Текст книги "Костры на башнях"

Автор книги: Поль Сидиропуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Ну что ты! Что ты! Все хорошо…

– Это я от радости, – поспешила заверить мужа Надя. – Прости. Я потом так себя ругала. Места не находила. Дура! Как я могла от тебя уехать?! – Слезы снова покатились из ее глаз, она улыбалась. – Прости… – Она приблизилась к нему, прижала его голову к своей груди. – Смотрю на раненых и не могу… Измученные, изуродованные войной парни. Сердце обливается кровью. Господи! Когда наступит конец? Когда это кончится? Молодой лейтенант, представляешь…

– Ну, успокойся. Ну что это ты?! Нам нужно быть мужественными. Вот встретились, а ты?

– Прости. – Надя полезла в карман пальто, достала носовой платок; кому она рассказывает о смерти – скольких молоденьких и взрослых убило и ранило на глазах мужа в каждом бою! А она и дома напоминает Виктору о смерти. – Ты не ранен? – Она снова забеспокоилась.

– Цел и невредим.

– Увольнение или?..

– Ты точь-в-точь как мать, – улыбнулся он. – Точно так и она стала бы меня расспрашивать. Будем готовить, Надюша, экспедицию в горы. Мне поручено возглавить альпинистскую группу. Отправляемся на Эльбрус.

– Вот как?!

– Да, Надюша. Пора сбрасывать фашистские тряпки с Эльбруса!

Он просунул руки ей под пальто и, обхватив за тонкую талию, привлек к себе.

– Господи! Неужели это ты? – Она стала порывисто его целовать. – Любимый, желанный…

Она поспешно скинула пальто, сняла шерстяной жакет, юбку.

– Продрогла? Сейчас я тебя согрею.

– Какое счастье… Какой ты молодчина, что приехал…

Холодные ноги ее стали быстро согреваться в теплой постели. Она прижималась к нему всем телом, чувствуя его крепкие руки. Она, кажется, никогда прежде не любила его так крепко, как теперь, и прочувствованно шептала:

– Милый, родной…

Все ходячие раненые отправились в столовую на ужин. Азамат тянул время, мотался взад-вперед по коридору у кабинета главврача и, приостанавливаясь, тоскливо смотрел в матовое стекло дверей. Указательный палец правой руки невольно тянулся к правой щеке, на которой образовалась затвердевшая, как шрам, отметина. Тут он и столкнулся с Елизаветой Христофоровной.

– А ты почему не идешь ужинать?

Он перехватил ее строгий взгляд и побледнел.

– Хочу поговорить…

– Со мной? Или тебе нужна Екатерина Андреевна?

– С вами.

Он потоптался в нерешительности.

– Я слушаю. Ты что, себя плохо чувствуешь? – Она снова посмотрела на него внимательно, но взгляд ее на этот раз был сочувствующим.

– Нет, нет, все нормально, – разволновался он внезапно. – Я больше не могу болеть. Я хотел сказать – время такое! Может быть, и мне подыскали бы здесь какую-нибудь работу.

– Здесь? – переспросила Елизавета Христофоровна, будто ослышалась: странным показалось ей неожиданное предложение Азамата. – Утром после обхода поговорим. Хорошо? А теперь ступай ужинать.

– Ага. Спасибо. Я пойду. – Он поднес палец к щеке, но чесать шрам не стал, а снова попросил: – Так вы подыщите мне работу.

– Хорошо, хорошо. – Она улыбнулась его наивной просьбе. – Утром решим.

Азамат прошел по коридору. Обернулся. И когда Елизавета Христофоровна скрылась в кабинете, он облегченно вздохнул и прибавил шаг.

Глава восьмая

День стоял погожий, теплый, таял, исчезал тонкий слой снега; кое-где островками показалась талая земля, в морщинах-ложбинах потекли юркие ручейки. Однако как только спряталось за вершинами гор солнце, стало прохладно. Смолкли, постепенно застывая, ручьи.

Обжитые бойцами сторожевые башни на косогоре несли караульную службу; в самой нижней, что ближе к крутому и глубокому ущелью, расположились сержант Асхат Аргуданов и Махар Зангиев.

– А если немцы и не подумают здесь проходить, так и просидим всю войну без дела? – заговорил Махар ворчливо, как будто обвинял Асхата в каких-то промахах.

Асхата тоже, разумеется, нисколько не устраивало их бездействие в то время, когда в других местах идут жаркие бои. Тем не менее он не намерен был обсуждать, а тем более ставить под сомнение задание командира роты, который счел нужным держать небольшую группу бойцов на тихом мирном участке.

– Раз надо, – ответил командир отделения несколько раздраженно, – значит, будем сидеть. Приказы нужно выполнять, а не обсуждать.

– Не скажи, дружище, – возразил Махар, собираясь наконец поделиться с Асхатом новостью, которую никак не решался до сих пор ему поведать, зная его вспыльчивый характер.

– Что ты болтаешь? – набычился Аргуданов.

– Еще не знает, что я хочу сказать, а уже заводится без стартера, – улыбнулся Махар.

– А ты думай, когда собираешься открывать рот. Устав еще призывником изучал. Назубок должен знать.

– Чудак. – Махар вовсе повеселел, его рассмешила больше всего внезапная горячность Аргуданова. – Ты послушай. Перед тем как отправиться сюда, был у меня разговор с начальством. Узнало, что я шофер. Наверно, капитан Соколов сказал. За баранку предложило сесть. Война, как ты сам понимаешь, и у нас переходит на равнину. Спускаемся вниз, дружище, – подчеркнул он.

– Ну? – насторожился Асхат.

– Что «ну»? Прикажут, что тут скажешь. Водители – во как нужны!

– Убегаешь из отделения?

– Да не смотри на меня так. Что я, дезертир, что ли, какой.

– Нам нужно немцев колотить, а не начальство возить. Это тебе не как до войны. Привык: туда поехали, сюда…

– Ну вот, завелся. При чем тут начальство? А кто боеприпасы подвозит?

– Иди, что я тебя, держу. Можешь бежать. А я ему еще место держал: «Махар придет»! А Махар… теплое место подыскал.

– Ну что ты в пузырь лезешь. Говорю тебе: я еще не решил. А вообще-то ты сам, наверное, скоро уйдешь из отделения. Пошлют тебя учиться на командира взвода. Школы такие есть. Я сам слышал, как Виктор Алексеевич хвалил тебя. Отмечал твою боевую смекалку. Есть в тебе что-то такое. Какая-то военная сообразительность, хотя ты и чабан по профессии. И срочную в армии не служил…

– Ладно. Расхвалил, аж уши горят, как ошпаренные.

– Не веришь? Командир полка так и сказал, – продолжал настойчиво доказывать Махар. – Отбросим от гор фашистов, повернем их мордами на запад, вот и пошлем толковых бойцов на курсы.

– Разговоры это покамест. Время покажет.

– Сегодня – разговоры. А завтра: «Сержант Аргуданов, выйти из строя. За отличное несение боевой воинской службы направляем на учебу…» Эх, раскидает нас судьба. Знаешь, как в песне поется: «Дан приказ – ему на запад…» И будем воевать, кто где. А может быть, ты станешь большим начальством и меня к себе призовешь. Личным шофером. – Махар хлопнул его по плечу.

– Размечтался, – упрекнул Асхат, но при этом был доволен.

– А что – нельзя?

Помолчали, задумались. Думы унесли их далеко от этих мест, каждый из них стал рисовать картины предстоящей жизни: какие изменения их ожидают в недалеком будущем, какие испытания могут выпасть на их долю. Хотя что загадывать наперед, когда неведомо, что будет не только завтра, но даже через час.

Заговорил снова Махар:

– Асхат, ты слышишь? Дело такое. Знаешь, я решил. Только не делай сразу глаза пятаками. Выслушай спокойно.

– Говори толком.

– Решил я в партию вступать. Советую и тебе. Как ты на это смотришь? Ну, чего молчишь?

– Все у тебя раз-два – и готово, – нахмурился Аргуданов. – Спешить нужно, когда фашист в тебя целится. А в таком деле – семь раз отмерь. И ты помозгуй. Моя профессия мне нравится. Менять я ее не собираюсь. А ты? Разве ты после войны не будешь шоферить? Хочешь поменять профессию?

– При чем тут профессия? О чем ты говоришь? – не понял Махар.

– Ты – шофер, а я – чабан. Так? Так. Партийные мы или не состоим в коммунистах – какая разница? Что меняется? Подожди! – Асхат не дал Зангиеву рот открыть. – Не суетись. Я еще не все сказал. Слушай. Работал в колхозе двоюродный брат моей матери. Шустрый такой. В ушко игольное пролезет… Надумал вступить в партию. Хотел, чтобы поставили его заведующим фермой. С линией партии, говорит, согласен, устав почитаю. Выходит, ему не партия нужна, а карьера. А я… Мой отец был чабаном, и я по его стопам иду. Партийный я или нет… Свою работу по-другому делать не стану. Совесть не позволит.

– Послушай! – Теперь Махар горячился. – Ты не путай одно с другим. Ты думаешь, вступают в партию – вроде бы на коня садятся?! Запрыгнул и поскакал, как лихой наездник. Должности получать! Пусть ты останешься чабаном. Но будешь не только за себя, за свои дела переживать, но за весь колхоз.

– Смотри-ка! – окинул его внимательным взглядом Асхат. – А у тебя голова, оказывается, неплохо варит.

– Я тебе серьезно. Будем вместе вступать? Я уже говорил с Карповым, он «за», – продолжал Махар оживленно. – И ротный обещал дать рекомендацию. Так и сказал: охотно. И тебе, говорит, и Аргуданову. Понял?

– Так и сказал?

– Матерью клянусь!

Асхат посветлел лицом.

Снова помолчали, задумались. Но и на сей раз пауза оказалась короткой. Махар вдруг увидел среди гор девушку. Это была Заира. Она будто с облака спускалась, прорисовывалась сквозь легкую вуаль тумана, который оседал на землю в прохладе наступающих сумерек. Махар зачарованно смотрел, как девушка ловко перебирает ногами по узкой, петляющей промеж валунов тропе, перепрыгивает неширокие ручьи. Тревогой и радостью наполнялось его сердце.

Заира запыхалась, румянец горел на ее смуглых щеках, однако в больших карих глазах затаилась печаль. Махар усадил ее на свою шинель, которую расстелил на сене у стены.

– Зачем ты сюда пришла? – уставился на сестру Асхат сердито.

Разумеется, он был рад видеть ее, да по привычке напускал на себя строгую важность.

– У бабушки была в Ларисе. – Заира перевела дух: спешила до темноты отыскать бойцов, запыхалась. – Узнала, что ты приходил. И сюда к вам… Догадалась, что вы опять где-то тут близко.

– Немцы драпают, – заметил Махар горделиво. – Потянулись и мы поближе к родным домам.

– Драпают, да не совсем, – возразила Заира. – Машина за машиной идут и идут на огороженную территорию нашей бывшей товарной станции. Что-то затевают фашисты, если столько грузов везут…

– Боеприпасы? – спросил Махар.

– Наверняка.

– Неужели фашисты на что-то рассчитывают?! – удивился Махар.

– А ты думал, они сложили лапки? – заметил Асхат и обратился к сестре: – Это точно насчет товарной станции? Или это только твои догадки?

– Конечно точно! Наверное, во всех машинах боеприпасы. – Заира нахмурила черные брови. – Если они в одной, следовательно, и в другой…

Асхат и Махар переглянулись. Заира хотела еще что-то сказать, но замолчала, опустила голову.

– Ну что ты замолчала? – поторапливал Асхат. – И что же?

Заира уткнулась лицом в ладони и заплакала.

– Чабахан погибла, – горько сказала она.

– Как? – изменился в лице Махар.

– Сама себя… – Заира подняла голову и жарко заговорила: – Машины немецкие одна за другой идут и идут. Я ей говорю: интересно, мол, что это фашисты возят? Узнать бы и сообщить нашим. Мы знали, что вы совсем близко. А Чабахан что придумала. – Девушка снова расплакалась, но вскоре, взяв себя в руки, продолжала рассказ: – Мы заметили: машины останавливают перед складом у контрольного пункта. Тот, что сидит с шофером рядом, выходит из кабины и подходит к постовому. Наверное, проверяют документы. И только потом разрешают проехать машине на территорию склада.

Парни еще раз переглянулись: им уже стало ясно, чем кончилась затея девушек.

– Ни слова мне не говоря, Чабахан отправилась сама… В кузове увидела снаряды. И когда машина стояла на проверке, Чабахан забросила в кузов эту… – Заира показала руками.

– Гранату? – почти одновременно выпалили Асхат и Махар.

– Да, ее. Взрыв был ужасный. Что творилось! Посыпалась черепица с крыш домов. Я нашла синюю беретку Чабахан потом… Ее отбросило аж к железнодорожному ларьку. Это все… все, что осталось от бедняжки. И от всего. Груда металла…

Все молчали, потрясенные случившимся.

– Мы на передовой, – сказал наконец Махар. – Смерти не раз смотрели в глаза… И то… А тут девчонка с больным сердцем…

– Но что ее могло заставить? – не мог взять в толк Асхат. – Мухи не обидела в своей жизни.

– Ты не знаешь, брат, – решительно заявила Заира, – от прежней безвольной девочки ничего не осталось. – Последние дни она очень переживала. Вы, конечно, не знаете, как ей было трудно. Похудела жутко – кожа и кости. Приехал дядька. Слышали о нем? Ну тот… Он с немцами. Вы думаете, ей приятно? – Она сурово смотрела то на Махара, то на Асхата, присмиревших, подавленных свалившейся на них страшной вестью. – Так вот, Амирхан, как догадалась Чабахан, какая-то важная птица у фашистов.

– Да видели мы его в Дарьяльском ущелье, – нахмурился Асхат. – Живьем хотели взять, гада. Но упустили, мерзавца такого. Ничего, он еще попадется нам. Обязательно попадется!

– И с братом…

– С Азаматом, что ли? – переспросил Асхат.

– Переживала, что он остался в городе, – сказала она задумчиво, неторопливо, чтобы еще и еще раз обдумать то, что намеревалась сообщить. – Правда, его контузило. Недалеко от него, представляете, упала бомба. Но потом немцы вдруг его сделали директором школы… Жаловалась Чабахан мне – нам, мол, и так люди не верят и всякое про нас, мол, говорят. А тут еще это повышение братца… Как его объяснишь? Выслужился у оккупантов? И когда Азамат исчез, просто извела себя…

– Разве вы не знали? – удивился Асхат. – Брат ее в горы ушел. Надежду Николаевну с сыном увел, от беды спас…

– Правда?! – вскрикнула Заира и едва сдержалась от новых слез. – А она… Что только не лезло ей в голову! Арестовали Маргариту Филипповну, Таню Семенюк, то есть Прохорову…

– Насчет Прохоровой, – Асхат сделал таинственный вид, – ничего конкретного сказать пока не могу, но предупреждаю: будь с ней осторожна.

– О чем это ты? – Заира посмотрела на брата непонимающими глазами. – Говорю тебе, Таня арестована тоже. Их всех будто бы отправили в нальчикский концлагерь.

– Я сказал, а ты, сестра, держи язык за зубами насчет Прохоровой. И помни мои слова.

– Объясни толком, – настаивала она.

– Прохоров, муж ее, – нехотя проговорил Аргуданов, – вовсе он и не Прохоров. Выдавал себя за Прохорова. Фашистским шпионом оказался. Немец он. Работягой прикидывался, а сам в Германии горную академию закончил.

– Да ты что? – Такого Заира вовсе не ожидала.

– Да, сестренка, это так, – насупился Асхат. – Облапошил нас вот так. Но помни: об этом ни слова никому. А теперь скорей домой, в Ларису. Радуйтесь, что до нее мы немца не пустили. А тебе, Махар, задание – сходи с Заирой в деревню, договорись с председателем сельсовета, чтобы продовольствия нам подбросили. Но чтобы не задерживался! А ты, сестра, раз так, напои, его горячим козьим молоком. И пусть отведает чурек, который печет наша бабушка. Такое лакомство и во сне ему не приснится.

– Есть! Скоро буду здесь, как штык.

…Проводив сестру и Махара до тропы, круто сворачивающей наверх, в сторону села, Асхат заглянул к бойцам в соседнюю башню. Проверил, как несет службу наблюдатель, потом зашел в башню.

– Кто у нас сегодня дежурный кашевар? – спросил он.

– Рядовой Никола Николаев, товарищ сержант, – ответил цыган и насторожился, предчувствуя, что вслед за безобидным вопросом непременно последует более строгое распоряжение.

– Приготовь-ка нам хороший ужин! – заявил Аргуданов.

– Так на ночь, товарищ сержант, нельзя…

– И не жалей, говорю тебе, запасы, – с нарочитой резкостью добавил Асхат. – Сегодня всем положено усиленное питание, ясно?

– Так точно.

Бойцы переглянулись с явным интересом.

– Что, праздник какой?

– До праздника еще далеко. А силы поддержать надо.

– Сержант наш что-то заговорил загадками.

– Надо будет до утра оборудовать два дзота, – не стал более скрывать своих намерений Асхат. – Как на Военно-Грузинской дороге.

– Там десятки кубометров бетона заложили, – удивленно заметил Зелимхан Измаилов. – А где мы возьмем бетон?

– Придется обойтись без бетона, – развел руками Асхат. – Будем делать из того материала, что есть. Проходы между скалами заложим камнями. Жаль, конечно, что Федора Феофаноса с нами нет. Греки хорошие каменщики.

– Он тракторист, – вымолвил Измаилов.

– Ну и что? У них в крови это, – не уступал Аргуданов. – Вон дороги какие вымостили – камень к камню подогнали. Не расшатать ни за что! Если бы Федора не задержали в медсанбате, показал бы. Но ничего, управимся сами. Тебе одному придется показать свое мастерство. Выручи друга.

– Без раствора? – удивился Зелимхан. – Все рассыплется после первой же гранаты. А если саданут из орудия – что тут останется?!

– Это ты зря, – не смутился сержант. – В Казбеги, в селе, на самой верхотуре братья-греки построили огромную церковь – стоит века! А в ней грамма раствора нет. Понял? А мы… От нас никто не требует красоты, нам нужно, чтобы было надежно. Подгоним камни так, что никакая зараза не возьмет. С тобой вдвоем будем кладку готовить, не волнуйся. Остальные будут рыть траншею от крайней башни до дзота. До утра все должно быть готово.

– Теперь все понятно – ожидается бой! – сообразил Измаилов, когда все вышли из башни.

– Да, Зелимхан, ты угадал. Немцы, похоже, хотят пройти наверх, к селу Лариса. А здесь сделать это лучше всего. Нам надо быть готовым дать им бой.

– Командир думает, что одним отделением мы сможем удержать целое немецкое войско? – вроде бы в шутку произнес Никола, задерживаясь у башни. – А где же подмога?

– С такими орлами и без подмоги обойдемся.

– Можно, конечно, и постоять… Да не окажемся ли мы в роли моськи, которая лаяла на слона?

– Нас здесь для чего держат? – не сдержался обычно спокойный, молчаливый Измаилов. – Чтоб анекдоты травили? Или для того, чтобы выполнять боевую задачу? Пока наши руки держат автомат и голова на плечах, не сдадим позиции. А потом видно будет.

– Правильно! – жарко подхватил Аргуданов, словно решительная и своевременная поддержка Зелимхана прибавила ему уверенности. – Мы теперь не простое ополчение. Мы – настоящие солдаты! Война научила нас соображать. Так что покажем немцам свою тактику. Век будут помнить. Боеприпасы будем расходовать экономно. А на верху скалы установим нашу горную артиллерию…

Бойцы, естественно, были в недоумении: то ли смеяться, то ли удивляться – не иначе как заносит командира отделения. О какой артиллерии он ведет речь?

Сержант, видя их недоумение, улыбнулся:

– Сейчас все объясню. Натаскаем больших камней. Вон их сколько вокруг нас. Закрепим на бревнах. Деревья есть. Как только приблизятся к нам немецкие машины, хорошенький обвал им организуем…

Глава девятая

В какой уже раз вызывали Таню на допрос. Она слышала, да и раньше в газетах не раз писали о том, что фашисты зверски измываются над ни в чем не повинными людьми. Однако ее не пытали, словно верили, что она не сможет долго продержаться и выболтает все, что знает и даже чего не знает, на очередном допросе. Каждый раз, когда ее вызывали и вели по темному, как штольня, коридору, она говорила себе: «Ну, держись, Танюха! Не подкачай, не разревись от боли, собери все силы в кулак». И она внушала себе, что надо в тяжкие, невыносимые минуты пыток обзывать палачей, проклинать их всячески – пусть стреляют, сволочи! Лучше смерть, чем пытки.

Первый раз ее держали в одиночной камере, а в соседней пытали женщину – крики доносились ужасные. Женщина так кричала, что кровь стыла в жилах Тани. Господи! Что они с ней делают, изверги?! Минут через десять – пятнадцать, когда наступила мертвая тишина, повели туда а Таню. В дверях они встретились: это была совсем молоденькая, тонкая, как тростинка, девушка. Изо рта у бедняжки шла кровь, платье на ней было разорвано, свежие кровавые следы виднелись на оголенных плечах. Два гестаповца держали ее под руки, девушка не могла идти, ноги ее подкашивались, глаза застыли в безумном ужасе.

Таня с трудом справилась с тошнотой, вошла в комнату, глянула на палача – что это за зверь такой! Следователь, тот, что должен был ее допрашивать, сидел за столом с сигаретой в руке: перетрудился, гад, как же! – перекуривал. Лицо его не было свирепым, как предполагала Таня, напротив – лицо его было холеным, благообразным, и это удивило ее, даже разочаровало. Он был в белой рубашке, в галстуке, в темном кителе с повязкой со свастикой на рукаве. В темном углу, устало откинувшись на спинку стула, сидел еще один тип. «Ага, – сообразила Таня, – этот, что напротив сидит, будет мирно расспрашивать, а тот, другой, станет кости ломать. В паре работают».

Следователь, усадив Таню напротив, долго и внимательно ее рассматривал. И она смотрела ему в глаза – неужто и он из крови и плоти людской?! И разве ей понять, о чем он думает, этот благообразный на вид фашист? Есть ли у него обычные человеческие чувства?

– Прохорова? – спросил он.

Таня, тревожно замеревшая на стуле, ответила не сразу.

– Да, Прохорова.

– Вы замужем?

– Да.

– Кто ваш муж?

– Как кто?

– Где и кем работал? Как фамилия, имя?

– Прохоров… Александр… А зачем вам? – спохватилась Таня, чем-то подозрительными показались ей слишком простые вопросы: может быть, волнуясь, она не замечает подвоха?

– Рассказывайте о нем, – с подкупающей простотой предлагал фашист и убирал с подчеркнутой галантностью сигарету в сторону, чтобы не дымила ей в лицо. – Говорите. О работе, обо всем.

– Что рассказывать? – сердилась Таня, не зная, как вести себя: вроде бы ничего важного не станет выдавать, а язык едва поворачивается, совсем не хочет отвечать. – Работал на шахте. Рабочим…

– Он воюет здесь, в горах?

Таню удивил вопрос.

– Не знаю, – поспешила ответить она, но еще больше выдала себя – никак не могла справиться с волнением. – Может быть, в горах. Откуда мне знать.

Фашист улыбнулся, как будто вздумал с ней заигрывать.

– Вы напрасно волнуетесь. Отвечайте спокойно. Рассказывайте о муже, о себе. Как вы познакомились, как вы жили с Прохоровым. Мне все интересно. И не надо волноваться.

– Вам-то зачем про нашу жизнь знать? – Таня невзначай повернулась к притаившемуся в темном углу другому фашистскому инквизитору – его присутствие нагоняло на нее страх.

– Интересно, все интересно, – на холеном лице немца прорезалась снисходительная улыбка, и тонкие морщины поползли от широкого рта по гладко выбритому лицу, как разводы по воде, когда бросишь камень и потревожишь ее гладкую поверхность.

– Как все, так и мы. Жили, здравствовали…

«Что это он разговаривает со мной, как с дурехой? – спохватилась она. – Что темнит?»

– Вас не ваша жизнь интересует. Не для этого явились к нам непрошенно. Время теряете. Ничего не выйдет.

– Вот как, – отметил он вроде бы с удовлетворением. – А я считал, что мы побеседуем по душам. Тогда поговорим в другой раз.

– Нет-нет! – тревожно поспешила отказаться Таня. – В другой раз будет то же самое. Спрашивайте сейчас. Закончим…

– Мне нужно ваше полное доверие, – мягко заметил немец. – Иначе разговор не получится. Я хочу, чтобы вы мне поверили и рассказали о себе, о муже. Все, что вы знаете. Но лучше поговорим в другой раз, когда вы успокоитесь.

В другой раз он снова расспрашивал о муже, даже об интимной жизни. Он так и спросил ее: вы, мол, хорошо жили, с мужем, любили его? Таня терялась в догадках, что нужно следователю, нервы ее натянулись как струны. Ей казалось, что она не выдержит и вот-вот раскричится. Господи! Что ему нужно от нее? Какое ему дело: хорошо ли ей бывало с Сашей? Есть ли у нее от него дети? Нет! Тогда почему нет детей? Кто в этом виноват? Были ли они друг с другом откровенны, доверяли ли друг другу самое сокровенное? Господи! Ни одного путного вопроса. Он будто нарочно расспрашивал о таком, чтобы вывести ее из себя. Неужто и ту бедняжку о таких глупостях расспрашивал? И Маргариту Филипповну, и других? Или к каждому арестованному у него другой подход?

Что же хотят от нее фашисты? Неужто снова станут расспрашивать о муже? Уж очень подозрительным кажется их интерес к Прохорову. Да не попался ли Саша в плен, не наболтал чего лишнего от страха? От такой догадки духом упала.

– Шнель! Шнель! – поторапливал конвойный.

– Чего толкаешься? – огрызнулась Таня.

А через минуту ее ввели в знакомую комнату.

– Сегодня будем говорить начистоту? – начал следователь, с невозмутимым спокойствием допрашивающий ее каждый раз. А второй фашистский инквизитор присутствовал на своем привычном месте, как дамоклов меч, для острастки.

Таня вымученно вздохнула: «Долго ли будет продолжаться одно и то же? Чего медлит? Спрашивал бы конкретно, чего хочет от меня?»

– Хорошо, тогда я скажу. – Лицо его стало строгим, холодным. – Ваш муж, Александр Прохоров, сообщил нам, что вы учительница… Вы – коммунист? – спросил он вдруг и преднамеренно замолчал, испытывая особое удовольствие от того, что молодая женщина мгновенно поменялась в лице: «Значит, верно, Саша попал в плен».

Таня поднялась, казалось, намеревалась броситься на него и схватить за горло.

– Не-ет! – вскрикнула она; лицо ее перекосилось от ненависти и боли. – Не-ет! – Она рухнула на стул в обмороке.

Перепала работа и второму фашисту, он поднес воду в кружке, постоял, похлопал Таню по щеке – несильно, приводя в чувство. Таня сделала глоток, другой, холодная вода привела ее в чувство.

– Я забыл вас предупредить, – продолжал немец допрос. – Советские войска в горах разбиты, ваш муж попал в плен.

– Можете не продолжать. Я вам все равно не верю. Мой муж… Что вы знаете о нем? Ничего.

– Вы так считаете? – усмехнулся немец – его забавляла уверенность женщины.

– Он ничего вам не скажет. Ничего! Ничего! Вы не сможете его запугать. Не старайтесь.

– Похвально! Очень похвально, что так уверены в муже. Гут, – как бы самому себе заметил немец и встал, прошелся на небольшом пятачке у стола. – Наверно, любите? – спросил он так, будто завидовал. – Гут! Это хорошо. – Он вдруг стал применять в разговоре немецкие слова, и в голосе его стало просачиваться легкое волнение. – Зер гут! – Немец, думая о чем-то своем, напряженно смотру перед собой.

Таня растерялась, ничего уже не понимая: поведение немца показалось странным. Она была уверена, что немец тянет время, готовя ей ловушку: заморочит ей голову хитросплетенной речью, а потом поймает на неосторожном слове. Но что ему известно? Что фашисты вообще могут знать о ней, Маргарите Филипповне, о друзьях-товарищах? Треплется немец. Ловит ее, как наивную простушку. Однако кто-то все-таки их выдал. Кто же?

А немец все молчал. Как нужна была сейчас Тане Маргарита Филипповна! Подсказала бы, как себя вести, посоветовала. Только бы не запутаться в паутине, свитой этим черным, кровожадным пауком. Ишь гадина, даже Сашу впутал! Может быть, поэтому с самого начала о нем расспрашивал?

– Ваш муж – настоящий мужчина, – заговорил ненец вновь, и новой тревогой повеяло от его слов и мягкого голоса. – Теперь вижу – вы любите своего мужа по-настоящему. Преданы ему и готовы ему помочь, постоять за него, чего бы это вам ни стоило. Я правильно вас понял?

Таня онемела, ее точно столбняк хватил. Неужто фрицы все-таки взяли Сашу в плен?

– Так вы готовы ему помочь? – впился он в нее глазами.

– Как? – Она отряхнулась от оцепенения. – Он – на фронте. Зачем ему моя помощь?..

– Он не на фронте, – нахмурился немец; теперь он не казался холеным. – Я уже говорил вам, он арестован, В плену. Только не у нас. Его арестовали русские.

– Ложь! Вы все лжете! Вы меня за дурочку принимаете. Ни одному вашему слову не верю! Не верю!

– Успокойтесь, – сказал он. – Не надо кричать. Возьмите себя в руки. И послушайте меня внимательно. Ваш муж вовсе не Прохоров. Да-да! Пейте воду. И слушайте меня внимательно. Он – германский гражданин. Горный инженер. Долго работал в России. На Урале, Кавказе. Кто-то выдал его, он арестован. Но мы ему поможем. Мы надеемся и на вашу помощь.

– Ложь, ложь…

– Успокойтесь, надо понять свое положение, – строго предупредил он. – Советую вам вести себя благоразумно. Вы знаете, что с вами будет, если вы теперь окажетесь у большевиков? Вас будут пытать, отправлять на Север. Вас расстреляют. Да-да! Расстреляют!

– Ложь… ложь… – Таня уронила голову на грудь – она не верила немцу, но и не могла больше сопротивляться, словно потеряла надежду, лишилась чего-то главного, на что недавно могла опереться.

– Послушайте, Татьяна, – мягко произнес он. – Возьмите себя в руки. Я хочу помочь вам. Потом мы отправим вас в Германию.

– Вот оно что, – приподнялась она и злыми глазами уставилась на немца. – Шантаж!

– Нет, нет, – терпеливо доказывал он. – Не хотите уезжать в Германию – пожалуйста. Как вам будет угодно. Я хотел сказать, что мы возьмем на себя заботу о вас. Понимаете? Но вы тоже должны нам помочь. Разве вы не хотите освободить своего мужа?

– Ложь! – вскрикнула она. – Ни за что не поверю.

– Очень жаль, – искренне посочувствовал немец. – Вы так много хороших слов говорили о муже и не хотите ничего для него сделать, – добавил он устало.

– При чем тут вы?!

– Гут! – стиснул он зубы.

Их вывели на рассвете, поставили возле глухой кирпичной стены. Таня попыталась дрожащей рукой дотянуться до руки Маргариты Филипповны, полагая, что это придаст ей силы. Но не успела – после отрывистой команды раздались выстрелы.

Все упали. Упала и Таня. Однако упала почему-то на колени, боли не чувствовала, руки-ноги целые. Еще мгновение, и она сообразила, что в нее не стреляли. Низко склонясь над сырой землей и уткнувшись в ладони, она заплакала навзрыд.

– А меня? – вскрикнула она. – Почему меня оставили?

Ее подняли и повели.

Пришла она в себя на том самом стуле, на котором день за днем продуманно и ухищренно ее допрашивал холеный, благообразный на вид немец.

– Надеюсь, теперь вы все поняли? Убедил я вас? – начал он все заново, а у нее уже не было сил даже возразить.

Таня смотрела перед собой невидящими глазами, оглушенная и подавленная, и задавала себе один и тот же вопрос: «А меня? А меня?»

– Решайтесь! А то будет поздно, – сердито и настойчиво торопил немец. – У вас нет выбора, как вы не понимаете! Что вас сдерживает? Неужели не сознаете, в каком вы положении? Думайте! Решайте! Пока не поздно.

Она, опустив беспомощно голову, смотрела под ноги, ей чудилось, что пол мрачного помещения залит кровью. Она все продолжала про себя твердить: «А меня? А меня?»

Таню выпустили. Она нисколько этому не обрадовалась, да и не удивилась: была убеждена, что муки ее этим не закончились, ее так просто не оставят в покое, будут следить за ней и рано или поздно снова арестуют. Все, казалось, в ней омертвело.

Она очутилась на улице и не знала, куда идти, что делать. Остановилась, осмотрелась, постояла недолго у дерева, придерживаясь за шершавый ствол: не хватало воздуха, сжимало грудь, сердце колотилось неровно, часто замирало, будто в любую минуту готовое остановиться навсегда.

«Куда теперь? Господи! Лучше бы застрелили…»

Холодный воздух проник в легкие и опалил, точно хмелем, закачал из стороны в сторону, легкую, измученную.