нагнал страх: кто бы это мог быть? Панически застучало сердце.

– Дядя?! – Азамат попятился.

– Тихо, говорю тебе. Куда ты бежишь!

– Что ты здесь делаешь? Как ты оказался здесь?

– Это я тебя хочу спросить. Как ты оказался здесь?

– Вот… Попал в госпиталь…

– Вижу, что попал! Но с какой стати?

– Заболел. Лечусь, – отвечал напуганный до смерти племянник. – Со мной такое творилось…

– Что именно?

– Сам понять не могу. Потерял сознание. В горах началось. Столько там снега… Снег, снег… Все перед глазами кружилось.

– Ты был в горах? Ты бежал в горы? А уже потом сюда?

– А что мне оставалось делать?! – яростным шепотом заметил Азамат. – Начались аресты. Никто в школу не ходил. На меня смотрели… родная мать…

– Ты соображаешь, что делаешь? Или от трусости твой разум помутился?!

– Каждый должен побеспокоиться о своей судьбе! – окрысился Азамат. – Уполномоченный заварил кашу, потом стал удирать… – Он не знал, как защитить себя, какие еще привести доводы, чтобы оправдаться, и понимал: что ни скажет, все не то.

– При чем тут уполномоченный? Что ты болтаешь? Ну и племянничка послал мне аллах. Взрослый мужик, а душа – кроличья.

– Всегда ты так. Осуждаешь, не разобравшись.

– Ненавижу, когда ты виляешь задом. Сегодня – вашим, завтра – нашим. И не вашим, и не нашим.

– Я ли виноват? Вон как подкачало здоровье, – жалостливо доказывал Азамат; он прикидывался, будто не понимал, что от него требует дядька.

– Я тебе уже говорил. Предупреждал. Трусость дорого тебе обойдется. Вот увидишь, ты плохо кончишь.

– Не всем же быть такими, как ты, – скривился Азамат. – Не все могут быть храбрецами.

– Заладил: «как ты», «как ты», – передразнил он племянника. – Куда уж куцему до зайца, – устало ответил Амирхан, зорко глядя в сторону больничного корпуса: из него кто-то выходил, мелькнули тени.

– И здесь ты меня нашел, – сказал Азамат с какой-то обреченной безысходностью.

– Я где хочешь найду. Из-под земли достану, – стращал дядька, сверкая белками глаз.

– Я знаю, зачем ты здесь. Ты пришел сюда из-за старшей Соколовой.

– Какой сообразительный, – брезгливо сощурился Амирхан.

– Только напрасно стараешься, – заранее решил предупредить дядьку Азамат. – Меня в это дело не впутывай. И вообще… – Он не знал, какие привести доводы, чтобы разубедить Амирхана, и стал защищать Елизавету Христофоровну каким-то осевшим голосом: – Она при чем? Чем она виновата?

– Ты все сказал или чете-то еще недоговорил? Смотри-ка, какого пламенного защитника заполучили Соколовы! – произнес Амирхан, не скрывая злобы.

– Хотя и обижен я на них… Елизавета Христофоровна игнорировала меня… Но потом лечила…

– Успокойся. И послушай теперь меня. – Амирхан внезапно сменил гнев на милость, словно проникся к племяннику сочувствием. – Если ты способен сделать единственно верный шаг, то поступишь так, как я посоветую. Я пришел сюда, чтобы спасти тебя. Спасти, глупец! А ты стал Соколову защищать. Плевать мне на нее. Рисковать, приходить сюда из-за зряшного дела! То, что ей полагалось, она получила с лихвой. Прожила жизнь, как вяленая вобла. А вот тебя мне жаль. Ты погубишь себя здесь, поверь. Надо бежать!

Азамат сник, его била легкая дрожь, теперь он не знал, как быть. Он кивал бездумно, со всем, что говорил дядька, соглашался.

– В общем, так! – строго сказал Амирхан. – Через два дня встретимся здесь в то же время. Понял? Принесу тебе одежду и документы…

Дверь, как всегда, открыла бабулика, так, на манер сына, называла старушку и Надя. Спала она чутко, и долго стучать в створку ставни не приходилось.

– Кто? – спрашивала она, припадая ухом к двери в маленьком темном коридоре.

– Это я, бабулика.

– Открываю.

К короткому полуночному диалогу прибавилось сегодня еще несколько слов.

– Тс-с… – Старушка поднесла к губам костлявый палец и, указывая глазами в соседнюю комнату, где спала Надя с сыном, таинственно сообщила: – Он спит.

Надя сняла туфли, расстегнула пальто и только потом замерла на месте – она не впервые застает сына спящим, однако никогда прежде бабушка не предупреждала о том, что нужно соблюдать тишину. К чему бы это? Надю охватило тревожное волнение, она не стала расспрашивать старушку и, не снимая пальто, поспешила в спальню.

На ее кровати кто-то спал. Кроватка Алеши стояла у глухой стены, ближе к печке, – малыш спал на своей. Кто же на ее? Она вдруг сообразила кто и чуть было не вскрикнула от радости. Тотчас опустилась перед кроватью на колени и уткнулась холодным носом в горячую щеку мужа.

– Родной мой… Живой, живой…

Ароматной свежестью повеяло от нее.

Виктор мгновенно проснулся.

– Явилась, полуночница, – нарочито строго произнес он. – А я собирался отправиться к вам в госпиталь, но не тут-то было. Не отпустили меня сын и бабушка. Взяли в кольцо. Представляешь, не помню, как оказался в кровати. Сморило напрочь. Это, должно быть, они меня раздели и уложили.

Он говорил шутливо, а она слушала, замлевшая от счастья.

– Господи! Как хорошо, что ты здесь. Я так ждала тебя. Тревожилась, всякое лезло в голову. А там, в горах… Как дура набитая. – Надя расплакалась и со слезами почувствовала необъяснимое облегчение.